Чингиз-хан 11 страница

Глава пятая. КУРБАН-КЫЗЫК ОТПРАВИЛСЯ ДОМОЙ

- Гребите сильнее! Ну-ка еще!

Поставленная носом против течения лодка боролась со стремительными потоками Джейхуна и медленно приближалась к берегу, "Смотреть за шахским конем на чужбине,- подумаешь! Лучше голодать на родине! - размышлял Курбан.- Такая же радость, как у перепелки сидеть в шелковой клетке над дверью ашханы. Падишах мне подарил золотой динар. Такой день бывает раз в жизни. Но как донести этот динар до дому? Только держа его во рту за щекой. Он же приказал отправить лодки вниз по реке до Хорезма... Нет! Туда я не поплыву. Нет, Курбан не хочет больше ни воевать за шаха, ни убегать. Так можно добежать и до великого Последнего моря, а затем куда? Курбан хочет вернуться на свою пашню и увидеть своих детей..." И Курбан посматривал на оставленный им скалистый берег, где еще виднелся на вершине бугра Мухаммед на гнедом коне. Курбан соскочил в воду и выбрался на берег. Из крепости вниз по холму бежали обезумевшие люди с узлами на плечах; отталкивая друг друга, они прыгали в лодки и повторяли: - Татары близко! Скорее спасайтесь! Никому не было дела до Курбана. Курбан побежал вдоль берега, добрался до шалаша, где жил с другими перевозчиками, нашел в соломе свой мешок с сапогами, оглянулся еще раз на реку и увидел, что лодки одна за другой отталкиваются от берега. Тут же он, не колеблясь, вступил на тропу новых испытаний. Он поднялся на холм к стенам крепости. Оттуда он увидал, как по желтой каменистой равнине убегали красные и полосатые халаты, спасавшиеся врассыпную, а еще дальше приближалось облако пыли. "Это татары",- понял Курбан и бросился вперед по сухой степи, не замечая, что камни и колючки ранят его босые ноги. "Там впереди холм, за ним должны быть овраги. Татары займутся крепостью и переправой. На что им Курбан?" Он добежал до одинокой могилы с высоким шестом, притаился за ней, отдышался и стал высматривать. В пыли он уже различал всадников в рыжих тулупах, пригнувшихся к шеям мчавшихся коней. На некоторых блестели железные пластинки панцырей. Уже доносился рев татар, дикие выкрики "кху-кху-кху!" и топот ног тысяч низкорослых запыленных коней. Некоторые всадники отделились от толпы, скакали прямо по равнине, пересекая путь убегавшим. Взлетали блестящие мечи, люди падали, татары делали круг, останавливались и, не слезая, нагибались, подхватывали брошенные узлы и снова уносились, присоединяясь к войску. Курбан ползком добрался до сухого оврага, скатился вниз и снова побежал. Целый день тянулась пустынная равнина, иногда попадались заброшенные пашни. По дорогам встречались люди, то одинокие, то скитавшиеся группами. Узнав, что Курбан оттуда, из "долины скорби и слез", все останавливались и расспрашивали про судьбу Бухары, про бегство Хорезм-шаха, приглашали к костру, делились лепешками, испеченными в золе, и жадно слушали. Курбан рассказывал, как он дрался один с несколькими татарами, как он перебил всех и как под ним убили коня. Теперь он плетется домой, не желая ничего, только увидеть старый тополь в том месте, где арык поворачивает на его пашню, только бы снова приласкать своих детей... Он, наконец, сам стал верить в свои рассказы, но умалчивал о том, как он переносил падишаха из лодки на берег, потому что все проклинали Мухаммеда, в день горя покинувшего родную землю. Отдав народ во власть монголов и татар, он побоялся умереть, как джахнд (мученик) на поле битвы. В одном месте Курбан увидел много людей в овраге, подошел к ним, и они посторонились, дав ему место у огня. Все говорили о татарах и встречах с ними. - Мы из одной деревни. У нас случилось такое дело. Собрались мы на улице человек с десяток потолковать. Тут въехал в деревню татарин. Он поскакал прямо на нас и давай рубить людей одного за другим. Ни один человек не осмелился поднять руку на одинокого всадника. А кто успел перелезть через забор, как мы, тот спасся. - А вот что я слышал. Настиг татарин одного человека, работавшего в поле, и не было у татарина никакого оружия, чтобы прикончить его. Страшным голосом он закричал: "Положи голову на землю и не шевелись!" И что же! Человек лег на землю, а татарин поскакал к другой, заводной лошади, навьюченной награбленным добром, отыскал меч и, вернувшись, убил человека. Так они сидели у костра и горевали о том, как страдает родной народ, и уделили Курбану кусочки лепешек и чашку горячей мучной болтушки. Вдруг страшный, хриплый голос прокричал сверху над ними: - Эй вы! Скрутите-ка друг другу руки за спиной! Наверху, на краю оврага, на рыжем коне показался татарский всадник. - Беда! Пришел день нашей погибели! - забормотали люди и принялись снимать пояса и покорно вязать подставленные руки. - Стойте! - сказал Курбан.- Ведь он один. Неужели мы не убьем его и не убежим? - Мы боимся! - Когда мы сами перевяжем себе руки, он убьет нас. Давайте лучше убьем его! Может быть, нам удастся спастись. - Нет, нет! Кто осмелится сделать это! И все, дрожа, продолжали вязать себе руки. Курбан, склонившись и протягивая перед собой узелок, точно хотел поднести дар, вскарабкался вверх по склону и подошел к татарину. Всаднику уже было много лет. Седые редкие волосы свисали с подбородка. Лицо, обожженное ветром, избороздили морщины времени. Суженные глаза высматривали колючими осколками. - Что это? - спросил всадник, наклоняясь к подаваемому узлу. Курбан схватил его за голову и руку. Лошадь испугалась и бросилась в сторону. Курбан не отпускал татарина и волочился по земле, пока всадник не свалился. Тогда Курбан зарезал его ножом, как привык резать баранов. Курбан встал и оглянулся. Из бывших у костра людей один со всех ног бежал прочь, другие, притаившись, высматривали из оврага. Потом подошли двое. - Он уже не дышит,- сказал один, склонившись к татарину. - Теперь надо честно разделить все, что на нем,- сказал другой н стал сдирать с убитого овчинную шубу, надетую без рубашки на голое смуглое тело. Все направились к коню и помогли Курбану поймать его. Тут Курбан сказал: - Вы берите все, что хотите, а рыжий конь будет мой. Вы же видите, что это не монгольский, а наш, крестьянский, уворованный конь. На нем я буду пахать землю. - Бросим лучше жребий,- сказал один, наматывая на руку повод коня. - Смотри, татарин жив, он встает! - крикнул Курбан, и человек, испугавшись, бросил повод и побежал. Курбан отвязал и скинул на землю все мешки и сумки, бывшие на коне, кроме одной, самой тяжелой. Вскочив на седло, он крикнул: - Какие вы джигиты! Вы - испуганные жуки, убегающие от поднятой палки. Если бы у вас были львиные сердца, то мы бы вместе не только выгнали всех татар и монголов, но и всех Хорезм-шахов, султанов, беков и ханов, захвативших наши земли. А вы - тараканы, прячетесь в щели и боитесь каждого шороха! Конечно, самый последний татарин вас раздавит. Прощайте и вспоминайте Курбан-Кызыка, богатыря вселенной! - Махнув рукой, Курбан поскакал через поле.

Глава шестая. КУРБАН ИЩЕТ СВОЮ СЕМЬЮ

Чем ближе Курбан подъезжал к Бухаре, тем больше встречалось разрушенных селений и обглоданных трупов. Разжиревшие собаки с отвисшими животами медленно отходили прочь от трупов, волоча хвосты, и ложились без лая. В пустынном месте Курбан развязал оставшийся на седле кожаный мешок татарина, надеясь, что в нем он хранил награбленное золото. Там оказались три обыкновенных кузнечных молотка разной величины, напильник, клещи, узелок с пшеном, кусок вареного мяса и десяток лепешек. Где же золото? В свернутой тряпке Курбан нашел кожаный кошелек. В нем были деньги - не золото, а горсть серебряных и медных монет. Все-таки и эти дирхемы пригодятся в хозяйстве, да еще сохранился за щекой золотой динар Хорезм-шаха. Возле некоторых селений на пашнях уже работали поселяне. Они жаловались Курбану, что теперь в арыках вода поступает неправильно и редко, некоторые поля засохли, на других разлившаяся вода размыла вспаханную и засеянную землю. Повсюду образовались новые овраги. Уже недалеко от родного дома в одном безлюдном селении Курбан встретил знакомого крестьянина Кувонча. Тот указал на груду закоптелых камней и золы. - Вот все, что осталось от моего дома - говорил Кувонч, грустно кивая головой.- Я хожу кругом и зову моих детей, а они не приходят. В тот день, когда прискакали монголы, я был в поле. Я видел дым, обезумевших соседей и побежал за ними, думая, что и моя семья убежала с другими. Когда я вернулся ночью, отыскивая свой дом,- ничего не осталось, кроме этих камней и горячего пепла. Я не знаю, увезли монголы моих детей, или все они погибли в пламени... Но, может быть, они еще вернутся?.. Полный тревоги, Курбан поехал дальше и уже в темноте оказался около старого тополя, где отводная канавка поворачивала к его пашне. В арыке текла вода. В безмолвной ночи при бледном сиянии месяца он приблизился к дому. Ворота во двор были раскрыты настежь. Он соскочил с коня, поставил его под навесом и пошел к двери дома. Она была забита поперечной доской. Ни шороха, ни вздоха за дверью... Даже собака не встретила его... Курбан насобирал охапку соломы и бросил коню. Затем по знакомым выступам стены взобрался на крышу. Там прилег на груде старых стеблей джугары. Засыпая, он слышал слова, сказанные Кувончем: "Они, может быть, еще вернутся?" Рано утром, когда прохваченный холодным ветром Курбан ворочался на крыше хижины, до него донесся странный звук, похожий на отдаленный стон. Курбан прислушался. Стон повторился. Он доносился снизу. Кто стонет? Израненный татарами? Или, может быть, умирающий татарин? Курбан спустился с крыши и бросился к коню. Тот уже съел всю солому и нетерпеливо перебирал ногами. Курбап достал из кожаной сумки молоток. Высадив дверь хижины, он вошел внутрь. Там было темно. Он пошарил руками по лежанке и наткнулся на тело. Ощупал лицо и узнал мать. Она лежала как мертвая; тихий голос простонал: - Я знала, сынок, что ты вернешься. Курбан не бросит нас... - А где остальные? - Все убежали туда, к горам, а я осталась сторожить дом, да совсем обессилела. Меня, верно, приняли за мертвую и дверь заколотили. Да, сынок, теперь, когда ты вернулся, все поправится... Курбан отыскал горшок, принес воды из канавки, собрал колючек. Он развел огонь в очаге и поставил горшок, насыпал в него пшена. В хижине стало светло и тепло. Мать лежала, худая и слабая, не в силах сделать движение. Ее нос заострился, и сухие обтянутые губы шептали: - Вот ты и пришел, сынок! Курбан отвел коня на пустырь, стреножил ето и оставил пастись. Рядом был его участок пашни, такой клочок, как ладонь,- как с него прокормить семью? А еще приходилось отдавать половину урожая владельцу земли - беку! Участок уже зарос сорняком. Дальше тянулись знакомые участки соседей. И они заросли сорной травой, а людей нигде не было видно. Домик с сараем старого кузнеца-заики Сакоу-Кули стоял вдали, обгорелый, с закоптелыми стенами, а на деревьях окружавших дом, листья от пожара завяли и сморщились. Но вот одинокий человек медленно шагает по полю, останавливается, взмахивает кетменем,- вероятно, исправляет канавку. - Ойе! - закричал Курбан. Человек выпрямился, поднес руку к глазам, всматриваясь. - Ойе! Курбан-Кызык! - закричал он, и оба поспешно направились вдоль канавки навстречу друг другу и протянули руки, прижавшись правым плечом. Это был сосед, старый Сакоу-Кули, имевший уже внуков. - О, какие времена! - сказал старик, утирая рукавом глаза. - Здорова ли твоя семья, жива ли корова, работает ли осел, плодятся ли овцы? - спросил Курбан. - Пришли эти завернутые в шубы люди, угнали соседний скот, увезли поперек седла четырех моих овец и одну мою внучку, а остальная семья убежала в горы. Я все жду их, если только они не погибли от голода. А корова и осел спаслись. - А где моя семья? - спросил Курбан. Дыханье его остановилось, пока он ожидал ответа. - Для тебя есть радость - твоя жена вчера вернулась и ночевала в развалинах моего бедного дома. Вот она уже идет через поле... И Курбан увидел вдали знакомую красную одежду жены. Почему она идет пошатываясь? Курбан сразу сделался серьезен и важен,- ведь он глава семьи, должен собрать всех под свою руку и снова наладить развалившееся хозяйство. - Ну что ж, Сакоу-Кули,- сказал он старику.- У тебя есть корова и осел, у меня конь. Мы их запряжем вместе и распашем наши клочки земли. Кругом война, набеги; вчера были кипчакские беки, сегодня монгольские ханы. Когда же мы от них избавимся? Но мы, земледельцы, не можем ждать. Наше дело-сеять хлеб; если мы сами о себе не позаботимся, то кто же нас прокормит? - Верно сказал! Терять время нельзя: земля требует семян, плуга и воды!

Глава седьмая. БЕГСТВО ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН

Весной этого страшного года Дракона (1220) весь Мавераннагр уже находился во власти Чингиз-хана. Как старательный хозяин, получивший в свое владение ценное наследство, монгольский каган стал заботиться об установлении порядка и мирной жизни. Во всех городах Чингиз-хан поставил татарские гарнизоны, назначил туземных хакимов и к ним приставил своих монгольских правителей, чтобы все видело, все знало недремлющее око великого кагана. Некоторые крестьяне, еще напуганные и недоверчивые, стали постепенно возвращаться в свои поселки и принялись за обработку полей. Но порядок восстанавливался медленно: по всей стране бродили шайки голодных, бездомных беженцев, и вслед за монголами, в поисках еды, они также грабили разоренные селения. Оставались еще непокоренными только низозья Джейхуна, коренные земли Хорезма, где находилась богатая столица Хорезм-шахов Гургандж,- она оставалась в середине владений монгольских, подобно шатру с перерезанными веревками. Чингиз-хан решил наложить свою руку на эти земли и поручил завоевание этой области своим трем сыновьям: Джучи, Джагатаю и Угедэю. Им он выделил значительныэ части своего войска. Джагатай и Угедэй пошли на Хорезм с юга, берегом реки Джейхуна, а всегда непокорный Джучи стал медлить, оставаясь со своими отрядами около Дженда, где он занимался охотой на диких ослов и отбирал коней у кочевников, требуя только белых и саврасых, любимых каганом. Чингиз-хан приостановил поход своего главного войска и решил провести зиму на берегах реки Джейхуна. Он отправил в Гургандж Данишменд-хаджиба, одного из передавшихся на его сторону сановников Хорезм-шаха. Тот прибыл к старой царице Туркан-Хатун и объявил ей, что великий каган воюет не с нею, а только с ее сыном, Мухаммедом Хорезм-шахом, и не столько из-за преступлений, которые тот совершил, сколько желая наказать его за непослушание и за оскорбления, нанесенные им своей матери. Данишмендхаджиб еще добавил, что если Туркан-Хатун выразит покорность, то Чингиз-хан обещает не трогать и не разорять областей, находившихся под ее властью. Но разве коварная царица Туркан-Хатун могла поверить монгольскому владыке, который был честен только со своими монголами, а на всех других людей смотрел, как охотник, который играет на дудочке, приманивая козу, чтобы ее схватить и приготовить из нее кебаб. Одновременно с прибытием Данишменд-хаджиба в Гургандж приплыли лодки из Келифа. В одной из них находился переодетый простым батраком Инаньчи-хан, который привез письмо от Хорезм-шаха. Падишах извещал мать, что покидает заставы на берегу Джейхуна. Он удаляется в Хорасан, чтобы собрать там большое войско, и зовет Туркан-Хатун выехать к нему со всем его гаремом, не доверяя Чингиз-хану. Это известие настолько встревожило Туркан-Хатун, что она даже перестала прикладывать к своим глазам примочки, которыми старалась сделать их более красивыми. Поняв, что оставаться в Хорезме опасно, она приказала навьючить большой караван, собрала всех жен и детей Хорезм-шаха, нагрузила верблюдов ценностями и направилась через каракумские пески на юг, к горам Копет-Дага. Перед отъездом старая царица решила обезопасить своих внуков от возможных впоследствии соперников. Она приказала главному палачу: всех юных заложников, живших при шахском дворе, не считаясь с их возрастом, вывезти на лодках на глубокое место реки Джейхуна и там сбросить в воду с большими камнями на ногах. Все двадцать семь мальчиков и юношей, сыновья крупных феодальных правителей Хорезма, были утоплены. Из всех заложников Туркан-Хатун сохранила жизнь одному Омар-хану, сыну владетеля Язера в земле Туркменской. Она сделала это только потому, что сама направлялась туда, а Омар-хан и его слуги знали дорогу через пустыню. Во время трудного перехода через пески Каракумов, длившегося шестнадцать дней, он верно и безропотно служил старой шахине. Но когда караван уже приближался к границам Язера и за песками показались скалистые вершины гор, ТурканХатун, выждав, когда Омар-хан заснул, приказала отрубить ему голову. Она направила караван к неприступной крепости Илаль, расположенной на вершине одинокой скалы. Здесь она пребывала со всем своим двором, пока поблизости не появились передовые монгольские отряды, искавшие шаха Мухаммеда. Один из начальников охраны шахини предложил ей немедленно бежать оттуда под покровительство ее внука Джелаль эд-Дина, собиравшего в Иране бойцов для борьбы с монголами. Все только и говорили о его мужестве, о силе его войска, о том, что он сумеет прогнать врагов. - Никогда! - воскликнула в ярости старуха.- Лучше мне погибнуть от меча монгола! Как? Чтобы я унизилась до того, чтобы принять милость от сына ненавистной мне туркменки Ай-Джиджек? Чтобы я жила под его покровительством, когда у меня имеются внуки моей благородной кипчакской крови? Лучше я попаду в плен к Чингиз-хану и перенесу у него унижение и позор. Вскоре примчались монголы и осадили крепость. Они построили вокруг скалы сплошную ограду, отрезав у осажденных всякую связь с остальным миром. Осада продолжалась четыре месяца, и когда в цистернах и погребах высохла последняя припасенная вода, Туркан-Хатун решила сдаться. Монголы захватили вместе с шахиней-матерью весь гарем и малолетних сыновей Хорезм-шаха. Все мальчики были тут же зарезаны, а жены и дочери шаха и сама Туркан-Хатун отправлены в лагерь Чингиз-хана. Всю же свиту и охрану монголы перебили. Монгольский владыка немедленно раздал дочерей Хорезм-шаха своим сыновьям и приближенным, а злобную шахиню Туркан-Хатун держал для показа на своих пирах. Она должна была сидеть около входа в шатер и петь жалобные песни; Чингиз-хан бросал ей обглоданные кости. Так питалась Туркан-Хатун, бывшая раньше самодержавной повелительницей Хорезма и называвшая себя "владычицей всех женщин вселенной".

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВЕЛИКОГО ХОРЕЗМА *

Глава первая. ДЖЕЛАЛЬ ЭД-ДИН ВЫЗЫВАЕТ НА БОЙ ЧИНГИЗ-ХАНА

Пока не рассыплешь зерна, не снимешь жатвы;

пока не рискнешь жизнью, не победишь врага.

(Спади)

Расставшись с Хорезм-шахом, Джелаль эд-Дин и его братья от другой матери, Озлаг-шах и Ак-шах, в сопровождении семидесяти всадников пробрались в Мангишлак. Местные кочевники дали свежих лошадей. На них молодые ханы прошли Каракумы и достигли Гурганджа, столицы Хорезма. Там они объявили знатнейшим бекам, что Хорезм-шах Мухаммед отменил завещание и назначил своим преемником султана Джелаль эд-Дина. Хотя бывший наследник Озлаг-шах и подтвердил это, но кипчакские беки не захотели примириться с султаном не кипчакской крови. Тайно сговорившись, они решили убить Джелаль эд-Дина. Его предупредил о заговоре прибывший из Келифа Инаньч-хан. - Что мне делать в этом городе скорпионов и тарантулов, где даже перед лицом опасности нет единства! - сказал Джелаль эд-Дин. Ночью, в сопровождении Тимур-Мелика и трехсот туркмен, он незаметно покинул Гургандж и направился на юг через Каракумы. В несколько дней маленький отряд прошел тяжелый путь, на котором караваны делают шестнадцать ночлегов, и достиг города Нессы. Посланный вперед разведчик донес, что на зеленом лугу у подножия хребта Копет-Дага видны какие-то юрты и рядом пасутся стреноженные кони необычной породы. По-видимому, это монголы, и их не менее семисот человек. Тимур-Мелик сказал: - Хотя после трудного перехода наши кони утомлены, но сил у них хватит, чтобы ворваться в монгольский лагерь. А у нас должно хватить уменья изрубить врагов. - Смелого догоняет удача! - ответил Джелаль эд-Дин. Вынырнувший внезапно из песков отряд туркмен Джелаль эд-Дина с отчаянной яростью набросился на монгольский лагерь. Схватка была горячая, обе стороны рубились, не щадя жизни. Монголы не выдержали и бежали в беспорядке, прячась в подземных водопроводных канавах (кяризах). Только немногим удалось спастись. Это было первое столкновение, в котором туркмены одержали победу над монголами. До этого монголы внушали всем такой ужас, что их считали непобедимыми. Джелаль эд-Дин сказал: - Если бы монголы не стояли лагерем на открытой равнине, а находились за крепостными стенами Нессы, то мы на своих измученных конях никогда бы не проскользнули мимо. Скорее ловите их коней и седлайте! Путь наш еще долог. Все всадники спешно пересели на свежих монгольских коней и горными тропами направились на юг, к городу Нишапуру. Через несколько дней, опасаясь предательства кипчакских ханов, к Нессе прибыли из Гурганджа два других сына Хорезм-шаха: Озлаг-шах и Ак-шах. Их сопровождала большая свита; они пытались пройти незамеченными мимо монгольского сторожевого отряда, но были окружены и все перебиты. Тем временем Джелаль эд-Дин, нигде не останавливаясь, направлялся все дальше, через Нишапур, Зузен и Гератскую область. Начальник одной горной крепости предлагал ему в ней остаться, полагаясь на неприступность древних стен. Джелаль эд-Дин ответил: - Полководец должен действовать в открытом поле, а не запираться в стенах. Как бы ни была сильна крепость, монголы найдут способ овладеть ею. Прибыв в Буст, Джелаль эд-Дин имел уже значительный отряд, собранный из воинов рассеявшейся армии Хорезм-шаха. Здесь он соединился с отрядом Амин-ал-Мулька, прогнал отряд монголов, осаждавших Кандагар, и прибыл в Газну, главный город удела, назначенного ему когда-то хорезм-шахом. Там он принял клятвы верности от всех местных беков. У Джелаль эд-Дина теперь было около тридцати тысяч туркменских воинов. Столько же присоединилось к нему афганцев, карлуков и воинов других племен. С этим войском в шестьдесят тысяч пеших и конных бойцов Джелаль эд-Дин выступил навстречу монголам и расположился лагерем у городка Первана, на истоке речки Лугар, впадающей в Кабул. Отсюда он сделал набег на Тохаристан и разгромил монгольский отряд Мукаджека, осаждавшего крепость Вариан. Монголы потеряли там до тысячи человек убитыми, поспешно переправились через реку Пяндшир, разрушая за собою мосты, и вернулись к Чингиз-хану. Джелаль эд-Дин отправил к Чингиз-хану гонца с коротким письмом: "Укажи место, где мы встретимся для битвы. Там я буду тебя ждать". Чингиз-хан на письмо не ответил, но обеспокоился поражением отряда Мукаджека и смелостью Джелаль эд-Дина. Он послал против него сорок тысяч всадников под начальством своего сводного брата Шики-Хутуху-нойона. Джелаль эд-Дин смело двинулся навстречу монголам. Битва произошла в долине на расстоянии одного фарсаха (7 км) от Первана. Перед началом боя Джелаль эд-Дин дал войску такой приказ: "Богатыри, берегите силы коней до тех пор, пока не забьют барабаны. Только тогда садитесь в седло. До того сражайтесь пешими, привязав поводья коней за спиной к поясу". Битва продолжалась два дня. Шики-Хутуху-нойон, видя, что его монгольские воины устали и выбиваются из сил, а одолеть противника не могут, на второй день прибегнул к хитрости. Он приказал приготовить из войлока куклы и посадить их на запасных коней. Сначала уловка подействовала и мусульманские войска заколебались, но Джелаль эд-Дин ободрил воинов, и они снова продолжали упорно сражаться. Наконец Джелаль эд-Дин приказал ударить в барабаны. Все стали садиться на коней. Он повел своих всадников в атаку. Сам бросился в середину монгольского войска и расколол его. Тогда монголы обратились в бегство, "высекая искры копытами коней". Всадники Джелаль эд-Дина на неутомленных конях легко догоняли и избивали убегавших врагов. Только с незначительными остатками разгромленного войска Шики-Хутуху-нойон вернулся в лагерь Чингизхана. Слава о битве при Перване и разгроме непобедимых монголов пронеслась через горные хребты и долины. Монгольский отряд, осаждавший крепость Балх, немедленно снял осаду и ушел на север. В некоторых городах, занятых монголами, жители восстали и перебили монгольские гарнизоны. Тогда Чингиз-хан прибегнул к своей обычной хитрости: он подослал лазутчиков к ханам, союзникам Джелаль эд-Дина, и обещал им верблюдов, нагруженных золотом, если они покинут смелого султана. Вскоре в лагере Джелаль эд-Дина при дележе добычи из-за пустяков произошли раздоры. В споре за арабскую лошадь один кипчакский хан ударил плетью по голове Аграка, предводителя большого отряда, и Джелаль эд-Дину не удалось их примирить. После этого и Музафар-Малик, предводитель афганцев, и Азам-Мелик с карлуками, и Аграк с воинами Кельджа, поверив коварству Чингиз-хана, отделились от войска Джелаль эд-Дина, жалуясь на высокомерие и грубость кипчаков, которые смеют бить плетьми воинов других племен: - Эти самые тюрки (т. е. кипчаки) раньше боялись монголов. Они уверяли, что монголы не похожи на обыкновенных людей, что они непобедимы, потому что удары мечей не могут их поранить. Поэтому монголы будто бы не страшатся никого на свете и нет другой силы, которая могла бы бороться с ними. А теперь, когда мы разбили монголов и все увидели, что и монгольское племя так же, как и все люди, может быть ранено и истекать такой, как у всех, кровью,- теперь кипчаки переполнились хвастовством и стали оскорблять нас, тех, кто помог им в битве... Джелаль эд-Дин ничего не мог поделать. Тщетно он доказывал, что Чингиз-хану легко будет разбить противников, нападая на каждого в отдельности, его уверения были напрасны, и половина войска от него ушла. Он остался только с туркменами Амин-ал-Мулька. Когда Шики-Хутуху-нойон, вернувшись к Чингиз-хану, рассказывал ему подробности битвы при Перване, Чингизхан оставался, как всегда, невозмутимым и непроницаемым. Он только сказал: - Хутуху привык быть всегда победоносным и одолевающим. Теперь, испытав горечь поражения, он станет более внимательным и опытным в военных делах. Однако Чингиз-хан не медлил, стянул к себе все войска, какие только мог собрать, и выступил с огромной силой. Он гнал всадников с такой поспешностью, что в пути не было возможности сварить пищу. Каган шел прямо на Газну, и когда колесный путь кончился, он бросил весь обоз и двинулся тропами через горы.

Глава вторая. БИТВА ПРИ СИНДЕ

Не буду звать тебя конем, буду звать тебя

братом. Ты мне лучше брата.

(Китаби-Коркуд)

После ухода союзных отрядов Джелаль эд-Дин уже не мог вступить с монголами в открытый бой, как хотел раньше, и направился на юг. Его задержала быстрая и многоводная река Синд, стесненная горами. Султан искал лодок и плотов, чтобы переправить войско, но стремительные волны разбивали все суда о высокие скалистые берега. Наконец привели одно судно, и Джелаль зд-Дин пытался посадить в него свою мать Ай-Джиджек, жену и других спутниц. Но и это судно развалилось от ударов о скалу, и женщины остались на берегу вместе с войском. Вдруг примчался гонец с криками: "Монголы совсем близко!" А ночь в это время, все затянула своим черным покрывалом. Чингиз-хан, узнав, что султан Джелаль эд-Дин ищет переправы через Синд, решил его захватить. Он вел войско всю ночь и на заре увидел противника. Монголы стали приближаться к войскам султана с трех сторон. Несколькими полукругами монголы остановились в виде согнутого лука, а река Синд была как бы его тетивой. Чингиз-хан послал Унер-Гулиджу и Гугус-Гулиджу с их отрядами оттеснить султана от берега, а своему войску дал приказ: "Не поражайте султана стрелами. Повелеваем схватить его живым". Джелаль эд-Дин находился в середине мусульманского войска, окруженный семьюстами отчаянных всадников. Увидев на холме Чингиз-хана, который оттуда распоряжался боем, султан бросился со своими джигитами в атаку с такой яростью, что погнал монголов, и сам монгольский владыка пустился в бегство, погоняя плетью коня. Но дальновидный и осторожный Чингиз-хан перед битвой спрятал в засаде десять тысяч отборных воинов. Они вылетели сбоку, напали на Джелаль эд-Дина, отбросили его и понеслись на правое крыло туркмен, которыми начальствовал Амин-ал-Мульк. Монголы смяли его ряды, оттеснили их в середину войска, где все перемешались и стали отступать. Затем монголы разбили также и левое крыло. Джелаль эд-Дин продолжал биться вместе со своими джигитами до полудня и, потеряв обычное спокойствие, бросался, как затравленный тигр, то на левое, то на правое крыло. Монголы помнили приказ кагана: "не пускать в султана стрел", и кольцо вокруг Джелаль эд-Дина все сжималось. Он бился отчаянно, стараясь прорубиться сквозь ряды врагов. Поняв, что положение стало безнадежным, султан пересел на любимого туркменского коня, сбросил шлем и другие воинские доспехи, оставив только меч. Он повернул коня и с ним кинулся с высокой скалы в темные волны бурного Синда. Переплыв реку и взобравшись на крутой берег, Джелаль эд-Дин погрозил оттуда мечом Чингиз-хану и ускакал, скрывшись в зарослях. Чингиз-хан от чрезмерного удивления положил руку на рот, показал на Джелаль эд-Дина сыновьям и сказал: - Вот каким у отца должен быть сын! Монголы, увидев, что султан бросился в реку, хотели вплавь пуститься за ним в погоню, но Чингиз-хан запретил. Они перебили все войско Джелаль эд-Дина. Воины успели бросить в реку его жену и мать, чтобы те не достались монголам. Остался в живых только семилетний сын Джелаль эд-Дина, захваченный монголами. Они поставили его перед Чингиз-ханом. Мальчик, повернувшись боком к кагану, косился на него смелым, ненавидящим глазом. - Род наших врагов надо вырывать с корнем,- сказал Чингиз-хан.- Потомство таких смелых мусульман вырежет моих внуков. Поэтому сердцем мальчишки накормите мою борзую собаку. Палач-монгол, улыбаясь до ушей от гордости, что он может перед великим каганом показать свое искусство, засучил рукава и подошел к мальчику. Опрокинув его на спину, он в одно мгновение, по монгольскому обычаю, вспорол ножом его грудь; засунув руку под ребра, вырвал маленькое дымящееся сердце и поднес его Чингиз-хану. Тот несколько раз, как старый боров, прокряхтел: "Кхукху-кху!", повернул саврасого коня и, сгробившись, угрюмый, двинулся дальше вверх по каменистой тропинке. После этой битвы при Синде султан Джелаль эд-Дин, скитаясь по разным странам, еще много лет продолжал удачно воевать в монголами, собирая отряды смельчаков. Но никогда ему не удалось стать во главе такого большого войска, чтобы оно могло одолеть монголов.

Дата добавления: 2015-06-30