Имеются человеческие жертвы 2 страница

— Слышишь... Саша... Может... повременим? — неуверенно проговорил Грязнов. — Что ж сплеча-то рубить...

— Знаете что, вы, оба! — не в силах удерживать в узде разгулявшиеся нервы, закричал Турецкий в обе трубки. — Если вам нравится, чтобы вся эта шантрапа гоготала над вами в своих саунах — воля ваша! А вот я не боюсь смотреть правде в глаза. И как следователь исхожу из тех фактов, которыми располагаю. А факты мне говорят — они сделали нас! Одолели по всей линии нашей обороны. Пото­му что если смогли скрутить и подмять самого Кор­чагина, значит, амба, мужики! Туши фонарь и нече­го трепыхаться! Можно, конечно, расслабиться и получить удовольствие, но я тут пас!

В обеих трубках молчали.

— Ну все, выкричался? — наконец угрюмо спро­сил Меркулов. — А теперь послушай меня. И мо­жешь мои слова транслировать Грязнову, который, как понимаю, висит на втором аппарате. Дело в том, что вы еще не знаете самого страшного. Через час с четвертью после оглашения приговора Корча­гину стало плохо в совещательной комнате. Вызва­ли реанимацию, тяжелейший инфаркт... увезли в Боткинскую. Но... не довезли.

— Да ты... что?!. — прошептал Турецкий.

— То, что слышал, — подтвердил Меркулов. — Корчагина нет.

— Чего там еще стряслось? — забеспокоился Грязнов. — Ты чего замолчал, Саша?

— Беда, Слава... — сразу севшим, утратившим силу голосом, испытывая невыносимый стыд и со­жаление из-за всего только что сказанного им, с трудом выговорил Турецкий. — Где-то через час после оглашения приговора Илья Петрович... скон­чался.

— Да ты что!.. — точно так же, как сам Турец­кий, ошеломленно воскликнул Грязное.

— Так что... давайте помолчим... — вздохнул Меркулов.

— Помолчим... — как эхо, отозвался Турецкий.

И они замолчали.

А когда минута молчания кончилась, Турецкий заговорил первым. И сказал:

— Мир праху его... Конечно, я виноват... вино­ват, мужики... Не стоило мне так о нем... Но... для меня это еще один, последний аргумент. В общем, я действительно ухожу. Не могу больше. А после того что с Корчагиным — тем более не желаю. Счи­тайте меня кем хотите — ваше право. Но я не хочу быть ни клоуном, ни ханжой.

— И что же? — глухо спросил Меркулов.

— Что сказано. В понедельник утром. У тебя в кабинете.

— Ладно, — вздохнул Меркулов. — Пусть так. Все понимаю. Аффект, реактивное состояние. На­деюсь, к понедельнику остынешь.

— Ис-клю-че-но!..

— Тогда хоть приезжайте с Грязновым. Вместе поговорим.

Меркулов, не прощаясь, оборвал связь — пошли частые короткие гудки. Ну и к лучшему. Рвать так рвать. Рубить так рубить.

Турецкий, нахмурившись, отключил сотовый те­лефон и, передав Грязнову просьбу Меркулова, задал с первой минуты мучивший вопрос:

— Слушай... Слава... Если наш друг Никита те­перь на воле, он же... Ускользнет угорь... Вряд ли он будет сидеть и ждать, когда Меркулов снова выпи­шет ему ордерок. Уж насиделся...

— Не ускачет... — убежденно сказал Грязнов. — Мои его только что за ручку не ведут. Я и сейчас, между прочим, с ними на связи...

— И где он в данный момент?

— Со всей своей камарильей колесит по городу, не иначе ностальгия взыграла, как-никак год почти Москву не видел...

— Ой, смотри, Слава, — с сомнением покачал головой Турецкий. — Упорхнет — не воротим.

— Сказано — не волнуйся. Я к нему таких маль­чиков приставил...

— Не хвались, идучи на рать...

На том и распрощались. Турецкий отключил трубку, налил еще полстакана жгучей густо-оранже­вой влаги, посмотрел на свет и... добавил граммов пятьдесят.

Как там у старика Шекспира:

Уйти. Заснуть. И видеть сны...

Побледневшая, испуганная Ирина заглянула на кухню. Из-за нее высунулась головка Нинки с при­кушенной губой и расширившимися, потемневши­ми глазами. И вдруг, увидев его лицо, дочь, бедный, поздний его ребенок, бросилась к нему, обхватила, уткнулась головой в колени, и слезы брызнули из ее глаз.

— Папочка, война? Война, да? Не уезжай, па­почка, не уезжай!

Турецкий встретил взгляд жены. Так постояли минуту, неотрывно глядя в глаза друг другу.

— Да-да, — пробормотал он наконец. — Война... Ну конечно война...

— Ты не уедешь, па? Скажи, не уедешь?

— Ну конечно не уеду, — усмехнулся Турец­кий. — Ну куда я могу от тебя уехать, сама подумай?

— Никогда-никогда?

— Ну конечно, — еще горше усмехнулся он. — Никогда-никогда...

Поступившее известие об оправдании и об осво­бождении из-под стражи в зале суда главного заказ­чика убийства банкира Грозмани — биржевого во­ротилы с манерами уголовника Горланова — произвело на начальника МУРа генерал-майора милиции Вячеслава Ивановича Грязнова не меньшее впечат­ление, чем на его друга Турецкого.

А когда Меркулов сообщил еще и о скоропос­тижной смерти судьи Корчагина, Грязное ощутил какую-то волчью тоску и, чтобы забыться, поста­рался с головой уйти в привычную оперативную работу. А работы в этот пятничный вечер, как всег­да, хватало. Но «вольноотпущенника» Никиту Горланова Грязнов взял на личный контроль, зная, что упустить этого жука нельзя никак, ни под каким видом.

Разумеется, люди с Петровки были начеку — и на самом процессе, и поблизости от зала суда. И когда окруженный прилипалами и прихлебателями лысый шестидесятилетний Горланов вальяжно вы­плыл из здания суда и спокойно двинулся к черному бронированному джипу «Джимми» — огромной американской машине с трехсотсильным мотором, сотрудники МУРа, которые отслеживали каждый шаг вдруг обретшего свободу узника, не упустили момента выезда его кортежа с Каланчевки на пло­щадь трех вокзалов и припустились вслед за ним в сторону Красносельской.

На почтительном расстоянии за «Джимми» и не­сколькими машинами «эскорта», открыто ведя на­ружное наблюдение, двигались три машины с муровцами, которые постоянно менялись и держали связь с самим Грязновым, ответственным дежур­ным по ГУВД Москвы и дежурными оперативных управлений внутренних дел, в зону ответственности которых въезжал этот странный автокараван.

Горланов оставался в сфере внимания МУРа, так как, несмотря на оправдательный приговор суда, оперативные службы по-прежнему считали его пре­ступником и вели в отношении него оперативную работу. У Грязнова и его сотрудников, занимавших­ся этим делом, не было и тени сомнения в винов­ности их «подопечного». Горланов, будучи человеком сообразительным, осознавал, что при повтор­ном рассмотрении дела он может быть изобличен в особо опасном преступлении. Грязнов понимал, что в один прекрасный момент Горланов может запро­сто «исчезнуть». А затевать повторно лыко-мочало с поисками и розысками, снова переворошить всю планету и ставить своих людей под стволы горлановской охраны Грязнову не слишком светило.

До выхода на волю Горланов со товарищи про­вели в «застенках» временного содержания почти год, и легко было предположить, что они поспешат наверстать упущенное и восполнить утраченное где- нибудь на Канарах или Сейшелах, причем, может статься, и не под своими именами. А там ищи- свищи! Велика планета, и отступать очень даже есть куда, тем более при их платежеспособности.

А кортеж все двигался и двигался, и не сказать, чтобы быстро, с этакой удалью победителей, а очень даже мирно. Будто катили вереницей пять дорогих машин с самой невинной экскурсионной целью.

Блатные при таком раскладе, возможно, закати­лись бы всей шайкой-лейкой в какой-нибудь феше­небельный загородный ресторан или сняли бы на трое суток самые дорогие «министерские» апарта­менты в «Рэдиссон-Славянской» у Киевского или в «Центральной» на Тверской, гуляли и гудели бы там с откровенным презрением «к волкам позорным».

Но в этих машинах теперь восседали весьма рес­пектабельные господа, и конечной точкой их ма­ршрута могла стать и квартира Горланова на Куту­зовском, и одна из его дач в самых престижных поселках Подмосковья.

Через сорок минут после отбытия горлановской кавалькады от здания на Каланчевке, уже поговорив с Меркуловым и Турецким, Грязнов в очередной раз связался по рации с ребятами из службы оператив­ной слежки.

— Едут! — ответили те. — Едут и едут... Ничего не понимаем. Квартиру уже дважды проехали, и резервную проехали, и офис... Похоже, просто ката­ются...

— Да-да, — кашлянул Грязнов. — Вот именно — катаются. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал... Значит, так: работаете в прежнем режи­ме. Я у себя. Держите меня в курсе дел. Малейшие странности — сообщать незамедлительно!

— Первый, Первый! Я — Двенадцатый!

— Здесь Первый, — ответил Грязнов своим по­зывным, — слушаю тебя, Двенадцатый.

— Там ведь с ним в «Джимми» его адвокат...

— Понятно, — сказал Грязнов. — Тем более дей­ствуйте аккуратно.

Он прекратил связь, а еще минут через пять ему позвонил генерал Шибанов, начальник Главного управления уголовного розыска МВД России.

— Приветствую, Грязнов! Настроение, как по­нимаю, похоронное?

— Вроде того.

— Понимаю, разделяю и сочувствую. Только я тебе его сейчас еще больше подпорчу. Мне только что звонил наш прямой шеф. Догадываешься по­чему?

— Вообще говоря, — сказал Грязнов, — у вас с ним широкий круг тем. О многом могли бы потол­ковать.

— Ну-ну, Вячеслав Иванович, не ерепенься! Его ведь тоже понять надо. Представляешь, как сверху масло жмут?

— Да в чем дело-то? — взорвался Грязнов. — В чем опять у них Грязнов проштрафился?

— Ну, елки-палки! Непонятливый ты стал! Ста­рый волк, а толкуешь, как новичок! Не мог, что ли, приказать своим, чтобы работали почище?

— Расчухали, значит, что сопровождаем Горла- нова?

— А ты думал! Там же против нас мужики со стажем, причем многие из нашей купели. А это...

— Все понял, — сказал Грязнов. — Так вот, передайте: как начальник МУРа я беру всю ответственность на себя. И наблюдение за Горлановым не сниму. И вообще, товарищ генерал-лейте­нант, — сухо, по форме отозвался, прервав началь­ника главка, Грязнов. — Я ему сейчас сам позвоню и сниму все вопросы.

— Ну... попробуй, — угрюмо согласился Шиба­нов. — Только не лезь в бутылку, смотри. Он мужик злопамятный.

— О решении сообщить? — почти перебив его, зло уточнил Грязнов.

— Да уж не откажи в любезности...

И Грязнов тут же набрал код прямой радиотеле­фонной связи первого заместителя министра внут­ренних дел. Но тот, услышав голос Грязнова, даже не дал представиться и обратиться по уставу.

— Ты что, вообще, Грязнов, окончательно за­рвался? Как посмел за Горлановым своих сыскарей пускать?

— Не понял, товарищ генерал-полковник?

— Я вот с тебя звезды посрываю, вышибу с должности — враз все поймешь!

Грязнова затрясло, но он ответил подчеркнуто сдержанным вопросом:

— А в чем, собственно, ошибка? Прошу пояс­нить.

— Ко мне обратились сейчас... позвонили на дом сразу несколько человек. Людей... не последних. На ушах стоят! Кто приказал вести опермероприятие по группе автомобилей?

— Я. Начальник МУРа Грязнов.

— Охренел? Человек оправдан, отпущен на все четыре стороны... Перед законом чист! С какой стати?

— Опермероприятия — моя прямая работа. И если я считаю это необходимым или целесообраз­ным, по должности и положению имею право вести оперативное наблюдение и захват, если будут осно­вания.

— В общем, так, законник: наблюдение снять! Представить рапорт по данному факту. Вы хоть по­нимаете, Грязнов, каких барбосов на нас навешают?

— А вы понимаете, что мы можем остаться с носом и упустить организатора, быть может, многих «заказух»? Это лучше, по-вашему? Тем более что в ближайшее время будет внесен протест генерально­го прокурора в Верховный Суд.

— Слушай, — уже по-свойски, примирительно сказал первый заместитель министра. — Ну чего ты кипятишься, Грязнов? Будто мало их и так гуляет. И всех мы знаем наперечет..

— Вот, значит, как, — тихо сказал Грязнов. — Гуляют и пусть гуляют? Наше дело — сторона? Не пойман — не вор, так сказать, презумпция невинов­ности. А они ведь убийцы, мясники. Я считаю, что доказательств против них мы и прокуратура накопа­ли предостаточно.

— Знаете, Грязнов, — сказал заместитель мини­стра, — с такими кадрами, как вы, работать невоз­можно. Мои требования продиктованы не моими личными пристрастиями, а настоятельной просьбой весьма влиятельных людей, от которых мы с вами полностью зависим. Как говорится, от каблуков до кокарды.

— Почему же, — сказал Грязнов, — вот это как раз я очень хорошо понимаю. Даже знаю, как это называется. Коррупцией это называется. Кумовст­вом и коррупцией, закон о которой все никак поче­му-то не удосужатся принять наши доблестные... «думаки».

— Значит, так, — холодно сказал генерал-пол­ковник. — После таких ваших заявлений говорить нам больше не о чем. Я приму свои меры и обещаю, что с понедельника вы будете отстранены от долж­ности. Причем со строжайшим должностным рас­следованием, о чем немедленно сообщу Шибано­ву. — Он швырнул трубку.

Грязнов сидел бледный, но спокойный. Что ж. Это была их политика, их генеральная линия, так сказать, главное направление удара. Сволочи! Да выгоняйте, расследуйте, хоть колесуйте, хоть голову рубите на плахе, на Лобном месте!

Все знали — то же самое творилось и в армии, и в науке — всюду. А откуда рыба гниет — ему еще бабушка говорила, когда был он малым дитем. За­помнилась пословица, в справедливости которой была возможность убедиться тысячи раз.

Лет пять назад по всей их системе прокатилась эпидемия самоубийств, причем из тех, кто сам свел счеты с жизнью из личного табельного оружия, не было ни одного, о ком он, Грязнов, не мог бы сказать абсолютно убежденно, что их система поте­ряла несомненно честного и даровитого мужика. Потом эпидемия кончилась — не иначе нашли ле­карство, создали вакцину. Но, может быть, дело объяснялось и иным образом. Просто резко сокра­тилось число людей, подверженных нелепой болез­ни — порядочности.

И тут снова позвонил Шибанов:

— Ну что? Допрыгался? Боролся за тебя, как лев. Что ты ляпнул ему такое, что он так взбеленился? Даже слушать меня не желал!

— Сказал, что думал. Что он сука продажная! Так что? Сдавать пропуск на вахте?

— Не спеши. Без министра ему тебя не сковыр­нуть, а ты получил мое персональное распоряжение провести оперативную проверку обстоятельств смерти судьи Корчагина, а там, глядишь, как-ни­будь рассосется. Кстати, знаешь, кто на него самого надавил? Не любопытно?

— По большому счету мне все равно, — сказал Грязнов. — Кто-нибудь из кабинета министров?

— Ну зачем же? — серьезно сказал Шибанов — Из Администрации Президента. Видал, где у Горла- нова кунаки? Это, считай, чудо, что мы вообще его на цугундер взяли.

— Извини, пожалуйста, извини, генерал, гово­рить больше не могу. Тошнит меня, понимаешь, тошнит!

Грязнов швырнул трубку.

«А, ладно! Уволят, затеют бодягу со служебным расследованием — валяйте, ребята!» — думал Грязнов, пока еще начальник МУРа. Впрочем, без со­гласования с министром такую экзекуцию над чело­веком в его должности и с его заслугами не так-то легко провернуть. А министерство, как назло, опять в ситуации междувластия. Одного министра смести­ли, другого пока что не подобрали, поставили мес­тоблюстителем, то бишь пресловутым и. о., чело­вечка хлипкого и неприметного. Этот на себя ниче­го не возьмет. А уж громить и чистить золотые муровские кадры наверняка не решится. Так что выше голову, угрозыск! Не смущайся и не дрейфь.

Он снова вышел на связь с теми, кто был на хвосте у последнего «лексуса», замыкавшего кортеж.

За время захватывающих кулуарных бесед кор­теж Горланова отмахал почти двадцать километров и оказался теперь уже совершенно в другой части города, почему-то в районе Мукомольного проезда и Шелепихи. Что за черт? В этом бесцельном кру­жении было что-то в высшей степени таинственное и необъяснимое.

— Двенадцатый, я — Первый! Ответь! Все едут? — запросил Грязнов.

— Первый, — я Двенадцатый! Сопровождаю. Все едут и едут.

— Так... — Грязнов внезапно ощутил отврати­тельное тянущее чувство где-то в животе, как при взлете самолета или в скоростном лифте. — А ну, стой, Двенадцатый! Ответь, они хоть раз останавли­вались? Высаживали кого-нибудь?

— Останавливались много раз — у светофоров, у тротуаров. Но люди из их машины не выходили

— Уверены? Или были сомнительные моменты? Отрывались они от вас, уходили?

— Не было таких моментов.

— Значит, так, — сказал Грязнов. — Их маршрут у вас зафиксирован? Особенно места, где они оста­навливались?

— Так точно, Первый! Все данные по маршруту у нас в компьютере — повороты, направления, улицы, номера домов.

— Хорошо, — сказал Грязнов. — Приказываю: немедленно подключайте ГАИ. Пусть они их при­тормозят. Дело обычное — проверка водительских прав. Будьте поблизости, на расстоянии одного броска. Главное — не потерять его из виду.

— Понял вас, Первый.

Грязнов задумался. Ну зачем бы им мотаться туда-сюда? Может быть, пока крутились да коле­сили, ему там в этом «Джимми» внешность меняли по всем правилам гримерного искусства. А что?

А минут через десять Грязнов получил новое донесение.

— Первый! Первый! Только что тормознули и осмотрели «Джимми». Его там нет!

— То есть... как?

— При осмотре в полу джипа обнаружен скры­тый люк. Сквозной, сквозь днище.

— Ах, дьявол! — побагровел Грязнов. — Значит, его выпустили из машины прямо у вас на глазах! Вот так «Джимми» с сюрпризом! Лихо! Люк в полу — и все дела. Секунд двадцать за весь номер. Тормозну­ли где-то так, чтоб заранее приготовленный коло­дец со снятой крышкой оказался под машиной. Вечер, темнота... Он нырнул, и ларчик закрылся. Может, он еще час назад выскочил, а мы все... Эх!..

— Что делать, Первый?

— Что-что! Ничего! Извиниться, улыбнуться, всем вернуть водительские права и прочие докумен­ты и взять под козырек. С объекта вас снимаю. Всем отбой!

Грязнов чертыхнулся и с тоской посмотрел в окно кабинета. Вот же денек!

Если они сумели так грамотно и... интеллигент­но увести Горланова от преследователей — не хуже, чем в каком-нибудь веселом польском боевике, тихо, без шумовых эффектов и прочей лабуды, — устраивать засады и погони теперь уже не имело смысла. Облавы на вокзалах, проверки в аэропор­тах, перекрытые дороги — все это было уже ни к чему. Сукин сын ускользнул. Теперь заляжет, заро­ется в ил, и сколько будет пережидать да отсижи­ваться, когда рванет из Москвы?.. Это опять же только в кино все всегда складывается наилучшим образом для благородных сыщиков.

Он чувствовал себя невыносимо гнусно — пол­ным идиотом, набитым дураком. Обвели, как ста­жера! И главное, как теперь сообщить об этом Сашке Турецкому?

Весь следующий субботний день прошел под знаком случившегося накануне в Мосгорсуде.

Турецкий не остыл к утру, как рассчитывал Мер­кулов, но только все сильней, с каким-то мазохист­ским сладострастием взвинчивал и растравлял себя, все больше укрепляясь в принятом решении. К тому же и Грязнов не позвонил и не прорезался, оставил в неведении, чем завершилась ночная экскурсия Горланова, сумевшего выбраться «с чистой совестью — на свободу». Да и ладно, какая теперь разница?

Он весь день валялся на тахте, курил и думал, а когда Ирина, чтоб отвлечь мужа, спустилась к поч­товому ящику и принесла свежие газеты, просто смял их в шелестящий бумажный ком и молча вы­кинул за дверь в прихожую и снова закрылся ото всех. А потом позвонил в МУР и узнал, что Горла­нов, вопреки железным грязновским уверениям, все же сумел сбежать...

Притихшие домашние ходили на цыпочках, боясь потревожить главу семейства, день прошел в давящей тишине, и только уже вечером, после мрачного ужина, Турецкий чисто рефлекторно ткнул на пульте кнопочку включения злосчастного телевизора. И тотчас передернуло от гнусной настырной рекламы, лезущей изо всех дыр со всех каналов. Он уж хотел было придушить одним дви­жением пальца эту «психическую атаку», но вдруг, залетев на четвертый канал, на блок новостей НТВ, почему-то замер и всмотрелся — то, что творилось на экране, почему-то привлекло его внимание.

...По широкой улице большого незнакомого го­рода двигалось многолюдное шествие, в котором почти незаметно было старых и пожилых — только юные строгие взволнованные лица. Над ними пока­чивались как паруса и хоругви рукописные плакаты и российские флаги. Уже привычный, изо дня в день повторяющийся сюжет — лишь менялись на­звания мест действия: поселков, городов и город­ков, воинских гарнизонов... Всюду униженные, обездоленные люди-соотечественники бастовали, протестовали, требовали выплат зарплат и отставок больших начальников, объявляли голодовки и ста­новились в пикеты, перегораживали железнодорож­ные магистрали, зачем-то тащились в Москву и тол­пились вокруг неприступных и равнодушных пра­вительственных цитаделей...

Заснятая на видеопленку при свете яркого со­лнца молодежь двигалась по улицам четкими ко­лоннами, ребята и девчонки с плакатами и транс­парантами подходили и выстраивались перед боль­шим зданием на площади,' но где-то на флангах и в первых рядах уже, кажется, разгоралось что-то не­хорошее и опасное, отчего накатывало тревожное беспокойство...

Взгляд камеры перескочил туда, и открылось зрелище завязавшейся потасовки — поодиночке и маленькими группами в разные стороны разбега­лись молодые парни и девушки с уже порванными плакатами и сломанными транспарантами, некото­рые что-то кричали и куда-то возмущенно показы­вали, махали руками и тянули вверх пальцы, сло­женные в символическую латинскую букву «V» — Victогу!» — «победа!».

Их было не меньше полутора-двух тысяч человек, и многие уже держались за окровавленные го­ловы, спотыкались, изумленно потирали ушиблен­ные руки и плечи, некоторые что-то зло выкрики­вали, но только считанные единицы рисковали ока­зывать сопротивление наступавшим. Умело орудуя дубинками, на студентов надвигались массивные парни в омоновской форме и с большими щитами, явно из спецподразделений по борьбе с уличными беспорядками.

— Ого! — саркастически воскликнул Турецкий и сделал погромче звук телевизора. — Гляди-ка, Ирка! Не иначе желторотики вздумали где-то права качать... Ну-ну!..

А столкновение... вернее сказать, безнаказанное избиение все не утихало и принимало все более ожесточенный характер, и на лицах демонстрантов мешались страх, растерянность и негодование, и Турецкий силился понять, где это происходит — в Минске, что ли? Или у нас?

Судя по надписям на самодельных плакатах, сту­денты, как и повсюду, требовали соблюдения каких-то своих прав, выполнения каких-то обеща­ний... Ах да! Ну конечно! На днях ведь эти великие умники из правительства издали свое очередное по­становление...

На многих транспарантах читалось имя Прези­дента страны, премьера, министра среднего и выс­шего образования, гневные слова и надписи: «Тре­буем отменить...» «Борис, как прожить?..», «Сти­пендия — не роскошь, а средство существования...», «Голодное брюхо к учению глухо!», «Не превращай­те студента в бомжа — авось пригодимся!»

Над площадью висели крик, свист, улюлюканье, топот ног и что-то хором скандирующие голоса, а тот же диктор, что и накануне, так же бесстрастно излагал суть происходящего:

— Напряженная обстановка в студенческой среде Нижнего Новгорода, Степногорска, Екате­ринбурга и других городов России, вызванная реше­нием правительства о значительном повышении платы за проживание в общежитиях, сокращении стипендий и переводе на коммерческую основу ряда учебных заведений, накалялась все последние дни... Многие предсказывали и ждали чего-то подобного, и вот теперь к шахтерам, оборонщикам, врачам, работникам науки и образования присоединились и студенты... Эти кадры были сняты сегодня около полудня на центральных улицах Степногорска... Около двух тысяч студентов и преподавателей всех вузов города вышли на санкционированную демон­страцию перед зданием местного университета, чтобы затем пройти к местной администрации, де­партаменту образования и резиденции губернатора области и вручить петицию отцам города, но движе­ние их колонн внезапно было остановлено сотруд­никами правоохранительных органов...

— А вы как думали?! — кивнул Турецкий. — Это уж как пить дать... Шустрые какие — сопротивляться, вишь ты, вздумали! Забыли, где живете? А в рыло?

—...молодые манифестанты и их наставники требуют соблюдения своих конституционных прав... протестуют против невыносимых условий жизни, в какие поставлены учащиеся и преподаватели выс­шей школы с их и без того нищенскими стипендия­ми и зарплатами, которые к тому же не выплачива­ются уже третий месяц... Впервые за последние годы прозвучали не только экономические, но и политические требования учащейся молодежи Рос­сии. А это значит, что сегодняшний митинг должен стать грозным сигналом для власть имущих...

Турецкий саркастически хмыкнул и, нервно сунув сигарету в рот, щелкнул зажигалкой.

—...лидеры студентов настаивают не только на выплате стипендий и зарплат преподавательскому составу, но и требуют проведения тщательной ауди­торской проверки всей системы финансирования вузов города, расследования причин задержки вы­плат и привлечения к строгой ответственности всех тех, кто своими действиями спровоцировал такой взрыв политической обстановки... Но на справедливые требования молодежи власти города ответили насилием... Вряд ли такими методами можно ре­шить сложные социальные проблемы, и каковы будут последствия сегодняшних событий, покажет ближайшее будущее...

Турецкий стоял, скрестив руки на груди, и с ус­мешкой смотрел на экран, как они там суетились, эти пылкие юные создания. Ах, несмышленыши, глупы­ши! Куда сунулись! Вот и он был точь-в-точь таким же лет двадцать назад, тоже верил во что-то, пока не выяснил теперь уже до конца, на чем тут все стоит.

А диктор продолжал:

—...Помимо острой критики и призывов доби­ваться отмены драконовского постановления, ли­шающего десятки тысяч малоимущих студентов всякой надежды продолжать образование, учащиеся вузов требуют вмешательства в их судьбу и защиты их законных интересов выборными руководителями области и города...

Турецкий только зло хохотнул.

—...Как нам сообщили, — продолжал вещать диктор, — к двум часам дня демонстрация была рас­сеяна и разогнана силами правопорядка. Среди участников митинга имеются пострадавшие...

— Видала протестантов? — безнадежно махнул рукой Турецкий, в сердцах выключил телевизор и круто повернулся к жене: — Идеалисты лопоухие! У кого правды ищут! Там же у них товарищ Платов в губернаторах. Та еще птичка в ярко-красном опере­нии... А... — замотал он головой, как от невыноси­мой зубной боли. — Все, все одно к одному, Ирка! Все как всегда. И хватит, хватит это дерьмо месить! Не могу больше, не желаю! И какое мне дело до каких-то там студентов?!

В обшарпанную, тесную комнату университет­ского общежития на окраине Степногорска, рассчи­танную на четверых, их набилось человек тридцать. Непонятно, как и поместились все. Сидели бук­вально друг на друге — на тумбочках, на подокон­никах, на койках, ну и на полу, понятно. У многих на лицах и на руках виднелись ссадины, у кого-то — бинты и наклейки на головах. Воздух в комнатушке гудел от возмущенных, дрожащих от обиды голосов. И мрачно-зловеще блестели глаза.

Почти все тут были южане, народ горячий, во многих выказывала крутой нрав лихая казацкая кровь. Перебивали друг друга, орали, махали рука­ми, вскакивали и садились — каждый рвался впе­ред, хотел высказать свое. А за окном догорал еще один день этой недружной затяжной весны, этого холодного апреля.

Хоть велик город Степногорск, но и в нем вести разлетаются быстро. Молниеносно распространил­ся слух, будто приказ вывести на улицы подразделе­ния омоновцев отдал руководству областного Уп­равления внутренних дел лично губернатор Платов.

Вообще говоря, все было очень понятно, по сути, даже обыденно и в то же время пока что совершенно необъяснимо.

Столкновение вспыхнуло около часу дня в самом центре миллионного города, на площади Свободы перед университетом и продолжалось в общей сложности не бол вше пятнадцати минут. А потом превратилось в разрозненные стычки, и на бывшем проспекте Ленина, переименованном в де­вяносто первом в Вольный проспект, и на других прилегающих к нему улицах, во дворах и даже в подъездах давно не ремонтированных, обшарпан­ных домов.

Вступивший в дело, казалось бы, без всяких внешних поводов, ОМОН действовал жестко и без­жалостно. Здоровенные парни в одинаковых черных масках дубасили своими резиновыми «демократизаторами», не разбирая, где девушка, где парень, где люди постарше. Профессионально работали и кула­ками, не смущаясь, гвоздили по головам и тяжелы­ми щитами и с каким-то зверским наслаждением орудовали тяжелыми коваными ботинками и сапо­гами.

Практически все сидевшие в переполненной комнате побывали в самой гуще столкновения, не­скольким студентам из их колонны пришлось обра­щаться в травмпункты ближайших поликлиник и больниц. А одного паренька-второкурсника из сель­скохозяйственного института увезли на «скорой» с сотрясением мозга и переломом ключицы.

Конечно, ничего нового или из ряда вон выхо­дящего по нынешним временам не произошло. И все же случившееся несколько часов назад у здания университета казалось почти неправдоподобным и нереальным, как рваные клочья тяжелого сна.

— Не могу понять, хоть убейте, — сумел пере­кричать товарищей по несчастью длинный вихрас­тый парень. — Мы же шли мирно, так? Демонстра­ция законная, власти разрешили. Почему они вдруг кинулись на нас ни с того ни с сего?

Дата добавления: 2015-07-02