Комментарии 2 страница. По словам нашего крупнейшего знатока герметики и алхимии Евгения Всеволодовича Головина, «Тайна соборов » представляет собой скорее увлекательный роман

По словам нашего крупнейшего знатока герметики и алхимии Евгения Всеволодовича Головина, «Тайна соборов» представляет собой скорее увлекательный роман, нежели строгий философский трактат. Но если это роман, то роман-палимпсест, где сквозь новый, более ценный слой блекло проступает слой предыдущий — слой романа Гюго. Впрочем, не исключено, что под этим слоем скрывается ещё два: исследование уже упомянутого уважаемым г-ном переводчиком Гобино де Монлуизана и ещё одна криптопись, на сей раз руки посвящённого «извлекателя квинтэссенции» Алькофрибаса Назье — блистательного Франсуа Рабле.

Однако во времена Рабле, когда вера в могущество алхимии была незыблемой, изощрённый Адепт или аматор пользовались криптописью куда как более непрозрачной. Во времена же Гюго консервативно-романтическая реакция, наступившая вслед за разъедающими, коррозийными веками скептического просвещения и галантно-афеистического энциклопедизма востребовала более «агрессивный по форме» эзотеризм, но — увы! — более скудный по содержанию.

Таким образом, Канселье с присущим ему чувством вкуса, стиля и такта ссылается на своего рода первоисточник — или один из первоисточников.

(IV) Божественный титул «Мадонна» не обязательно относится исключительно к Богородице. И дело здесь вовсе не в «языческих пережитках» (как известно, Божественная Дева с младенцем на руках почиталась в различных областях греко-римского мира задолго до возникновения христианского культа). Ведь даже если оставаться на позициях одной только христианской интерпретации, то весьма скоро обнаружится, что эпитеты «Моя Госпожа», «Наша Дама» могут прикладываться и к другим почитаемым Вселенской Церковью фигурам: например, к Софии Премудрости Божией (что, впрочем, часто оспаривается с позиций «школьного богословия»).

(V) Аристократическое сословие именовалось конным. Всадники, кабальеро, шевалье, кавалеры, конунги, князья — все перечисленные титулы указывают на то, что кабала есть язык благородных, аристократов. Эта кабала есть наша кобыла, которая никогда не подведёт и вывезет из любой передряги. Герменевтически понимаемая как искусство трактования и восхваления гербов, кабала, по-видимому, в определённый момент всё же — и несмотря на возражения ряда уважаемых авторов — тесно соприкоснулась с гебраистической каббалой, на которую, в свою очередь, некогда оказало влияние архаическое греческое, а точнее, пеласгическое корнесловие.

Что же до иероглифических фигур конного воина, кентавра, китовраса или полкана, то все они относятся к области универсальной символики, специфицируемой относительно примордиальной гиперборейской традиции в мифологическом образе схватки конного со змием. Мотив, широко распространённый как в христианской, так и в собственно герметической иконографии, что постоянно подчёркивается и самим Фулканелли, и — в той же мере — Канселье.

(VI) В древнерусской химической терминологии (а позже — у Григория Сковороды) встречаем понятие Петры. Петра — субстанция Делания и основание Церкви. Также и Владимир Карпец, переводчик герметических трактатов, указывает на то, что с грамматической точки зрения камень может восприниматься в качестве относящегося к третьему склонению, то есть: она моя камень. И это в той же степени логично, в каковой для ночного светила с точки зрения универсальной символики более подобает женское именование луна, нежели мужское месяц.

(VII) Обратим здесь внимание на то обстоятельство, что христиане чают воскресения во плоти, точнее, во плоти преображённой, а не загробного духовного существования или воплощения в новых телах. И хотя в «Философских обителях» в одном из моментов, описывая убранство замка Тер-Нёв, Фулканелли говорит о том, что Иисус, «прежде чем преобразиться в дух, пострадал во плоти», что в точности соответствует метафизике ордена Гермеса, здесь, когда речь заходит о человеческом загробном существовании, мастер склонен скорее к сугубо христианской интерпретации.

Смерть вещества в сосуде, смерть человека, смерть мира, смерть и гниение — всего лишь стадии на пути к воскресению преображённого тела.

(VIII) В конечном итоге различение добра и зла, как и морализм, противоречит самой внутренней сущности христианства и является глубоко гуманистическим. С этой точки зрения самым первым научным актом было вкушение плодов с Древа Познания. Будучи богами, первые муж и жена (в их образе перед нами предстаёт каждый человек) захотели стать как боги, познав то, чего не существует вне Бога и помимо его воли.

(IX) О благоухании, наступающем вслед за смрадом, писали самые различные Философы — от Раймунда Луллия до Арчибальда Кокрейна.

(X) В подобных случаях при переводе алхимических трактатов, и как бы это ни противоречило расхожим историческим представлениям, наилучший вариант — «царь», поскольку слово король, происходящее от Карл (Карл Великий), каролинг, не может в настоящем контексте означать ничего иного, кроме как беззаконного, противоестественного и безбожного деяния, иными словами, — узурпации, насилия над истинным магическим царским родом, совершённого этой династией. Последнее же ни в коем случае не может выступать иносказанием ни философского субъекта, ни сульфура, ни камня вообще, о какой бы стадии его приготовления не шла речь.

(XI) Совершенно справедливо возникает вопрос: а действительно, к чему вообще все эти препирательства? Фулканелли, видевший всё что угодно во всём что угодно, должен ли объясняться посредством своего ученика со своими гораздо менее талантливыми оппонентами? Единственное объяснение этого совершенно умышленно раздутого спора состоит только в реабилитации метода, дискредитированного подельниками от эзотерики. Как известно, легче всего отвести от себя подозрения в пристрастности, обвиняя в этом непростительном для исследователя грехе противную сторону.

(XII) Осёл символически весьма двойствен. С одной стороны, он — зооморфный иероглиф Сета, египетского божества пустынь и чужих земель, в эллинистический период отождествлённого с Тифоном и демонизированного. С другой стороны, именно на осле Иисус Христос въехал в Иерусалим. В одной из легенд, собранных во французских деревнях фольклористом и писателем Клодом Сеньолем, в частности, говорится о том, что дьявол не может вселиться в осла, поскольку у того после въезда в Иерусалим остался на спине крест. Впрочем, Рене Генон, сам не раз указывавший на двойственность всех символов, склонен видеть во въезде в Иерусалим торжество Божества над силами тьмы. То есть осёл в этой ситуации оказывается покорённым и усмирённым.

В алхимии осёл один из образов первоматерии, осёл Тимон, âne-timon, антимоний, сурьма. Известна герметическая гравюра, изображающая так называемый Танец осла Тимона, где вокруг «сына подъярёмного», держащего рог изобилия, ведут свой хоровод мартышки-алхимики, подражающие естеству.

(XIII) Фулканелли выстраивает очень странный ряд: мэтр Алиборон; осёл, на котором Иисус Христос въехал в Иерусалим; Христофор; вифлеемская ослица. Но если в связи со вторым и четвёртой никаких вопросов не возникает, то первый и третий заставляют здесь увидеть некий намёк, небрежно брошенный мастером. Дело в том, что в «Философских обителях» (Фулканелли. Философские обители и связь герметической символики с сакральным искусством и эзотерикой Великого Делания. — М.: Энигма, 2004. С. 260) упомянутый Алиборон также ставится в один ряд с ослом, но здесь назван он ещё и солнечным конём (cheval du soleil). А Христофор (как бы мы ни хотели сопроводить настоящее имя тем объяснением, что, дескать, осёл, на котором Иисус Христос въехал в Иерусалим также был христофором, христоносцем), согласно поздней кипрской легенде, становится кинокефалом, псоглавцем, а не ослоглавцем. Кинокефалом с нимбом, весьма напоминающим египетского псоглавца Анубиса, принято изображать его и в русской иконографии (Византия предпочитала образ Христофора-воина). Согласно упомянутой легенде, Христофор был столь красив, что вводил в соблазн всех без исключения поселянок. Желая избавить от этой напасти других и избавиться самому, Христофор молил Бога об уродливом облике, и тот наградил его собачьей головой. Западная версия («Золотая легенда» Иакова Варагинского) сосредотачивается на совсем иных событиях жития св. Христофора — а именно переносе младенца Иисуса Христа через бурный поток — отчего Христофор собственно и был наречён Христофором, христоносцем. Но, разумеется, католическому миру была известна и легенда о Христофоре-кинокефале. Так что у Фулканелли он оказывается в одном ряду с ослом и лошадью не случайно. Не то конь, не то осёл мэтр Алиборон представляет собой такого же дикого субъекта, каковым является осёл Тимон. Таковы же и две собаки Авиценны, хорасанская сука и армянский кобель (у Артефия хорасанский кобель и армянская сука), сцепившиеся внутри сосуда гробницы, собака и волк Михаила Майера, собака и шакал XVIII аркана Таро. Сквозь причудливую вязь мифо-герметических образов проступят более чёткие, осмысленные очертания, если мы опознаем кобылу и кобеля в их кабалистической связи.

(XIV) С кабалистической точки зрения готы — то же самое, что и геты. В раннем Средневековье оба «племени» отождествлялись. В частности, историк VI века по Р.Х. Иордан, происходивший из знатного готского рода и бывший епископом в Кротоне, назвал свой главный труд «De origine actibusque Getarum» («О происхождении и деянии гетов»), а второй — «Getica», где с точки зрения современных, внешних историков оба «племени» смешаны по причине «ложной этимологии». Но «ложных» этимологии, с точки зрения метаязыка Традиции, не бывает. Представление о ложной этимологии возникает лишь в мире «победившего номинализма». Имена формируют, «обжигают» историю и географию.

Геты, как и готы, часто отождествлялись со скифами. И это не случайно. Многое здесь нам станет понятным, если пользоваться применительно к истории не формационным и не этническим, а сословно-варновым подходом. Готы, равно как и геты, вовсе не «этнос», не «племенной союз», не «нация», а варна, страта, сословие, а если точнее, сословие воинское, благородное. И язык их арготический-артанийский-аркадский, иными словами, кабала, иносказательный язык прославления «герба», понимаемого в настоящем случае предельно расширительно. Имя готов, как и гетов, восходит к санскритскому кшатрии, скифо-иранскому ксай (царь, князь), отсюда греческое гетайры, свита царя, украинское гетман (букв.: военный человек), отсюда китай-город, то есть город, где живут люди воинского сословия: цари, князья, благородные всадники, да и, собственно, русское Китай (вместо China, Цинь и т. д.), обозначение дальневосточной империи. Искусство благородных конных, арготьеров, происходит от этих искусных в слове воителей.

(XV) В русской эзотерической традиции скоморохов-офеней сама феня или блатная музыка называлась маяк. Это общий язык посвящённых, заимствованный «деклассированными элементами», людьми дна, блатными. Но помимо блатной музыки существовал также язык мазыков или музыков, именовавшийся огнём или светом. См.: Андреев А. Очерки русской этнопсихологии. — СПб.: Тропа Троянова, 2000 (Мир Тропы). Этим языком владел наиболее внутренний круг посвящённых, чьи воззрения на мир во многом сближаются с герметическими.

(XVI) Реконструируя традиционную онтологию, мы неизбежно приходим к космогонизму слова. Речь логосов, исходящих из универсальной Идеи, формирует бытиё. Имена становятся духами вещей, а затвердевая, образуют телесные (но не матриальные!) формы, внутри которых заключается материя. Имена окликают вещи из небытия. Предметы образуются, будучи зачатыми от субъектов-имён и бесформенной тьмы-меона-материи. В Средневековье происшедшая из этого древнего воззрения философская доктрина была поименована реализмом. Это учение фактически было разгромлено сторонниками номинализма, отрицавшими реальное существование универсалий, являющихся в гносеологии тем же, чем в онтологии являются идеи.

(XVII) Габрикус и Бейя (Gabricus & Beya) — супружественные брат и сестра, персонажи трактата «Arisleus in visione» («Арислей в видении»). Веков К.А. переводит имя Beya буквально: Добра.

(XVIII) Ср. с XI эмблемой из «Убегающей Аталанты» Михаила Майера.

(XIX) Здесь мы сталкиваемся с очень сложным мифо-историческим комплексом, практически не поддающимся дискурсивному изложению. Герметики часто пользовались двойным ключом. Тёмно излагая плохо известные исторические или мифологические сюжеты, они намекали на их аллегоричность и возможность их прочтения на языке Великого Делания. Иран, страна Ариев, получил своё имя от ряда сакральных, фонетически связанных между собой имён, чью историческую преемственность относительно друг друга в настоящий момент средствами господствующей науки определить невозможно. С одной стороны, это Арта, правда, правь, порядок. С другой стороны, areša (ареша), медведь, иероглиф привилегированного сословия, аристократии. Но также это и агнец, овен (лат. aries). Троя, будучи иранским выселком, стала колыбелью Рима, латинской цивилизации. Светило, восходяще над морем, упомянутое Фулканелли — это Венера, ведшая Энея (Венея в прочтении презираемого официальной историографией замечательного исследователя XIX в. Егора Классена). Чтобы ещё раз обратить внимание на связь между Ираном и некоторыми народами Европы, Фулканелли ссылается на провансальский язык, поскольку хорошо известна связь провансальского алъбигойства с иранским манихейством.

Что же хотел этим сказать Адепт? По-французски сталь пишется как acier, что является неточной графически, но точной фонетически анаграммой aries. Веков К.А. отмечает, что в русской анаграмме слово acuer перетекает в сера. А одним из иероглифов серы является лев, чьим субститутом в некоторых областях Евразии выступает медведь (авест. areša). Впрочем, рассуждение о меди-Венере, матери венедов будет здесь не столь плодотворным, сколь сопоставление души с пауком, плетущим паутину. Здесь шаг до ответа на главный вопрос Философов.

(XX) Известны ещё три неевангельские, но и не -апокрифические версии легенды о трёх царях-волхвах. В частности, историю волхвов находим в «Золотой легенде» Жака де Воражена (готовится к публикации в нашем издательстве), «Легенде о трёх святых царях», записанной Иоанном Хильдесхаймским (Иоанн Хильдесхаймский. Легенда о трёх святых царях. — М.: Энигма, Алетейа, 1998), а также в западно-русском изложении (см: Перетц В.Н. Повесть о трёх королях-волхвах в Западно-русском списке XV века. — СПб., 1903). Первые две версии совершенно очевидным образом являются следствием прямого заказа римо-католической церкви. Третья версия более гетеродоксальна. В частности, там говорится, что волхвы пришли на Запад, уже будучи «разделены с телом», что можно понимать двояко. Также легенда утверждает, что третий волхв был «моурином (мавром) чёрным».

(XXI) Применительно к алхимии понятие amateur означает не просто любитель, но алхимик-теоретик.

(XXII) Совершенно очевидно, что речь здесь идёт о первоматерии Делания, иначе, о том, из чего, а не о «тайном учении Гермеса», которое, разумеется, «блаженная подземная Богоматерь» олицетворять не стала бы при всём желании (подобный перевод не адекватен не только по отношению к герметике, но и к элементарным представлениям об истории культуры и религии). Одним словом, перед нами всё тот же чешуйчатый дракон, главный аркан царской науки, дикий субъект, содержащий в себе двоих.

(XXIII) Здесь впору напомнить про ветхозаветного Иону во чреве кита, витриол, зелёного льва Рипли и Тессона, Филалетовы зелёные луга и зелёных мальчиков Майера. Зелёный — цвет Венеры, меди. Согласно «Философским обителям», зелёный цвет «указывает на высыхание земли, поглощение вод и рост новообразованого тела» (см. Фулканелли. Философские обители. — М.: Энигма, 2004. С. 388). Там же (с. 492) сказано, что зелёная Ртуть ответственна «за путрефакцию и регенерацию». Говоря о таинственном агенте Делания, Фулканелли также приводит «Легенду о зелёных свечах», изложенную Ипполитом Матабоном: «Одна девушка из древней Массилии (Massilid) по имени Марта (Marthe), простая работница (simple petit ouvrière) и давно уже сирота (orpheline), особо почитала чёрную Деву Подземелья. Она приносила ей все цветы, которые только могла собрать на окрестных холмах — тимьян, шалфей, лаванду, розмарин, — и каждый день, какая бы погода ни стояла, посещала мессу.

Накануне Сретения — праздника очищения (Purification) — Марту посреди ночи разбудил голос, который звал её в монастырь на утреню. Она испугалась, что проспала дольше обычного, быстро оделась и выскочила во двор, а так как землю покрывал свет, было довольно светло, и она решила, что уже занимается заря. Она добежала до церкви, ворота которой были открыты. Встретив священника, Марта попросила его отслужить мессу от её имени. А так как денег у неё не было, она сняла с пальца скромное золотое колечко — своё единственное достояние — и положила в качестве приношения под алтарным подсвечником.

Каково же было удивление девушки, когда она увидела, что, как только служба началась, белый воск (cire blanche) свечей принял невиданный небесный зелёный цвет, более яркий, чем у самых прекрасных изумрудов и самых редких малахитов. Она смотрела не отрываясь и не верила своим глазам…

Когда священник провозгласил Ite missa est, экстаз прошёл и девушка вернулась к действительности, она вдруг заметила, что ещё не рассвело: на монастырской башне пробил час.

Не зная что и подумать, она вернулась в своё жилище, но рано утром снова пошла в монастырь, где уже столпилось много народа. В волнении она принялась всех расспрашивать о ночной службе, но ей сказали, что со вчерашнего дня никаких служб не было. Рискуя, что её обвинят в том, что ей всё померещилось, Марта во всех подробностях поведала о чуде, свидетельницей которого она была несколько часов назад. Верующие толпой последовали за ней в подземную часовню. Сирота сказала правду. Кольцо лежало на прежнем месте, внизу под подсвечником, и в алтаре невиданным зелёным цветом всё ещё горели свечи…»

А на с. 497 «Философских обителей» Фулканелли добавляет: «В своей Заметке о старинном аббатстве Сен-Виктор в Марселе аббат Лорен рассказывает об обычае, который народ соблюдает по сей день: во время процессии в честь Чёрной Девы все несут зелёные свечи. Свечи эти освящают 2 февраля, в день очищения (праздника Сретения). Автор говорит, что „ свечи в праздник Сретения должны быть зелёные, хотя почему, никто толком не знает. Из документов явствует, что зелёные свечи были в ходу и в других местах. Монахини монастыря Святого Спасителя в Марселе пользовались ими до 1479 г., а в центре епархии, в Экс-ан-Провансе — до 1620 г. Но если там этот обычай забылся, в аббатстве Сен-Виктор его хранят до сих пор“».

Также хорошо известна алхимическая аллегория Плавания в зелёную землю, эта операция является частью Работы в чёрном.

(XXIV) Наш субъект внешне чёрен и покрыт струпьями, он страдает проказой. Но если его очистить от примесей, он станет сначала белым, а потом красным.

(XXV) Терм, Термин или Терминус — божество пределов, межей, границ, особенно почитавшееся крестьянами (и здесь неплохо было бы держать в голове определение алхимии как небесного земледелия). Статуи Терминуса были широко распространены во времена римского господства и часто назывались гермами, что позволяет нам говорить об изображаемом божестве не иначе как о частичной экспансии Гермеса, поклонниками чьей науки мы с вами, надеюсь, являемся. Под одной из таких герм Аполлоний Тианский (чьё имя представляет собой кабалистический иероглиф) обнаружил в сокровенной крипте «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста.

Что же касается соответствия столь, казалось бы, различных богов, то здесь следовало бы заметить, что ещё Вячеслав Иванов в своей книге о Дионисе настойчиво обращал внимание на то, что боги древности не были «дискретны» (хотя подобная мысль могла прозвучать оригинально лишь в мире «победившего креационизма»). Одно божество легко перетекает в другое, заменяет, иначе говоря, субституирует его в отдельных случаях, нисколько не умаляясь при этом в своём качестве и потенции. Боги, полубоги, герои — все они лишь проявление универсальной Идеи. Это соответствует философии интегрального традиционализма, согласно которой, в отличие от формационной и прочих «современных школ», метафизика предшествует религии, а никак не наоборот.

Герма, то есть изображение бога Терминуса, представляла собой каменный столп, заканчивающийся бюстом или головой (сначала бородатой, затем безбородой), у которой иногда было два или три лица. Древний вариант гермы отличался едва обозначенными руками и эрегированным фаллом. В последнем случае мы, вероятно, сталкиваемся с влиянием культа малоазийского бога Приапа, имевшего итифаллический облик и, разумеется, легко перетекавшего в образы других богов. Кабалистическое соответствие между Терминусом и Гермесом гораздо более чем очевидно, чтобы долее задерживать на нём своё внимание. Остаётся лишь заметить, что с помощью этого соответствия решалась сложная метафизическая задача соотнесения апейрона (беспредельного) с перасом (пределом). В позднем римском манифестационизме, который не мог не усвоить модные увлечения провинции, это божество выступало в роли примирителя и разрешителя двух несовместимых позиций: манифестационизма (основывающегося на отсутствии любых разрывов в бытии) и креационизма (признававшего разрыв фатальным, прежде всего между Творцом и тварью). С одной стороны, Терминус — граница. С другой стороны, он посредник (и здесь обнаруживается как раз-таки одна из основных функций Гермеса), для которого не существует здесь и там в абсолютном смысле этих слов (наверху, как внизу, внизу, как наверху). Терминус, если угодно, трагедия и причина гибели римского мира, пытавшегося совместить несовместимое, поместить Неведомого Бога, требовавшего единоличного себе подчинения, в пантеон перетекающих друг во друга божеств.

(XXVI) Сера часто иероглифически отождествлялась Фулканелли с купальщиком, маленьким царём, бобом богоявленского пирога или рыбой. В «Философских обителях» (с. 422–423) он пишет по этому поводу: «Слово πόντιος, кроме того, означает всё, что обитает в море. Сразу приходит на ум таинственная рыба, которую Ртуть поймала и удерживает в ячейках своей сети. В день Богоявления (Fête des Rois) эту рыбу по древнему обычаю подают на стол либо в её естественном виде (sole, dauphine, морской язык, дельфин), либо в виде куклы-голыша („baigneur“, купальщик) или боба (fève), спрятанного между слоями (lames feuilletées) традиционного богоявленского пирога. Таким образом, чистый белоснежный горностай предстаёт перед нами выразительной эмблемой обычной ртути (mercure commun), соединённой в субстанции философской ртути (mercure philosophique) с Серой-рыбой». У Эжена Канселье, в главе «Алхимическая Символика Богоявленского пирога» из книги «Алхимия» об этом сказано ещё более выразительно:

«Вспомним, как делили пирог с запечённым сюрпризом ещё в начале нашего века[144]и какие чарующие предания, полные герметических и в высокой степени посвятительных смыслов несёт праздник Богоявления в канун Рождества — праздник Царей-волхвов — увы, сохранившийся едва-едва, в усечённом виде! И всё же он по-прежнему привносит в наш профанический и просто языческий мир древние смыслы, против которых в поразительном единении так ополчались янсенисты, лютеране и кальвинисты, в слепоте своей ненавидящие всё эзотерическое, не доступное «новому свету» их «чистого разума». Вспомним, какую шумную возню устроили все они когда-то по поводу этого праздника, называемого в народе Пьяный Король (Roi boit) и приоткрывающего всё древнее, всё священное, столь почитаемое высшими избранниками и суверенами-аристократами — с одной стороны, с другой — простыми детьми из самых бедных семей — и как вся эта возня едва не повлекла за собою смерть храбрейшего из Королей — Франциска Первого.

Хозяин дома, в котором происходит праздничная игра, обращается с вопросом к ребёнку, спрятавшемуся под столом, именуя его Phœbe Domine! Seigneur Phébus! Господин Феб! Это выкликание, через кабалистический ассонанс легко превращается в Fabœ Domine или Seigneur de la Fève! Господин Бобовое Зёрнышко! Правитель Фив! Именно об этом бобовом зёрнышке упоминает Плутарх в знаменитых описаниях пиршеств — древние Египтяне, Фиванцы, считали бобовое зерно божественным и хранили в храмах под покрывалом — точно так же, как и мы прячем его в пироге или под скатертью стола.

Но не относится ли это обращение также и к солнцу, именуемому в мифологии Фебом, чей восход всегда предваряется появлением утренней звезды по имени Люцифер (Светоносицы от lux, lucis, lumière, свет и fero, je porte, я несу — букв. я сам несу свет — перев.), в равной степени и ко младенцу Иисусу — ведь Его сокрытое в вертепе, то есть пещере, Рождество также предваряется появлением чудесной звезды, Звезды Царей? И точно так же, как Цари Востока, предрассветною «звездою учахуся», пришли к яслям Царя-Богомладенца, так и алхимик в своём труде, отмеченном печатью Звезды Волхвов, следует за ней в святилище недр земли, матери-материи (mater, mère), скрывающей философское золото или маленького царя (petit roi, regulus).

Появление звезды Великого Делания всякий раз возобновляет Богоявление, отмеченное звездой, торжествующей над всеми звёздами небесными. Святой Игнатий в своём апокрифическом Первом Послании к Ефесянам описывает это космическое чудо, пожалуй, даже более выразительно, чем святой Матфей:

«Звезда сияла в небе, превосходя блеском все иные звёзды, и свет ея был неизречённым; и новизна ея вызывала восхищение. Все же прочие звёзды вкупе с Солнцем и Луной являли клир, сопровождающий эту Звезду. Сама же она рассеивала свет свой повсюду; и явилось волнение, откуда пришло новое сие необычайное светило».

[…]

Бобовое зёрнышко есть не что иное, как символ нашей серы, заключённой в материи, истинного минерального солнца, рождающегося золота, не имеющего ничего общего ни с одним драгоценным металлом, золота — источника всякого на земле блага. Это золото в прямом смысле слова молодо-зелено, оно одарит художника, который сумеет довести его до состояния зрелости, тремя благами — здоровьем, богатством, мудростью. Вот почему выражение найти зерно в пироге (trouver la fève au gâteau) означает сделать важное и великое открытие, совершить прекрасное и доброе дело.

В то же время замечательно то, что бобовое зёрнышко в Богоявленском пироге часто заменяют куклой младенца, которую называют купальщиком или маленькой фарфоровой рыбкой, «солнышком» (sol, soils, soleil) и что первые изображения Христа в римских катакомбах были именно в виде рыбы. Но и само слово рыба, ΊΧΘΥΣ, Ikhtus, записанное как монограмма, по первым буквам в древности означало Иисус Христос Сын Божий, Спаситель.

Сам же пирог, испечённый из слоённого теста, напоминает страницы книги, образа сухой воды, не моющей рук. Об этой воде много пишут Философы, называя ея землёй белой и слоистой.

[…]

В этой воде и рождается алхимический гомункул или маленькая рыбка, которую герметики называли рыбой-прилипалой и которую они с присущей им любовью к духовным играм советуют ловить в лоне их моря (mer), кабалистически — матери (mère). Эта пластинчатая материя и есть та самая Немая Книга старых мастеров, Великая Книга Естества (Grande Livre de la Nature), которая лишь одна, как неустанно повторяют они, являет собой Нить Ариадны (Filet d'Ariadne), незаменимую для стремящихся безопасно войти в Лабиринт герметической философии.

Это также и знаменитая книга иносказаний Николая Фламеля, золочёная, очень старая и очень широкая, сперва явившаяся ему в видении, а затем неожиданно купленная этим народным алхимиком из прихода Святого Иакова при Мясных Лавках (Saint-Jacques-de-la-Boucherèe) за два флорина, после чего он ценою огромных трудов сумел довести до совершенства изготовление Философского Камня.

Дата добавления: 2015-06-30