Неизбежность 3 страница

Кто бы ни писал об этом браке, все сходились на том, что Пастернака к Зинаиде Николаевне привлекла ее 2-я Физика. Анна Ахматова ядовито замечала по этому поводу: «Все кругом с самого начала видели, что она груба и вульгарна, но он не видел, он был слепо влюблен. Так как восхищаться решительно нечем было, то он восхищался тем, что она сама моет полы..». Иначе по тону, но о том же писал сын Пастернака в «Материалах для биографии» отца: «Зинаида Николаевна Нейгауз была немногословна. На ней лежала забота о семье, о двух сыновьях, старшему из которых шел пятый, а младшему было три года. Генрих Густавович (Нейгауз - первый муж З.Пастернак, знаменитый музыкант - А.А.) со странной гордостью повторял, что его практические способности ограничиваются умением застегнуть английскую булавку, - все остальное делает Зина. Говорили, что в многострадальном Киеве времен гражданской войны она достала дрова, вытопила зал консерватории, убрала его и привезла рояль, чтобы устроить концерт Нейгауза, прошедший с огромным успехом.

Заходя к брату на том же участке, Пастернак заставал ее в домашней работе - стирке белья, которое она затем крахмалила и гладила, мытье полов, стряпне. Он бросался помочь - натаскать воды из колодца, собрать и принести хворосту для плиты. Она отказывалась, говоря, что привыкла со всем справляться сама.

Приближался отъезд. Разъезжались не сразу. По воспоминаниям Зинаиды Николаевны, под конец осталось две семьи - ее и Бориса Пастернака. Лошадей, чтобы ехать на станцию, должны были подать рано утром. Собирались ночью. У нее все уже было уложено, когда она пошла посмотреть, готовы ли Пастернаки. Евгения Владимировна бережно упаковывала написанные летом работы, Пастернак с аккуратностью, усвоенной еще в детстве, укладывал чемоданы. Времени оставалось в обрез. Она кинулась помогать и без лишних рассуждений и предосторожностей решительно и быстро прикончила сборы. Пастернак был в восхищении.

«Жизни ль мне хотелось слаще?

Нет, нисколько; я хотел

Только вырваться из чащи

Полуснов и полудел.

Но откуда б взял я силы,

Если б ночью сборов мне

Целой жизни не сместило

Сновиденье в Ирпине?»

Восхищение Пастернака в «ночь сборов» легко объяснимо. Пластика 2-й Физики вообще очень привлекательна; не могут не радовать глаз ее быстрые, точные, ловкие движения. Вдвойне привлекательна она, когда ты сам мучительно переживаешь свою беспомощность, нескладность движений и когда рядом раздражает медленным небрежным копошением жена с 4-й Физикой. Думаю, и Зинаида Николаевна, на фоне спокойного потребительства своего мужа, оценила желание Пастернака, пусть без большой сноровки, но помочь ей. Одним словом, именно на бытовой почве завязался первый узелок их будущей прочной связи. Дальнейшая совместная жизнь лишь укрепила эту образованную на почве быта связь, и спустя почти тридцать лет после «ночи сборов» Пастернак писал «...Страстное трудолюбие моей жены, ее горячая ловкость во всем, в стирке, варке, уборке, воспитании детей создали домашний уют, сад, образ жизни и распорядок дня, необходимые для работы тишину и покой».

Поскольку Физика стала у Пастернаков одним из двух главных компонентов взаимного притяжения, то естественно, что заметную роль в их отношениях наряду с бытом сыграл секс. Пастернака поразил рассказ Зинаиды о том, как она, будучи еще гимназисткой, три года сожительствовала со своим сорокапятилетним кузеном. Этот роман он позднее описал в «Докторе Живаго» как историю Лары и Комаровского. Чтобы понять природу странного внимания Пастернака к давнему эпизоду из жизни Зинаиды Николаевны, необходимо отметить, что 3-я Физика при внешней брезгливости питает тайный постоянный и болезненный интерес к «пороку», т.е. попросту говоря, к открытому, естественному выражению сексуальности. Оно влечет и пугает 3-ю Физику. Влечение в данном случае возобладало, и жизнь со временем подтвердила правильность выбора Пастернака. Зинаида Николаевна легко, без жеманства и с удовольствием удовлетворила его вечный сексуальный голод, своим простодушным отношением к эротике, оздоровила его прежде болезненное отношение к этой сфере, что, правда, позднее обернулось многочисленными изменами мужа.

Вместе с тем, взаимодействие по Физике дарило супругам Пастернакам не только цветочки. Зинаида слишком серьезно относилась к деньгам, чтобы позволить мужу работать в стол, поэтому Пастернаку пришлось засесть за переводы, и нетрудно догадаться, что делалось это не без зубовного скрежета.

Добавляло напряжения по Физике еще и то обстоятельство, что Зинаида Николаевна, как и все «пушкины», имела склонность к соленому словцу. Дело в том, что 2-я Физика не предполагает цензуры в том, что касается физиологии человека, легко и прямо высказывается по части самых интимных сторон жизни. Такой способ выражения был совершенно чужд 3-й Физике Пастернака и доводил его до того, что он начинал крыть жену «паркетной бурей, побывавшей у парикмахера и набравшейся пошлости».

Впрочем, как ни бунтовал Пастернак против литературной поденщины и соленых словечек, все полученное им от Зинаиды Николаевны безусловно и с лихвой искупало неудобства. Она насытила его неуемную сексуальность, обеспечила максимумом бытовых удобств, приучила к столь необходимому ему физическому труду. Собратья по перу с недоумением и оторопью часто заставали большого поэта, копающегося с женой в огороде или маринующего в ее обществе огурцы. Но на самом деле никакой позы в поведении супругов не было, физическое взаимодействие являлось искренней и насущной потребностью их натур.

Непросто складывались отношения и в сфере волевого взаимодействия. Свидетельства непосредственных участников драмы не сохранились и, возможно, их не было вовсе. Поэтому рискну проиллюстрировать отношения в семье Пастернака цитатами из жизни живших задолго до него людей.

Случилось так, что очень похожая ситуация сложилась в семье Александра Герцена: его жена Наталья со своей 2-й Волей разлюбила 1-ю Волю самого Герцена и влюбилась в 3-ю Волю поэта Гервега. Когда дело дошло до выяснения отношений между супругами, Наталья попыталась передать свои ощущения мужу следующим образом: «У тебя есть отшибленный уголок, и к твоему характеру это очень идет; ты не понимаешь тоску по нежному вниманию матери, друга, сестры, которая так мучит Гервега. Я его понимаю, потому что сама это чувствую... Он - большой ребенок, а ты совершеннолетний, его можно безделицей разогорчить и сделать счастливым. Он умрет от холодного слова, его надобно щадить... зато какой бесконечной благодарностью он благодарит за малейшее внимание, за теплоту, за участие». То есть, вдоволь натерпевшись от сугубого индивидуализма, отчужденности («отшибленности»), глухоты 1-й Воли Герцена, 2-я Воля Натальи увидела в проявлениях 3-й Воли Гервега возможность взаимодействия. Попросту говоря, Наталья пожалела и пожалела того, кто в жалости нуждался. Недаром, в старину слова «любить» и «жалеть» были почти синонимами в русском языке. Родительской, взрослой 2-й Волей именно «жалел» Пастернак детскую 3-ю Волю Зинаиды Нейгауз и находил в этой жалости, в этом чувстве своеобразную отраду.

В том, что ее не бьют по больному, но жалеют и исправляют изломы души заключалась отрада Зинаиды Нейгауз. Между нею и Пастернаком происходило тоже, что происходило между юным Пушкиным и первым его другом Пущиным. Пущин рассказывал: «Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентричного существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль меж нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных отношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена) часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило... Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище». Если вспомнить, что Зинаида Нейгауз принадлежала к роду «пушкиных», то данная Пущиным картина легко и уверенно может быть перенесена на отношения ее с Пастернаком.

Зинаиде Николаевне безусловно импонировала спокойная вера в себя Пастернака, его решительность. Особенно обрадовала ее и одновременно испугала та решительность, с какой после взаимного объяснения в любви поэт взялся решать их будущую судьбу. Сначала он пришел к ее мужу, своему другу Генриху Нейгаузу и открыто обо всем сказал, после полностью открылся жене. Чего стоят такие объяснения, знают только те, кто их пережил. А что она? Она, по обыкновению 3-й Воли, расторопной на слова, но не на поступки, начала вилять; она лгала, отказывалась от своих слов, придумывала разные варианты житься втроем, при которых можно было бы существовать, ничего не меняя. Он приносил на алтарь любви все что имел, она не то чтобы не хотела, но боялась положить на него хоть что-нибудь. Складывалась патовая ситуация, при которой Пастернак, по своей 2-й Воле, быстро пройдя свою долю пути, не брался принуждать Зинаиду пройти ее долю, а сама она, по своей 3-й Воле, на это не решалась. Дело шло к катастрофе. Разрушив свою семью, утратив веру в любовь своей новой подруги, Пастернак пытался покончить собой. По счастью, попытка не удалась. Период шатаний занял почти год и закончился совместным отъездом на Кавказ. Но даже за этот сравнительно короткий отрезок многое в душе поэта было навек похоронено, и последующие измены, открытые выражения неприязни по адресу жены во многом обуславливались тем, что он не понял и не простил ей шатаний начального периода их любви.

Письма Пастернака того периода дают наглядное представление об образе мысли 2-й Воли в столь критической ситуации. Вот отрывок из одного письма: «Если тебя сильно потянет назад к Гаррику (Нейгаузу - А.А.), доверься чувству. Смело говорю за тебя: это будет тянуть тебя вперед к нему, все у вас пойдет своей большой жизнью, за которой вы забудете, поправимо ли иль нет случившееся..». В этих строках нет позы, они точно отражают настроение поэта. Свобода и благо любимой женщины для него действительно было дороже всего. Он хотел одного - ясности в отношениях, но именно ясности не могла внести слабая духом, мятущаяся 3-я Воля Зинаиды Николаевны. Хорошо, что период колебаний длился сравнительно недолго, меньше года, в противном случае последствия могли бы быть самые ужасные.

Говорю с уверенностью о сравнительной удаче Пастернака, потому что знаю точно такую же комбинацию, где колебания длились не год, а три года (!). Думаю, что отношения Пастернаков во многом спасло то, что Нейгауз, уже имевший к тому времени вторую семью, не слишком цеплялся за свою жену и не запугивал ее грядущей неопределенностью. В известном мне случае дело обстояло иначе.

Кратко суть знакомого мне дела такова: как и в описанном выше случае закрутился роман между женатым «пастернаком» и замужней «пушкиной». О причинах взаимного притяжения у данных психотипов говорилось выше, поэтому не станем повторяться. «Пастернаку» с его 2-й Волей достало характера, осознав всю серьезность чувства, развестись в максимально короткий срок. А дальше - стоп. «Пушкин», и не состоя в браке, не скор на решения и поступки, а в данном случае рядом существовал супруг с той же 3-й Волей, чья слабохарактерность возводила нерешительность «пушкина» в квадрат. Меж супругами-»мещанами» было все: слезы, крики, оскорбления, угрозы, мольбы - не было лишь поступков. Оба заняли выжидательную позицию, перекладывая тяжесть решения на противоположную сторону, ожидая от себе подобного того, на что сам не был способен. Что касается «пастернака», то его 2-й Воли хватило лишь на то, чтобы навести порядок в своих делах, насиловать же волю своей подруги он не мог по определению. Сложилась патовая ситуация, которая, казалось, разрешалась лишь смертью одного из участников драмы; дело подходило к тому, что кто-нибудь из них рискнет облегчить общую участь наложив на себя руки, и лишь случай спас положение: развод спустя три года состоялся. Однако никто из участников драмы, изверившихся, измочаленных, опустошенных, не был ему рад - каждый получил некогда желанный, но к тому времени безнадежно обесцененный дар, с которым не ясно, что было делать и куда применить.

Рассказываю эту историю не из склонности к празднословию, а в назидание: как бы ни был для вас привлекателен обладатель 3-й Воли, ни в коем случае не заводите с ним романа в том случае, если он состоит в браке. Роман с «мещанином» - вообще дело достаточно болезненное, а в случае его супружества - мучительное вдвойне.

Однако вернемся к Борису и Зинаиде Пастернак. Как это всегда бывает при «агапэ», наиболее тяжелым в их отношениях был начальный период совместной жизни. Но со временем отношения выровнялись, и через двадцать лет после их знакомства Пастернак написал: «... моя жизнь с Зиной настоящая». Немногие после стольких лет совместной жизни способны на подобное признание. Виновницей такой устойчивости отношений, очевидно, являлась любовь-»агапэ». Но возникает вопрос: как сказалось на супругах тождество по 1-ой Эмоции? Способствовало ли оно гармонизации их личностей?

Что Борис Пастернак после второго брака достиг высокой степени гармонии - в том сомнения нет - его стихи последних десятилетий яркое тому свидетельство. Но того же нельзя сказать о Зинаиде Пастернак. Наоборот. Второй брак странным образом обеднил ее внутренний мир. Прежде, будучи замужем за Нейгаузом, она живо интересовалась художественной жизнью и сама подавала надежды как пианистка. Во втором браке все это куда-то постепенно ушло, заброшенными оказались и книги, и рояль. Круг интересов Зинаиды Пастернак сузился до быта и шлепанья по столу засаленными картами.

Попробую дать этому феномену свое объяснение. Видимо, пока Зинаида Николаевна была замужем за Нейгаузом, присущее ее психотипу сочетание 1-й Эмоции с незаживленной и, значит, бешено честолюбивой 3-й Волей последовательно настраивало ее на художественную деятельность. Когда же она вышла замуж за Пастернака, то он своей 2-й Волей заживил ее язву по 3-й Воле, сняв тем самым честолюбивый зуд, привив свое отношение к славе («быть знаменитым некрасиво»). Таким образом, у Зинаиды исчез дополнительный стимул к художественной деятельности, осталась лишь та потребность, что могла бы быть продиктована одной 1-й Эмоцией. Однако и здесь самовыражение затруднялось близостью мужа. Так как у самого Пастернака была мощнейшая 1-я Эмоция, он невольно просто перекрывал трубным гласом своих переживаний ее, пусть тоже Первую, но более слабую Эмоцию. Что оставалось Зинаиде Пастернак? - Эксплуатируя свою 2-ю Физику, торчать на кухне, в огороде и дуться в карты.

Со стороны Зинаида Пастернак стала выглядеть существом до крайности приземленным, может быть, даже излишне приземленным. То есть, ее 2-я Физика обрела черты 1-й Физики, включая главную примету всякой Первой функции - ИЗБЫТОК. И в этом факте угадывается некая закономерность, сформулировать которую можно так: перекрытая посторонними Первая функция придает Второй функции черты Первой, включая типичные для последней избыточность, результативность, монологовость и т.д. Вообще феномен такого рода, когда при перекрытой или нереализованной Первой, ее вид обретает Вторая функция, я для себя называю «феноменом Первой без результата», и он - одна из множества обманок, что ждут всякого исследователя на его психогностическом пути.

Из сказанного о второй семье Пастернака в целом следуют два очень важных вывода. Во-первых, при тождестве Первых функций у партнеров, одна из них перекрывает другую Во-вторых, окончательной, идеальной «системой любви» является «полное агапэ», перекрестье по процессионным функциям с перекрестьем по результативным функциям. Как на схеме:

1) 1)

2) 2)

3) 3)

4) 4)

Такое сочетание предоставляет обоим партнерам возможность максимальной самореализации, позволяет достичь подлинной внутренней и внешней гармонии.

Вместе с тем, непременно хочется предупредить, что жестоко ошибется тот, кто решит, оказавшись в ситуации «полного агапэ», что его ждут не только чрезвычайно плодотворные, но и легкие отношения. Ничего подобного. Все наоборот. Среди систем человеческих отношений ничего нет тягостней «полного агапэ». Оно требует многолетнего, почти нечеловеческого напряжения всех душевных, умственных и физических сил человека, потому что в стоящем напротив существе он не видит практически ничего, что могло бы объяснить механизм той невидимой, но непреодолимой силы, что влечет их друг к другу. В «полном агапэ» нет ничего яркого, манящего, магического, как при «эросе», нет ничего роднящего, как при «филии». Все чужое и почти блеклое. Поставленный в тупик совершенной чужеродностью оказавшегося рядом существа, человек при «полном агапэ» склонен считать свой роман бесовским наваждением, и постоянные попытки бегства практически непременные спутники этой системы отношений.

Горькая правда такова, что самые плодотворные человеческие взаимоотношения одновременно являются и самыми тягостными. Ничего не поделаешь - диалектика жизни.

Сейчас подводя итог «Синтаксиса любви», можно сказать, что вся любовная проблематика исчерпывается четырьмя моделями отношений: «эросом», где все ярко, магически-влекуще, но неудобно и неплодотворно, «псевдофилией», где все не очень ярко, мало плодотворно и мало удобно, «филией», где все удобно, но неярко и неплодотворно и «агапэ», малоудобной, не очень яркой, но плодотворной системой отношений. Другого не дано, и вся жизнь человека протекает в этом достаточно тесном, но непреодолимом круге психологических коловращений.

Конечно, хорошо бы, жаждая совершенства, на манер невесты из «Женитьбы» Гоголя, приставить к носу Ивана Кузьмича губы Никанора Ивановича и сколько-нибудь добавить развязанности Балтасар Балтасаровича, но, увы, сие невозможно, и, может быть, хорошо, что так. Потому что наше личное несовершенство, несовершенство наших отношений – единственный источник жизни и движения. Ярчайшая альтернатива сегодняшнему нашему суетному, но кипучему бытию – жизнь Адама и Евы в раю, т.е. жизнь двух совершенных существ в совершенной среде, - хорошо, удобно, но скукатища-то какая?

«Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева

На берегах Эдема светлых рек

В спокойствии вели невинный век.

Скучна была их дней однообразность.

Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность –

Ничто любви не воскрешало в них;

Рука с рукой гуляли, пили, ели,

Зевали днем, а ночью не имели

Ни страстных игр, ни радостей живых…»

(Пушкин, «Гаврилиада»)

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Проблема парных отношений не из новых. Однако особую злободневность придало ей последнее время. Дело в том, что прошлое сравнительно редко сталкивалось с вопросом о совместимости пар, так как парная семья до недавнего времени была редкостью. В старину обычно под одной крышей проживало несколько поколений со всеми своими многочисленными ответвлениями, и это не могло не сказаться на атмосфере отношений. Большие семьи, семейные артели и цеха, тесные крестьянские и городские общины - все это позволяло человеку целую жизнь провести в кругу многочисленных близких и найти среди них индивидуумов с таким порядком функций, при котором компенсировались бы все изъяны брака.

Сейчас иначе. Урбанизация общества и большая экономическая самостоятельность индивидуумов все чаще оставляют супругов лицом к лицу. И далеко не все из них выдерживают такое испытание. Как тут не вспомнить гениальные в своей лапидарности строки из песенки Владимира Высоцкого:

«Тут за день так накувыркаешься;

Придешь домой - там ты сидишь..».

Исключить из жизни такого рода ситуации или, на худой конец, облегчить положение и призвана книга «Синтаксис любви».

Персонаж одного известного романа Оскара Уальда задавался вопросом: «Сможет ли когда-нибудь психология благодаря нашим усилиям стать абсолютно точной наукой, раскрывающей малейшие побуждения, каждую сокровенную черту нашей внутренней жизни?» И мнится мне, что именно психософиа способна дать положительный ответ на этот заданный давным давно вопрос. Конечно, не исчерпывая всей необозримой палитры психических реакций, она способна спрогнозировать систему человеческих ценностей и поведение индивидуума, а так же обозначить те стороны его психики, что он тщательно скрывает не только от окружающих, но и от самого себя.

Возможно, чтение «Синтаксиса» даст повод к беспокойству, что некоторые супруги, обнаружив задним числом все несовершенство своего брака, срочно порвут привычные узы и, определив личный порядок функций, кинутся на поиски партнера с перекрестьем по процессионным и результативным. Не согласен. Думаю, этого не произойдет, и развод в связи с книгой повальным явлением не станет. Страх перед неизвестностью, привычка к совместной жизни, общность детей и имущества - достаточный залог прочности большинства сегодняшних семей. Более того, знакомство не слишком удачливых супругов с «Синтаксисом любви», уверен, наоборот значительно укрепит их брак, так как взаимное непонимание - главный источник семейных неурядиц. Если же супруги будут иметь представление о порядке функций у их партнеров, а вместе с ним и представление о сильных и слабых сторонах их натур, представление о том, чего следует ждать от них и чего не следует - совместная жизнь их станет несравненно легче и удобнее. Поэтому книга обращена не только в будущее, но и в настоящее, и цель ее - не только прогнозирование, но и коррекция парных отношений. Хотя хочется, конечно, надеяться, что со временем необходимость в коррекции отпадет. И любовь во всей ее полноте станет единственной формой отношений между людьми.

Напрасны будут и опасения тех, кто заподозрит в «Синтаксисе любви» губителя амурной романтики, осквернителя чистейшего, свободного от рассудочной скверны колодца, иссушителя любви. Отнюдь. По моим наблюдениям, психософия оказывается абсолютно бездейственной в случае, когда сталкивается с «эндокринной любовью», т.е. любовью, живущей только гормонами РЕА, когда взаимное притяжение обуславливается исключительно бурной работой созревшего для страсти эндокринного аппарата и никакие свойства предмета любви на выбор не влияют, кроме того, что он первым попался на глаза в момент бесконтрольного гормонального всплеска. В этом случае психософия, даже для посвященных в нее, напрочь утрачивает свою силу.

Кроме того, по себе могу сказать, что увлечение психософия, захватывающее поначалу, образом жизни не делается. Примерять психическую типологию к себе, родным, сослуживцам, персонажам мультфильмов - интересно, забавно, пользительно, но, как все на этом свете, конечно. Вдоволь наигравшись психософией, человек спокойно отправляет ее в подсознание - туда, где лежат знания, ежедневным спросом не пользующиеся. Он как прежде может зажигаться, возбуждаться, пылать, ревновать и даже заблуждаться относительно своего предмета. Иное дело, что, когда вслед взглядам, жестам, улыбкам, недомолвкам и другим, им подобным приятностям начального этапа амурных отношений обстоятельства начинают требовать дел, поступков, ответственного поведения, из глубин подсознания спасительным кругом всплывает психософия и ставит все по местам: аргументировано одобряя или не одобряя выбор. Очень помогает, знаю по себе. Однажды меня, уже пышущего любовным жаром, психософия буквально за волосы оттащила от края пропасти. И сейчас, спустя несколько лет, наблюдает свою былую любовь и зная о ее последующих приключениях, не могу передать, как рад, что чаша сия меня миновала.

Вообще, замечательное свойство психософии заключается в том, что она, не питаясь и не питая иллюзиями, не обольщается на свой собственный счет - в смысле своей действенности. Будучи обращенной в первую очередь к логической функции человека, она знает о многоликости интеллектуальных реакций и не ждет всенародного признания. Еще одно важное наблюдение, касающееся психософии, заключается в том, что она, выйдя из подсознания и вернувшись в него, все-таки возвращается не на прежнее место, а куда-то на грань между интуицией и знанием. Вывожу это из того, что у всякого, освоившего психософию, душевное зрение становится неизмеримо зорче, он не становится роботом, занятым постоянным наклеиванием психотипических ярлыков, но чутье на определенные функциональные вибрации приобретает и тем обеспечивает себе неведомый прежде при контактах с окружающими психологический комфорт.

Как всякая объективизирующая восприятие система, психософия мир не красит. Наука есть наука, она не мед и не грелка. Но психософия позволяет без разочарования смотреть вокруг, потому что лучший способ не разочаровываться в людях - это не обольщаться на их счет. Одним словом, с «Синтаксисом любви» нерадужная жизнь наша делается легче, проще, честней, бесстрашней.

Думаю, и на этом спасибо.

ПРИЛОЖЕНИЕ

(РОССИЙСКАЯ ВЕРХОВНАЯ ВЛАСТЬ В СВЕТЕ ПСИХОСОФИИ)

О монархическом периоде истории России в контексте психософии трудно говорить сколько-нибудь многословно. «Тартюф в юбке», «властитель слабый и лукавый», «не царь на троне - лицедей» - так характеризовали русские поэты тогдашних самодержцев и тем подтверждали диагноз, который сам напрашивается даже при беглом взгляде на генеалогическое древо русских царей:

3-я Воля среди наших монархов господствовала безраздельно. Причем, судя по тому, что в XVIII веке русская аристократия, неоднократно становясь перед выбором, с редким постоянством выбирала себе в цари именно «мещан», секрет такой устойчивости заключался не только в ущербном генофонде романовской фамилии.

Наоборот, именно наследственность, играя генами, прерывала подчас дурную бесконечность царской генеалогии и подсаживала на русский трон людей с высокостоящей Волей: Павла I и Александра II. Но, обратим внимание: оба они закончили мученически свой жизненный путь и их насильственная смерть достаточно прозрачно намекала на искреннюю приверженность общества к царям с 3-й Волей, цареубийством корректировавшего недочеты наследственной монархии. Недаром, в XIX веке любили говорить, что Россия - это абсолютная монархия, смиряемая цареубийством. Во всяком случае, чисто психологическими мотивами обуславливалось убийство Павла I, и люди с тонкой психической организацией предчувствовали его задолго до того как оно стало свершившимся фактом. Фридрих Великий пророчески писал о Павле: «Он показался гордым, высокомерным и резким, что заставило тех, кто знает Россию, опасаться, чтобы ему не трудно было удержаться на престоле, на котором, будучи призван управлять народом грубым и диким, избалованным к тому же мягким управлением нескольких императриц, он может подвергнуться участи, одинаковой с участью его несчастного отца (Петра III - А.А.)».

В предпочтении, которое отдавало русское общество 3-й Воле был свой резон. Зыбкость ее Воли избавляла общество от резких движений при сохранении надежд на перемены. Устойчивость дома Романовых хорошо объяснил, объясняя устойчивость трона королевы Елизаветы Английской, один ее английский биограф. Он писал: «...не только ум ей оказал неоцененную услугу; помогал и характер. В нем, в этом сочетании мужественности и женственности, мощи и извилистости, настойчивости и непостоянства, было как раз то, чего требовало ее призвание. Какой-то глубочайший инстинкт вечно удерживал ее от твердых решений. Если же вдруг она и делала решительный шаг, тотчас она яростно от него открещивалась, после чего еще более яростно открещивалась от собственного отречения. Уж такова была ее натура - плыть во время безветрия по зыбящимся водам и судорожно сворачивать с галса на галс, когда нагрянет ветер. Будь она другая, обладай она, как положено сильному деятелю, способностью избрать линию поведения и неотступно ее придерживаться - ей бы несдобровать».

Та же картина в истории «мещанской» династии Романовых. Хотя «мещанин» - тиран по определению, он вместе с тем чуток к тем невидимым флюидам, что пронизывают общество, и никогда не идет с ним на открытое противостояние. Главное же, что составляет подлинную «силу» властителя-»мещанина», заключено в его слабости: слабости воли, робости, нерешительности. Поэтому неудивительно, что несмотря на неудачные войны, голод, произвол и казни, «мещанская» по преимуществу династия Романовых просуществовала в России без серьезных встрясок на протяжении трех столетий.

Намного интересней, с точки зрения психософии, сложилась ситуация в стране после октябрьского переворота. Захват коммунистами власти привел к тому, что монархию в России сменила монархия же, но не наследственная, а, коряво говоря, «узковыборная». Такая система была, нельзя сказать, чтобы совсем беспрецедентна, по своим принципам она очень близко стояла к системе папства. Разница, пожалуй, заключалась лишь в том, что политбюро ЦК КПСС, решавшее судьбу верховной власти уже в Советской России, было раз в десять меньше численно, чем ватиканский конклав. А в остальном - все то же.

Дата добавления: 2015-07-02