Плохая» мать

— Видите ли, все дело в том, что я — плохая мать.

Я внимательно посмотрела на двух играющих на ковре детей. Мальчик и девочка, соответственно шести и четырех лет. В меру шумят, в меру препираются из-за игрушек, чистенько одеты, на вид здоровы и вполне упитанны.

Женщина перехватила мой взгляд.

— С детьми все в порядке, — быстро сказала она. — Я — не в порядке.

Последняя фраза показалась мне какой-то неловкой. Женщина как будто переводила с английского.

— Расскажите подробней, — попросила я. — Что именно заставило вас прийти к такому печальному выводу?

Она охотно приступила к рассказу. Такое почти всегда можно угадать заранее: приходят не столько получить какие-то рекомендации, сколько просто выговориться о наболевшем или непонятном. Здесь главное — не перебивать собственными интерпретациями (хотя они и просятся из опыта), дать выговориться до конца.

— Понимаете, среди моих подруг есть женщины, которые принципиально не хотят рожать. Есть те, кто относится к рождению детей как к неизбежным заморочкам. Все это осознанные позиции, не имеющие ко мне никакого отношения. Я всегда хотела иметь детей, любила их, возилась с ними. Когда мне было лет десять-двенадцать, вокруг меня во дворе собиралась вся окрестная малышня. Я организовывала для них игры, конкурсы всяких поделок, эстафеты. Дети меня просто обожали, увидят — бегут с восторженными воплями, виснут, отталкивают друг друга. Мне это очень льстило. Родители их тоже не могли на меня нарадоваться, говорили: ну надо же, какой талант! После школы я даже собиралась стать педагогом, но родные меня отговорили (моя мама много лет учительницей проработала).

Я хорошо рисовала, чертила, конструировала. И вот, пошла учиться на дизайнера. Два раза во время студенчества я работала в детском летнем лагере — самые солнечные воспоминания. Мне нравилась моя работа по специальности. Но о детях я все равно думала постоянно. Я считала, что в замужестве главное — это дети, а не любовь к мужу. Любить можно и так, но у детей должен быть законный и настоящий отец (мои родители развелись, папа живет в другой стране, в раннем детстве мне очень его не хватало). Значит, надо идти замуж… — женщина усмехнулась. — Будущему мужу я, разумеется, все эти соображения не излагала. У меня почти одновременно было два более или менее серьезных романа. Отец детей тот, кто позвал замуж.

— А вам-то кто больше нравился? — не удержалась я.

Она отмахнулась от моего вопроса.

— И вот главное, ради чего все затевалось, — родились дети. Сначала сын, потом дочь. Сама я была единственным ребенком, а мне всегда хотелось сестру или брата, чтобы можно было играть, чем-то поделиться. Я решила: пусть у них это будет. Муж не возражал, у него есть старший брат, и они достаточно близки. Я, как мы с самого начала запланировали, сидела с ними до трехлетия младшей. Делала все, что положено, но — о ужас! — не получала от этого ни малейшего удовольствия. Муж приходил с работы поздно вечером, раздавал подарки, вкусности и с порога начинал умиляться: ах вы, мои крохотулечки, ах вы, мои любимые! Ну идите же сюда! Они бежали, висли на нем… Я шла на кухню разогревать ужин. Испытывала отчего-то жуткое раздражение. Думала: ага, так бы и я могла, по полчаса-то в день! Ну, конечно, он-то с вами только ласками и подарками! А воспитывать кому? Понимала, что я несправедлива к мужу и детям, и от этого огорчалась еще больше.

Потом вышла на работу. Дети пошли в садик, начали болеть. Я ничего не успевала — дом, садик, работа, кружки. Муж помогал, как мог, — забирал вечером сына из кружков, закупал продукты. Но все равно — это был сумасшедший дом. Помочь некому — моя мама еще работает, а родители мужа живут в Казахстане. Муж сказал: знаешь, так нельзя. Давай, ты еще посидишь дома. Все равно сыну скоро в школу, его надо готовить, и хотя бы первый класс побыть дома: встречать, кормить, помогать с уроками. Моего заработка вполне хватит. Если уж тебе захочется работать — будешь брать заказы на дом. И вообще — можно родить еще одного ребенка. Ты же всегда хотела много детей. Да и я так люблю крохотулечек…

Я понимала, что он совершенно прав, и одновременно мне хотелось от злости разнести все квартиру. На кого я злилась? Должно быть, на себя, больше вроде не на кого. Но что я делала неправильно?

И вот — я сижу дома с детьми. Они — совершенно нормальные, хорошие дети. Ссорятся, мирятся, играют, бегают, шумят, хотят все знать, все исследовать. Я же стала совершеннейшей мегерой — кричу на них, беспрестанно раздражаюсь. Даже когда удается себя сдерживать, на душе мерзко. Делаю все по хозяйству буквально с остервенением. Недавно в одной кастрюле дырку протерла. Улыбаетесь? А я ведь не вру! Муж приходит вечером усталый, умиляется: ах, какая радость — жена, детки, семейный уют. Я и на него срываюсь. Он говорит: я понимаю, домашний труд — это большая работа, ты устаешь в четырех стенах, давайте все вместе съездим на природу…

В общем, в семье все расползается: дети уже меня сторонятся, лишний раз не подойдут приласкаться, играют только между собой. Я даже не занимаюсь с ними поделками, хотя всегда это обожала. Младшая все время болеет, мне кажется — это я виновата. Муж в последнее время тоже лишнего слова не скажет, чтобы меня не провоцировать, уложит детей — и за компьютер. Пробовала поговорить с мамой, может быть, она бросит работу? Она сказала: это твои дети, когда я тебя воспитывала, мне никго не помогал. Надо учиться не только о себе думать. Подруги говорят: ты с жиру бесишься! А сами завидуют… И вот: полная семья — а я одна. И ничего мне не в радость. При этом понимаю, что тысячи, да что там — миллионы женщин многое бы отдали за мои возможности: материально обеспечена, любящий муж, здоровые дети…

И все время думаю: где же это я так ошиблась? Почему не догадалась прежде, что я буду плохой матерью?

Для полной убежденности, я задала еще десятка полтора вопросов. Картина в общем-то вырисовывалась. Как это часто бывает, нерешенные проблемы передаются по наследству. Мать моей клиентки много лет была педагогом, к тому же — матерью-одиночкой. О работе в школе вспоминает с ужасом — тяжело, муторно, неблагодарно, зарплата маленькая. Моя клиентка же с ранних лет тяготела именно к организаторско-педагогической деятельности. Она любила быть лидером для младших, ей нравились многолюдные игры «с правилами» и эмоциональным позитивом. Когда дети под ее руководством развивались, создавали что-то свое, и все (дети и их родители) благодарили ее, она чувствовала себя счастливой. Казалось бы — педагог от бога… Но мать и другие родственники, опираясь на свой негативный опыт, напугали и отговорили ее. У нее были еще художественные способности, которые и реализовались в профессии.

Но нереализованная часть личности упорно просилась наружу. В сознании это выразилось в виде: хочу своих детей! Это главное! Собственные детские переживания (развод родителей, тоску по уехавшему отцу) молодая женщина спроецировала на еще не родившихся детей. В результате порвала отношения с тем, кого действительно любила, — он не собирался немедленно жениться, вышла замуж за хорошего человека, к которому испытывала лишь ровную приязнь. Вполне могла обойтись одним ребенком (сидя с ним, многое могла бы понять), но снова вступили в действие проекции (мне самой так не хватало сестры или брата!) — двое детей родились с минимальной разницей в возрасте. Возникло ощущение захлопнувшейся ловушки, которое от «понимания» мужа и «непонимания» матери и близкого круга друзей только обострялось.

Все это так, подумала я. Но, кажется, клиентка ждет не только объяснений, но и позитивной программы действий. Вот сейчас я ей все объясню, а лучше, саму ее подведу к пониманию проблемы с помощью того или иного метода. Допустим, все именно так, как я предполагаю. Но что ж ей дальше-то делать? Разводиться с мужем, обожающим детей? Поступать в педагогический институт и шесть лет там учиться?

— Я знаю, — печально сказала женщина, по-своему истолковав мои колебания. — Все безнадежно. Они же уже есть, их надо растить. Пожалуй, муж прав: раз уж все равно сижу дома, придется родить третьего ребенка…

— Ни в коем случае! — воскликнула я.

Женщина взглянула на меня с удивлением и, пожалуй, с осторожной надеждой. Неужели то, что ей кажется абсолютным тупиком, видится мне как-то иначе?

— Знаете, — сказала я. — В детстве я очень любила читать производственные романы, написанные в жанре социалистического реализма. Про всяких сталеваров, инженеров, строителей. Кроме меня, их, кажется, вообще никто не читал. А мне нравилось — казалось, что там про настоящую жизнь…

Удивление во взгляде женщины усилилось до некоторой оторопелости. Какой социалистический реализм?! Мне нужно было немного расшатать затвердевшие «рамки» ее сознания, и мои литературные вкусы подходили для этого ничуть не хуже всего остального.

— Уже в перестройку, — продолжала я, — перевели и издали много всяких западных романов двадцатого века. Я говорю не о великих романах, а так — мейнстрим. И их я тоже прочитала почти все. Они рассказывали о повседневной жизни немцев, французов, американцев…

Она пыталась следить за моей мыслью, но явно не успевала.

— И вот знаете, среди всех этих сюжетов было довольно много монологов вполне обеспеченных американских домохозяек: дом, муж-бизнесмен, сад, машина, четверо-пятеро детей… К сорока годам (дети почти выросли) она оглядывается по сторонам и понимает: много лет она варила, стирала, подстригала газон, мирила детей, посещала школьные собрания, проверяла домашние задания, возила детей на футбол, бейсбол, теннис… Боже мой, и это все?!

— Да, да! — подавшись вперед, воскликнула женщина, наконец-то уловившая ход моих рассуждений и успешно отождествившая себя с сорокалетней американской домохозяйкой. — Это — все?!

— Разумеется, нет, — усмехнулась я. — У нас совершенно другие традиции. Класс обеспеченных домохозяек у нас еще просто не сформировался. И для него пока нет психологической платформы (я противоречила сама себе, но женщина этого не замечала). Наш стиль — это производственные романы, общественная активность советской женщины. Но есть и симпатичные нововведения: вы наймете няню, даже если на это уйдет вся ваша зарплата.

— Я думала об этом, но мама говорит… подруги говорят…

— Думайте, пожалуйста, своей головой, — грубовато посоветовала я. — Мама и подруги живут ту жизнь, которая их устраивает. Люди и их потребности разнообразны, и в этом прелесть нашего мира.

— Но получится, что я их бросаю… Да, я плохая мать, но…

— Перестаньте крутить шарманку! Думайте! Все те впечатления, свершения, ошибки, беды и радости, которые вы получите во внешнем мире, вы куда, собственно, понесете?

— В семью, вы правы.

— И кстати, еще одно. Вы хорошо рисуете, и эти поделки… А животных любите?

— Обожаю. С детства хотела завести собаку и кошку, но теперь боюсь, вдруг будет как с детьми?

— Моей подруге, — говорю я, — директору детского экологического центра, требуется творческая тетенька для работы в кружке — что-то вроде «умелых ручек», но с экологическим уклоном. Я дам ей ваш телефон?

— А я смогу? Я же столько лет не работала с детьми… У меня же и свои… — И я показала рукой, как крутят ручку шарманки.

— Давайте! — вдруг решительно сказала она и, уходя, спросила:

— Ас этими, американками из романов… что с ними потом стало?

— С ними все в порядке, — уверила я. — В основном они сделались писательницами, журналистками или модельерами.

Приятельница напомнила о ней почти два года спустя. Ее кружок называется «Увлекательные путешествия по земному шару». Запись — уже на следующий сезон. Занимаются в кружке всей семьей — дети, родители и даже бабушки с дедушками. Ходят на экскурсии в Эрмитаж и Музей почвоведения. Клеят модели горных систем, создают этнографические костюмы, рисуют рисунки в стиле эпохи палеолита. Недавно о ней и ее студии написали в городской газете. На фотографии она выглядит вполне довольной.

Глава 49

Подростки — о школе и «Школе»

Насколько мне известно из обсуждения в Интернете, телевизионный сериал для подростков «Школа» взрослыми людьми рассматривался так, как будто он изначально был задуман не как телефильм, в котором художник говорит о себе художественными средствами, а как некий манифест, подобный статьям Белинского или манифестам поэтических объединений начала XX века. А использовавшиеся в дискуссиях обороты типа «расколол общество» только усиливали мое непонимание происходящего. Ведь я, человек, профессионально работающий со школьниками и с семьями, имею четкую позицию…

Разумеется, я посмотрела одну за другой несколько серий «Школы». И они вовсе не показались мне «возмутительными», ничего, впрочем, не добавив ни в эмоциональном, ни в информационном плане. Я оценила оригинальную, псевдодокументальную операторскую работу, но не восхитилась ею, так как уже видела несколько фильмов, снятых подобным методом, — от него у меня рябит в глазах и болит голова.

И все «школьные» фильмы, которые считались «дискуссионными» во времена моего отрочества («Розыгрыш», «Чужие письма», «Чучело»), сегодня тоже вряд ли поразили бы меня.

И я решила спросить мнение тех, кому в общем-то и адресован сериал с названием «Школа», — у школьников-подростков. Благо, сделать это мне было вовсе нетрудно. Школьников и студентов младших курсов (я решила включить их в свое мини-исследование, так как они были школьниками совсем недавно, все помнят, а мысли свои выражают точнее) вокруг меня предостаточно.

И вот, представляю вам результаты. Всего в моем опросе участвовали приблизительно семьдесят юношей и девушек (от 11 до 19 лет) — как бывший научный сотрудник могу вас заверить, что эго вполне достаточное число для социологического опроса.

Первое, что меня поразило, — единообразие впечатлений вне зависимости от возраста, пола и социального происхождения опрашиваемого. И одиннадцатилетние двойняшки из неблагополучной семьи, и рафинированный эстет, студент университета сказали мне примерно одно и то же.

Второе — все подростки слышали о скандальном сериале и смотрели хотя бы одну серию, никто из них не смотрел его от начала до конца. В двух домах сериал смотрели родители (в одном — энергично восхищаясь, в другом — так же энергично выражая недовольство). И дети поневоле в курсе происходившего на экране.

Все подростки без исключения высказались о сериале положительно:

«Прямо сразу в глаза бросается — очень похоже!», «Говорят так, как есть», «Как будто по-настоящему в школе снимали», «Учителя похожие есть», «Некоторые эпизоды — вот так именно и бывает. Забавно».

То есть все подтверждают реализм картинки.

Дальше — интереснее. Мой вопрос: «А почему же ты не смотришь? Это же про вас, про вашу жизнь, ты сам говоришь, что очень похоже…»

Ответы делятся на вежливые и невежливые (многие дети, особенно из «простых», пытаются угадать мою позицию по отношению к сериалу и подыграть мне).

Вежливый ответ: «Да знаете, как-то все некогда, уроков много, сестренку из садика забрать, да и погулять охота…» (на каких-нибудь там «Людей в черном» «Зачарованных» и т. д. у них время находится!).

Невежливый ответ: «Да вы что говорите! Это не про нас! Совсем не про нас! Это… это я не знаю про кого… У нас в школе совсем по-другому!»

Еще интереснее. Обращаюсь к тем, кто уже способен понемногу рассуждать.

«Они похожие, но изнутри неживые», «Как схемы», «Как фантики без конфет», «Как будто создатели фильма знают, как в школе двигаются, говорят, одеваются и прочее, но не знают — зачем все это?», «Снято, как будто наблюдения в зоопарке» (юннат, знает, что говорит).

И наконец — пять потрясающих, до буквы совпадающих ответа:

«Тот, кто это сделал, — нас не знает и боится!»

А вот умненькие студенты-младшекурсники: «Так писатели-народники про народ писали. Внимательно, толково, как бы с любовью, но на самом деле — изживали свой страх. Да все равно их всех потом…»

Мое ведро воды — на ту же мельницу. В конце, кажется, XIX века один этнограф много лет прожил в племени индейцев, изучая их верования, обычаи, язык, а потом издал книжку, где все это подробно описал. В результате деятельности ученого, который был еще и миссионером, один из молодых индейцев получил европейское образование. Много лет спустя индейца спросили: «Что вы скажете о книге этнографа, посвященной вашему племени?» — «Он все увидел и описал абсолютно верно, — сказал индеец. — Но ничего не понял».

Есть и негатив, который отметили почти все подростки: «Не знает, как на самом деле прикалываются», «В школе же дружат не только „против кого-то“», «Все только с одной стороны», «Критический реализм, как в учебнике, — скучно», «Тех, которые это сделали, били их в школе, что ли? Вот они теперь и…», «А она (режиссер) вообще в обычной школе-то училась? Или ее только ею пугали?», «Непонятно, что мне хотят сказать», «Да так можно где угодно снимать: у вас в поликлинике в коридорах и кабинетах, на ферме коровьей, на улице у нас. Будет похоже. И люди, и все. Но что с того?»

Смешная лесть мне как специалисту: «Надо было режиссеру тогда еще (в школьные годы) к психологу сходить, теперь фильмы были бы талантливые, но посветлее…»

И опять студенты университета: «Есть правда жизни, увиденная с одной стороны. Но нет — правды искусства», «Настоящее искусство всегда несет послание художника миру. Где оно?», «Посмотрите и ужаснитесь? Фуфло!», «В „Школе“ и школе нет ничего ужасного. Нормальный мир. Кто-то увидел что-то новое, чего не знал раньше? А что сами они боятся, это заметно, конечно. Может быть, и справятся, но скучно ждать разрешения их страхов шестьдесят серий».

Вот так. В отличие от «расколотого» сериалом общества взрослых, подростки выступили абсолютно единым фронтом. Не увидели в «Школе» ни свободы, ни смелости обличения, ни раскрытия каких-то там школьных тайн. Не увидели ни малейшей «общественной проблемы». В ответ на «можно ли такое показывать по Первому каналу?» — пожимали плечами, не понимая вопроса: «Какое — такое? О чем вы вообще? Интернет доступнее и популярнее Первого канала, а в нем и не такое есть…»

Милым показалось вот что. На вопрос, «правильный ли сериал, учитывая объявленный год учителя?» — некоторые (но далеко не все) ответили: «Раз объявили, надо снять хорошие добрые фильмы про учителей, как старые, советские. Пусть они порадуются. У них же работа тяжелая и вредная. Дети такие сволочи бывают…»

К молодому режиссеру Валерии Гай Германике отнеслись скорее с сочувствием: «А чего к ней пристали? Как может — так и снимает», «Ну, она же молодая еще. У нее у самой переходный период не кончился. Вырастет — подобреет», «Человека пожалеть надо. Видно же, что ей в школе досталось», «Она молодец! Мало ли кто что говорит! А она, между прочим, кино снимает, а не ширяется там или водку пьет! Все бы так! А если сериал не нравится — так не смотри его, и все. Никто не заставляет».

После последней реплики очень хочется напомнить про «уста младенца»… Воздержусь. Здесь я — в почти нейтральной роли исследователя.

Глава 50

Дата добавления: 2015-07-02