Муссолини

Фашизм исторически неразрывен с Муссолини. Будучи в достаточной мере сложной социально-политической силой, он, разумеется, не есть произвольное "изобретение" одного лица. Но редко где историческая сила находила столь яркое и полное персональное выражение, как в данном случае. Вот почему изучать фашизм нельзя, не встречаясь на каждом шагу с личностью и словами его бессменного, его единого и единственного вождя. "Бессмысленно говорить о фашизме, не говоря о Муссолини - пишет один из внимательных исследователей вопроса. - Быть может, фашизм никогда бы не родился, никогда не достиг бы масштабов, давших ему победу, если бы не было Муссолини. Они относятся друг к другу, как художник и творение его рук". <Domenico Russo, "Mussolini et le Fascisme", Paris, 1923, p. 48.> Правда, последняя фраза грешит известной неточностью. "Художник" обычно предполагается "свободным" в замысле, в трактовке темы и воплощении идеи. Но какая же "свобода" была дана творцу фашизма? Разве его не донимали своими условиями могущественные интересы, с которыми он связывал свои планы? И разве эти интересы не превращались в первостепенные факторы политической жизни? Разве ему не приходилось поэтому приспосабливаться, лукавить, наконец, эволюционировать? Он творил фашизм, - однако, бывало, что и фашизм давил на него, толкал в определенном направлении. Но при всем том верно, что всегда они были вместе, никогда не разлучались, верно, что путь фашизма есть путь Муссолини. "Муссолини был - судьбой" - говорит о нем Клара Цеткин. <Клара Цеткин, "Наступление фашизма и задачи пролетариата" (доклад на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна), Москва, 1923, с. 11.> Фашистское движение, опирающееся на пестрые силы, вбирающее в себя разнообразные тенденции, вдохновляющееся больше чувством, нежели четкой идеей, вряд ли могло победить, не будь у него способного вождя. "Годы созревания фашизма - читаем у Преццолини - напоминают собою первые шаги колоссальной машины, еще не научившейся двигаться и передвигающейся, покачиваясь, опасным образом накреняясь, постоянно теряя равновесие; но внутри этой машины сидит редкостный механик, всегда готовый в нужную минуту повернуть руль, выехать на новую дорогу, направление которой неясно ни тем, кто снаружи, ни тем, кто внутри, и тем не менее ведущую к цели". <Prezzolini, o. c., p. 78.> Чутье масс, политическая интуиция, жажда действия и воля к власти, ловкость арривиста, организационная сноровка, живой практический ум, темперамент подлинного итальянца, сильное перо, яркая речь - этими качествами, неоценимыми в эпоху революционного кризиса, щедро наделен Муссолини. Они-то и вели его к успеху в сумрачные дни, больше всего тосковавшие по деятеле именно такого типа: "люди пасмурные, как Нитти, академичные, как Саландра, чиновные, как Джиолитти, - никогда не смогли бы осуществить эту духовную гармонию с толпой, необходимую для власти над нею и превращения ее в политическое орудие для достижения своих целей: в политике, как и на войне, все оценивается с точки зрения победы". <ibid., p. 103.> Не нашлось такого человека и среди левых социалистов: вероятно, не случайно... Идеология Муссолини? - У него была хорошая политическая школа, но никогда не был он, в противоположность Ленину, живым знаменем одной определенной доктрины. Практик в нем всегда перевешивал теоретика. Если уж сравнивать его с деятелями русской революции, то скорее напоминает он Троцкого, чем Ленина. Он пережил значительную духовную революцию, психологически объяснимую, но, естественно, отнявшую у него цельность программно-политического, миросозерцательного облика. Его нельзя оценивать по его теоретическим высказываниям в данный момент: у него их было всяких немало и, вероятно, будет еще достаточно. По справедливому замечанию Камбо, "Ленин - максимум сосредоточения в единой личности всех элементов и всех этапов революционного движения: мыслитель, формулирующий идеал, апостол, его проповедующий, вождь, доставляющий ему триумф, и правитель, воплощающий его в конкретную власть". <Камбо, цит. соч., с. 93.> Муссолини - не мыслитель, не теоретик. не идеолог, вопреки мнению многих его поклонников. Он прежде всего - "великий артист действия", подстрекаемый личным честолюбием, одаренный неутомимою волей и необычайной умственной возбудимостью. "Mussolini ist eine Urkraft" - отзывается о нем один немецкий автор. <Fritz Schotthofer, "Mussolini", "Die Neue Rundschau", Mai, 1924.>"Между Лениным и Муссолини - развивает Камбо свою аналогию - бездна, отделяющая мир славянский от латинского, восток от запада, замкнутого мечтателя, съедаемого своим внутренним огнем, от латинянина, насыщенного воздухом и солнцем Средиземноморья, чувственного и экспансивного, живущего больше вовне, чем внутри себя... В первом господствует гордость, во втором - тщеславие. Первый будет жить неистовой жизнью, посвященной идеалу, даже и в том случае, если никто не захочет его слушать. Второй не начнет говорить, если отсутствует аудитория, не будет писать, если его не читают, не станет делать политики, не имея убеждения в близком успехе". <Камбо, с. 156. Русский автор П.М. Бицилли метко констатирует "вдохновенный и искренний (курсив автора) шарлатанизм" Муссолини и поясняет: "чисто итальянское и во всяком случае только в итальянце не отталкивающее сочетание" (статья "Фашизм и душа Италии" в журнале "Современные записки", кн. 33, Париж, 1927, с. 318)> Нас, русских, невольно коробят многие черты, свойственные Муссолини, "человеку Средиземноморья", одному из тех, которым хорошо сказано: - Mediterranees, l'esthetique vous etouffe! Большие люди нашей истории всегда бывали существенно иными. Всегда вспоминается в таких случаях противопоставление Наполеона и Кутузова у Толстого в "Войне и мире": Толстой тут проникновенно выразил русский взгляд на исторических людей. В самом деле, нельзя себе представить Кутузова или, скажем, Ленина, принимающими Мэри Пикфорд и произносящими ей заранее сочиненные эффектные фразы - специально для биографии и истории. Никогда Сперанский или Столыпин не стали бы сниматься для публики в клетке "своей любимой львицы". Никогда Петр Великий, или тот же Ленин, не написал бы такого предисловия к своей восторженной апологетической биографии, какое не задумался написать Муссолини к известной книжке Сарфатти, нарядно изданной на всевозможных языках: "я презираю всех, кто избирает меня предметом своих книг или речей - начинается это предисловие... - я часто задумывался о странной и возвышенной судьбе общественного человека... человек общества рожден для общества... с рождения он запечатлен стигмой, он морально отмечен... его трагедия звучит бесконечною гаммой... сознание, что я не принадлежу больше себе, что я - общая собственность, всеми любимый, всеми ненавидимый - это сознание приносит мне своего рода божественное опьянение, напоминающее нирвану...", <Sarfatti, s. IX.>и т.д., и т.д. Да, для подобных строк о самом себе, видно, и впрямь нужны "воздух и солнце Средиземноморья". Нашей северной природе присущ иной стиль: "прекрасное должно быть величаво"... Прочтите любую речь Муссолини: чаще всего в ней встретится вам местоимение я. Оратор словно гипнотизирует этим коротким словом и сам заворожен им. Опять-таки и здесь - какая глубокая противоположность русскому характеру! Наши "люди общества" никогда не любили и не дерзали выступать в истории "помазанниками собственной силы": во имя Божие, отечественное или народное, во имя чего-то великого и сверх-личного смиренно и просто несли они свой подвиг. И не было им ничего более органически, кровно чуждого, чем дух рекламы, эгоцентрической позы, пряного самолюбования и кокетства. И все, кто у нас был хоть немного тронут этим духом, сгасали постыдно, убиваемые мудрым народным смешком и сопровождаемые скорым общим забвением: вспомним хотя бы Керенского... Но не будем строги к чужому стилю; Толстой, несомненно, был неправ, отказывая Наполеону в гении и даже чуть ли не в уме. Итальянский диктатор наших дней - вполне во вкусе романских традиций, правда, пожалуй, больше плебейского, чем аристократического оттенка, что, впрочем, и полагается для человека революции, да еще в наше ультра-демократическое время. Часто и доказательно утверждают, что он - "классический тип итальянца". И если злые языки торопятся окрестить его "Наполеоном в карманном формате", - то объективно еще не настала пора судить о подлинных пропорциях его фигуры. Что же касается внешнего облика (le style c'est l'homme), итальянская масса не находит ничего фальшивого в его жестах, манерах, повадках, в кунсткамере поз его, где встречаешь многое - вплоть до "скучающего Бога" и "разгневанного льва". Да и впрямь в этих позах нет ничего нарочито фальшивого. У каждого народа - свой культурный фасон. Муссолини родился в 1883 году в одной из деревень Романьи, "где плодоносная земля и необузданные люди", где все полно доморощенной политикой, социалистами, республиканцами, анархистами. Он происходил из простой семьи, о чем сам не без гордости вспоминает в речи миланским рабочим 6 декабря 1922 года: "Мои предки не знатные аристократы. Они были крестьяне и работали в поле. Отец мой был кузнец, ковавший красное железо. Случалось, мальчиком я помогал отцу в его работе. Теперь мне предстоит более трудная работа. Я должен выковывать и закалять человеческие души..." Прежде, однако, чем приступить к этому ответственному делу, ему пришлось пережить ряд предварительных жизненных этапов. Скромный труд учителя начальной школы. Потом - эмиграция в Швейцарию, бедственные будни, работа каменщика вперемежку с вовсе "воздушным состоянием". Знакомство с революционерами, в частности, с русскими эмигрантами и особенно курсистками, дружественно относившимися к "Бенитушке". Самообразование, из коего он постиг "все величие гражданских войн и всю сложность социальных проблем". Размышления, приводившие его к уразумению гераклитовской истины: "война - отец и царь всех вещей". Журнальная работа. Высылка из Швейцарии, переезд в австрийский Тироль. Журналистика в социалистической прессе. Высылка в наручниках на границу, возвращение на родину в 1910. Пятимесячная тюрьма за агитацию против африканского похода и подстрекательство к уличным выступлениям, забастовке и саботажу. Начало известности. Участие в итальянском социалистическом движении на левом фланге. Неоднократная тюрьма. Постоянные обличения партийной бюрократии и партийного оппортунизма, профессионалов социалистической болтовни, превращаемой в спекуляцию, "революционеров, не верящих в революцию, половинчатой посредственности с половинчатой совестью и полуобразованием". Выступление против министериабельных реформистов на партийном конгрессе в июле 1912: "пусть Биссолати и его спутники отправляются в Квиринал, пусть даже в Ватикан, - социалистическая партия не пойдет за ними никогда"! Редакторство "Аванти", ц. о. партии: "это был не редактор журнала, а диктатор социалистической партии" - свидетельствуют его почитатели, склонные, по-видимому, к некоторому преувеличению его роли в то время. Круг его чтения? Определяющие влияния? - "Когда мне было 20 лет, меня приводил в восхищение Ницше, и он-то укрепил антидемократические элементы моей натуры. Прагматизм Уильяма Джемса также очень много помог мне в моей политической карьере. Он дал мне понять, что тот или другой человеческий поступок должен оцениваться скорее по своим результатам, чем на основании доктринальной базы. У Джемса я научился той вере в действие, той пылкой воле к жизни и борьбе, которой фашизм обязан значительной долей своих успехов... Но более всего я обязан Жоржу Сорелю: этот учитель синдикализма своими жесткими теориями о революционной тактике способствовал самым решительным образом выработке дисциплины, энергии и мощи фашистских когорт". <Из беседы Муссолини с Андрэ Ревэсом, сотрудником мадридской газеты. Цитирую по Русанову, "Из дневника социалиста" в "Рев. России", 1927, № 55-56.> Конечно, в этих его воспоминаниях о пережитом духовном опыте уже чувствуется позднейшая фашистская ретушировка; но в основном они, по-видимому, верно передают атмосферу его интеллектуального развития. Для теоретика она, быть может, немного эклектична; но для практика теоретик - всегда немного педант. Идейная непоседливость - красная нить в биографии Муссолини. Он - постоянно в процессе, im Werden: "я вечный путник и никогда не признаю достигнутый этап последним"... Да и вообще нет последнего этапа, неподвижного совершенства. "Если бы мир был блаженной Аркадией, было бы, конечно, отрадно отдыхать среди пастухов и нимф. Но я не вижу этой Аркадии. Даже тогда, когда водружаются великие знамена и великие принципы, - я вижу позади них интересы, ревнивые и завистливые" (речь в палате 10 февр. 1923). Отсюда - холодок скептицизма в лучах горячей романтики, трезвая практичность в опьяняющих словах и опьяняющих призывах, учет интересов в упоенных гимнах идеям... Война. Разрыв с партией Popolo d'Italia... Весна 1915. Военная служба, фронт, ранение при случайном взрыве бомбомета 23 февраля 1917. Возвращение в Милан, в газету. Борьба с пораженчеством, пацифизмом, социалистами с "правительством национального бессилия". Мир. Первые послевоенные годы: с этими периодами мы уже знакомы. Необходимо подчеркнуть основное и своеобразное в Муссолини: он - человек революции, человек новейшей эпохи, а не реакционер или консерватор старого банального типа. Придя слева, он сохранил методы и самый "дух" своего прошлого в своем настоящем: это не индивидуальное отступничество, а социально-историческое знамение. Клара Цеткин очень права, в одной из своих речей предостерегая от смешения фашизма с венгерской, например, реакцией. "Венгерский террор - говорила она - был местью за революцию, и основой его явилась незначительная каста феодального офицерства". Другое дело - фашизм. "Носителем фашизма является не маленькая каста, а широкие социальные слои, широкие массы, вплоть даже до самого пролетариата... С объективно-исторической точки зрения фашизм послан в наказание пролетариату за то, что он не развернул шире начатой в России революции... Тысячные массы устремились в сторону фашизма. Он стал прибежищем для всех политических бесприютных, потерявших почву под ногами, не видящих завтрашнего дня и разочарованных. То, чего тщетно ждали они от революционного класса, - пролетариата и социалистов, - стало грезиться им, как дело доблестных, сильных, решительных и мужественных элементов, вербуемых из всех классов общества... Теперь уже до самоочевидности ясно, что по своему социальному составу фашизм охватывает и такие элементы, которые могут оказаться чрезвычайно неудобными, даже опасными буржуазному обществу". <Клара Цеткин, цит. соч., с. 4 и 11. Кстати, Сарфатти рассказывает, будто Ленин, принимая в 1919 или 1920 итальянскую социалистическую делегацию, первым делом вспомнил о Муссолини: "Ну, а Муссолини? Почему вы его упустили? Жаль, очень жаль! Это смелый человек, он бы привел вас к победе!" В том же духе высказался, якобы, и Троцкий (Сарфатти, ст. 250).> Выступая на борьбу с революционно-социалистическим движением, Муссолини чувствовал себя в своей стихии. Он умел взять у этого движения то, что у него было наиболее привлекательно в глазах масс, и дополнить тем, чего ему не доставало: боевым патриотизмом. Оно переживало глубокую внутреннюю болезнь. Нужно было не дать ему оправиться, добить его и полностью пожать плоды победы. Для удачного решения этой задачи, разумеется, не годились приемы узкой и тупой реакции. Патриотизм следовало согласовать с передовыми социальными идеями века, с курсом на широкие массы. Нужно было "подать" его умеючи. Это и понял фашизм. В своих речах и до, и после переворота Муссолини постоянно подчеркивает полную совместимость любви к родине с уважением к труду и признанием завоеваний социального прогресса. "Прежде всего вы итальянцы - повторяет он своим соотечественникам. - Говорю вам: прежде, чем любить французов, англичан и готтентотов, я люблю итальянцев, людей одной крови со мною, одних привычек, говорящих на моем языке, принадлежащих к одной истории. И затем, ненавидя паразитов всех стран и всех мастей, я люблю рабочих... Совсем не нужно, стремясь улучшить жизнь, предаваться интернационалистской химере. Совсем не необходимо отрицать родину нацию, ибо абсурдно еще прежде, чем преступно, отвергать собственную мать..." <Из речи "золотым медалям" 8 января 1923.> Но каким образом, какими средствами добить запнувшееся красное движение и достичь победы? Муссолини лучше социалистов учел опыт русской революции - великий урок "массового действия", преподанный ею политикам всех стран. Он понял все значение централизованного руководства в революционные времена, всю необходимость сочетать воедино убеждение с принуждением, или, по Сорелю, "мифа" с "action directe". Отсюда - военная организация политической партии с одной стороны, и широкая пропаганда, покоряющая массу, - с другой. Для пропаганды нужны лозунги, доступные и зажигающие, бьющие в сердца и, главное, попутные динамике определяющих социальных интересов эпохи. Эти лозунги нашлись у фашизма. Да, не в старый мир, а в какой-то новый порядок, novus ordo слышался в бравурном марше восходящего движения. Меньше всего фигура Муссолини может быть названа старомодной; скорее, она сродни духу футуризма. Это типичный человек модерн. Правильно о нем говорят, что нет в нем ничего "аграрного", что он - дитя города, хотя и рожден в деревне, человек механики. завода, машины. Для старой Италии с ее ленью, солнечной истомой, макаронами, спокойной погруженностью в созерцание ушедших веков - он был как бы жестким ударом хлыста. "В Италии все делается с точки зрения вечности, и нет особой торопливости" - писал из Рима Герцен в 1847. В двадцатом веке нужно было поторапливаться - иначе пришлось бы плохо. Нужно было догонять других, - и вот из шустрого Милана явился отважный погонщик. "Италия не хочет быть только страною музеев и памятников, - крикнул он на весь мир, - она не хочет жить, подобно паразиту, рентой своего великого прошлого, - она желает собственными силами, трудом, муками и страстью выковать свое будущее счастье!" Крикнул, - и живо, грубо, с рекламой и ужимками первого политического любовника принялся за дело. Самые недостатки его - изнанка его силы и популярности: грубоватость, характерный привкус парвеню большого стиля, рисовка риском, импульсивность в суждениях, заставляющая его подчас весьма жалеть о высказанном, блеск, не всегда гармонирующий с глубиной... Но - огромный здравый смысл, уменье учиться на ошибках, чувствовать обстановку, понимать людей и людские страсти. Чувство реальности и меры, гибкость, приспособляемость: nulla dies sine linea. Друзья и недруги нередко называют его "итальянцем эпохи Возрождения", политиком склада героев Маккиавелли, причем друзья влагают в это определение одобрительный смысл, а недруги - порицательный. Сам он посвятил великому флорентинцу большую статью "Прелюдия к Макиавелли" в майском номере фашистского журнала "Иерархия" за 1924 год. Статья дышит глубочайшим уважением к заветам гениального учителя политики и проникновеннейшего знатока человеческого сердца.

Дата добавления: 2015-07-02