Театр времен Нерона и Сенеки 5 страница

Сенека молчит.

Ну конечно, о добродетели, как всегда - о добродетели... Ты закончил тогда книгу, написанную специально для меня:.«О долге Цезаря». Эта книга должна была научить меня - как стать просвещеннейшим и гуманнейшим Цезарем... В тот вeчep ты читал начало второй главы... Ну, вспомни свои слова! И тогда вернется моя цветущая юность! Ах, это возможно только в театре! Как я люблю театр. Спешите видеть: Величайший артист Нерон и артист Сенека играют сегодня Комедию жизни. (Строго.) Я жду! Вспоминай, Сенека.

С е н е к а (стараясь остаться невозмутимым). «Сила Цезаря - в его умении служить своему народу. Цезарь обязан: выступать с величием против богатства и с силой против пороков. Цезарь должен: никогда не забывать об уважении к законам и ненавидеть произвол прошлых лет. И, чтобы страшные прошедшие времена Тиберия - Калигулы - Клавдия никогда не повторились, Цезарь обязан научиться уважать человека. Отныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!»

Вопль Амура. Aмуp - в мукax - катается по земле.

Н е р о н. Да! Да! Все произошло, при этих же замечательных словах… Ты помнишь? Амур затихает.

С е н е к а (впервые в ужасе). Мертв?.. (Отступает.)

Н е р о н. Но Британик был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата - зачем мне жалеть этого порочного раба? (Усмехнулся.) Ты все еще никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.

В е н е р а (кричит). Я не хочу УМl1рать!.. Я не хочу!..

Н е р о н. Да-да, вот так же кричала мама, глядя на мертвяка Британика.

В е н е р а (обнимая колени Нерона). Я не хочу! Я боюсь! Я не хочу!

Н е р о н. Ну - точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. (Oттолкнyв Венеру.) Продолжай, Сенека... А мы займемся уборкой тел. (Волочит легкое тело Амура.)

С е н е к а (вновь обычно, бесстрастно). «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии волн и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве - чтобы размышлять в покое,- и он благодарен тому, кто дapyeт нам этот мир... Вот отчего я так забочусь о силе Цезаря и славлю его власть!

В е н е р а (кричит). Я не хочу! Я не хочу!

Н е р о н. Продолжай, продолжай, Сенека!

Се н е к а. «Ты пишешь, что молодой Цезарь - развратник и пьяница? 3ато он свято блюдет уважение к Сенату. Зато в стране мир. Зато впервые в Риме сенаторы сами издают законы. Ты пишешь, что он истребляет свою семью... Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. 3ато совершенно исчезли политические процессы... А вспомни страшные времена Тиберия - Калигулы - Клавдия!»

Н е р о н. Как я люблю эту твою присказку.

С е н е к а. «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если это правда - каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия - Калигулы – Клавдия».

Н е р о н. Но Тигеллин сказал… (Указывая на Венеру.) Это все она! Это – мать! Мать натравила меня на Британика! Брат – ее жертва! Это все ее козни! (Лихорадочно.) А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел!.. Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц! (Помолчав.) И что ты мне на это ответил тогда, Сенека?

В е н е р а. Не надо! Я боюсь!

Сенека безмолвствует.

Н е р о н. Да, ты промолчал, опять промолчал – все прочитав в глазах волка… Бедная мама… Ты помнишь, как это было?

В е н е р а (визжит). Не надо! Я не хочу! Я боюсь!

Н е р о н. Успокойся, шлюха. Я не видел, как убивали маму. (Кричит.) Мама! Я ее любил! Презирал, боялся – и любил! И когда ты молча согласился не ее убийство, вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, какая это была женщина! Ты помнишь, я совершил одиннадцать покушений на ее жизнь - и она все - избежала! Интуиция!.. А как живуча? Как! Ну - кошка! В тот день она навестила меня на вилле - и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла... Вот тогда я послал к ней убийц... Помнишь: осень, мы сидим с тобой у нашего камелька... Ты, как всегда, беседуешь со мной о добродетели. А я жду известий о маме... Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери! (Прижимаясь к Сенеке.) Не оставляй меня! Говори!.. О путях самосовершенствования! Ну! Учитель! Как тогда! Говори!!!

С е н е к а (стараясь говорить спокойно). Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления - самый благородный...

Н е р о н. Ах, как мудро!..

С е н е к а. Путь подражания - самый легкий... И путь опыта – самый трудный.

Н е р о н. А я представлял: в это время они уже отворяли двери в ее покои. (Вновь прижимаясь к Сенеке.) Как хорошо ты тогда говорил... И теперь - как тогда - поведай мне о так называемых мнимых счастливцах»! Как в тот день - когда убивали маму. Ну! Ну!

С е н е к а. Несчастны все те, кому завидует толпа - так называемые «счастливцы». Погляди на их жизнь: то они надуваются до того, что их все ненавидят. То сжимаются и становятся ниже тех, кто лежит в земле, то деньги гребут и копят, то швыряют их тысячами! И каждый день их душа не похожа на себя. Великое дело играть в жизни одну и ту же роль: живи так, чтобы хотя бы тебя узнавали.

Н е р о н. А в это время мама распахнула одежды и кричала убийце: бей в чрево! Бей туда, где я выносила его!

В е н е р а (вопит). Не надо! Я боюсь!

Н е р о н (ползая у ее ног). Мама! Мама! Бедное чрево! Я убил маму! (Швыряет Венеру на землю, осыпает поцелуями.) Мама! Тебя уже нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! О пенная волна! А как она хотела царствовать! (Исступленно.) Она боялась моих баб, Сенека. Она так хотела царствовать, что ложилась со мной в одни носилки! (Хохочет.) Она соблазняла меня!

С е н е к а. Замолчи, Цезарь.

Н е р о н (засмеялся). А ты опять - не выдержал? (Приникнув к нему, шепчет.) Мама лежала мертвая, а я стоял над нею... над мамой… и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести... Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они... как и ты... молча одобряли?

Сенека молчит.

(Старику в бочке.) Ну, судья - брат Диоген Последний,- почему не ударила молния в нечестивца?

С т а р и к. Ты - сказал!.. (3амолчал.)

Н е р о н. Не понял. (Хлещет его бичом.)

Но Старик молчит.

С е н е к а Не бей его, Цезарь. Он все объяснил. Добро - потому добро, что не боится быть добром, когда рядом зло... Зло нужно для добра. Он считает, что видимый мир - это наше испытание.

Н е р о н (Старику). С Цезарем не говорят намеками - запомни, брат Диоген. (Усмехнувшись. Сенеке.) Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенeкa, как всегда, промолчал... И мы это учтем, определяя твою плату.

Крики из подземелья.

(В ужасе.) «Ты слышишь, Сенека? Кричат! Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!

Крики из подземелья все громче.

Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в кожаный мешок - с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!...А все - Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты этого тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! Я боюсь!» (Усмехнувшись, спокойно.) Так я вопил тогда. (Подходит к решетке подземелья. 3асмеялся.) Им забыли добавить жратвы и вина... Как они негодуют! (Кричит.) Сейчас, миляги! Сейчас, сердечные! (Хлопает в ладони, приказывая принести еду и питье. Сенеке.) Прости... Ну и что ты мне тогда ответил? Ну?

С е н е к а (стараясь говорить бесстрастно). «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь. Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобой, Цезарь».

H е р o н (бьет бичом). Мою речь! Цицерон!

С е н а т о р - к о н ь. «Раскрыт заговор. Было решено убить вашего Цезаря и уничтожить великий Сенат... Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни, не крыши домов составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Pим - пока цел и невредим Сенат. Вот почему тот, кто покушается на Цезаря и Сенат, покушается на Рим. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина. С презрением я отдал эту недостойную женщину на алтарь римской свободы».

Н е р о н. Грандиозно! Ах, как хорошо, с каким чувством я прочел тогда твою речь. (Удар бича.)

С е н а т о р – к о н ь. «Да сохранят тебя боги для нас, великий Цезарь, ­ десять раз.

Вопли из подземелья: «Да здравствует Цезарь, великий Цезарь!»

«Мы всегда желали такого Цезаря, как ты»,- десять раз. «Ты наш Цезарь, отец, друг и брат. Ты хороший сенатор и истинный Цезарь - двадцать раз. (Удар бичом.) Сенаторы! Я предлагаю поставить дары в храмах за спасение Цезаря и Отечества!

Восторженные крики из подземелья.

Сенаторы! Я предлагаю увенчать Цезаря венком Триумфатора за победу над врагами Рима!

Крики востopгa из подземелья.

Н е р о н. А ты был прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники напали на их дома. Так сказал Тигеллин. (Обнимает Сенеку.) Знаешь, а вообще я рад, что мамы больше нет. (Подходит к Венере, ласкает ее.) Теперь наконец-то я смогу спать с Поппеей Сабиной... Мама не любила ее!.. Я знаю, ты тоже ее не любишь – мою Поппею. О, ласки Поппеи Сабины! О, ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму - ну совершеннейшая Венера. (Обнимает Венеру.) Моя прекрасная Поппея.

Смех Венеры.

Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, мою добродетельную Октавию… Бедная Октавия... Кстати, Тигеллин сказал... (3амолчал.)

С е н е к а. Октавия была прекрасная женщина! Она была целомудренная. Она была...

Н е р о н. Да-да! Да-да, - ты всегда любил Октавию... Но знаешь ли ты, старик, что такое ночи Поппеи Сабины?

Смех Венеры.

Мое сердце разбито! О, сердце артиста! Оно разбивается в музыку. Л решил вернуться к игре на кифаре. Я хочу вновь выступать в цирке! Теперь-то все наконец поймут - кто величайший кифаред в Риме… Представляешь, пока я был занят и убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять, Сенека, у тебя недовольное лицо. Вечно ты всем недоволен. Поппея тебе не нравится, и кифара тебе не нравится. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц... И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей - я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Отдохни и полечись в Байях, Сенека! (Ласкает Венеру.) Ну продолжай, учитель… Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком – нужно умереть… Читай далее!

С е н е к а (вновь невозмутимо). «Дорогой Луцилий! Пишу тебе из прекрасных Байев. Ты сообщаешь, что в Риме говорят, будто речь Цезаря об убийстве матери сочинил я... Оставим слухи толпе. Агриппина была ужасная женщина. И хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина - и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия ­Калигулы – Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу Цезаря. Ты пишешь о слухах об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона... Нам пристало думать не о слухах, а о пользе Отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что Цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да он бесноватый гуляка, но это природные свойства его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его пopокaм. И хотя этот маньяк Тигеллин по-прежнему не появляется на людях - я знаю, они видятся с Цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе задушу Цезаря. О, если бы не судьбы Отечества - я давно покинул бы постылый Рим... Как я счастлив теперь в Байях - хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными вода­ми. С утра пораньше под моим окном здоровые - шумно занимаются гимнастикой, больные - стонут, служители - с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера - там с вечера до утра раздаются визги женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы - недолго они носят на курорте в Байях свои пояса верности. Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня – покой и гармония объемлют душу. И вновь понимаешь: нет, нет, мы не умираем - мы только прячемся в природе: Ибо дух наш - вечен... Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что нам оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячу раз. Или милости фортуны ­ которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками ­ проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета... Пора! Пора! Прочь из гостей! Засиделся! В гавань! В гавань!»

Н е р о н. Но Тигеллин сказал... Я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия.. С Октавией нельзя развестись – она ведь принадлежит к роду Цезарей...

С е н е к а (тихо). О боги...

Н е р о н. О, тело Поппеи Сабины... Она лежит в ванной, намазанная особым тестом, замешанным на ослином молоке. Это - для блеска кожи... С кусочками мастикового дерева во рту. Это - чтоб дыхание ее благоухало. (Кричит.) Она не пускает меня на ложе, Сенека! (Венере.) Ты не станешь спать с Цезарем, пока жива Октавия?

Смех Венеры.

Н е р о н. Какая мука! (Шепчет Beнepe.) Но Тигеллин сказал...

Смех Венеры.

Ах, учитель, гляди, она сразу стала счастливой, моя Поппея Сабина.

Воркующий смех Венеры.

Ну читай свое письмо об Октавии! Моя Поппея жаждет!..

С е н е к а (стараясь читать бесстрастно). «Луцилий! Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев. По приказанию Цезаря убита добродетельная Октавия».

Смех Венеры.

Н е р о н (лаская Венеру). О счастье, о радость Поппея дозволила себя ласкать.

Bopкoвaниe Венеры.

О, ласки Поппеи Сабины... Ну, читай, читай! Ей нравится твое письмо!

С е н е к а. «Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах. Но от cтpaxa ee кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно. Она была виновна в том, что Цезарь желал жениться на Поппее Сабине».

Нерон бьет бичом - сенатор ржет.

С е н а т о р - к о н ь. Сенаторы! Великий Цезарь уличил свою жену Oктaвию в прелюбодеянии с жалким рабом, в заговоре против Сената и римской свободы.

Новый удар бича.

«Да здравствует Цезарь! Да сохранят тебя боги для нас - тридцать раз. «Мы всегда желали такого Цезаря, как ты»,- тридцать раз. «Ты наш отец, друг и брат. Ты хороший сенатор и истинный Цезарь - шестьдесят раз. (Ржет, замолкает.)

Се н е к а (невозмутимо продолжает читать). «И Сенат... Великий Сенат - одобрил это убийство и провозгласил Цезаря Триумфатором за спасение Отечества от несчастной Октавии. Из всех сенаторов один ­ только один Анистий Ветер голосовал против. Тогда все остальные сенаторы предложили осудить его по закону «Об оскорблении Величества». Его должны были казнить по древнему обычаю, зажав голову в колодки, засечь до смерти. Но добрый Цезарь милостиво разрешил ему самому перерезать себе вены. После смерти Анистия Ветера Цезарь получил от Сената второй венок Триумфатора – и вновь за спасение Отечества. В храмах были выставлены дары богам... Во что превратился ныне Римский Сенат? Каждый раз, когда Цезарь кого-то убивает, Сенат благодарит его и молебствует. Обряды, сопутствовавшие раньше победам полководцев, стали ныне спутниками злодеяний».

Н е р о н. Ах как улыбается Поппея Сабина! Весь мир в этих влажных губах.

Смех Венеры.

Как она льнет... Неужели этот воркующий смех... эти бедра... не стоят холодной крови худосочной Октавии?

Смех Венеры.

Ceнeкa, как она счастливо глядела на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век: сколь быстро стали ездить колесницы! Только убили - и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде.

Счастливый смех Венеры.

О ее тело! Оно повелевает Цезарем. Оно победило!..

Cмex Венеры.

Как я люблю радость на человеческом лице... Человек смеется ­ ему кажется, что он распоряжается своей судьбой. (Лаская Венеру, щекочет ее ножом, как бы в шутку.)

И, откликаясь на эту шутку, Венера безудержно хохочет.

Тогда Нерон бьет ее ножом. Без стона Венера падает навзничь.

Н е р о н. А этот смех был последним.

Сенека в оцепенении глядит на недвижимую Венеру.

Каждый раз ты так смешно пугаешься - будто впервые видишь убийство. (Оттаскивает Венеру за ногу, как куклу.) Понимаешь, Поппею надо было убить... Тигеллин сказал... Римский народ ее ненавидит. А ты учил: Цезарь должен думать прежде всего о благе народа... Кстати, это убийство единогласно одобрил наш Сенат. (Удар бича.)

С е н а т о р - к о н ь (вопит без пауз в одно длинное-длинное слово). Даздравствует ЦезарьтридцатьразмывсегдажелалитакогоЦезарякактытридцатьразтынашотецдругибраттыхорошийсенаториистинныйЦезарьвосемьдесятраз!

Н е р о н (шепчет). Свершилось! Это - не речь! (В восторге.) Он ржет! (Кричит.) Свершилось! Сенатор превратился в коня! (Безумно.) Я вывел новую породу: ceнaторы-кони... Я поставлю в Сенате мраморные стойла! Грандиозно! (Глядит на письма в руках Стеки.) Ночь на исходе... меркнут звезды, а сколько писем ты еще не прочитал! (Выхватывает свитки из рук Сенеки.) Прочь, все лишнее! (Проглядывает торопливо письма, бормочет.) «Вчера убит Сенатор Цезоний Руф»... Ну, это ясно! (Рвет. Проглядывает следующее.) «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин». (Отшвыривает.) «Вчера убит Децим Помпей»... Как скучно! (Рвет.) «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своей смертью - вещь удивительная по нынешним вpeмeнaм». (Рвет.) «Вчера умерла Поппея Сабина»... Ах, как я любил мою Поппею Сабину... Как я страдал... Читай это письмо, Сенека... А я буду вспоминать ее ласки... Читай!.. Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату. Сейчас придет Тигеллин.

С е н.е к а (невозмутимо). «Говорят, что Поппея Сабина с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре - и тогда Цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на Цезаря продолжалось... В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!.. Ты пишешь, что и тебе постыдно видеть Цезаря выступающим в цирке с кифарой в руках. Отвечу так: пусть скачет на колеснице, пусть играет на кифаре, пусть бросает диск - только бы не убивал! Но как смеются, должно быть, боги, когда повелитель Вселенной... земной бог Феб - бледнеет от неодобрительного взгляда жалкого судьи на состязаниях!»

Н е р о н. Ты не прав, Сенека. Кроме того, что все это нравится мне, это по душе и римскому народу. Простым людям всегда импонирует, когда их повелитель увлекается теми же забавами, которые сводят с ума подданных. Это демократично. И способствует популярности. Продолжай! Спеши!

С е н е к а. «Ты пишешь, что по слухам великий поэт Лукан прославляет в своих стихах эти недостойные забавы Цезаря. Ты просишь переписать тебе эти стихи Лукана в надежде, что от стыда сгорит бумага…»

Н e р о н. Стихи у Лукана получились отличные! Я так люблю выступать с этим стихотворением. (Читает.) Название: «Великий Кифаред»... Причем букву «д» в слове «Кифаред» я произношу твердо - это придает должное величие слову. (Читает.) «Когда ты свершишь все земное...». Слово «земное я произношу протяжно... чтобы ощущалась скука. (Читает.) «И вознесешься на небеса - любое божество будет радо уступить тебе место. Ты станешь солнцем, заняв место бога Феба, и прольешь свои лучи осиротевшему миру». «Миру» - я читаю кратко - как удар могильного заступа... Грандиозно! И написано и прочитано!.. Ах, Лукан... жаль, что я его... Продолжай!

С е н е к а. «Нет, я не брошу камень в Лукана. Тебе трудно его понять, Луцилий: ты далек от власти, Лукан - напротив,- к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет Цезаря, тотчас становится подозрительным - и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая тень Тигеллина. Так что поверь: пусть Лукан пишет что угодно ­ лишь бы он был рядом с Цезарем! Где те прекрасные люди, окружавшие когда-то Hepoнa!.. Сколько их осталось?.. Кстати, меня Цезарь удаляет в отставку... Я уезжаю прочь из постылого Рима. И там, в уединении, среди гор и вод, я обрету наконец-то покой, столь отрадный философу... Ты спрашиваешь, Луцилий, долго ли продлится это страшное время? Я думаю - пока жив Цезарь. Цезарь же – молод, поэтому для нас «это время» навечно. Как удачно сказал недавно некто о Цезаре и нашем времени: «Комедиант, играющий на кифаре...»

Н е р о н (прерывает). Кто же этот «некто»?

Сенека молчит.

Ты оберегаешь автора этих слов, учитель? А ведь он тут... совсем рядом. (Глядит на Сенатора-коня.) Кто поверит, что когда-то он был храбр… грозен...

Удар бича - ржание.

А ныне жрет овес в стойле... А ну-ка повтори, Цицерон, что ты сказал обо мне, когда тебя звали Антоний Флав!

Сенатор ржет.

(Хохочет.) Он разучился говорить!

С е н е к а (невозмутимо). Я приду ему на помощь и повторю то, что он сказал о тебе, Цезарь! «Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств, спокойно разгуливает без ораны по Риму и вот уже второй девяток лет стоит во главе государства. Что из того, что он истре6ил лучших людей? Какое до этого дело обожающей его толпе. Чернь бездельничает, развлекается и, главное, сыта. Что стало с римским народом, который за сытость соглашается жить в крови и позоре! Подлое время!» Я же добавлю от себя так, Луцилий: о, жалкая толпа, не думающая о будущем... И когда падет Великий Рим... А Рим падет... Они проклянут не тех Цезарей, которые отправили на кладбище самые блестящие фамилии, которые развратили воинов подарками, а народ роскошью, превратив Рим в гнойную опухоль, - а того, последнего, жалкого и невинного властителя, при котором случится катастрофа!» (Умолкает.)

Н е р о н. Вот и окончилась Комедия жизни. Ты прочел все, учитель.

С е н е к а. Но ты утверждал, Цезарь, что составил краткий итог из моих писем, отнятых у мертвецов. На самом же деле итога нет. Ты попросту сократил одни письма, соединил вместе другие. И получилось - последовательное течение нашей жизни, не более. А итог нужен, ты прав. Я - твой учитель, и я должен прийти к тебе на помощь... Я прочту итог. (Помолчав.) Он - в последнем письме к Луцилию. я не успел отправить это письмо. Но оно в моей памяти, Цезарь. (Читает, как обычно, бесстрастно.) «Луцилий, вчера я вспоминал свои письма к тебе - и дивился. Как стыдно! Неужто совсем недавно я был таков? Как затмевает разум и душу погоня за тщетой! Как унизил себя когда-то великий Катон, вмешавшись в борьбу римских партий! Должно быть, он, как и я прежде, верил, что заботится о благе народа, участвуя в их жалкой грызне. Что делать философу во всей этой грязной каше?.. Поверь, ни одна из римских партий не стоит покоя философа. Ибо только покой - только один покой - дает нам возможность размышлять об истине... А так ли поступает Цезарь, и кого они еще убьют вместе с Тигеллином, и каково наше с тобой будущее - не все ли равно! Думай о настоящем. Будущим твоим распорядишься не ты. Дарю тебе бесценную строку Горация: «Кто знает из смертных: жизни вчерашней итог ­ возрастет ли завтра на день?» Ты пишешь, что вчера убили Антония Помпея... Мне его жаль. Но не все ли равно? Если бы они его не убили - разве итог его жизни был бы иной? Нет, Луцилий, смерть поджидает всех: и Помпея, и нас... и палачей наших. Всем придется сбросить эту временную телесную оболочку, чтобы вернуться в дом свой. Помпей вернулся раньше. Всего лишь. Вот почему ныне я живу, радуясь малейшим признакам дряхлости. Я с восторгом ощущаю, как каждый день проникает старость сквозь оборону моего тела, ведя за собой вооруженную смерть. Близится дом... Ты пишешь, что вчера замучили Луция Суллу. И его мне жаль. Но я не позволю скорби исказить открывшуюся мне гармонию. Здесь, среди небес, ручьев и гор я понимаю: мир справедлив высшей справедливостью.

Вопли людей из подземелья.

Ты спросишь, а почему тогда грабят и убивают в этом мире? А в этом - намек: не бегайте за тщетой! Зачем нам достояние? Пурпурная тога? Ведь бог - нагой. Запомни: у человека нет несчастий, кроме тех, которые он сам считает несчастьями. Я хвораю? Говори себе - такова доля смертных! Друга похитила смерть? Участь людей, обычная участь! Помни: что бы ни случилось с философом, спокойствие духа его - постоянно. Да, достичь гармонии - трудно, но достичь ее среди стонов и крови - во сто крат труднее... Будем же думать не о бренном теле, которым легко распоряжаться властителям сего мира, но о душе и вечности, им неподвластной. Тогда ты до конца постигнешь слова древних: «Кто борется с обстоятельствами - тот поневоле становится их рабом». На прощание прими от меня в дар слова философа: «Мы учим не терять». А нужно учить: «Будь счастлив, все потеряв». И еще: «Все заботятся жить долго, но никто не заботиться жить правильно».

Нерон хохочет.

Н е р о н (задыхаясь от хохота). Прости... Но очень... смешно... Ты так, важно читал о гармонии... среди, этой горы трупов... Гляди... лежат... повсюду... только не наступи: вон - мама... Поппея... и Октавия... там - Британик... Петроний... А это - Лукан... Пизон... там - актер Мнестр... Тысячи!.. А над ними ты читаешь свой итог - как финал высокой трагедии. Опомнись, учитель! (Хохочет.) И подумай: величайший моралист воспитал величайшего убийцу... Вот итог!.. Да это комедия, Сенека! Смешная до колик! (Хохочет.)

С е н е к а (вдруг почти кричит). Но я учил тебя любви!.. Только любви!.. С детства!..

Н е р о н. Ты учил меня лжи... И все вокруг! И научил - ненависти... К благопристойным словам, к жалкой вашей морали!.. Но я открою тебе тайну: я давно отвергаю мир! Благонамеренный сытый мир! (Бешено.) Знаешь ли ты, старик, как становятся богом?.. Я расскажу тебе - итог!.. Я рос как все смертные: заброшенный, одинокий мальчик, жаждавший любви. Как я хотел тогда, чтобы ты любил меня, мой учитель. И ты говорил мне, часто говорил ­ что любишь. Но я уже тогда знал - лжешь! Я чувствовал, любовь - это солнце. А ты - ледяной старик! Нет, ты любил не меня, а свое орудие... свою будущую власть!.. Как я мечтал о любви матери... И вот однажды не вовремя я зашел в ее покои. Я увидел ее бесстыдные голые ноги. С ней был Тигеллин... Я глядел, глядел на ее лицо. И не мог наглядеться! Она не cpaзy увидела меня... Наконец - увидела!.. И - вопль! Ненависть! В тот день я понял: моя мать меня не любит. Но я уже не мог забыть ­ яростное солнце на запрокинутом женском лице! Так я узнал, какое лицо бывает у женской любви... Я захотел этой любви ­ к себе. Я заговорил с тобой, учитель, о любви женщины, и ты сказал: женская любовь - дешева, философ должен стремиться совсем к иной любви - к духовной. Но я уже тогда не верил тебе… Я стал интересоваться комнатами рабынь. Вот тогда ты сказал мне, что любовь женщины можно купить - и тем самым преодолеть - чтобы очистить душу для подлинной любви... А потом, как-то «невзначай»... «незаметно»... оставил мне деньги. Ненавидя твои деньги и твое благопристойное «незаметно», я зажал их в кулаке! И, задыхаясь, побежал к той, которая должна была дать мне солнце! Она дала мне торопливые содрогания и стыд! Но я не мог жить без любви! Я видел - в какой восторг повергает толпу пение актеров и игра на кифаре. Какое обожание рождает удаль наездников на колесницах. И я научился играть, петь и скакать. Но недостаточно, чтобы меня за это любили... Я пришел в отчаяние... Я понял: мне не познать солнце!.. Но вот однажды, пожираемый одиночеством, я разгуливал по дворцу. И в одном из пустынных переходов я увидел ее. Это была подруга матери. Она шла темными коридорами дворца ­ величавая богиня с гордым лицом... И тут мне пришла в голову мысль... На следующий день я взял нож и спрятался - ожидая, когда она уйдет от матери... И вот она появилась - в темном переходе. Тогда я вышел к ней из-за колонны и, угрожая ножом и позором, заставил ее... богиню... отдаться! И... И вот тут... в проклятиях… в ее содроганиях и слезах... в ее ненависти... я ощутил... Это было солнце... Но совсем другое... И я с трудом удержался... так мне хотелось заколоть ее... от восторга!.. И вот тогда я совершил открытие. Я понял: когда орел когтит добычу... то в муках плоти, трепещущей в когтях… рождается... да-да, тоже ­ любовь! Но ни с чем не сравнимая - любовь казни!.. Любовь жертвы к палачу! Ты утаил ее от меня, благонамеренный трусливый старик. Но я открыл ее сам!.. И я стал разгуливать по притонам, чтобы переживать ее снова и снова… А потом я вырос и стал Цезарем. Однажды вы с матушкой решили: пора! И подослали мне на ложе твою рабыню - красавицу Акте. Каждый задумал таким образом мною править... Но эта дурочка влюбилась... В чистоте утра - на благоуханном ложе - я изведал счастье, о котором грезил когда-то. Знаешь - мне понравилось... Пороки... прошлое - все ушло... я сбросил это как грязную одежду... Я лежал рядом с Акте, упиваясь ее дыханием... пока однажды не открыл глаза и не обнаружил рядом с собой - просто женщину... глупую женщину... снедаемую надоевшей мне страстью. Мещанское солнце погасло... Но я не мог вновь бродить по притонам. Это было уже... как-то... пресно... я чувствовал: можно пойти дальше... И - я вспомнил: ту жажду ножа... и женщину, которая дрожала и плакала в моих объятиях... И - открылось! Явилось!.. И когда Британик упал замертво ­ я вновь почувствовал... сладостную дрожь! Я смотрел на вас всех: гордая мать, и лгущий учитель, и вся толпа - вы все вдруг соединились... И от всех от вас отделилось нечто белое и обнимало мне колени... и ползало, у ног... Это ваш страх вытек мне навстречу... заставляя упиваться. Моя воля уже простиралась безгранично... и все ваши воли лежали ниц! Кто раз вкусил эту беспредельность своей воли... тот может идти только вверх! Вверх! Вверх и выше!.. И мне стало необходимо - все время высекать этот белый налет на лицах... чтобы испытывать этот трепет... Это вершины... Я дышал воздухом гор. Там нет смертных. Там ­боги!.. Кто раз вкусил, что такое быть богом,- ему не остановиться. Кровь! Кровь! Все мало!.. И весь римский народ... для меня не более, чем та женщина, которую я насиловал с ножом в руках!.. Однажды я сожгу весь этот великий город... и прокричу вам свое проклятие!

Дата добавления: 2015-06-30