Проект: Красный луч. 3 страница

- Я должен поставить больному укол, возвращайтесь на свой пост.

- Не положено находиться в коридоре во время отбоя.

- Рядовой, - грубо отозвался доктор, - вы будите спорить со старшим по званию?! – Вопрос, конечно, был риторическим, солдат отправился на свое прежнее место. Мы с доктором смотрели друг другу в глаза еще секунд тридцать, затем он мне сказал:

- Она того стоит?

В ответ он ничего не услышал, я просто смотрел ему в глаза и молчал.

- Пройдем за мной, - поворачиваясь, ответил он.

Доктор шел уверенно, явно понимая, что я ему ничего не сделаю. В этот момент мне показалось, что он меня в некотором роде даже понимает и поддерживает. Но, может он просто осознавал, что из больницы я не выйду пока не увижу Юлю, а значит, наделаю ему лишней работы.

Доктор указал на дверь, я вошел, а он остался снаружи. На кровати лежала девушка, я узнал в ней Юлю. Закрыл глаза, затем открыл их в надежде увидеть другого человека. Я провел рукой по ней от ног, вдоль тела пытаясь восстановить воспоминания полученные с ней. Затем взял руку, раскрыл ладонь и приложил к ней свою щеку. Все в ней было незнакомым, новым, будто чужим. Говорят некоторые люди при появлении любимых и близких проявляют внутреннюю активность, сердцебиение, пульс и прочие импульсы, но ничего подобного не происходило. Она меня не признавала. Я положил записку ей в руку, не сознавая, что она останется, конечно же, замеченной. Так ничего не сказав, я сел на стул находящийся неподалеку, смотрел на нее и вспоминал, как когда-то раньше мы неумело танцевали на пляже, падали на песок, смеялись, у нас играла не совсем романтичная мелодия, но дело и не в романтике, дело было глубже за верностью чувств и глубиной эмоций. Мы бегали друг за другом, кусались, было все, но все это оставалось лишь в прошлом…

В эту ночь я перестал верить в бога. Почему? Мне нужно было на кого-то сорвать злость. Я стал злее, строже, решительнее. Какой смысл бояться?! Теперь нет ничего святого, хоть чего-то что сдерживает, так почему не сделать одно, отомстить. Принести революцию в этот лагерь с людьми, у которых забрали главное в жизни, свободу. Я помню любовь, она будет огнем внутри разжигать ненависть, потому, что у меня ее отняли те, кто ее не давал.

Из комнаты я вышел другим человеком. Шагом уверенным пройдя к себе в палату, я не мог успокоиться, все продолжал ходить кругами по комнате не желая останавливаться. Мысли приходили сумбурные, разные, великие и низкие. Из этого нужно было выделить главное, победу. Зачем вообще жить, если приходиться во всем себе отказывать, быть чьей-то пешкой, подстилкой. Человек априори свободен и свободу его ограничивает лишь убежденность в правильности деяний. Пусть придет смерть, но жить в кандалах на своей земле недопустимо.

Когда на следующее утро заметили, что дверь вскрыта, меня избили, в очередной раз. На этот раз я не остался в больнице. Меня отвели за территорию лагеря, вывели к какой-то электрической подстанции, затем поставили на колени, ударили прикладом автомата, выдали лопату.

- Копай, - произнес солдат вермахта. В ответ я послал его куда мог, плюнул в его сторону, в ответ получил берцем. В памяти обрывками мелькала реальность. Рыхлая земля, прилетевшая в лицо; чьи-то ноги; туфли; подстанция; мужской голос, который я слышал очень плохо; затем слова:

- Он нам нужен живым … ставь укол … он дышит … тащи его сюда …

Затем послышался женский голос, я увидел Юлю, она осматривала меня, сказала, что-то вроде: - зрачки расширенные, все нормально.

Очнулся я в пустой казарме на койке. Голова сильно болела, по телу расползлась скверная слабость, потрогав лицо ладонью, я понял, что оно распухшее, вид у меня был явно не товарный. Так, жизнь дала понять, что торопиться нельзя, я ведь не в песочнице в детском саду играю. Воевать сейчас с третьим рейхом было конечно же невозможно, да и нужна была пища для ума; подумав, я решил, что нужно прочитать книгу Адольфа Гитлера – Моя борьба.

Через час все пришли, наверно, каждый посмотрел на меня сочувствующим взглядом. Затем подошел Вася со своими расспросами.

- Как ты себя чувствуешь?

Я молчал, но, не потому что не хотел говорить, а потому что не мог произнести, ни слова. В ответ я мыкнул, легко мотнув головой на книгу, Вася ее подал, я показал рукой, что нужно чем-то писать. Через несколько минут он пришел с тетрадкой и ручкой. Вновь спросил как я.

- Лучше чем кажется, - написал ему я.

- Выглядишь ужасно, как будто попал под машину. Что ты сделал, что тебя так?

- Сказал куда идти паре солдат, - продолжал я, с трудом улыбнувшись.

- Ты психопат, тебя же убьют, долго твоя голова этого не выдержит и нянчится с тобой здесь, никто не будет.

- Они отняли то, что по праву принадлежит мне. Мы ведь все равно умрем, так чего же жить как скотина в загоне?!

Ручка оставляла дрожащие предложения, однако, сам смысл текста был уверенным и гордым. Вася смотрел с сожалением, но ничего не говорил на этот счет, не пытался меня отговорить, возможно, полагая, что это всего лишь ненависть и пыл этот временный сойдет вместе с синяками.

Вечером зашел доктор. Осмотрел меня, помотал головой и сказал:

- И что тебе это дало? Смирись. Лучше уже не будет. Я бы и сам рад отсюда сбежать, но не могу. У них моя дочь …

Доктор и, правда, был другим человеком, его слова были достойны внимания, но все равно я еще никому не верил. Каждый обман приносил свои уроки, что-то было теперь легко, что-то сложно, но вывод я делал один, доверять никому нельзя. Набравшись смелости, я написал ничем, по сути, не рискуя:

- Я захвачу этот лагерь и подарю людям свободу, это будет началом конца третьего рейха. Они забрали у меня все, так вот теперь моя очередь сделать то же самое с ними.

Доктор улыбнулся, глубоко вздохнул, пытаясь вместе с воздухом выдохнуть принудительно приобретенное бремя. На какое-то время он замолчал, я осмотрелся по сторонам и увидел, что у людей нет ненависти в глазах по отношению к нашему врачу, он словно пастор, пришедший к своей пастве. Это внушило мне уверенности, очень важно иметь человека на другой стороне баррикад, это может определить исход целой войны. Он, было, хотел уже уйти, но я остановил его.

- Как Юля? – Написал я.

Он стыдливо опустил взгляд, поморщился, будто хотел что-то сказать, затем все-таки ответил:

- Лучше забудь ее, если ты и, правда, думаешь сбежать отсюда … просто забудь. Все не так как ты думаешь касательно ее.

- То есть?

- Тебе столько раз пудрили ей мозги, что, правда, уже совершенно потеряна для тебя. Пойми, так будет лучше. Я бы хотел тебе рассказать, но не могу, они убьют мою дочь. Эти масоны мне кажется, давно уже потеряли в себе все человеческое. Прости, но я не могу.

Казалось, это были последние слова, но видимо у доктора накипело, и он продолжил говорить. С печалью, разочарованием и немного скрепя уставшей душой, он оголял безумные факты фашистского режима.

- Убито столько хороших людей, порой кажется, что уже все они мертвы, но появляются новые и новые. Однако их так же встречает смерть. Я часто вижу их трупы … они все любили и были любимыми кем-то. Это невозможно, мне по ночам снятся кошмары, приходится жить на таблетках. Жена со мной не разговаривает, поговорить ни с кем не могу, да и тебе это тоже как-то ненужно все слышать. Я, пожалуй, пойду …

Слова доктора изучали сумбурный окрас, ему сложно было смириться со сложившейся ситуацией. Муки сожаления особенно страшны, когда изменить что-либо не в силах. Его я не осуждал, я сам виноват перед Юлей, и вообще, я видел то, что не должен был видеть, а именно ее смерть; что бы там ни таилось за секретами, одна из Юль мне была верна и любила меня не менее сильно, чем я ее. В обществе я сыскал бы осуждение; не отличить одного человека от другого, как же возможно?! Но это так, я потерял многое из-за слепости любви, которую испытывал. Прощение? Я никому не обязан кроме своих детей, которых еще нет.

Когда доктор было уже, хотел уйти, я взял его за запястье, затем написал на тетрадном листе, что мне нужна книга Адольфа Гитлера, дабы остановить идеологическую машину третьего рейха. Он взглянул на меня с некоторым удивлением, в его глазах читалось - какой я наивный; но он все же поручился ее принести.

В этот же день мне принесли то, что доктор пообещал. Теперь я все время, проводил за изучением книги; анализировал, делал выводы, заключал свои мысли в одно целое. Многое было, с чем я был солидарен, но не все считал правильным, далеко не все. Тем временем организм потихоньку восстанавливался, я мог уже понемногу кушать твердую пищу, а со временем и выздоровел. За этот период натаскал себя, меня уже было сложно сломить политически; я смело выводил свои идеи идеального мира, и они не случайно назывались идеальными. Прошлые абстракции, превратились в проработанный план общества, которое сможет существовать, имея цель и смысл к развитию собственного самосознания. Артель, способный быть устойчивым без диктата.

Боль по Юле сменилась энергией к цели, я начинал действовать по заготовленному сценарию.

Глава XV

Меня привели к капитану. Его заинтересовало, почему мне понадобилась книга Адольфа Гитлера. Как оказалось, я был первым человеком за все годы существования лагеря, кто попросил ее прочесть.

- Я хотел понять вас, - отозвался я.

- И как успехи? – Строго смотря на меня, спросил капитан, - Понял?

- Гитлера понял, вас не очень.

- Что же вам не понятно?

- Смысл вашего существования, политика, бесчеловечные методы, тут много всего.

- Существовать должна одна высшая раса, остальные должны прислуживать. В мире много рака: евреи, цыгане, гомосексуалы, различного рода больные. Это лишняя опухоль. Все человечество пользуется плодами высшей расы, особенно евреи, которые аккумулируют чужие культуры и выдают за свою.

- То есть арийцы высшая раса?

- Да.

- Почему?

- Только мы способны создавать новое, великое, лучшее. Мы способны жертвовать собой, являемся идеалистами. Педантичны. В высшей мере перфекционисты.

- Зачем вам мир?

- Достичь идеала.

- Идеала через смерти и рабство?

- Чем-то приходится жертвовать ради великой цели.

- Кто вам дал право судить?

- Судить рабов? – С отвращением произнес капитан.

- Называйте, как хотите, суть не изменится, кто дал право судить?

- Мы на своей земле, это наш мир и мы возвращаем себе свою землю и свою власть.

- И как такая великая раса смогла ослабнуть?

- Эксперимент.

- Откуда такая уверенность?

- Есть то, что не позволено знать рабам.

- А вы уважаемый, не раб системы?

- Что?! Как ты смеешь!!!

Теперь я послал уже капитана, плюнув в его сторону. Меня снова избили. Через время ко мне пришел доктор, который смеясь, рассказывал, как бесился капитан от услышанного. Он уже понял, что насильственно меня не подавить и это было с одной стороны плохо, а с другой хорошо. Теперь стоило бояться, что он что-то сделает с Юлей в поисках лучшего давления. Необходимо было начинать революцию, всполошить людей, чтобы иметь шанс на победу в этой войне.

Ближе к вечеру, когда нас вывели на построение и капитан снова требовал результатов, я сделал шаг вперед.

- Есть что сказать герой?

- Я решил вашу проблему, вот тут все написано, - протягиваю свернутый лист бумаги, сказал я.

Капитан быстрым шагом подошел, спешно развернул лист и увидел огромную фигу. Все засмеялись, капитан взбесился, ударил меня, в ответ его ударил я, с криками: Вперед на революцию. Народ было хотел что-то предпринять, как вдруг прозвучали выстрелы из АКМ, это остудило пыл. Меня увели снова в карцер. Жестоко били, а я смеялся, стараясь, все попытки наказания сделать бессмысленными.

Через какое-то время я очнулся привязанный к стулу, на меня светил фонарь, такой банальности от третьего рейха я конечно не ожидал. В комнату вошел капитан.

- Ты знаешь, зачем ты здесь? – Спросил капитан.

- Теряюсь в догадках, - продолжал язвить я.

- В тебе умирает великий воин, воин похожий на арийца. Свободолюбивый, жертвенный. Кто твои родители?

- Славяне! – Гордо отозвался я.

- Конкретней.

- Русские. Так же есть в роду украинская кровь, где-то совсем далеко противная вам цыганская. Но я не думаю, что это имеет какое-то значение. Люди не разделяются по крови, и измерять их именно этими параметрами – это невероятно глупо!

- Мы составили твое генеалогическое дерево, и знаешь что?

- Что?

- Ты ариец. В тебе наша кровь, действительно, это твои настоящие родители, но твои дед и бабка сменили нацию, во время победы советов, над фашистской Германией.

- Что? Зачем?

- Высоко было гонение немецкой расы в то время, они сделали это чтобы спастись. И действительно, далеко в тебе есть цыганская кровь, вот только основа вся арийская. Твой характер это доказывает.

- Да плевать мне кто я, важно лишь, куда я иду и с кем одной дорогой приду к победе.

- Ты свободен, мы не можем держать арийца в клетке. Ты волен идти куда хочешь, так же волен остаться здесь.

Затем меня развязали, капитан и солдаты вышли. На столе осталась папка с генеалогическим древом; рассматривая его, я увидел настоящие фотографии своих родителей и их предшественников. С черно-белых фотографий улыбались мои родные прадед и прабабка на фоне немецкого флага. Дед в форме солдата третьего рейха. Родители же были не связаны с Германией бытовыми атрибутами. Как и оговаривалось, они не знали своих настоящих корней. Это было сложно принять, всю жизнь прожить во лжи, и сейчас непонятно против кого воевать. По существу против своего же народа.

На стуле, возле которого сидел капитан, я увидел свою одежду. Ту самую шляпу, брюки, рубашку. В углу стоял вещь мешок, в нем был сух паек, карта и какая-то теплая ткань небольших габаритов. Меня отпускали, просто потому, что я имел определенную кровь; никаких принуждений бороться за третий рейх, или что-то выдумывать для них. Важное звено, из проекта «Полезные люди» легко и просто отсеялось.

Весь день я бродил по лагерю, пытаясь куда-то прибиться. То сидел на лавке, то смотрел на заключенных людей, солдат. Все они сейчас были для меня безвредны, ведь я имел определенный нейтралитет у них. Вечером, уже ближе к ночи, я пришел к Юле. Ничего не изменилось с тех пор, она так же и лежала на кровати. Только в руке уже не было записки, она лежала рядом с ней. Кто-то прочел и даже не старался этого скрыть.

Всю ночь я провел возле нее. Было сложно после всего случившегося просто так расстаться. Улегшись рядом с ней в последний раз, я закрыл глаза стараясь представить, что нас нет, что мы никогда не встречались, и этого дня никогда не было. Если бы не я, она была бы в порядке. Эта мысль терзала до того момента пока я не уснул. А утром, собрав вещи, я ушел … за мной закрыли ворота. На табличке была надпись: Auschwitz.

Все утро и весь день я шел по полю. Природа теперь казалась чужой, не такой родной, будто встретила враждебного пришельца. Это поразительно, насколько убеждения могут влиять на нас и наши ощущения; если бы все люди это осознавали, было бы проще жить. Возможно, мы бы пришли к одной идеи, и до нас наконец-то бы дошло, что все, что делает людей разными, это мысли. Именно мысли создают тело, меняет и указывает путь развития. Мысль от убежденности, убежденность от ассоциаций, ассоциации из детства. Наше детство это залог дальнейшего развития целого мира. «Меняя мир, меняй детство своих детей». При этом невозможно воспитать ребенка отличным от себя.

В сбивчивом раздумье закончился день. Сидя у костра, я размышлял и все время приходил к тому, что нужно сбежать; весь этот кошмар ужасно надоел. Ложась, я боялся проснуться снова в лагере. Еще я вспоминал, как ночью я целовал Юлю, а она была словно восковой фигурой. Не реагировала на меня, на мир, ей было плевать, она ничего не чувствовала. Я любил ее и снова утром я боялся снова проснуться в злосчастном лагере.

К обеду я оказался дома, в своей квартире. В ней творился обычный бардак. Сев за стол на кухне, я налил себе чаю. Выпил и лег спать.

Утром я не нашел себя прошлого. Не возможно было вернуться к прежней жизни. Я сильно изменился и не мог быть теперь иначе. Так прошло еще два дня, в которые я надеялся, попривыкну, но ничего не менялось. Меня ужасно тянуло обратно. Я пытался найти по карте и памяти тот самый дом, но на том месте ничего не оказалось, даже деревья были не те. Только пляж оставался таким же и вторые берега. Лагерь так же безуспешно остался потерянным. С этим было тяжело смириться, но выбора мне не оставили. Все закончилось.

По дороге домой, я шел по тротуару, затем услышал стон колес, позади меня остановилась черная BMW х5, из нее выбежали два человека в масках, один был с автоматом. Последовал удар прикладом, затем меня забросили на заднее сидение автомобиля и накинули черный мешок на голову. По-видимому, в мешке был хлороформ или что-то похожее на него, поскольку я быстро отключился.

Глава XVI

Я не редко задаю себе вопрос почему, и каждый раз я не могу ответить достоверно, что так будет лучше, поскольку я не знаю, как бы было в другом варианте развития событий. Но что остается? Лишь покориться судьбе, не все в жизни оказывается можно изменить по велению сердца.

Открыв глаза, я увидел Гимлера. Он был зол.

- Где Юля?! – Воскликнул он.

Я был шокирован. Он требовал от меня того, что я бы хотел знать сам.

- Что? Я не знаю. Ты с ума сошел, да?!

- Мне сообщили, что ты вместе с ней покинул лагерь, где она?!

Я рассмеялся. Оказывается, третий рейх ведет совсем какую-то безумную игру, в которой правды не знает никто. Гимлер как это водится, меня ударил, но что еще смешнее, толку это не принесло. Он было хотел продолжить бить, но я его остановил начав говорить.

- По крайней мере, одна из них находилась в лагере, в коме. Это все что я знаю. А вот куда пропал ты, и куда дели вторую Юлю, это я бы хотел услышать от тебя сам!

- Я … мне … - понимая, что его обманули, тихо произносил Гимлер.

- Может, уже развяжешь меня? Эй!

Через некоторое время Гимлер развязал меня. Я попытался вытащить из него хоть что-то, но он был будто в трансе. Мне было ясно, что что-то стряслось серьезное, но что!? Это был извечный вопрос в этой запутанной истории, где все основано на обмане. Не найдя стаканов я налил коньяк в кружку, дал Гимлеру, а затем стал ждать. Он поморщился.

- Где она? – Начал я.

- Тебе столько раз пудрили ей мозги, что, правда, уже совершенно потеряна для тебя.

- Ты говоришь как доктор.

- Да-да, знаю … это стандартная речь, которую мы должны говорить. Однако сути это не меняет, ты не поверишь.

- А ты попробуй сказать хоть раз правду, может и поверю.

- Юля одна, а все что ты видел это спектакль. Она не могла поступить иначе, ее заставили и теперь она в коме, а может, ее уже нет … я не знаю.

- Что? Как такое возможно? Я своими глазами видел, как ее насиловали, а когда вернулся я увидел …

- Ты увидел спектакль. Никто не ожидал, что ты сможешь скрыться от охраны лагеря. Все обычно бросаются к своим любимым, но ты второй человек, который поступил иначе.

- Второй? Первый наверно ты, я угадал? Не банально ли звучит? – Взбешенно говорил я.

- Нет. Доктор. Всех нас здесь что-то держит. Нет никакого лагеря на самом деле, третьего рейха, проекта красный луч и полезные люди. Все это часть одной игры. Она повторяется и повторяется, и ничего ты не можешь с этим поделать. Вернувшись домой, понимаешь, что жить как прежде уже не можешь, собственно это понимают все и потому многие заканчивают жизнь самоубийством, некоторые, кого еще что-то держит, возвращаются в проект и потому как есть возможность видеть любимых, остаются внутри него всю жизнь. Те старики, которых ты видел, они тоже все через это прошли, каждый из них был участником.

- Проекта?

- Проекта: Идеальный мир. Да знаю, название весьма странное, для такого ужаса, но, тем не менее, он так называется. Ты должен помнить, что тебе уже вбивали в голову идею идеального мира и прочее, но все это лишь часть плана, чтобы оставить в проекте.

- Почему никто не пытается это все остановить?

- Не знаю.

- Почему ты не стал останавливать?

- Я боялся за дочь.

- Доктор тоже так говорил, может вам нравится играть в эту садистскую игру, а!? Может, сейчас ты вешаешь мне очередную лапшу на уши! Разве вообще такое возможно!? Куда делся дом, лагерь? Я ведь своими глазами все видел!

- Что ты видел? Лагерь? Сколько часов ты прошел до дороги, которая находится в двадцати километрах? Ты не добрался до дома, пока не уснул, разве нет? Тебя усыпили и почти сутки перевозили на вертолете, затем перенесли твою отметку на карте. Местность просто похожая. Никто не стал бы делать фашистский лагерь под самым носом у целого города. Он бы был сразу же обнаружен. Тем более забор под электричеством, а ведь его нельзя делать вблизи от населенных пунктов. По периметру хотя бы должна быть охрана, разве не так? Что ты видел?! Ты ничего не видел, если на чистоту! Только проект! И все!

Услышанное ввело меня в шок. Я многое предполагал, но до такого абсурда я бы никогда не дошел. Это абсурд, но абсурд реальный, самый настоящий и иначе это назвать нельзя. Как быть и что делать, извечный вопрос России, и мой.

- А Маргарет? – Вспомнив про дневник, спросил я, - она действительно была или это все выдумка?

- Маргарет? Боже … она для меня все равно, что для тебя Юля. Это замкнутый круг. Юля беременна была, они должны вернуть ее к жизни, им дорог этот ребенок. Вот только правильно ли это, ведь тогда круг продолжится.

На секунду я задумался.

- Тебе было разрешено видеться с ребенком?

- Хочешь, я озвучу твои планы? Ты думаешь, что сможешь сначала пожить со своей семьей спокойно, а потом в последний момент убьешь всех, но этого не случится, ты слишком сильно привяжешься к ним. Рука просто не поднимется. Я сам через это прошел. Ты не представляешь как это тяжело. Потом ты будешь цепляться за каждую возможность увидеться, дочь твоя ничего знать не будет до последнего момента, пока сама не влюбится и не влюбит в себя. Вот тогда проект вновь заработает и все повторится.

- Зачем это все? Какой смысл проекта?

- Этого я не знаю.

- Ну, а я могу поговорить с основателем, главным или руководителем.

- Теоретически да, но я не уверен.

- Ты не пытался, значит.

- Я не видел смысла, - с сожалением ответил Гимлер.

- Это хоть твое настоящее имя, прозвище, я даже не знаю, как это назвать?

- Гимлер? Нет, это должность.

- Должность?

- Да, во времена фашистской германии, жил такой человек Генрих Гиммлер. Он ужасен был по своей сути, собственно как и эта должность. Так и повелось, разница только в одной букве «М», в имени их две. Когда Гиммлер остался без фюрера, он начал строить новые планы. Он уже видел себя фюрером послевоенной Германии. Но с продвижением войск союзников его претензии становились все меньше и меньше: он хотел быть канцлером при рейхспрезиденте Дёниц, затем — начальником полиции и, наконец, — премьер-министром. Однако Дёниц категорически отказался предоставить Гиммлеру хоть какой-нибудь пост в своём правительстве. После этого Гиммлер принял решение скрыться. Надев повязку на глаз и мундир унтер-офицера полевой жандармерии, он направился к границе с чужим паспортом на имя Генриха Хицингера, незадолго до этого расстрелянного и немного похожего на самого Гиммлера. Ему удалось пересечь границу.

- Связь реального человека и должности?

- Это олицетворение.

- За всем этим стоят фашисты?

- Нет, - рассмеявшись, отвечал Гимлер, - это все постановка, в проекте нет определенной национальности, здесь есть все. Я сам русский и лишь на четверть немец.

- Хм … - устало произнес я, после чего задумался, мы замолчали.

За все это время, мне было уже привычно отсутствие Юли. Она по-прежнему была мне нужна, даже необходима, и только жизнь не считала так. Мы разделены судьбой, я верю в нее, но что должно быть дальше непредсказуемо, всего лишь туманная иллюзия с самообманом.

Позже Гимлер согласился устроить встречу, но для этого нужно было немного подождать. За это время я пришел в себя, как то попривык просыпаться не по сигналу, и жить боле менее вольно. Но одно было мне противно, скука. Спастись от нее я не мог, все видеоигры казались глупостью, фильмы фальшивыми, а люди лживыми. Я понимал, что все не так плохо, что люди не настолько прогнили, но постоянная ложь участников проекта повлияла на меня. Теперь был грубее, принципиальней, волевее, но был при этом грубым, строгим и по мученически одиноким.

Глава XVII

Мне всегда была приятна дорога, но не в тех количествах, что мне стали суждены. Около восьми часов мы ехали на машине, я смотрел на бегущий под колеса асфальт и думал над собой прошлым, до проекта. Я готов был быть кем угодно, но только не собой, и я готов был быть где угодно, но только, ни здесь и сейчас. То находился в будущем, стремился быть на кого-то похожим, собирал себя по осколкам чьих-то мыслей, не создавая своих, то сидел в интернете, читал разные цитаты и верил в них. На тот момент я был сборищем чужого текста, который мне показался правильным. Иной раз был в прошлом, вспоминая подобно старикам, которым больше ни о чем не остается поговорить в компании таких же стариков, как о своих молодых, порой не всегда удачных похождениях. Жалел годы, что-то хотел исправить, но ничего не делал сейчас, когда я еще совсем юн. Затем придет время жалеть об этих годах и так пока не истечет срок жалкой жизни.

Пейзаж сменился, мы заехали в густонаселенный лес, через километров двадцать безупречно ровного, несвойственного России асфальта мы заехали в огромное поместье. Дом был выполнен в староанглийском стиле. Ни камер, ни охраны не было видно нигде и даже домика при воротах не стояло. Никто не собирался меня проверять, или хотел, сделать видимость, что не хочет проверять.

Дверь нам открыл швейцар, затем пригласил пройти в гостиную, мы молча послушались. Через минуту к нам вышел статный мужчина лет сорока.

- Знаю, вы бы хотели увидится не со мной, но наставник пожелал, чтобы вы прежде отдохнули с дороги, а завтра утром зашли к нему.

- Хорошо, быть посему, - ответил Гимлер.

- Чувствуйте себя как дома, дворецкий покажет вам ваши комнаты.

Дом был огромный, угрюмый, но в тоже время прекрасный. Он был словно материальное проявление самого проекта; поначалу он пугал, вводил в паническое состояние, но затем, приглядевшись, одурманивал своей строгой безмятежностью. В комнате мне стало спокойнее, легче, но на секунду показалось, что я потерял себя бесповоротно; тревогу я попытался смыть водой, затем посмотрел в зеркало, но себя в нем не узнал. Это был новый человек, переродившийся, претерпевший изменения, без былого страха в глазах, не боящийся будущего. Что любовь? Когда я о ней думал? Былого романтика не стало, я перестал быть тем, кого любила Юля. Этот дом завершил мою трансформацию, но кто я теперь?

Вечером мы с Гимлером прогуливались по саду.

- Мы видим фальш там, где сами фальшивим, - говорил Гимлер, - вот ты видишь этот сад, он естественен для тебя, чист, но он такой ровно до тех пор, пока ты сам к нему чист и естественен. Что касается людей, то ты можешь видеть в них агрессию, желание тобой воспользоваться, но это все лишь по твоей же вине, ты тоже желаешь ими воспользоваться. Как это банально не звучит, но подобное притягивает подобное.

- Но и противоположности притягиваются, разве нет? – Ответил я Гимлеру.

- Противоположности не настолько противоположны, как может показаться, скорее то, что мы считаем противоположным лишь иллюзия субъективного мнения.

- То есть?

- К примеру, возьмем парня разгильдяя и девушку отличницу. Они притягиваются по причине желания быть похожими, но смогут они остаться друг с другом, если будут стремиться к общему психоэмоциональному состоянию. Они противоположны внешне, но подобны внутри. Разница в стеснении, это качества человека, а не внутреннее состояние. Так что говорить о том, что противоположности притягиваются это говорить о поверхности. Как я тебе уже говорил раньше, мы не влюбляемся в ребенка, если сами не являемся им. Подобное притягивает подобное на том уровне, на котором встречаются души или правильнее сказать внутренний мир, это будет более предметно.

Сидя в парке, мы говорили больше о сторонних вещах, чем о том, что нас ждало на следующий день. Свежий ветер сопутствовал беседе, принося новые мысли. Мы потихоньку забывались, увлекшись диалогом. Два человека, спокойно разговаривающих на лавке, и собственно дико то, что нас связывает один человек, Юля, она в коме, а мы даже и не думаем об этом.

Ночью мне приснился сон. Я стоял в поле, а на меня смотрела Юля, она была с черным зонтом, неожиданно раздался взрыв, западали бело-красные хлопья непонятного содержания. Затем я сам держал зонт, а она уходила. Сны всегда были странными и редко поддавались логике, впрочем, как и этот. В нем она ничего не сказала мне, и я молчал, но ощущения были подобны прощанию. Возможно сейчас, я ее потерял, и это произошло ни вчера, ни когда она впала в кому, а именно этой ночью. Так разрушилась последняя связь, и остались только воспоминания.

Днем меня привели к наставнику. Это был старик, прикованный к кровати. Седой, морщинистый и как должно быть болезненный. Глаза его были яркими, в нем еще горел былой огонь воина, но тело его уже износилось. Он не казался усталым, но встать уже не мог. Видя таких людей, понимаешь, этого человека можно слушать.

Дата добавления: 2015-07-02