Одиночество

СОНЕТ

ЧЁРНЫЕ ЛУНЫ

ЭСТАМП НЕБА

ЗАПОЗДАЛЫЕ СТИХИ

ПРИЗРАКИ

ЖАЛОБА

ПЕСНЯ

ИЗВЕЧНЫЙ УГОЛ

БЕЗНАДЕЖНАЯ ПЕСНЯ

Сливаются реки,

свиваются травы.

А я -

развеян ветрами.

Войдет Благовещенье

в дом к обрученным,

и девушки встанут утрами

и вышьют сердца свои

шелком зеленым.

А я -

развеян ветрами.

Земля и небо,

извечный угол

(а биссектрисой

пусть ветер будет).

Дорога и небо,

гигантский угол

(а биссектрисой

желанье будет).

Пора проститься с сердцем однозвучным,

с напевом безупречнее алмаза -

без вас, боровших северные ветры,

один останусь сиро и безгласо.

Полярной обезглавленной звездою.

Обломком затонувшего компаса.

И ты
еще плачешь!
Подобие рая
в саду, где гвоздики
горят не сгорая.
Что ищешь?
Былое?
Ах, это былое
она на платке
расцветила иглою.
Считай себе звезды,
их на небе много.
Что мог я, то сделал,
надежда на Бога.
И ты
еще плачешь?

В ночи, объятой сном,
рыбачат привиденья
на озере лесном.
Из повести старинной,
безлунной и пустынной,
они толпой видений
пришли и ловят тени.
Но силятся в сети
сердца свои найти.
И, прошлое тревожа,
ищу я сердце тоже,
но нет его нигде.
Уплыло, потонуло
в беспамятной воде.

Закат и грай вороний,
и реки все бездонней.
Смотрю, как под седою
плакучей ивой дыма,
отражена водою,
вся жизнь проходит мимо.
И вижу, что доселе
в любви или печали
мне соловьи не пели
и флейты не звучали.
Смыкалась ночь сурово,
и только ветер дикий
сметал с пережитого
все солнечные блики.
Подобно мертвым рекам,
душа моя поныне
томится жгучим эхом
покинутой пустыни.
Душа, рабыня яви,
смутна и незнакома,
как женщина в оправе
оконного проема.

Звезды

ни с кем не помолвлены.

Ни с кем!

А такие красивые!

Они ждут поклонника,

чтоб он их отвез

в их Венецию, идеально счастливую.

Они каждую ночь подходят

к решеткам оконным -

тысяча этажей на небе! -

и подают сигналы влюбленным

в морях темноты,

где сами тонут.

Но, девушки, подождите,

чтоб я умер, и утром, рано,

вас похищу одну за другою

на кобылице тумана.

Над берегом чёрные луны,

и море в агатовом свете.

Вдогонку мне плачут

мои нерожденные дети.

Отец не бросай нас, останься!

У младшего сложены руки...

Зрачки мои льются.

Поют петухи по округе.

А море вдали каменеет

под маской волнистого смеха.

Отец, не бросай нас!..

И розой

рассыпалось эхо.

***

Потупив взор, но воспаряя мыслью,

я брел и брел...

И по тропе времен

металась жизнь моя, желавшая желаний.

Пылила серая дорога, но однажды

увидел я цветущий луг

и розу,

наполненную жизнью, и мерцанием,

и болью.

Ты, розовая женщина, - как роза:

ведь и ее девичье тело обвенчали

с твоим тончайшим запахом разлуки,

с тоской неизречимой по печали.

На стылых мхах, мерцающих уныло,

мой профиль не изменит очертаний;

в нем, зеркале безгрешном, пульс чеканный

недремлющее слово преломило.

И если струны струй и плющ бескрылый -

лишь бренной плоти символ первозданный,

мой профиль станет на гряде песчаной

причудливым безмолвьем крокодила.

И пусть язык агоний голубиных

познает вкус не пламени, а дрока,

растущего в урочищах пустынных, -

как символ силы, сломленной до срока,

останусь я в измятых георгинах

и в стеблях трав, растоптанных жестоко.

Погруженное в мысли свои неизменно,

одиночество реет над камнем смертью, заботой,

где, свободный и пленный,

застыл в белизне полета

раненный холодом свет, напевающий что-то.

Не имеющее архитектуры

одиночество в стиле молчанья!

Поднимаясь над рощею хмурой,

ты стираешь незримые грани,

и они никогда твою темную плоть не поранят.

В твоей глубине позабыты

крови моей лихорадочный трепет,

мой пояс, узором расшитый,

и разбитые цепи,

и чахлая роза, которую смяли песчаные степи.

Цветок моего пораженья!

Над глухими огнями и бледной тоскою,

когда затухает движенье

и узел разрублен незримой рукою,

от тебя растекаются тонкие волны покоя.

В песне протяжной

лебедь свою белизну воспевает;

голос прохладный и влажный

льется из горла его и взлетает

над тростником, что к воде свои стебли склоняет.

Украшает розою белой

берег реки божество молодое,

роща запела,

звучанье природы удвоив

и музыку листьев сливая с журчащей водою,

Бессмертники хором

у неба бессмертия просят

и своим беспокойным узором

ранят взоры колосьев

и на карту печали свои очертанья наносят.

Арфа, ее золотые рыданья

охвачены страстью одною -

отыскать в глубине мирозданья

(о звуки, рожденные хрупкой весною!),

отыскать, одиночество, царство твое ледяное.

Но по-прежнему недостижимо

ты для раненых звуков с их кровью зеленой,

и нет высоты обозримой,

и нет глубины покоренной,

откуда к тебе доносились бы наши рыданья и стоны.

Дата добавления: 2015-07-02