III Под властью правительства мертвецов 3 страница

Все происходившее впоследствии можно рассматривать с двух точек зрения в зависимости от того, как оценивать опыт Сгурра и опыт других стран, то есть что считать прошлым, а что – будущим всего человечества. С тех пор как смерть перестала быть тем значительным событием, каким она является, с тех пор как в ее честь перестали устраивать празднества, ее достойные, она стала представляться чем-то неприятным, ненормальным, непристойным, скандальным. А потом следствием подобного отношения к смерти стало и подобное отношение к мертвым. Вскоре сам их уход из жизни стал чем-то окончательным и бесповоротным: о них никогда не вспоминали и не говорили, мест их упокоения не посещали, могилы и кладбища предали забвению, а потом на тех местах стали возводить заводы, конторы, фабрики по переработке отбросов. Мертвые сами превратились в отбросы, которые следовало подвергать переработке, чтобы они, пройдя определенный цикл внешнего воздействия, начали приносить пользу; постепенно все большее и большее одобрение встречал процесс кремации, он приветствовался, потому что в результате мертвое тело становилось менее «обременительным» предметом и занимало меньше места, а смерть представлялась явлением более «гигиенически чистым». После своего перехода в мир иной даже самые великие, самые прославленные представители рода человеческого утрачивали право на проявление малейшего внимания со стороны живых. Короче говоря, живые захватили власть, захватили окончательно, как они полагали.

Смерть стала явлением запретным, на само слово было наложено табу, а так как табу обычно налагалось на слова, связанные с определенными предрассудками, то смерть как явление стала представляться чем-то крайне противоречивым и сомнительным, а затем замутненное народное сознание стало даже отрицать сам факт существования смерти как явления. Для доказательства того, что смерть всего лишь миф, всего лишь «отзвук» отживших свой век и преодоленных верований, вроде веры в существование чертенят из ада или во влияние планет на человеческую судьбу, люди, наделенные недюжинным умом, прибегали к различным, весьма убедительным аргументам, и недостатка в таковых не ощущалось. Прежде всего они вопрошали: «Кто на собственном опыте убедился в существовании смерти?» Никто! И на этом основании они делали вывод, что смерть – явление столь же иллюзорное, как и солнце, опускающееся за линию горизонта, то есть как явление, существующее только для человеческого глаза.

Люди сочли, что бороться со смертью и одолеть ее будет гораздо проще, если изгнать мысли о ней из умов, если запретить размышлять на столь гибельную для человека тему. Чтобы не травмировать детей, были разработаны очень строгие законы, гласившие, что ребенка следует защищать от мыслей о смерти так, чтобы он ничего не знал об этом явлении, а так как сам ребенок просто не способен вообразить столь невероятное несуществующее явление, то чем дольше он будет оставаться в неведении, тем лучше. Когда болезнь или несчастный случай вырывали кого-либо из рядов живых, все окружающие просто выражали удивление по поводу того, что он «ушел» неведомо куда и не подает о себе вестей… Куда он ушел? Без сомнения, в другие края, чтобы там начать жизнь заново… Только представители некоторых «корпораций», объединявших людей одной профессии – врачи, служащие похоронных бюро, гробовщики и могильщики, – были в курсе того, что происходило на самом деле, но они по сему поводу хранили полнейшее молчание, а потому в большинстве своем люди верили, что благодаря успехам науки смерти более нет, ибо она искоренена, уничтожена. Старость с присущими ей признаками упадка сил и дряхления организма теперь считалась постыдной болезнью, с которой люди боролись при помощи пилюль и операций, а следы этих операций скрывали с большим или наименьшим успехом. Когда же близость конца становилась слишком явной, человека тайно препровождали в убежище, где такие, как он, приготовлялись к смерти. И вот там-то главная реальность человеческой жизни, хотя и очень поздно, становилась для человека очевидна: после недолгих лет жизни его ожидает вечность смерти.

Однако живые «несли» в себе некое противоречие, которое неминуемо должно было привести их к падению с вершины захваченной власти. Ибо они, хотели они того или нет, продолжали исчезать; иногда они это делали добровольно… Чем более они отрицали само существование смерти как явления, тем больше среди них находилось тех, кто желал изведать, что же это такое. В ту далекую эпоху происходили первые манифестации ярых приверженцев смерти, влекшие за собой волны массовых коллективных самоубийств. Я полагаю, что именно таким образом сообщество живых отвечало на глухие удары, доносившиеся из-под земли, удары, в которых выражались требования преданных забвению мертвецов. Движение сторонников смерти было движением людей, потерявших всякую надежду и смотревших в бездонный колодец безысходности, но именно благодаря ему каждый смог взглянуть в лицо ужасной реальности. Уже тогда люди, наделенные острым проницательным умом, могли бы предугадать, как мне кажется, приход мертвых к власти, могли бы предугадать, что наступит эра их владычества. Но живым присущи недостатки, и один из главных их недостатков состоит в том, что им всегда не хватает способности мыслить и рассуждать здраво…

Однако как бы там ни было, революцию, приведшую мертвых к власти, совершил человек, принадлежавший миру живых; в Сгурре он стал национальным героем и до сих пор, то есть по прошествии многих столетий, правит страной. Итак, сей человек, дойдя до врат старости, пришел к мысли, что гораздо лучше знает мертвых, чем живых. Сначала эта мысль возмутила его, заставила его внутренне вознегодовать, ведь она как бы свидетельствовала о том, что он уже одной ногой стоит в могиле. Затем он предался размышлениям и понял, что всегда жил среди мертвых, что все люди, несмотря на отрицание смерти как явления, больше времени проводят среди мертвых, чем среди живых. Ведь его сформировали, обучили, воспитали мертвые, такие, как Платон, Шекспир, Ньютон или Эйнштейн; его помыслы были обращены к мертвым; именно к мертвым он обращался, когда искал отдохновения или развлечения, именно их произведения составляли его ежедневную пищу для ума. Он отметил про себя, что читает также и живых авторов и слушает музыку живых композиторов. Да, но он тотчас же возразил сам себе, что все же особенно много он читает произведений тех авторов, что уже умерли, ибо ему было приятно сознавать, что он уже никогда не ощутит их дыхания, не коснется их кожи, не испытает на себе силу их гнева; если он и читал произведения живых авторов, то делал это только для того, чтобы найти единомышленников и людей, похожих на него и на других людей; он ощущал, что законченное, завершенное произведение мертвого автора само становилось мертвым, возвышало, возвеличивало этого автора, выходило за пределы человеческого знания. Слова, образы и записанные звуки давали всего лишь иллюзию жизни, ибо их особо ценили только тогда, когда они служили способом «передачи» голоса или воспроизведения облика усопшего, для которого они были своеобразным современным саваном. Если различные технические средства, способствовавшие сохранению памяти об усопших, и действовали на живых столь завораживающе, то происходило это потому, что они помогали в какой-то мере (пусть совсем немного) преодолеть преграду, прежде казавшуюся непреодолимой, а именно границу между миром живых и миром мертвых, и по мере развития науки и техники становилось все более и более очевидно, сколь эта граница была произвольна, нереальна и нелепа.

Итак, взяться за перо, вообще писать означало встать на сторону мертвых и выступить вместе с ними против живых. «Что значит «жить»?» – думал он, и это слово в тот момент уже обретало для него иной, новый смысл, но он не отдавал себе в том отчета. «Чтобы жить, мы нуждаемся в ничтожно малом количестве живых и в бесконечно большом количестве мертвых; только мертвые позволяют нам существовать, позволяют нам жить; смерть есть тайный двигатель жизни». Различия, которые делали его современники между живыми и мертвыми, были (по его мнению) в действительности искусственными, иллюзорными, вернее – лживыми, ибо никакая настоящая граница не отделяет живых от мира мертвых, а отделяет их друг от друга лишь условная граница. Теперь он понял, что речь идет о двух различных формах существования; совершенно очевидно, что смерть приводит к тому, что некоторые функции человеческого организма исполняются хуже, чем до нее, а иные и вовсе отмирают, но для него было совершенно очевидно и то, что именно несправедливость, непоследовательность, недомыслие и эгоизм живых мешают мертвым продолжать жить, если угодно, более «полным» образом; он считал, что это ясно и понятно каждому.

Он понял, что единственной целью жизни должны быть усилия, направленные на преодоление, на уничтожение этой мнимой границы, что только слияние этих двух миров и восстановление разорванных родственных связей может придать смысл и прочную основу существованию человечества, может привести к обновлению человеческих существ и таким образом увести человечество от той бездонной пропасти, к которой оно стремилось, впав в заблуждение и сбившись с пути истинного. По его мнению, именно в результате подобного слияния человечество достигнет расцвета и, так сказать, полноты, ибо два его полюса, две антагонистические половины придут к примирению. И вот когда человечество достигнет такого единения, тогда рухнет, исчезнет и та единственная реальная преграда, которую не может преодолеть и уничтожить наука: время.

Утопия, созданная им, была прекрасна и показалась сначала столь невероятной, столь парадоксальной, что имела оглушительный успех с привкусом скандала. Однако она пробила себе дорогу в общественном мнении и утвердилась в нем гораздо быстрее, чем можно было бы себе вообразить при ее появлении. Я не стану подробно останавливаться на описании событий, сотрясавших страну на протяжении нескольких лет, не стану рассказывать о бунтах, жестоких бойнях, бесчинствах, творившихся представителями обеих противоборствующих сторон – скажу лишь только, что несколько лет спустя был объявлен всеобщий траур. Для преданных забвению умерших был возведен Великий Кенотаф, и из архивов были извлечены горы документов, дабы найти и увековечить их имена. Результатом этих трудов стало создание биографического свода, который является по сей день основой основ Великой Ведомости усопших; ходят слухи, что работа эта все еще не завершена и что многие обитатели Сгурра и сегодня втайне трудятся на этой ниве. Быть может, один из них, испытывая жестокую нужду в деньгах, и продал сундучок с моими предками тому антиквару, у которого я его в конце концов нашел, а меня самого бросил на чужбине…

Когда Великий Биографический Свод начал создаваться и приобретать тот вид, в котором он существует сегодня, жители Сгурра пришли к осознанию того, что перед лицом огромной массы мертвых мир живых был чем-то вроде недолговечной пены, принесенной гигантской волной, вырвавшейся из пучины. Человечество хотя и было чем-то зримым, ясным, осязаемым, производило лишь мертвых, и одни они, эти мертвецы, придавали ему устойчивость, вес, плотность, вещественность, суть, если угодно. Без них человечество было всего лишь абстракцией, оптическим эффектом, обманом зрения, своеобразным представлением, понятием, существующим только в качестве результата определенного мнения, сформировавшегося в мозгу отдельного человека, а весь процесс взаимообмена, составлявшего главное его богатство, происходил именно ввиду и вследствие бездонности и необъятности «глубин» той его части, что принадлежала загробному миру.

Потребовалось некоторое время на то, чтобы эти воистину революционные идеи нашли свое воплощение в политическом устройстве общества. После продолжительного периода борьбы, изобиловавшего хаотическим нагромождением ожесточенных схваток, в конце концов был утвержден и обнародован закон о создании правительства мертвых. Всякая дискриминация усопших в какой бы то ни было форме была поставлена под запрет, а проявления расизма в отношении мертвецов преследовались и карались. Структура общества претерпела резкие изменения. Многие старые профессии и ремесла исчезли, зато возникли новые корпорации людей, целиком и полностью посвятивших себя служению усопшим, они множились и процветали; к числу таких профессий можно отнести медицинских работников, призванных печься о здравии, то есть о хорошем состоянии усопших, сторожей, присматривающих за могилами, душеприказчиков, призванных исполнять волю усопших, выраженную в завещании, а также многочисленных слуг, ибо потребности мертвых были ничуть не меньше, чем потребности живых, да к тому же они испытывали отвращение к любому виду деятельности и не желали хоть что-нибудь делать сами.

Мало-помалу аристократия загробного мира добилась многочисленных привилегий, подкрепленных законами и постановлениями. Так как похороны стали главной церемонией в жизни, то их перестали устраивать после смерти. Таким образом умирающий мог сам наслаждаться пышным зрелищем и следить за тем, чтобы все происходило в соответствии с его волей. Истинная смерть превратилась в ничего не значащую формальность, с которой стремились побыстрее покончить; мало того, истинную смерть вообще перестали считать за таковую, если ей не предшествовал или если ее не сопровождал официальный погребальный обряд; смерть стала общественно значимой необходимостью, признаком богатства, а впоследствии и настоящей роскошью, и люди богатые и влиятельные соревновались в пышности похорон и в необычности, даже эксцентричности всего похоронного действа. Похороны все более и более отделялись по времени от физической смерти; после окончания погребального обряда человека объявляли умершим, то есть на него распространялись все преимущества положения официально признанного мертвеца. Когда же дело дошло до того, что родители из самых могущественных семейств начали устраивать пышные похороны своим детям при рождении, смерть превратилась в наследственную прерогативу, то есть в преимущественное право, передаваемое по наследству по рождению, по крови; вот так сформировалось дворянство мира мертвых, представители которого не питали к представителям мира живых никакого почтения и не ведали к ним жалости.

Власть окончательно перешла в руки мертвых, но они тем самым нарушили договор, заключения которого сами же когда-то добивались, нарушили равновесие, попрали справедливость, низведя живых до положения граждан второго сорта, рабов, чьи права ограничивались лишь правом служить усопшим в ожидании того момента, когда им будет дозволено самим отправиться в мир мертвых. Но ждать подобных милостей можно было очень долго, ибо находившиеся у власти мертвецы были крайне скупы. Вместо того чтобы объединить людей в примиренное человечество, мертвые обратили в рабство живых, бывших когда-то повелителями, хозяевами жизни. Можно, пожалуй, сказать, что мир перевернулся…

О, разумеется, ни один закон не запрещал живым умирать, но существовал прекрасно отлаженный экономический механизм, приводивший именно к такому результату. И сегодня живым практически отказано в праве на смерть, ибо ни одному из них не удается собрать значительную сумму, которая требуется на оплату всех расходов, связанных с переходом в мир иной, с оплатой траурной церемонии, покупкой места захоронения, содержанием слуг на протяжении нескольких столетий и т.д.

Конечно, это не мешает живым умирать физически, трупы гниют и разлагаются прямо на улицах бедных кварталов, я видел это своими глазами, но ведь они относятся к числу нелегальных мертвецов; так как они умерли, не имея на то разрешения, и таким образом нарушили закон, их тела никто не подбирает, а если и подбирают, то только для того, чтобы отдать под суд и отправить в тюрьму, где и так уже полно трупов тех, кто поставлен вне закона.

Столь извращенная, порочная политика дает ужасные плоды и порождает непредвиденный эффект. Еще вчера провозглашенное равенство между живыми и мертвыми привело к обратному результату и сегодня является лишь фикцией, юридическим обманом, но никто не поддается на сей обман, ибо он слишком очевиден. Разумеется, все согласны с тем, что различия, существующие между живыми и мертвыми, не сосредоточиваются в области тления и разложения, но затрагивают и иные сферы, однако при всем при том не столь велики, чтобы разделять два мира непреодолимой преградой. Но не зашло ли дело слишком далеко, не увлеклись ли сгурряне настолько, что это может повлечь неожиданные события? Однако аристократия будет крайне недовольна, если общество будет эволюционировать, и в результате изменений она пострадает, так как отчасти будут ограничены ее привилегии. А кстати, какие противоречия разрешит такой поворот событий? Нет, ничему это не поможет… Ведь в результате любых потрясений число живых еще более уменьшится, а их и так сейчас очень мало по сравнению с огромной массой мертвых. Нет, увы, все указывает на то, что решения данной проблемы не существует и из создавшегося положения нет выхода, ибо жизнь есть состояние промежуточное, а смерть – окончательное. Вывод сей лишает человечество и меня всякой надежды, и мне предстоит бесконечно и долго нести тяжкое бремя осознания этой истины.

Увы! Увы! Я полагал, что нашел в Сгурре тихую гавань, надежное убежище, где я смогу спокойно отдыхать среди почивших предков, где я смогу предать забвению тот безумный и равнодушный, тот ничтожный мир, в котором я влачил свое существование до смерти. Но тот мир, что неотвратимо надвигается на меня сегодня, представляется мне непостижимым, невероятным кошмаром, ибо передо мной открывается вечность, наполненная страхом, скукой и тоской.

Дата добавления: 2015-06-30