Часть первая середина лета 23 страница

– Ну, кэп, ведь не можем же мы их просто так ссадить на ближайшем побережье. Это ж форменное убийство получится! Половина больна, другая половина от слабости на ногах не стоит. А мы им ни инструментов оставить не сможем, ни даже харчей… кроме разве что корабельных галет…

– Убийство, – протянул Кеннит задумчиво. – Вот ведь новое слово для тебя или для меня, Соркор. Кое-кто из нас, помнится, только что живых людей морским змеям бросал…

– Они по заслугам получили, кэп! – набычился старпом. – Да и то, правду тебе сказать, по их-то делишкам даже слишком быстрая смерть получилась!

Он шарахнул мясистым кулаком по ладони, глаза нехорошо горели. Кеннит едва слышно вздохнул.

– Ах, Соркор, Соркор, да разве ж я спорю? Я просто хочу напомнить тебе, что мы – пираты. Вот мы кто. Кровожадные и безжалостные мерзавцы, которые подкарауливают во Внутреннем Проходе беззащитные торговые корабли, нападают, режут и грабят. Мы делаем это ради корысти, если ты еще не забыл. Мы этим живем. Мы не можем быть няньками при больных невольниках… из которых по меньшей мере половина вполне заслужила такую судьбу. Мы не герои, спешащие на помощь обиженным и несчастным… Мы пираты, Соркор. Пираты.

– Мы договорились, кэп, – повторил Соркор несгибаемо. – Одна погоня за живым кораблем – одно невольничье судно. Ты слово давал.

– Давал. Потому что надеялся: ты увидишь последствия первой же такой вот «блистательной победы» и поймешь, что затеял бесполезное дело. Посуди сам, Соркор. Допустим, потратим мы время и силы, но притащим-таки этот говенный корабль к себе в Делипай… Ты полагаешь весь город выбежит нас на руках качать за то, что мы выпустим на причал триста пятьдесят полудохлых, ободранных, грязных и больных бывших невольников? Которые вне всякого сомнения, тут же пополнят доблестные ряды нищих, потаскух и воров?… А сами эти рабы – то-то, я думаю, они тебя горячо поблагодарят за подобную участь…

– Уже благодарят, – сказал Соркор хмуро, – Всей толпой. И потом, я ведь был в их шкуре, кэп. И в то время я бы от счастья уписался, если бы меня выпихнули на берег в самом растреклятом месте, голого и без куска хлеба… только бы чувствовать себя свободным и чистым воздухом надышаться!

– Ну что ж. Замечательно. – Кеннит закатил глаза, весьма театрально капитулируя. – Уговорил. Доведем дело до закономерного конца… раз уж так получается. Выбери порт по своему усмотрению, Соркор, и мы их туда отвезем. Я только вот о чем тебя попрошу. Во время перехода те из рабов, кто будут в состоянии, пускай хотя бы начнут мыть и чистить корабль. И еще. Я хотел бы поднять паруса как можно скорей. Пока змеи снова не проголодались. – Тут Кеннит как бы невзначай отвел от Соркора взгляд, а сам подумал, что вряд ли следует позволять старпому наслаждаться благодарностью спасенных рабов. И приказал: – На захваченном судне пускай управляется Рафо. Дай ему в помощь кого сочтешь необходимым. А ты мне будешь нужен здесь, на «Мариетте».

Соркор выпрямился.

– Слушаю, кэп, – выговорил он тяжело. И, грузно топая, покинул каюту. Как мало похож он был сейчас на того Соркора, который совсем недавно влетел внутрь, сияя счастьем победы. Он тихо прикрыл за собой дверь…

Некоторое время Кеннит молча смотрел на эту дверь. Он знал, что подвергает верность Соркора определенному испытанию, а ведь на ней, на этой верности, очень многое зиждилось. Кеннит задумчиво покачал головой. Возможно, он был сам виноват. Выбрал, понимаешь, простого необразованного моряка, ну там, небесталанного по чести кораблевождения и счета, – и возвысил его, сделав старпомом. Научил, как держать в узде команду… Такая должность, ничего не попишешь, требовала определенного умения думать. Но в последнее время Соркор стал думать слишком уж много. Как бы в самом скором времени Кенниту не пришлось выбирать, что для него важнее: испытанный и толковый старпом – или полнота его собственной власти над кораблем и людьми. Кеннит тяжко вздохнул. Орудия, которыми он ваял свою судьбу, имели свойство приходить в негодность так быстро…

ГЛАВА 13
НАСТУПАЮТ НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Брэшен проснулся с затекшей от неудобного положения шеей, а под веки ему ни дать ни взять насыпали песка. Его разбудило утреннее солнце, проникшее сквозь заросшее грязью стекло иллюминатора на другом конце каюты. Свет, сочившийся сквозь напластования засохшего ила, был слабым и мутно-зеленым, но тем не менее это был самый что ни есть солнечный свет. И его хватило, чтобы сказать моряку: «Вставай! Новый день начался!»

Он выбрался из гамака, спустил ноги на пол… и почувствовал себя в чем-то виновным. В чем?… В том, что опять промотал весь свой заработок, хотя и давал себе слово начать откладывать хоть понемногу?… Верно, но эта вина была застарелой, привычной; сегодня же он испытывал гораздо более свежее и, так сказать, зубастое чувство. Ну-ка?… Ох ты. Ну конечно.

Альтия.

Девочка приходила сюда к нему накануне вечером, просила совета… Если, конечно, ему с пьяных глаз не приснилось. А он ей… А он ей чего только не наговорил. Выплеснул ей в лицо все помои, скопившиеся в душе. И ни словечком не обнадежил.

И никакой помощи не предложил…

Брэшен попытался отделаться от гадостного ощущения. В конце-то концов, разве он был Альтии чем-то обязан? Ничем. Ни в коем случае. Они даже и друзьями-то не были. Уж больно много ступенек общественной лестницы их разделяло. Он был всего-навсего старпомом на корабле ее отца. А она – дочерью капитана. Какая тут может быть дружба?

Что касается покойного Ефрона Вестрита – все верно, он в свое время сделал Брэшену немало добра, причем именно тогда, когда никто другой не желал протянуть ему руку. Дал шанс выбиться в люди… Но теперь старик умер, а значит – та часть жизни навсегда отошла в прошлое.

А кроме того… Хоть и горьки были те с позволения сказать советы, которых он надавал вчера Альтии, – за каждым его словом стояла несокрушимая жизненная правда. Будь у Брэшена возможность чудесным образом повернуть время вспять, он никогда и ни под каким видом не поссорился бы с отцом. Он стал бы самым усидчивым школяром, какого только себе можно вообразить. Он примерно вел бы себя во время нестерпимых (как ему раньше казалось) выходов в свет. Он начисто позабыл бы о выпивке и циндине. И без звука женился бы на той, которую ему присмотрели родители.

В общем, был бы он теперь наследником состояния Треллов. Он, а не его младший братишка…

Мысль о том, что в реальности он НЕ являлся ничьим наследником, да к тому же еще и пропил вчера последние деньги (кроме нескольких мелких монеток, случайно завалявшихся в кармане), вернула его на грешную землю. Похоже, что ему следовало крепко подумать и позаботиться вовсе не об Альтии, а о себе самом. Девка небось уж как-нибудь выпутается. Пускай топает домой, благо пока еще есть куда. Да и все тут. Что вообще с ней такого плохого случится? Родственники сбудут ее с рук, выдав замуж за приличного человека. И станет она жить-поживать в уютном доме, где будут и слуги, и отлично приготовленная еда. У нее будет дорогая одежда, специально для нее сшитая очень неплохими портными. Будет ездить по бесконечным балам, званым ужинам и прочим светским раутам, составлявшим такую важную часть жизни Удачного и в особенности – старых семейств…

Брэшен тихо и насмешливо фыркнул себе под нос. Да уж жестокая судьба. Ему бы такую… Он почесал пятерней грудь, потом поскреб в бороде. Ладонями убрал с лица волосы… Пора было работу искать. А стало быть, надлежало привести себя в порядок – и отправляться назад в порт.

– Доброе утро! – обойдя нос корабля, приветствовал он Совершенного.

Сколько он себя помнил, ему всегда казалось, что носовое изваяние очень страдает: оно составляло единое целое с форштевнем корабля, а тот сильно кренился на один борт. Глядя на него сейчас, Брэшен вдруг заподозрил, что у Совершенного, по-видимому, должна все время болеть спина… но так и не собрался с духом спросить напрямую.

Совершенный, как обычно, висел со скрещенными на груди руками. Его безглазое лицо было обращено в ту сторону, где за полумесяцем сверкающей на солнце воды можно было разглядеть другие корабли, входившие в гавань и выходившие из нее. Он даже не повернулся к Брэшену. Лишь поправил его:

– Не утро, а вечер. Полдень давно миновал.

– Похоже на то, – согласился молодой моряк. – Значит, пора мне со всех ног бежать на причалы. Надо, понимаешь, новую работу подыскивать.

Совершенный ответил:

– Не думаю, чтобы она вернулась домой. Если бы она отправилась туда, то, полагаю, воспользовалась бы своей старой тропинкой – вверх по скалам и через лес. А она попрощалась со мной и ушла берегом – к городу.

Брэшен спросил:

– Ты это про Альтию?

Он постарался выговорить это так, как если бы ему не было никакого дела.

Слепое изваяние кивнуло.

– Она встала с рассветом. – Это прозвучало почти как упрек. – Я только-только расслышал голоса первых утренних птиц, а она уже зашевелилась и потом вышла. Правду сказать, она и ночью очень плохо спала…

– Еще бы. Ей пришлось крепко поразмыслить кое о чем. Кстати, может, сегодня она и направилась в город, но полагаю, еще до конца недели все-таки вернется домой. Куда ей еще-то податься, как не домой?

– Думается, только сюда, – отозвался корабль. – Ладно. А ты, значит, собрался работу искать?

– Кто не работает – тот не ест, – сказал Брэшен. – Иду в гавань. Только, наверное, попробую устроиться не на торговый корабль, а к рыбакам или китобоям. Я слышал, толковому человеку нетрудно продвинуться на китовом или дельфиньем промысле. И они не слишком-то лезут в душу тем, кого нанимают… По крайней мере, так говорят.

– Это потому, что там очень многие гибнут, – безжалостно пояснил Совершенный. – Я сам слышал… еще тогда, когда моих ушей достигали разные слухи. Еще я слышал, что промысловики затевают слишком долгие плавания, сверх меры нагружают свои корабли и нанимают очень много людей – именно потому, что заранее знают: далеко не все возвратятся на берег.

Брэшен неохотно согласился:

– Мне тоже доводилось слышать нечто подобное…-Он присел на корточки, потом вовсе опустился на песок возле неподвижного корабельного борта. – Ну а как по-твоему, есть у меня выбор?… Ох, надо было мне прислушиваться к тому, что внушал мне капитан Вестрит все эти годы. Если бы я последовал его совету и начал откладывать денежки, скопилась бы уже приличная сумма… – Он вроде бы засмеялся, но это был совсем не смех. – А больше всего я желал бы, чтобы в самом начале кто-нибудь битый жизнью мне посоветовал: «Проглоти свою дурацкую гордость, глупый щенок, и беги скорее домой…»

Совершенный порылся в памяти.

– Если бы несбыточные мечты были конями, нищие бы разъезжали верхом! – объявил он торжественно. И улыбнулся почти самодовольно: – Это изречение я уже давненько не вспоминал.

– Сия мудрость – из разряда нетленных, – буркнул Брэшен сердито. – Ладно, пошел-ка я в гавань. Плевать – наймусь на одну из этих вонючих душегубок. Там, между прочим, требуются не моряки, а в основном живодеры.

– Скотская и грязная работа, – кивнул Совершенный. – На правильном корабле, то есть торговом, матрос если и запачкается, то смолой, а если вымокнет, то в соленой забортной воде. А на промысловом судне повсюду кровь, жир и дерьмо. Порежешь палец – вся рука отгниет… Или вовсе помрешь, если ее не успеют вовремя отрубить. А на китобойном корабле-матке ты вместо отдыха будешь без конца засаливать мясо. И, если капитан достаточно жаден, его команда так и спит рядом с гнусно воняющим грузом…

– Умеешь ты на подвиги вдохновлять, – проворчал Брэшен обреченно. – Может, подскажешь, куда мне еще податься? Выбор-то небогатый!

Совершенный откликнулся странноватым смешком.

– И ты мне такое всерьез говоришь? Да перед тобой весь мир лежит, только бери. Вы, люди, привыкли это как должное принимать. До того привыкли, что в упор не видите возможностей, которые перед вами открыты! Забываете, что у вас-то выбор есть всегда…

– Ну и каковы же мои великолепные возможности? – спросил Брэшен. Ему стало слегка не по себе: он расслышал в голосе корабля некую особую нотку. Подобную шальную удаль излучает мальчишка, вслух предающийся несусветным фантазиям.

– А ты возьми да прекрати. – Совершенный выговорил это так, что стало ясно: вот она, его заветная мечта. – Просто прекрати – и все.

– Что… прекратить?

– Прекрати быть. Вы, люди, такие хрупкие существа. Кожа у вас тоньше парусины, кости легко ломаются. Внутри мокрые, как морская вода, и такие же соленые. Соленая влага истекает из вас сквозь малейшую рану. Как легко вам прекращать свое бытие! Просто отворить кожу и дать влаге вытечь. Или дать морским тварям объесть мясо, кусок за куском, пока не останется лишь кучка позеленевших костей да гниющие сухожилия. И после этого уже ничего не знать, не думать, не чувствовать. Вы прекращаетесь. Насовсем…

– Пока мне этого что-то не хочется, – тихо промолвил Брэшен. – Уж по крайней мере, не так. Никому из людей не хочется такого конца.

– В самом деле? – засмеялся Совершенный. – А я вот знал кое-кого, кому хотелось перестать быть. И даже некоторых, кто взаправду это сделал. А что? Конец-то все равно одинаковый. Хочешь ты его или не хочешь!

– В одном камешке я усматриваю легкий порок…

– А я уверена, что ты ошибаешься, – ледяным тоном возразила Альтия. – Камни отлично подобраны, они прекрасного глубокого цвета и все как один – чистейшей воды. И оправлены в золото. – Она прямо смотрела ювелиру в глаза. – Мой отец никогда не дарил мне ничего, что не удовлетворяло бы самым высоким запросам!

Ювелир шевельнул ладонью, и две маленькие сережки перекатились по ней взад-вперед. У нее в ушах они всегда выглядели замысловатыми и изысканно-миниатюрными. На ладони торговца серьги казались маленькими и простыми.

– Семнадцать, – предложил Альтии ювелир.

– Двадцать три. – Она постаралась не выдать, какое облегчение испытала. Входя в лавочку, она твердо решила, что меньше пятнадцати уж никак не возьмет. Но, коли уж представляется такой случай, будет свирепо торговаться за каждый грош. Ей и так нелегко было заставить себя расстаться с сережками. И, кроме них, у нее не было почти ничего на продажу.

– Девятнадцать, – покачал головой ювелир. – Больше не дам.

– Пожалуй, – медленно проговорила Альтия, – я возьму…-Говоря так, она пристально следила за выражением то лица, и, заметив, как вспыхнули глаза ювелира, быстро добавила: -…если ты в придачу дашь мне два самых простеньких золотых колечка. Этим на замену.

Они торговались еще с полчаса. Потом Альтия покинула лавочку. Вместо сережек, которые отец подарил ей на тринадцатилетие, в ушах у нее были ничем не украшенные серебряные колечки. Альтия пыталась думать о проданных серьгах просто как о собственности, имеющей цену. Это было непросто. Она по-прежнему помнила, как отец протягивает ей их, улыбаясь… Вот пускай та память с ней и останется. А сами сережки… Ей теперь пришлось бы еще и волноваться за них – как бы не украли.

Вообще удивительно, как мгновенно испарилось из ее жизни все, что она столько лет принимала как должное. Например, она без большого труда купила кусок грубой ткани из хлопка. Но… нитки, иголку и наперсток тоже потребовалось покупать. И ножницы, чтобы раскроить ткань… «Надо будет из оставшихся лоскутков сделать мешочек и держать в нем все необходимое для шитья. Если все вправду пойдет так, как я задумываю, – это будут мои первые приобретения в новой жизни…»

Теперь, идя по шумному рынку, Альтия смотрела на него совсем не так, как бывало прежде. В те счастливые времена ей приходилось думать лишь о том, за что она сможет расплатиться на месте, наличной монетой, а что лучше записать у торговца на семейный счет… Ныне же очень и очень многое оказывалось просто вне досягаемости. И не какие-то заморские ткани или сверкающие драгоценности – нет, даже такая простая вещица, как, например, вон тот симпатичный набор гребешков. Альтия позволила себе немножко им полюбоваться, даже приложить к волосам как бы для пробы. Заглянуть в дешевое зеркало, выставленное здесь же на прилавке. Попробовать вообразить, как эти гребешки смотрелись бы у нее в прическе на летнем балу… Ниспадающий зеленый шелк, отороченный кружевом цвета сливок… На какой-то миг она увидела все это почти воочию. Почти шагнула обратно в ту жизнь, которую называла своей всего-то несколько дней назад…

Но мгновение миновало. И, наоборот, показалось, что прежняя Альтия Вестрит, летний бал и все прочее были всего лишь миражом, сказкой, которую она сама себе выдумала. Девушка задумалась о том, скоро ли домашние надумают открыть ее матросский сундучок. Интересно, разберутся ли они, кому какой подарок предназначался?… Чего доброго, мать с Кефрией даже прольют пару слезинок по поводу подарков от дочери и сестры, которую они позволили выжить из дому. Альтия улыбнулась жесткой улыбкой и положила гребешки назад на прилавок. «Не время предаваться дурацким мечтаниям. Да пусть их там хоть вообще сундучок не открывают. Какая разница? Мне прожить надо – вот что сейчас важнее всего…»

Ибо, невзирая на презрительные советы Брэшена Трелла, она вовсе не собиралась «ползти» домой. Так, без сомнения, поступила бы капризная избалованная девчонка, которой он ее, похоже, считал. «Ну уж нет. Тем самым только подтвердилось бы, будто все, чего наболтал обо мне Кайл, – сущая правда…»

Выпрямившись, она решительно двинулась через торговые ряды. По пути купила себе немудрящее пропитание: сливы, кусок сыру и несколько булочек. Хватит, чтобы продержаться до вечера. Еще она приобрела две дешевые свечки да трутницу с кремешком и кресалом. Вот и все покупки.

Больше в городе ей было делать определенно нечего, но уходить не хотелось. Вместо этого она еще побродила по рынку, кивая тем, кто ее узнавал и выражал свои соболезнования по поводу кончины отца: Альтия больше не вздрагивала от боли, когда кто-либо произносил его имя. Просто старалась поскорее перевести разговор на другое.

Ей не хотелось думать о нем. Не хотелось обсуждать с полузнакомыми людьми свою потерю и свое горе. И подавно – касаться в праздном разговоре своего разрыва с семьей. «Знать бы, много ли народу вообще успело прослышать? Уж конечно, Кайлу вовсе не хочется, чтобы по городу поползли какие-то сплетни. Вот только болтливым слугам рот не заткнешь. Никому еще не удавалось. А значит, рано или поздно все все узнают. Хорошо бы меня к тому времени в городе уже не было…»

Правду сказать, ее узнавало в лицо не так-то много народу. И сама она узнавала немногих: все больше мореплавателей и торговцев, с которыми вел дела ее отец. Она только теперь с удивлением осознавала, до какой степени годы, проведенные с ним на корабле, отдалили ее от того, что в Удачном называли «обществом», – а она даже не заметила, как это произошло. Девушка ее возраста за последние шесть месяцев побывала бы самое меньшее на шести светских раутах. Балы, вечеринки, приемы… А она? Дай Бог памяти… Последний раз ее видели в свете на празднике урожая. Кажется. Расписание ее плаваний как-то плохо совпадало с расписанием званых обедов. Да и не считала она тогда, будто что-то теряет. Не захочет – не будет в светской жизни участвовать. А потом захочет – и опять будет…

Ан нет. Теперь все это пошло прахом. Кончились бальные платья и туфельки, которые заказывали непременно им в тон, кончилось подкрашивание губ и капельки духов за ушами. Все утонуло в море, поглотившем тело отца…

…И опять горло перехватил болезненный спазм, который, как она по глупости думала, больше не должен был повториться. Повернувшись, она почти бегом бросилась прочь – прочь от себя самой, но разве тут убежишь? Альтия отчаянно моргала глазами, сдерживая слезы…

Более или менее взяв себя в руки, она замедлила шаг. И огляделась по сторонам.

Она стояла прямо перед витриной магазинчика, принадлежавшего Янтарь.

И опять по позвоночнику пробежал холодок нехорошего предчувствия… Как и прежде, Альтия не смогла бы внятно сказать, какая такая опасность могла ей грозить со стороны скромной ремесленницы. Эта женщина даже не принадлежала к старым семействам. Она просто резала дерево. Резала во имя Са. Просто дерево. И продавала сделанные украшения… Но опасность, тем не менее, имела место совершенно определенно.

Альтия внезапно решила, что надо ей в конце концов зайти и взглянуть, что за диковины продает эта Янтарь. Она схватилась за дверную ручку так решительно, словно та была сплетена из жгучей крапивы. И стремительно вошла в магазинчик.

Внутри было прохладней, чем на улице. И после яркого солнца казалось почти совсем темно. Когда глаза попривыкли, Альтия увидела, что лавочка была обставлена с изысканной простотой. Пол – струганые сосновые доски. И полки – из самого простого дерева. Изделия, которыми торговала Янтарь, были разложены по полкам на квадратиках темной материи. Лишь самые замысловатые ожерелья висели на стене за прилавком. А еще там и сям стояли глиняные чаши с россыпью деревянных бусин всех мыслимых цветов и оттенков…

Кстати, Янтарь продавала не только украшения. Альтия увидела деревянные чаши и большие плоские блюда, вырезанные с редким изяществом, подчеркивавшим нарядный узор древесины. Деревянные кубки, способные украсить стол любого короля. Гребни для волос из ароматного дерева… И ни единая вещь не была склеена из отдельных кусочков. Янтарь умела разглядеть внутри древесины законченную форму – и попросту отсечь лишнее, а потом довести до совершенства резьбой и полировкой. Вот стул, изваянный из цельного обрубка ствола Альтия никогда прежде не видела ничего подобного. У стула отсутствовали привычные взгляду ножки; в стволе зияло нечто вроде дупла, в котором мог с большим удобством расположиться человек. На этом-то стуле – или, лучше сказать, внутри него – сидела сама Янтарь. Сидела, изящно подогнув колени, и лишь кончики обутых в сандалии ступней выглядывали из-под кромки длинного одеяния.

Альтия даже вздрогнула: кажется, она некоторое время в упор смотрела на Янтарь, не замечая ее. «Наверное, это из-за цвета ее кожи, глаз и волос. Да и одежда… Все медово-янтарное, в точности как древесина ствола…»

Золотая женщина посмотрела на Альтию и вопросительно подняла бровь. Потом негромко спросила:

– Ты хотела видеть меня?

– Нет, – ляпнула Альтия, ненароком выболтнув сущую правду. И попыталась спасти положение, высокомерно добавив: – Я, собственно, заглянула посмотреть деревянные украшения, о которых все говорят.

Янтарь кивнула:

– Тем более что ты такой знаток дерева.

Она произнесла это очень ровным голосом. Ну и как следовало понимать ее слова? Как угрозу? Как насмешку? Как самое обычное замечание?… Альтия так и не поняла. А не поняв – рассердилась. Да что она вообще себе позволяет, эта ремесленница? Эта резчица, эта выскочка, эта мелкая торговка из тех, которых понаехало тут?… Как она – во имя Са! – смеет так разговаривать с дочерью старинной семьи? Ибо Альтия сама по праву рождения принадлежала к торговцам Удачного…

И она излила всю ярость и разочарования, скопившиеся за эти несколько дней, сказав:

– Ты, должно быть, имеешь в виду мой живой корабль?

Самые простые слова, но каков был тон! Только распоследняя дура не поняла бы, что именно Альтия желала сказать.

Янтарь вконец огорошила ее, спросив:

– Стало быть, в Удачном уже узаконили рабство?

По тонкому лицу резчицы, как и прежде, ровно ничего невозможно было понять. И вопрос свой она задала так, словно он закономерно вытекал из сказанного Альтией.

– Конечно, нет, – вспыхнула та. – Пусть калсидийцы придерживаются своих грязных обычаев, если больно охота. Удачный их никогда не признает…

– Естественно. Но тогда…-последовала очень краткая пауза, -…тогда как же ты называешь живой корабль «твоим»? Как может быть у тебя в собственности живое и разумное существо?

– Проказница «моя» в том же смысле, в каком я называю «моей» собственную сестру. Мы – семья.

Альтия не выговаривала слова, она их выплевывала Она сама не смогла бы объяснять, откуда взялась охватившая ее внезапная ярость.

– Понятно. Семья. – Плавное, льющееся движение, и Янтарь поднялась. Она оказалась выше, чем Альтия ожидала. И она не была ни красивой, ни даже хорошенькой, просто нечто неуловимое приковывало к ней взгляд. Что же?… Одевалась она скромно, вела себя со спокойным достоинством. Тонкие складки платья прекрасно сочетались с прядями волос… Все в ней дышало той же изысканной простотой, которая отличала изделия ее рук. Она встретилась глазами с Альтией и удержала ее взгляд. – Значит, ты называешь деревянную девушку своей сестрой. – Улыбка родилась в уголках ее губ, и стало видно, что губы у Янтарь выразительные и подвижные. – Быть может, – сказала она, – у нас с тобой даже больше общего, чем я осмеливалась надеяться…

Альтию насторожил даже столь робкий намек на дружеское расположение.

– Ты? Надеялась? – проговорила она холодно. – С какой стати тебе надеяться, что у нас может быть что-нибудь общее?

Улыбка Янтарь сделалась шире:

– Потому, что так нам обеим было бы проще.

Альтия не поддалась на подначку и не стала ни о чем спрашивать. Прошло какое-то время, и Янтарь еле слышно вздохнула:

– Ну до чего ж ты упрямая, девочка. А впрочем, меня в тебе даже и это восхищает.

– Так ты тогда нарочно за мной шла?… В тот день, когда я встретила тебя на причале, возле «Проказницы»?

Это прозвучало почти обвинением. Янтарь, впрочем, ничуть не обиделась.

– Я не могла за тобой идти, – заметила она, – хотя бы уже потому, что явилась туда раньше, чем ты. Сознаюсь даже, при виде тебя я сперва на какой-то миг заподозрила, будто это ты за мной следом пришла…

– Ты смотрела на меня, как…-Альтия замялась. – Нет, я не говорю, что ты лжешь. Но ты как будто высматривала меня… Наблюдала за мной.

Янтарь неспешно кивнула – скорее про себя, нежели для Альтии.

– Мне и самой так показалось. Но нет, искала я совсем не тебя. – Она поиграла пальцем со своими серьгами, заставив сперва дракончика, а потом и змею размеренно закачаться. – Можешь вообразить, я отправилась в порт, высматривая мальчишку-раба о девяти пальцах. – Она странно улыбнулась. – А вместо него на меня наскочила ты. Совпадение? Думаю, скорее судьба. С совпадениями я не склонна считаться. Но несколько раз, когда я пыталась не посчитаться с судьбой, я проигрывала. И очень жестоко. – Янтарь тряхнула головой, отчего ее разномастные серьги закачались еще сильнее. Потом посмотрела на Альтию, взиравшую на нее с немым любопытством, и улыбка снова смягчила ее черты. – Правда, сказанное относится не ко всем людям. Кое-кто создан для того, чтобы спорить с судьбой. И побеждать!

Альтия не знала, что на это ответить, и поэтому промолчала. А золотая женщина подошла к полкам и сняла корзиночку. По крайней мере то, что она достала, на первый взгляд походило на корзиночку. Но при ближайшем рассмотрении корзинка оказалась вырезанной из цельного куска дерева – настолько искусно, что ее можно было принять за настоящую, сплетенную из лозы. Подойдя к Альтии, Янтарь встряхнула корзинку. Изнутри долетел приятный перестук.

– Выбери бусину, – Янтарь протянула корзинку девушке. – Я хочу сделать тебе подарок.

Альтия бросила внутрь корзины всего один взгляд… И ее первоначальное намерение высокомерно отвергнуть щедрость «какой-то ремесленницы» испарилось бесследно. В разнообразии форм и цветов было нечто неуловимое… нечто такое, что властно притягивало глаз и вызывало желание прикоснуться. А как приятны бусины оказались на ощупь!… Каждая порода дерева имела свою фактуру, и каждая была по-своему замечательна. Бусины были крупные – каждая в окружности примерно как большой палец на руке Альтии. И двух одинаковых в корзиночке не было. Кубики, шарики, пирамидки… цветы, фигурки животных… листья, птицы, коврига хлеба… рыбка, черепашка… Альтия обнаружила, что корзинка незаметным образом перекочевала к ней в руки и она с интересом перебирает содержимое, Янтарь же пристально за ней наблюдает, и в глазах ее светится странная алчность… Паучок, извивающийся червяк, кораблик, волк, ягодка, глаз… пухлолицый младенец… «Возьми меня!» – словно бы взывала каждая бусина, и Альтия поняла, в чем состоял секрет привлекательности товаров, продававшихся в лавочке Янтарь. Женщина действительно создавала драгоценности. Драгоценности, порожденные естественной красотой дерева и ее искусством резчицы. Конечно, в городе были и другие, ничуть не худшие мастера. Имелись и возможности доставать ничуть не худшее дерево… Но чтобы вот так воедино сошлись отменное качество материала, верный глаз и художественное чутье – Альтия ни разу еще не видала. Бусина, представавшая прыгающим дельфином, изначально могла оказаться только дельфином – и ничем иным. Ни кошкой, ни яблоком, ни ягодкой. В том кусочке дерева таился только дельфин. И только Янтарь способна была его там разглядеть. И выпустить из заточения.

Альтия все никак не могла сделать выбор и перебирала чудесные бусины, отыскивая одну-единственную, которая покажется ей наиболее совершенной. Потом спросила:

– А почему ты вдруг решила сделать мне подарок?

Внезапный взгляд, брошенный ею на хозяйку лавочки, застиг Янтарь в миг явного любования собственным мастерством. Она определенно торжествовала, видя, до какой степени Альтия увлеклась разглядыванием ее бус. Желтоватые щеки женщины готовы были окраситься румянцем, а глаза прямо-таки светились, словно у кошки, греющейся возле огня.

Когда она заговорила, ее голос тоже был наполнен теплом:

– Я хотела бы, чтобы мы с тобой подружились.

– Почему?

– Потому что я вижу, как ты идешь против течения жизни. Ты осознаешь ход событий, ты вполне понимаешь, как следует вести себя, чтобы легко и приятно плыть по волнам… Однако у тебя хватает дерзости противостоять им. С какой стати? – а просто ты смотришь на происходящее и говоришь себе: «Не-ет, такая участь меня не устраивает. И я ей нипочем не поддамся!» – Янтарь покачала головой, но легкая улыбка не несла в себе осуждения. – Сколько живу, подобные люди всегда меня восхищают. Очень немногие, знаешь ли, отваживаются спорить с судьбой. Тьма народу ругательски ругает те рубашки, которые скроила им злая недоля… а потом все равно берут их и надевают, да так и носят до гробовой доски. А вот ты… ты скорее выйдешь нагишом в зимнюю бурю. – И опять легкая, мимолетная полуулыбка. – Как-то мне не хочется, чтобы такое с тобой произошло. Поэтому я и дарю тебе бусину, чтобы ты хоть ее могла на себя надеть.

Дата добавления: 2015-07-02