СОН ШЕСТОЙ. Самое страшное в наркомании — психологическая сторона

Ира Шулимова, 17 лет, Москва

Самое страшное в наркомании — психологическая сторона. Внутри у человека творится что-то ужасное. Как это передать... Я в дневниках писала: это чувство, будто человек попал в могилу. Вот он очнулся, видит, что он живой, у него есть еще силы, а нет никакой возможности выбраться. Ты живой, но ты уже труп — примерно так. Когда крыша едет, тебе кажется, что за тобой, пятнадцатилетней девчонкой, ФСБ следит, крысы выпрыгивают из-под ног, пауки висят гроздьями — все это в тебе, внутри, но в то же время как бы и внешне. Внутри-то ты все понимаешь... Ну как объяснить... Вот сумасшедшие не знают, что они сумасшедшие. Есть же параноики, шизофреники, но они считают себя нормальными людьми. А наркоман – все понимает. Я, по-крайней мере, всё понимала. Когда крыша едет — ты все понимаешь, на себя как бы со стороны смотришь и видишь. Но остановиться не можешь. Представьте себе, что вы, именно вы, начинаете на площади раздеваться догола, выкрикиваете какие-то глупости, кроете всех матом, хватаете проходящих женщин и пытаетесь их насиловать... Вы понимаете, что делаете что-то страшное, несовместимое со своими понятиями, несовместимое и невозможное с вами, вы этого не хотите, но вы это делаете.

Вот что такое психоз, вот что такое состояние наркомана. Вся психика, мозг, душа, весь человек раздирается на части, идет на разрыв. Можно ли это выдержать?

Все наркоманы, кого я знаю, хотят бросить, остановиться. И — не могут. Можно помочь, снять ломки, но отвратить от кайфа — не знаю... Человек попадает в страшную, не известную никому психологическую зависимость. Тут начинается перетягивание каната: что окажется сильнее, зависимость от наркотика или желание бросить, избавиться. Если желание свободы, стремление избавиться от рабской зависимости пересилит, тогда человек может подняться. Главное — не обманывать себя, четко сказать себе, что зависимость от кайфа — это прежде всего зависимость от людей, которые могут тебе дать денег и могут не дать, могут дать тебе дозу, а могут не дать, потребуют от тебя за эту дозу выполнения любых прихотей, то есть могут сделать с тобой все, что им захочется. Когда это говоришь себе без обмана, то появляется крепость, у меня лично — протест, бешенство, ну характер у меня бешеный, но он меня и спас, а то бы я здесь не сидела с вами, а валялась бы под забором со всеми кому не лень...

Все только и говорят: дворовые компании — это плохо. Наверно. Но у меня как было: в девять лет отец развелся с мамой, потом мама заболела раком крови, умирала на моих глазах — это страшная болезнь. После ее смерти попала к маминым родственникам, а там у них один разговор: деньги, деньги, деньги... Ну скажите, какой интерес одиннадцатилетней девчонке в разговоре о деньгах? А ведь других там не было. На улице же, во дворе, тебя понимают, с тобой разговаривают о том, что тебе интересно. Другое дело, что там научат еще и тому, что... В общем, в двенадцать лет я начала курить, в тринадцать лет уже курила анашу, а на иглу села, когда мне не было еще пятнадцати лет.

Уже за анашу надо платить немалые деньги. А где их взять тринадцатилетней девчонке? Но тут уже появляется подруга, а у нее есть еще подруга, которая постарше, а у той — друзья, крутые, блатные чуваки, и так далее. Известно... Стали мы с подружкой чем-то вроде подсадных уток. Например, подходим на рынке к торговцам, заигрываем, заговариваем: на молоденьких, развязных они сразу клюют. Везем их на квартиру, они вино-водку закупают, продукты, мы стол накрываем, выпиваем, музыку включаем, на колени садимся, в общем – готовы к употреблению… Но тут входят в квартиру наши ребята: так-так, значит совращением малолетних занимаетесь?.. Что делать будем, уважаемые, милицию вызывать?.. Или клофелина в вино подмешаешь, еще какой-нибудь дури, в общем, «обували клиентов» и немалые деньги на этом имели. Конечно, ты не одна, за тобой — целая уголовная банда. Вначале я работала в компании с дагестанцами, потом — с чеченской бандой, а в последнее время с нашими, русскими, с ними легче, потому что они как бы более свои.

В общем, попали мы с подружкой моей в чисто уголовную среду: воры, проститутки, бандерши. Когда ищешь, то находишь. Самым младшим двадцать пять-тридцать лет, старшим — сорок-пятьдесят.

Зачем я им нужна? Во-первых, подсадная утка, на мне, между прочим, немалые деньги зарабатывались. Во-вторых, хотели сделать девочку на приход. Ну, приход — это наступление кайфа, когда кайф приходит. И в этот момент для полного кайфа им нужны девочки или одна девочка на всех. Чаще всего — одна-две на всю группу из десяти-пятнадцати человек. В основном это — винтовые девочки, то есть девочки, которых колют первинтином. Это дешевый самодельный наркотик, от которого человек сразу дуреет и с ним можно делать все, что угодно. Как правило, на винт сажают малолетних и делают их девочками на приход. Мне же просто повезло. После первого укола у меня поехала крыша, начало твориться что-то страшное. Наверно, винт наложился на мой психованный характер... Короче говоря, меня не стали трогать, побоялись. А потом появился человек, который взял меня в постоянные сожительницы, авторитетный такой, настоящий вор — и меня больше не трогали. Хотя были случаи...

Винтовых девочек можно сразу в хоровод пускать: это когда одна на десятерых. А с другими — уже другой подход. Это в подъезде пацаны пытаются тебя ухватить сразу и завалить на подоконник. А там сначала никто с тобой на эти темы даже и не заговаривает. Тут еще что важно. Наркоманы — не алкаши. К алкашам как-то с детства впитано презрение, а здесь же — взрослые, на вид вполне приличные люди, которые разговаривают с тобой на равных о всяких умных и интересных вещах. Один вечер, другой. Потом уже и до рассуждений о сексе дошли, начинают тебя словесно возбуждать, ты уже сама хочешь. В общем, вербовка — так я это называю. Но не надо прикидываться козочками: если ты уже попала туда — значит, готова на все, не из детского сада пришла. Я, допустим, уже во дворе курила анашу. А анаша, план — это как бы первая ступень. Не знаю случая, чтобы человек, курящий анашу, не сел потом на иглу. Конечно, бывают и чистые анашисты, но это уже не просто курящие, а, как у нас называют, — плановые. А это все равно что сидящий на игле, та же зависимость.

Или так: он добрый такой, все они добрые, бесплатно колют, колют, а потом говорят девочке: слушай, дорогая, надо платить. А известно, как платить. Ну, спать с ним — это само собой разумеется, девочка с первого дня уже под неголожится. Но это ведь еще не плата, ему этого может показаться мало. А он уже забрал над ней полную власть. Это его товар. Он им распоряжается, торгует. Девочки — всегда ходовой товар. Вот мою подругу ее сожитель использует, как ему надо: ну для себя, как дополнение к кайфу, друзьям дает напрокат на час-другой, пускает ее по кругу — за деньги, то есть зарабатывает на ней, когда денег нет, просто подкладывает под нужных ему людей, расплачивается ею при всяких разборках и так далее.

А есть еще просто извращенцы. В нашей же группе был один вор, лет тридцати примерно, как там говорят, уже две ходки сделал, то есть два раза в тюрьме был. Он посадил на иглу тринадцатилетнюю девочку, естественно, сам с ней спал, торговал, а потом стал внушать потихоньку, внушать. У него здоровый дог был... А под наркотиком, тем более под винтом, можно внушить все что угодно. В общем, он подготовил ее, внушил и заставил сношаться со своим догом... Собрались у него на даче такие же, как он, и смотрели, балдели… Потом он, этот вор, и ко мне подкатывался, но у меня, слава Богу, был уже свой сожитель.

О той жизни рассказать все невозможно. Там, в том мире, люди могут сделать то, что и в страшном сне не приснится. Все могут: предать, продать, растоптать. Один из наших родную мать зарезал только за то, что она ему денег не давала. Знаю барыгу, который обманул покупателей, продал большую партию раствора, а он, раствор, оказался чуть ли не просто водой. Так его поймали, привели на хату, включили громкую музыку и всем хором изнасиловали, как у них говорят, опустили. Это при мне было, правда, в соседней комнате, я только видела, как он вышел, доплелся до ванной и там лег... Или знаю квартиру одного наркомана-хиппи, уже с ума сошедшего человека. У него как-то странно крыша поехала: он ходит по помойкам и все тащит в дом, все объедки, отбросы. Так у него по квартире, вы не поверите, крысы бегают... Но среди его знакомых за ту квартиру идет бой. Квартира — большая ценность. Все включились, чтобы к тому сумасшедшему хиппи подселить, прописать своего человека — и тогда уже несчастного хиппаря можно отправлять в психушку...

Вообще, уголовный мир — это дерьмо в красивой обертке. Так я для себя определила. Красивая обертка — это песни, гулянки, деньги, как бы свобода, разговоры типа: да мы за кореша да душу отдадим, да пасть порвем кому хочешь... Все это дерьмо и обман, уж поверьте мне. И предадут, и продадут, и все что угодно. Я ж говорила: мать зарезал, хотя мать у уголовников считается последней и единственной святыней. А о дружбе и говорить нечего. Вот я, например, никому там плохого не сделала, последней своей дозой делилась. А меня мои же друзья два раза подставили, завели на квартиру, продали меня... Потому что я понравилась одному авторитету, он высоко стоял, и против его слова никто не мог ничего сказать. А я ведь не последняя подстилка в том мире, уже было у меня положение кое-какое, наконец, был у меня свой «законный» сожитель со своими представлениями о гордости, чести и прочем. Все это туфта против силы: что захочет – то ибудет.

Но когда я до этого дошла своим опытом, то додумалась до того, что и в нормальной жизни идет то же приукрашивание уголовного, наркоманского мира. Посмотрите телевизор: если про наркоманов, то обязательно про миллионы долларов. Да у наших людей при слове «доллар» сразу слюна начинает течь...

А фильм о проститутках? Да на такую жизнь разве что последняя дебилка не клюнет! Это ж реклама, та же красивая обертка.

Помню фильм про вора, в главной роли был Валентин Гафт. Ну куда там, и красивый, и благородный, и вообще — Гафт...

Конечно, стараются сказать и про другое. Но вот это приукрашивание, оно перевешивает. Возьмите ту же эстраду. Я не хочу сказать, что на Западе все хорошо, но там есть престиж здорового образа жизни, я читала об этом. А у нас что в престиже? Рэкетиры, проститутки и вообще — крутые. Послушайте рок-группы, там ведь сплошная лажа про то, как хорошо и надо быть крутым чуваком, и каждый певец изо всех сил изображает из себя крутого. У нас даже фильмов нет вроде индийских, где если не герой, то счастливый случай спасал бы бедных, несчастных. Короче, даже сказок для утешения нет.

Конечно, скажут: не тебе, мол, об этом говорить, с твоей-то жизнью. Но я тоже человек, тоже думаю.

Я два раза пыталась бросить. И ничего не получалось. Рано или поздно срывалась. Один раз совсем глупо получилось. Я и уколоться хотела, и в то же время не хотела возвращаться в свою компанию, снова попадать в это дерьмо. А где взять кайф, где взять деньги? Прямо сейчас. Идти на рынок и продавать себя в палатке. Или своровать что-нибудь. Я, конечно, выбрала воровство. Зашла в один дом, взяла вещи — и попалась. Хорошо, что не посадили, дали условно. Но это отец меня отмазал, все положил, лишь бы я в зону не попала. Спасибо ему, жалко только, что он поздно появился в моей жизни.

Есть отчаяние от того, что не можешь ничего сделать. Наверно, от него-то я и три раза пыталась покончить с собой. Не так, как многие наркоманы, которые режутся для того, чтобы кровь увидеть и успокоиться. Я — по-настоящему. И вены резала, и из петли меня вынимали, и таблетками травилась. А не получалось потому, что наркоман никогда не бывает один, все время в окружении многих, даже в туалете не закроешься, чтобы повеситься...

Выгляжу я ничего на свои семнадцать лет, правда? Может, чуть постарше. Но здоровья нет никакого. Это только так, снаружи. Во-первых, мне чуть ногу не ампутировали. Вообще-то у меня всегда была своя машина, так шприц называется. Но когда на квартире надолго зависнешь, когда все подряд колются, то уже не до этого. От грязного шприца началось нагноение, абсцесс — еле спасли, на грани была. А во-вторых, врачи говорят, что у меня сердце ни к черту, желудок. Когда дождь начинается, у меня, как у стариков, все суставы ломит, в общем, навидалась девочка веселой жизни. Но вы знаете, иногда я считаю, что это мне помогло. У меня до этого были совсем другие представления о жизни. А сейчас я знаю людей, я знаю, на что они способны. Меня не обманешь. Конечно, хорошо бы такую школу пройти заочно, на чужом опыте, но ведь дураков чужой опыт не учит, только свой.

Да, меня теперь трудно обмануть. Вот все говорят: бороться надо, бороться с наркоманией. По телевизору показывают. Для кого? Для олухов, которые ничего не знают. Вся борьба заключалась в том, что ловили несчастных наркош и сажали в тюрьму. Теперь этот закон отменили, признали наркоманию болезнью, сажать стало некого. Менты здорово злились, что отменили уголовный закон за употребление. Теперь-то им надо было ловить тех, кто торгует, кто распространяет наркотики, а это... Не знаю, за всех не буду говорить. Конечно, милиция ловит, ищет, но все же начинать надо с нее. Я видела, как милиционеры в отделении насилуют проституток, выловленных в ресторане. Это что, так и должно быть? Ну, допустим, это просто скоты, быдло. Но ведь у нас есть такое выражение: «свои менты». Я, например, знаю следователя, который дает нашим ворам наводки на богатые квартиры. Я знаю, слышала и видела двух милиционеров, которые сидели в притоне и обсуждали какие-то дела с документами на чью-то машину.

А теперь снова ввели закон, чтобы сажать за употребление. Ну, не за употребление, а за то, что покупаешь для себя, для употребления. Одни менты злятся, что сделали не совсем по-ихнему, а другие говорят, что ничего, дозу в карман любому можно подсунуть… (В 2003 году ответственность за хранение наркотиков без цели сбыта смягчили. Теперь вместо срока до 3 лет – штраф до 40 тысяч рублей – С.Б.) Вот вам и закон. А ведь всем ясно, что ловить и брать надо не больных наркош, а тех, кто торгует, барыг. Притоны накрывать. А как их найти? Не надо меня смешить. Все притоны, все квартиры, где варят, всем, абсолютно всем известны. А уж милиции — подавно. Да от квартиры, в которой варят наркотики, за версту несет — такой запах, что в подъезде на первом этаже чувствуешь. Все соседи знают, где притон, где собираются наркоманы. И как можно не знать, если там по пять, десять, пятнадцать дней, месяцами живут десять или больше человек, оттуда крики разносятся, хрипы, бред, мат. Да подойди к этой квартире, по одному виду двери она уже отличается от других, ясно, кто там живет. Я знаю квартиру, в которой пол в нескольких местах прострелен из пистолета и в которой за один только год четыре раза выламывали дверь. Это можно утаить от соседей? Ясно, что нельзя. А вот милиция ухитряется не знать об этом и не слышать.

Вот и начинаешь думать: почему не берут? Значит, что-то имеют с этого? Там ведь громадные деньги крутятся, и любому барыге или боссу ничего не стоит отстегивать ментам... Поймите меня правильно: я сама не видела, как дают деньги, не могу назвать фамилий и сказать: вот такие-то сидят на откупе. Но не знать о притонах в Москве — это значит нарочно закрывать глаза. Я в этом уверена.

И с этим связано еще самое главное, самое страшное. По моим прикидкам, сейчас у нас наступает власть силы. Раньше у меня тоже иллюзий не было, но я все же считала, что в мире есть какой-то коэффициент справедливости, который свое все равно возьмет. Но сейчас я точно знаю, что любой человек — никто. Со мной, с вами, с ним могут сделать все что угодно, все, что захочет какой-нибудь босс из той жизни. Если захочет — сделает. Будь ты крутой, супермен, депутат, не говоря уже о том, что ты просто человек со своими правами. А ему глубоко плевать. Он сделает то, что захочет. И никто: ни армия, ни милиция, ни вся страна, никто вас не сможет защитить.

Это ведь все не просто так. Вы, обыкновенные люди, думаете, что вот есть мы — проститутки, наркоманы, шпана, подстилки, грязь и мразь. Ну, нами правят крутые, рэкетиры, а ими — просто воры и воры в законе. И этим вроде бы ограничивается наш мир — так вам кажется. Но я-то знаю, что там, выше, есть еще три-четыре или пять-шесть ступеней, на которых сидят не известные никому боссы. Я, допустим, имела дело с ворами на четвертой ступени той лестницы. А выше — еще три. Или пять? Я это просто знаю. А мы — проститутки, наркоманы, шпана и грязь, — мы основа, армия. А если есть армия, то в ней есть офицеры, генералы, маршалы, главнокомандующие. Если мы платим деньги барыге, то кому платит барыга? Он что, сам по себе? Нет, он платит вору, тому, кто в этом районе разводит, следит за уголовным порядком. А кому платит вор, кому он подчиняется? Может, и воры, и барыги имеют одного босса? А над тем боссом еще босс? Я-то точно знаю, поверьте, что это так.

И от этого мне страшно. От того, что наступает власть силы. Силы этих боссов, против которых никто из вас ничего сделать не сможет.

Дата добавления: 2015-06-30