В добуржуазной Японии 3 страница

Концепция Бандзан Кумадзава оказала весьма существен­ное влияние на умы его современников и была в дальнейшем воспринята и развита теми идеологами, которые исполь­зовали аргументацию этого ученого для доказательства необходимости вернуть политическую власть императору, хотя содержавшиеся в его концепции идеи «почитания императора» не противоречили верности сегуну.

Третий из упоминавшихся «императорских лоялистов» — Соко Ямага принадлежал к школе когаку («классического конфуцианства», или «древней науки»), отрицавшей истин­ность чжусианства и призывавшей вернуться непосредственно к учению Конфуция и Мэн Цзы. Ямага считал, что в Японии как «божественной» стране благодаря почитанию императора еще соблюдается величайший долг абсолютной лояльности и преданности вышестоящим. Ямага сумел орга­нично соединить синтоистскую идею «почитания импера­тора» с положениями морального кодекса самураев — «бусидо», что в дальнейшем обусловило особое внимание националистических идеологов к его взглядам.

Если попытаться наметить общие моменты, свойственные теориям всех «императорских лоялистов» XVII в., то кратко их можно сформулировать так. Во-первых, императорская династия обеспечивала сакральные связи с местными син­тоистскими богами, поэтому совершенно необходимым для жизнедеятельности общества провозглашался церемониал императорского двора как средство обеспечения покро­вительства богов. Во-вторых, правление сегунов Токугава объявлялось праведным (исходя из критериев конфуцианской морали), так как только Токугава восстановили должное почетное положение императорского двора, что и привело к прекращению междоусобиц и беспорядков в стране. В-третьих, почитание сегуном императора обеспечивало, согласно воззрениям «императорских лоялистов», распро­странение конфуцианской морали среди всего народа. Одним словом, все «императорские лоялисты» учили, что учение Конфуция не противоречит синтоизму, более того, последний может черпать в нем принципы для обоснования верноподданности государю.

Качественно новый этап в идеологической обстановке наступает со второй половины XVIII в., когда ощутимо обострился кризис феодальной системы и лучшие умы, искавшие выход из создавшегося положения, стали теоретически осмысливать пути национального возрождения. В обстановке довольно строгой и длительной изоляции стра­ны, а также следуя давней традиции, большинство кри­тически настроенных мыслителей обращались к истокам местной культуры, к изучению памятников страны для воссоздания чисто японского пути. Все они чрезмерно идеализировали «путь Японии в древности», поэтому всем им и был свойствен гипертрофированный японоцентризм, крепко спаянный с идеей почитания императора.

50—70-е годы XVIII в. отмечены появлением первых активных сторонников реставрации правления императора. Так, при дворе императора Момодзоно стал распространять свои идеи один из многочисленных последователей Ансай Ямадзаки — Сикибу Такэноути (1712—1767). Согласно уче­нию Такэноути, право императора на власть, обусловленное его «божественным» происхождением, реализуется только при усердном совершенствовании императором своих добро­детелей через учение. Читая придворным лекции по «Нихон секи», Такэноути открыто допускал возможность передачи сегуном управления страной императору, если последний будет обладать высокой ученостью. В 1759 г. Такэноути был арестован правительством сёгуната и отправлен в ссылку. В 1767 г. был приговорен к смертной казни другой ученый, Дайни Ямагата (1725—1767), утверждавший, что достаточно усилий нескольких верных подданных императора, чтобы двор в Киото смог вернуть свое былое могущество. Непосред­ственным поводом к крайней мере наказания послужило публичное изложение Ямагата в лекциях по военному делу своих соображений по поводу тактики штурма сёгунских замков в Эдо и Кофу [21, с. 180]. Известный ученый Сихэй Хаяси (1754—1793) был сослан в глухое местечко на севере Японии за то, что «поднимал авторитет императора в ущерб сегуну» [15, с. 264].

Таким образом, возросшее влияние двора привело к дви­жению за реставрацию императорской власти, хотя сами императоры не выступали против сёгуната. Последний силой сумел на какое-то время подавить активное проявление этой тенденции. Однако с конца XVIII в. движение за восстановление императорской власти продолжает все более явственно идейно оформляться, хотя на первых порах его идеологи, подчеркивая важность существования император­ского дома, не решались открыто выступить за свержение власти сегуна. Именно идеи этого направления, и прежде всего идея «почитания императора», послужили в последние годы сёгуната Токугава знаменем антисёгунского движения.

Особую роль в идеологической подготовке реставрации императорской власти сыграли чжусианская школа Мито (Мито гакуха), а также школа «национальной науки» (ко­ку гаку ха), выступавшая с антиконфуцианских позиций «за возрождение синто древности» (фукко синто) под флагом борьбы с засильем в японском обществе «китайской науки». Окончательно доктрина «божественной» власти императора сложилась на основе соединения идейного материала, вырабо­танного этими двумя теоретическими потоками проимпера-торского движения, характеризовавшимися этноцентристской интерпретацией задач, стоявших перед японским госу­дарством.

В первый период своей деятельности (начало XVII — первая половина XVIII в.) школа Мито мало отличалась от других неоконфуцианских школ. Принадлежавшие к ней ученые сосредоточились на написании истории Японии, исходя из конфуцианской концепции «тайги мэйбун». Правда, исследователи отмечают уже тогда проявившийся тенден­циозный подход историков из клана Мито к династийной историографии, явное стремление возвысить императорскую династию.

Второй период деятельности школы (со второй поло­вины XVIII в.) связан с выработкой и распространением политико-философской концепции возрождения безраздель­ной императорской власти на основе преимущественно синтоистских догм (конфуцианские идеи привлекались лишь для их объяснения). Наиболее выдающимися идеологами школы были Нариаки Токугава (1800—1860) и Сэйсисай Айдзава (1781—1863).

В начале XIX в. школа Мито выдвинула лозунг «сонно дзёи» («почитание императора, изгнание варваров») как единственно возможный путь водворения порядка внутри страны и сохранения ее национальной независимости перед лицом угрозы внешнего вторжения западных держав. Митосцы особо подчеркивали значение конфуцианского прин­ципа «тайги мэйбун», который они понимали прежде всего как священную с точки зрения синтоизма верноподданность императору. Проповедовались доктрины «синдзю-фуни» («синтоизм и конфуцианство едины») и «тюко-иппон» («единство верноподданности и сыновней почтительности»). Импе­ратор объявлялся не только единственно законным высшим сувереном страны, но и отцом всех подданных, в резуль­тате чего Япония рассматривалась как «государство-семья» (кадзоку кокка).

Сэйсисай Айдзава в 1825 г. в политических эссе «Синрон» — «Новая теория» (см. [186, с. 88—96]) изложил свою централь­ную концепцию, получившую название «кокутай» (букв. — «тело государства») и сочетавшую в себе синтоистскую мифологию и конфуцианские этические принципы. Согласно этой концепции, Япония обладает особой национальной самобытностью, дарованной синтоистской богиней солнца Аматэрасу, которая дала стране правителей (своих потомков) в виде вечной, непрерывной императорской династии, а также заложила основы японской морали, заключающейся прежде всего в верноподданности и сыновней почтительности. Таким образом, Айдзава объявлял синтоизм «душой государствен­ности», а категория «кокутай» приобретала тройной смысл: в политическом плане она означала особое общественное устройство, или, другими словами, институт императорской власти; в религиозном плане — духовную основу государ­ственности («божественное» происхождение страны и ди­настии); в моральном плане — особый национальный ха­рактер японцев, воплощающийся в моральных добродетелях почтительности. Идея «кокутай» воспринималась японцами периода Токугава как квинтэссенция истинно японской само­бытности. В дальнейшем положения концепции «кокутай» были несколько модифицированы и взяты на вооружение националистической идеологией после революции Мэйдзи. Идейная платформа школы Мито послужила духовным оружием в руках феодалов южных княжеств, ненавидевших сегуне кие порядки и стремившихся объединить все анти-сёгунские силы вокруг императорского дома для борьбы против угрозы иноземного вторжения со стороны западных держав.

Проповедь «почитания императора», так явно прозву­чавшая в историко-философских работах школы Мито, была еще более характерна для «кокугакуся» — пред­ставителей школы «национальной науки», возникшей в XVII в. как филологическое направление исследования японских классических книг. Позже такое изучение стало преследовать и идеолопические цели: уяснить особенности «пути Японии в древности», в котором ученые рассматриваемой школы видели единственный идеал. Они призывали восстановить синтоизм времен «Кодзики» и «Нихон секи», особо акцентируя свойственные мифологии японоцентристские идеи и восхваляя древнюю монархическую систему. Осуждение преклонения перед Китаем, поистине титанический труд по комментированию и изучению древней японской классики сочетались у ученых школы «национальной науки» с фанати­ческой проповедью японоцентркстских идей, в которых культура Японии представала как высшая в мире, избранная. Известный японский исследователь С. Иэнага писал: «Все свои силы они отдавали изучению памятников старины, стараясь понять, в чем же состоял в прошлом чисто япон­ский путь, прежде чем он получил искаженное толкование благодаря китайской, буддийской идеологии, то есть, говоря языком кокугакуся, благодаря «танской душе», «буддийской душе» [22, с. 169].

Наиболее известными «кокугакуся» были Мабути Камо (1697—1769), Норинага Мотоори (1730—1801) и Ацутанэ Хирата (1776—1813). Несмотря на заявления о необходи­мости полного отказа от китайских идей, религиозных постулатов и институтов, проповедники «возрождения синто древности» неосознанно, а иногда отдавая себе в этом отчет, прибегали к помощи китайского идейного наследия, и прежде всего к конфуцианским этико-политическим прин­ципам, для обоснования положений своего учения. Во всех книгах, объявленных неосинтоистами источниками «чистого» синто, имелись наслоения китайских доктрин, тем не менее провозглашалось, что указанные книги выражают «не­замутненную японскую синтоистскую традицию». К таким книгам учеными-кокугакуся были отнесены первые летописно-мифологические своды — «Кудзики» (620 г.)¹⁶, «Кодзики» (712 г.), «Нихон секи» (720 г.), собрание молитв и описаний церемоний «Энгисики» (901—923), первая поэти­ческая антология «Манъёсю» (VIII в.), а также прозаический шедевр эпохи Хэйан «Гэндзи моногатари» (XI в.).

Мабути Камо, первый значительный религиозный деятель движения «национальной науки», призывал изучать «эру богов» для того, чтобы вернуться к древним японским порядкам с императорской властью, он объяснял упадок влияния императорского двора пагубным воздействием ки­тайских идей [163, с. 144—145; 186, с. 2—5, 9—15]. Его ученик Норинага Мотоори, посвятивший 30 лет научной деятельности составлению комментария к «Кодзики» и при­числяемый японской традицией к ученым самого высокого ранга, опирался на древние тексты для подкрепления своих религиозных догматов, служивших восхвалению «нерушимой в веках божественной императорской династии». Отсутствие в синтоизме разработанного канона и развернутого мораль­ного учения Мотоори объявлял особым достоинством на­циональной религии, деяния богов он считал выше чело­веческого понимания, а древних японцев — моральными в своей первооснове и не нуждающимися, подобно китайцам, в этических постулатах.

Вот как, например, Мотоори аргументировал свою доктри­ну «божественности» императорской власти и превосходства Японии: «Испокон веков каждый император является по­томком богини (Аматэрасу). Его дух находится в идеальной гармонии с духом и чувствами богини. Он не ищет новых решений, а правит в согласии с прецедентами, имевшими место, начиная с эры богов. А если он сомневается, то прибегает к ворожбе, которая раскрывает ему волю великой богини. Не только император, но и его министры и народ также действуют в согласии с традициями эры богов. Таким образом, в древности идея «мити» (пути), т.е. вопросы морали, никогда не обсуждалась. В древние времена, хотя в Японии тогда не существовало учений, народные волнения не возникали, а правление в империи протекало мирно. Это объясняется тем, что японцы были поистине моральны в своих действиях и им не требовалась теория морали. А шум вокруг моральных принципов, который подняли китайцы, связан с отсутствием моральности в их практи­ческой деятельности» [163, с. 46—47].

Ацутанэ Хирата, считавший себя духовным учеником Мо­тоори, был наиболее колоритной фигурой движения за возрождение синто древности. Он сочетал в себе черты настоящего ученого с типичным религиозным фанатизмом, приводившим его к проповеди иррационального и японо-центристским утверждениям. В своих теологических изыска­ниях Хирата повторял излюбленные тезисы неосинтоистов о том, что Япония — страна богов, а японцы — прямые потомки богов, но главным в его учении был тезис об опре­деляющем значении синтоистского культа императора и синтоистской догматики, включающей в себя, согласно его утверждениям, все науки мира, для судеб Японии. Хирата провозглашал нравственное и духовное превосходство япон­цев, сотворенных богами, над всеми другими народами. В «Великих принципах синто» («Дзоку синдо тайи») он писал: «Мы все, вызванные к существованию деятель­ностью духов наших священных предков-ками, от рождения обладаем знанием пути богов. Это означает, что от при­роды мы наделены добродетелью почитания богов, пра­вителей и родителей, добротой к жене и детям, т.е. теми моральными качествами, которые в конфуцианстве названы „пятью великими этическими отношениями" и „пятью добро­детелями"¹⁷, и следовать этому естественному предначерта­нию, не сворачивая с пути и не изменяя ему, означает согла­совывать свои действия с учением ками» [5, т. 1, с. 399]. Отправление религиозных обрядов в честь богов, согласно учению Хирата, с древних времен было основной функцией императора; божественная прародительница тэнно Аматэрасу учила, что все в мире зависит от «воли божеств Неба и Земли», следовательно, поклонение богам — первая обязан­ность императора, которому для праведного правления кроме этого остается только добиться повиновения подданных и любить их. Долгом же подданных Хирата считал следо­вание примеру праведности верховного правителя и почи­тание его в качестве «живого бога».

Таким образом, теории ученых школы «национальной науки» и школы Мито, способствовавшие пробуждению национального самосознания, возводили в центр своих философских построений идею почитания императора, по­вышения его религиозного престижа на основе синкрети­ческого соединения конфуцианского наследия и традиционных представлений синтоизма.

В первой половине XIX в. среди наиболее дальновидных советников сегуна, придерживавшихся теории разделения политической власти между сегуном и императором, начи­нает формироваться идея о необходимости более широкого использования авторитета императора для стабилизации слабевшего режима сёгуната. Эти идеологи выступали с рекомендациями упорядочить ритуал императорского двора, а также покончить с затворничеством императора: дать возможность императору совершать паломничества в раз­личные синтоистские храмы, сделать обряды император­ского двора доступными для глаз широкой публики. Та­кие меры представлялись многим деятелям бакуфу полез­ными для укрепления религиозного престижа императора среди широких масс, что, по их замыслу, должно было упрочить правление Токугава. Однако, когда подобные ре­комендации были наконец реализованы и в 1863 г. импе­ратор впервые за многие годы покинул пределы дворца в Киото и лично посетил киотоские храмы, например Ивасимидзу Хатимангу, где вознес молитвы «об изгнании варваров», этот акт явился вопреки намерениям властей доказательством бессилия сёгуната [76, с. 101].

В последние годы сёгуната «упадок и разложение гос­подствующего класса феодалов в Японии проявились ярче, чем созревание буржуазии как класса» [15, с. 181], поэтому особенностью Японии в период кризиса феодальной системы и складывания революционной ситуации была полити­ческая оппозиционная активность в среде самого господ­ствующего класса — самурайства, которое проявляло заин­тересованность в перестройке социальной и государственной системы. К середине XIX в. токугавским режимом было недовольно большинство населения страны. Наблюдался заметный рост крестьянских восстаний и выступлений го­родской бедноты. Борьба между защитниками бакуфу и их противниками шла практически в каждом княжестве. В такой накаленной обстановке насильственное «открытие» страны и заключение правительством неравноправных до­говоров в 1854—1858 гг. с рядом западных держав послу­жило толчком к началу гражданской войны.

Ведущей силой массового движения за свержение сёгуната стали самураи, оставшиеся без сюзеренов, — роняны, к ним присоединялись богатые и средние слои крестьянства, го­рожане. Особенно активными действиями в свержении сё­гуната отличались отряды юго-западных и западных кня­жеств, наиболее развитых в социально-экономическом плане. Столкновение с Западом, угрожавшее потерей незави­симости страны, всколыхнуло чувства патриотизма среди самых широких социальных слоев. Как пишет С. Иэнага, «страх перед „черными судами" и ненависть, порожденная вздутием цен в результате открытия внешней торговли, вызвали к жизни неизвестную ранее идею изгнания всего иностранного и одновременно впервые заронили в души японцев идею государственности Японии, противостоящей загранице» [22, с. 181]. Эта не совсем еще ясная идея единого национального государства как средства защиты всех от внешней опасности могла в Японии середины XIX в. выразиться только в виде «почитания императора», так как традиционно идеал милостивого и снисходительного правления, да еще обеспечивавшего покровительство стране со стороны местных богов, связывался в представлении японцев с императорской властью. Безусловная и безгра­ничная преданность благу Японии, свойственная в нача­ле XIX в. лишь передовым японцам («патриотам баку-мацу»), стремительно распространилась на большую часть восставших против режима сёгуната, неспособного защитить честь и независимость страны от посягательств иностранных держав.

Реставрация императорской власти в результате незавер­шенной буржуазной революции 1867—1868 гг. объяснялась, таким образом, в равной мере политическими и идеологи­ческими причинами. Она логически вытекала из основной направленности массового движения за свержение изжившей себя феодальной системы власти сёгуната. Это движение, охватившее самые широкие социальные слои, проходило под лозунгом «сонно дзёи» («почитание императора, изгнание варваров») и идеологически опиралось на формировав­шееся национальное самосознание, обращавшееся к местной религии синто. И хотя новым синтоистским теориям не удалось обойтись без заимствований из других религиоз­ных систем, пафос «возрождения истинной национальной веры» как залог новой, лучшей жизни был использован новым правительством Мэйдзи¹⁸ для консолидации страны в условиях кризиса, внутренних волнений и беспорядков.

Здесь уместно поставить вопрос о степени распростра­нения монархических настроении в среде простого народа. Многие прогрессивные японские ученые при исследовании этого вопроса, на наш взгляд, не могут быть полностью объективны, так как считают своим долгом опровергнуть утверждения монархической довоенной пропаганды о том, что политическое возрождение императора опиралось на народную поддержку. Основными поборниками возрождения монархии в предреволюционные годы действительно высту­пали низкоранговое самурайство, горожане, зажиточные крестьяне, однако представляется, что монархические на­строения не могли не отразиться на политическом соз­нании и низших, наиболее угнетенных слоев города и де­ревни. Лишь один факт, что мошное восстание в г. Осака в 1837 г. под руководством Хэйхатиро Осио, охватившее и соседние деревни, в своем манифесте призывало вернуться «к истинному пути первых японских императоров и по­рядкам эры богов» [76, с. 104], свидетельствует о влиянии идеи почитания императора на политическое сознание угне­тенных масс. Широко известно также, что усилиями после­дователей Хирата идеи школы «национальной науки» в своем наиболее радикальном виде проникли во многие деревни. Правда, и тут подавляющее большинство поборников «на­циональной науки простонародья» (сомо кокугаку) принадле­жало к богатым крестьянам, сельским священнослужителям, помещикам [22, с. 188], но все же необходимы специальные исследования, чтобы доказать, что идея «почитания импе­ратора» не оказывала никакого влияния на низшие слои общества. Пока с определенностью можно лишь утверждать, что эта идея исходила от представителей господствующего класса, наиболее политически развитых и образованных, а уже от них она могла распространиться в среде простого народа.

С. Мураками, характеризуя настроения во время револю­ционных событий, приведших к свержению сёгуната и рестав­рации монархии (осэй фукко), пишет: хотя среди самураев, которые состояли на службе у князей, принадлежавших к лагерю «почитателей императора», а также среди патрио­тов, уже не состоявших в вассальных отношениях, но всецело посвятивших себя движению «сонно дзёи», были трезвл мыслящие деятели, в целом чувства по отношению к императору приняли сильный религиозный оттенок. Идеали­зировалась политика императоров, образцом императорского правления провозглашалась политика трона во время «реставрации Кэмму». Поэтому верноподданные «южного» двора, показавшие пример беззаветного служения импера­тор v, стали почитаться как божества. В данном смысле наиболее показательным является возникший в период ба-кумацу культ Масасигэ Кусуноки. В день его гибели стали собираться патриоты, отправлять ритуал поминовения всех погибших во славу трона и, вызывая души погибших, клясться им продолжить их дело. В дальнейшем за образец императорского правления были выбраны события мифоло­гической древности — «основание государства императором Дзимму», поскольку «реставрация Кэмму» окончилась не­удачно для трона, что невольно создавало мрачную перспек­тиву борьбы. Но и культ Кусуноки получил весьма широкое распространение в период бакумацу [99, с. 144]. После ре­волюции Мэйдзи в честь Кусуноки был воздвигнут синтоист­ский храм Минатогава, а сам он стал официально приз­нанным образцом верноподданного самоотречения. В Японии многим известны приписываемые ему слова о том, что «погибший за императора возродится семь раз и будет всегда разить врагов священного трона».

Глава 2

Дата добавления: 2015-07-02