Создание и разрушение эмоциональных связей 10 страница

В своем тщательно спланированном проекте в Балтиморе Эйнсворт не только смогла исследовать такой тип поведения более подробно, но также описала много индивидуальных вариантов поведения этого вида, представленных в выборке из двадцати трех младенцев* двенадцатимесячного возраста. Были проведены наблюдения исследовательского поведения младенцев и поведения привязанности и баланс между ними как в то время, когда младенцы находятся дома с матерью, так и когда их помещают в слегка незнакомую тестовую ситуацию. Кроме того, получив данные о типе материнского ухода за каждым младенцем на протяжении первого года жизни (посредством длительного наблюдения сессий через трехнедельные интервалы в доме ребенка), Эйнсворт оказалась способна выдвигать гипотезы, связывающие поведенческую организацию в двенадцатимесячном возрасте с определенными типами предшествующего воздействия материнского ухода. Данный проект хорошо описан и полученные данные представлены у Эйнсворт и Белла (1970); индивидуальные отличия и их предпосылки обсуждаются у Эйнсворт, Белла и Стэйтона (1971, 1974).

Данные исследования показывают, что, за немногими исключениями, поведение двенадцатимесячного младенца с матерью и без нее дома и его поведение с ней и без нее в слегка незнакомой тестовой ситуации имеют много общего. Проведя наблюдения поведения в обоих типах ситуации, затем возможно разделить младенцев на пять главных групп

* Хотя полная выборка, изучаемая в незнакомой ситуации, охватывает 56 младенцев, лишь 23 из них наблюдались также с матерью дома.

согласно двум критериям: (а) сколь много или сколь мало они исследуют, когда находятся в различных ситуациях, и (б) как они относятся к матери — когда она присутствует, когда она уходит и когда возвращается*.

Эти пять групп с числом младенцев (N), поддающихся классификации в каждой из групп следующие:

Группа Р: Исследовательское поведение младенца в этой группе изменяется вместе с ситуацией и наиболее явно выражено в присутствии матери. Младенец использует мать в качестве опоры, обращает внимание на ее местонахождение и обменивается с ней взглядац ми. Время от времени он возвращается к ней и наслаждается контактом с ней. Когда она возвращается к нему после короткого отсутствия, он тепло ее приветствует. Не заметно никакой амбивалентности по отношению к ней. N=8.

Группа Q: Поведение этих младенцев во многом напоминает поведение младенцев в группе Р. Оно отличается, во-первых, тем, что младенцы в этой группе склонны исследовать более активно в незнакомой ситуации, и, во-вторых, что они склонны быть несколько амбивалентными по отношению к матери. С одной стороны, если младенец игнорируется матерью, он может становиться крайне требовательным; с другой стороны, он может игнорировать мать или избегать ее в ответ. Однако в другое время данная пара способна на счастливые взаимные обмены чувствами. N=4.

* Представленная здесь классификация, основанная на поведении в обоих типах ситуации, является слегка модифицированной версией одной ситуации, представленной Эйнсворт и др. (1971), в которой поведение ребенка в собственном доме является единственным источником сведений. Младенцы, классифицированные здесь в группы Р, Q и R, идентичны с младенцами, классифицированными Эйнсворт в группы I, II и III. Те младенцы, которые классифицированы здесь в группу Т, являются такими же, которые классифицированы Эйнсворт в группу V, за исключением одного младенца, который, хотя он был пассивным дома, проявил заметно выраженную независимость в незнакомой тестовой ситуации, и поэтому был переведен в группу S. Младенцы в группв S были такие же, что и младенцы из IV группы Эйнсворт плюс один переведенный младенец. Представленная здесь классификация была одобрена профессором Солтер Эйнсворт.

Группа R: Младенец в этой группе исследует очень активно безотносительно к тому, присутствует или отсутствует мать и знакома ли ему ситуация или нет. Кроме того, он склонен иметь мало общего со своей матерью и ему часто не нравится, когда она берет его на руки. В другое время, в особенности после того как мать оставила его одного в незнакомой ситуации, он ведет себя совсем по-другому, попеременно ища близости с ней, а затем избегая ее или ища контакта, а затем выскальзывая из ее объятий. N=3.

Группа S: Поведение младенцев в этой группе изменчиво. Иногда они кажутся очень независимыми, хотя обычно лишь в течение очень коротких промежутков времени; в другое время они выглядят явно встревоженными по поводу местонахождения матери. Они заметно амбивалентны относительно контакта с ней, часто ее ища, однако не испытывают заметной радости или даже сильно сопротивляются взаимодействию с ней. Довольно необычно, но в незнакомой ситуации они склонны игнорировать присутствие матери и избегать как близости, так и контакта с ней. N=5.

Группа Т: Эти младенцы склонны быть пассивными как дома, так и в незнакомой ситуации. Они показывают относительно мало исследовательского поведения, но много аутоэротического поведения. Они явно озабочены по поводу местонахождения матери и много плачут в ее отсутствии; однако они могут быть заметно амбивалентными по отношению к ней, когда она возвращается. N=3.

Когда предпринимается попытка оценить эти различные проявления поведения как предшественники будущего развития личности, восемь детей в группах S и Т представляются наименее способными развить Прочную уверенность в своих силах в сочетании с доверием к другим людям. Некоторые из них пассивны в обоих ситуациях; другие младенцы исследуют, но лишь непродолжительное время. Большинство из них выглядит озабоченными по поводу местонахождения матери и отношения с ней, склонны быть крайне амбивалентными.

Трое детей в группе R наиболее активны в исследовании и представляются сильно независимыми. Однако их отношения с матерью осторожные, иногда чуть отстраненные. На клинициста они производят впечатление своей неспособностью доверять другим людям и развившими преждевременную независимость.

Четырех детей в группе Q оценить труднее. Они, по-видимому, находятся где-то посередине между детьми в группе R и детьми в группе Р.

Если взгляды на будущее развитие этих детей, принятые в этой статье, окажутся справедливыми, то наиболее вероятно, что именно восемь детей в группе Р в должное время разовьют прочную уверенность в своих силах в сочетании с доверием к другим людям; ибо они двигаются свободно и доверчиво между деловым интересом в исследовании окружающей их среды и людьми и вещами в ней и находятся в близком контакте с матерью. Справедливо, что они часто показывают меньшую уверенность в своих силах, чем дети в группах Q и R, и что в незнакомой ситуации кратковременные отсутствия матери оказывают на них большее влияние, чем на детей в группах Q и R. Однако их отношения с матерью всегда выглядят радостными и доверчивыми, выражаются ли они в любящих объятиях или в обмене взглядами и голосовом контакте на расстоянии, и это, по-видимому, дает им хорошие надежды на будущее.

Когда исследуется тип материнской заботы, получаемой каждым из этих младенцев, используя данные, полученные во время длительных визитов наблюдателей в дом через каждые три недели во время первого года жизни младенца, проявляются интересные различия между младенцами в каждой из пяти групп.

При оценке поведения матери по отношению к своему ребенку Эйнсворт использует четыре различные шкалы с девятью градациями. Однако цифровые данные на этих шкалах в столь высокой степени взаимокоррелируют, что в данной статье приведены результаты лишь одной шкалы. Это шкала, которая измеряет степень чувствительности или нечувствительности, которую показывает мать к сигналам и коммуникациям своего ребенка. В то время как чувствительная мать постоянно выглядит «настроенной» на получение сигналов от своего ребенка, склонна интерпретировать их правильным образом и реагировать на них быстро и соответствующим образом, нечувствительная мать часто не замечает сигналов своего ребенка, а когда она их все же замечает, часто неправильно их интерпретирует, а затем склонна реагировать с опозданием, неподходящим образом или вообще никак не реагировать.

Когда исследуются оценки на этой шкале для матерей, младенцев в каждой из пяти групп, то обнаруживается, что уровень оценки матерей восьми младенцев в группе Р единообразно высокий (в диапазоне от 5,5 до 9,0), уровень оценки матерей одиннадцати младенцев в группах R, S и Т единообразно низок (в диапазоне от 1,0 до 3,5), а уровень оценки четырех матерей в группе Q находится посередине (в диапазоне от 4,5 до 5,5). Эти различия статистически значимы (используя U-тест Манна-Уитни).

Различия между группами в том же самом направлении и приблизительно в том же самом порядке величин обнаруживаются, когда матери замеряются по трем другим шкалам. Так, матери младенцев в группе Р оцениваются высоко по шкале принятия-отаержения, по шкале сотрудничества-вмешательства и по шкале Доступности-игнорирования. И наоборот, уровень оценки матерей младенцев в группах R, S и Т колеблется в диапазоне от среднего к низкому по каждой из этих трех шкал. Матери младенцев в группе Q получают оценки, которые примерно расположены посередине между уровнями оценок матерей младенцев в группе Р и соответствующими уровнями оценок матерей младенцев в группах R, S и Т.

Очевидно, потребуется очень много дополнительной работы, прежде чем станет возможно выводить какие-либо заключения с какой-либо высокой степенью уверенности. Тем не менее общие паттерны развития личности и взаимодействия в системе мать-ребенок, наблюдаемые в двенадцатимесячном возрасте, достаточно схожи с тем, что наблюдается относительно развития личности и взаимодействия родитель-ребенок в последующие годы, так что вполне можно считать, что первое является предшественником второго. Самое малое, данные Эйнсворт показывают, что младенец, мать которого восприимчива, доступна и реагирует на него, принимает его поведение и сотрудничает с ним в совместной деятельности, далеко не является требовательным и несчастливым ребенком, как это могут предполагать некоторые теории. Вместо этого материнский уход такого типа очевидно совместим с ребенком, который развивает определенную степень уверенности в собственных силах к концу первого года жизни совместно с высокой степенью доверия к своей матери и наслаждения от ее присутствия1.

Другие серьезные данные, указывающие в этом направлении, представлены Баумриндом (1967), который провел очень подробное исследование 32-х детей, посещающих ясли, в возрасте трех-четырех лет и их матерей.

Таким образом, в той мере, в какой представлены все еще слишком скудные данные, они говорят в пользу гипотезы о том, что прочная уверенность в собственных силах развивается параллельно с доверием к родителю, который обеспечивает ребенка безопасной опорой, отталкиваясь от которой дети могут исследовать.

Пункты различия с текущими теоретическими формулировками

Хотя представленная здесь теоретическая схема не очень отличается от той, которая безусловно принимается многими практикующими клиницистами, она по многим пунктам отличается от преподаваемой текущей теории. Среди этих отличий можно указать следующие:

(а) акцент в представленной схеме на параметр «знакомый-незнакомый» в окружающей среде, которому не уделяется никакого места в традиционной теории;

(б) акцент в представленной схеме на многих компонентах взаимодействия в системе мать-ребенок, иных, чем кормление, чрезмерное акцентирование на котором, как утверждается, сильно мешало нашему пониманию развития личности и тех условий, которые на это влияют;

(в) замена понятий «зависимости» и «независимости» понятиями привязанности, доверия, опоры и уверенности в своих силах;

(г) замена орально выводимой теории внутренних объектов теорией рабочих моделей мира и собственного Я, которые понимаются как конструируемые каждым индивидом в результате его опыта, которые определяют его ожидания и на основе которых он планирует свои действия.

Давайте поочередно рассмотрим каждое из этих отличий, которые тесно взаимосвязаны.

Громадная значимость в жизни животных и людей параметра знакомый-незнакомый была в полной мере осознана лишь во время прошедших двух десятилетий, долгое время спустя после того, как были сформулированы различные версии клинической теории, которым все еще обучают. Теперь известно, что для многих видов любая ситуация, которая стала знакомой для отдельной особи, воспринимается как связанная с безопасностью, в то время как другая ситуация воспринимается настороженно. Неизвестность порождает амбивалентный отклик; с одной стороны, она пробуждает страх и желание уйти из опасного места, с другой стороны, она пробуждает любопытство и исследование. Какой из этих противоречивых откликов становится доминантным, зависит от многих переменных: степени незнакомости ситуации, присутствия или отсутствия спутника, а также в зависимости от того, является ли особь, реагирующая на ситуацию, зрелой или незрелой, в хорошей форме или истощенной, в добром здоровье или больной.

Вопрос о том, почему свойства знакомости и незнакомости должны были оказывать столь могущественное влияние на поведение, обсуждается в заключительной части этой статьи с особым упоминанием их роли в защите от опасности.

До тех пор пока влияние на поведение человека знакомости и незнакомости не понималось, плохо осознавались условия, приводящие ребенка к привязанности к собственной матери. Внушающая наибольшее доверие точка зрения, с которой соглашались Фрейд и большинство других аналитиков, а также теоретиков обучения, заключалась в том, что кормление младенца, осуществляемое матерью, являлось главной переменной в этом. Эта теория, теория вторичного влечения, хотя она никогда не подтверждалась систематическими данными или аргументами, вскоре стала широко принятой и естественно привела к двум другим точкам зрения, которые обе привлекли многочисленных приверженцев. Первая точка зрения состоит в том, что то, что происходит в первые месяцы жизни, должно иметь чрезвычайную значимость для последующего развития. Вторая точка зрения состоит в том, что когда ребенок научается кормиться сам, у него больше нет никакой причины требовать присутствия матери: он должен поэтому вырастать из такой «зависимости», которая с этих пор клеймится как инфантильная или детская.

Принимаемая здесь точка зрения, в пользу которой говорят многочисленные данные (Bowlby, 1969), состоит в том, что еда играет лишь незначительную роль в привязанности ребенка к своей матери, что поведение привязанности наиболее сильно проявляется2 во время второго и третьего годов жизни и продолжается с меньшей интенсивностью неопределенно долгое время и что функция поведения привязанности заключается в обеспечении защиты со стороны ухаживающего лица. Результаты этой точки зрения состоят в том, что вынужденные разлучения и утрата являются потенциально травматическими в течение многих лет младенчества, детства и юности и что при соответствующих степенях интенсивности склонность проявлять поведение привязанности является здоровой характерной чертой развития ребенка, ни в коем случае не инфантильной.

Из того же традиционного предположения, что ребенок становится привязан к матери из-за своей зависимости от нее как от источника его физиологических удовлетворений, проистекают концепции и терминология «зависимости» и «независимости». Когда ребенок может заботиться о себе, говорят защитники теории вторичного влечения, он должен становиться независимым. Поэтому, начиная с этих пор, признаки зависимости должны считаться регрессивными. Таким образом, еще раз, любое сильное желание присутствия фигуры привязанности начинает рассматриваться как выражение «инфантильной потребности», как часть «детского» собственного Я, которая должна быть преодолена.

Так как имелось много веских возражений против терминов «зависимости» и «независимости», в которых выражалась выдвигаемая здесь теория, их заменили такими терминами и понятиями, как «доверие к кому-либо», «привязанность к кому-либо», «опора на кого-либо» и «уверенность в своих силах». Во-первых, зависимость и независимость неизбежно воспринимаются как взаимоисключающие друг друга; тогда как, как уже подчеркивалось, опора на других людей и уверенность в своих силах не только совместимы, но дополнительны друг к другу. Во-вторых, описание кого-либо как «зависимого» неизбежно несет с собой уничижительный смысловой оттенок, в то время как описание кого-либо как «опирающегося на другого» не несет такого смыслового оттенка. В-третьих, в то время как понятие привязанности всегда подразумевает привязанность к одному (или более) особо любимому лицу (лицам), понятие зависимости не влечет за собой какого-либо подобного взаимоотношения, но вместо этого склонно быть безымянным.

На концепцию «внутреннего объекта», которая во многих отношениях двусмысленна (Strachey, 1941), оказала большое влияние особая роль, приписываемая кормлению и оральности в психоаналитическом теоретизировании. На ее месте может быть помещена концепция, проистекающая из когнитивной психологии и теории контроля, об индивиде, развивающем внутри себя одну или более рабочих моделей, представляющих главные черты мира вокруг него и его самого как фактора в этом мире. Такие рабочие модели определяют его ожидания и прогнозы во взаимодействии и обеспечивают его средствами для конструирования планов действия.

То, что в традиционной теории обозначается термином «хороший объект», может быть переформулировано в границах этих рамок как рабочая модель фигуры привязанности, которая воспринимается как доступная, заслуживающая доверия и готовая оказать помощь, когда к ней обращаются. Сходным образом то, что в традиционной теории обозначается термином «плохой объект», может быть переформулировано как рабочая модель фигуры привязанности, которой приписываются такие характерные черты, как изменчивая доступность, нежелание реагировать полезным образом или возможная вероятность реагировать враждебным образом. Аналогичным образом считается, что индивид конструирует рабочую модель себя, по отношению к которому другие будут реагировать определенным предсказуемым образом. Концепция рабочей модели собственного Я включает в себя данные, понимаемые в настоящее время в терминах образа собственного Я, чувства собственного достоинства и т. д.

Та степень, в которой такие рабочие модели являются действительными продуктами текущего опыта ребенка в течение ряда лет или же искаженными версиями такого опыта является вопросом громадной значимости. Работа в семейной психиатрии за последние 25 лет представила много данных, говорящих в пользу того, что та форма, которую принимают эти рабочие модели, в действительности намного сильнее определяется текущими переживаниями ребенка в период детства, чем это предполагалось ранее. Это область жизненно важного интереса, и она настоятельно требует квалифицированного исследования. Особая клиническая и исследовательская проблема состоит в том, что нарушенные индивиды, по-видимому, часто сохраняют внутри себя более чем одну рабочую модель как мира, так и собственного Я в нем. Кроме того, такие множественные модели часто несовместимы друг с другом и могут быть более или менее бессознательными.

Вероятно, было сказано достаточно для показа того, что концепция внутренних рабочих моделей является Центральной для предлагаемой схемы. Такая концепция может быть так разработана, чтобы дать возможность описания многих аспектов структуры личности и ее внутреннего мира таким образом, который позволяет проведение точного и строгого исследования.

Таким образом, выдвигаемая здесь теория не только излагается иным языком, но содержит много понятий, отличных от понятий традиционной теории. Среди многих других вещей эти понятия дают возможность нового подхода к вековой проблеме сепарационной тревоги (или тревоги разлуки), которая, когда она чрезмерна, неблагоприятна для развития уверенности в своих силах.

Проблема сепарационной тревоги

Многие наблюдения поведения маленьких детей, когда они были разлучены со своими родителями и помещены в незнакомую обстановку с незнакомыми людьми, описанные Джеймсом Робертсоном и другими исследователями в течение последних двадцати лет, еще не в полной мере выражены в виде клинической теории. Все еще нет согласия по поводу того, почему такое переживание должно быть столь расстраивающим для ребенка такого возраста, а также относительно того, почему впоследствии ему приходится столь интенсивно опасаться, как бы это не произошло вновь.

За последние годы было проведено много экспериментов на молодых обезьянах, в которых они разлучались с матерью, обычно на время около недели. Каковы бы ни могли быть различия между реакцией обезьян и людей в такой ситуации, что непосредственно поражает, так это сходство реакции. У большинства видов исследованных обезьян очень заметно выражен протест при разлучении и депрессия в период разлуки, а после воссоединения прилипчивость к матери намного увеличивается. В течение последующих месяцев, хотя особи различны, разделенные детеныши обезьян склонны в среднем исследовать окружающую среду меньше и льнуть больше; и они остаются значительно более робкими, чем те маленькие обезьяны, которые не испытали разлуки. (Относительно обзора этих данных смотрите Хинде и Спенсер-Бус, 1971.)

Эти исследования обезьян представляют большую ценность в том, что:

(а) на основании спланированных экспериментов они обеспечивают нас ясными данными, которые остаются стабильными по многим переменным, в то время как из наблюдений в реальной жизни за людьми трудно вывести прочные заключения;

(б) они показывают, что даже когда все другие переменные остаются неизменными, период разлуки с матерью порождает протест и депрессию во время разлуки и намного возросшую сепарационную тревогу после окончания разлуки;

(в) они проясняют, что типы реакции на разлуку, которые встречаются у людей, могут у других видов быть опосредованы на примитивном и преимущественно пресимволическом уровне.

Это последнее открытие ставит под сомнение различные клинически выведенные теории, которые пытаются объяснить сепарационную тревогу, так как большинство из них принимает как само собой разумеющееся, что непреднамеренная разлука с фигурой матери сама по себе не может порождать тревогу или страх и что поэтому должна иметь место некоторая другая опасность, которую младенцы предвидят и которой страшатся. Выдвигались многочисленные и самые разные предположения, какой может быть эта иная опасность. Например, Фрейд (1926), который с самого начала считал сепарационную тревогу ключевой проблемой, высказал предположение, что для людей максимальная «опасная ситуация является осознаваемой, вспоминаемой, Ожидаемой ситуацией беспомощности». Мелани Кляйн выдвинула теории пробуждения инстинкта смерти и страха аннигиляции, а также теории, проистекающие от ее взглядов относительно депрессивной и персекуторной тревоги. Травма рождения является еще одним предположением. При чтении литературы становится совершенно ясно, что многие из наиболее усердно обсуждающихся проблем в психопатологии и психотерапии вращались и все еще вращаются вокруг того, как мы концептуализируем происхождение и природу сепарационной тревоги (Bowlby, 1960, 1961, 1973). Так как эти дискуссии продолжались столь длительное время и со столь малым прогрессом, возникает вопрос, не задавались ли неверные вопросы и/или же делались неверные первоначальные предположения. Поэтому давайте исследуем, какими были первоначальные предположения.

Почти любая теория по поводу того, что порождает страх и тревогу у людей, начинала с предположения, что страх возбуждается соответствующим образом лишь в ситуациях, которые воспринимаются как действительно болезненные или опасные. Считается, что такое восприятие проистекает либо от предшествующего переживания боли, либо от некоторого врожденного осознания действующих внутри опасных сил. То или другое из этих предположений можно найти в теории обучения, в традиционной психиатрии, как это иллюстрируется, например, в статье Льюиса (1967) и различных текстах психоанализа и его ответвлений.

Конечно, всякий, кто принимает предположение такого рода, очень быстро столкнется лицом к лицу с тем фактом, что люди часто проявляют страх во многих обычных ситуациях, которые не кажутся по своему существу болезненными или опасными. Сколь многие из нас, можно задать вопрос, получат удовольствие от вхождения по собственному желанию в абсолютно незнакомый дом ночью? Какое облегчение мы испытали бы, если бы рядом с нами был спутник, или хороший фонарь, или, предпочтительнее, и спутник и фонарь. Хотя именно в детстве ситуации такого рода наиболее легко и интенсивно пробуждают страх, глупо делать вид, что взрослые стоят выше таких вещей. Отношение к страхам такого рода как к «инфантильным», как это часто делалось, порождает много вопросов.

Поразительно, сколь мало эмпирических исследований было проведено относительно ситуаций, которые обычно возбуждают страх у людей, со времени систематической работы Джерсилда в начале тридцатых годов. Публикации, в которых об этом сообщается (например, Jersild, Holmes, 1935; Jersild, 1943) являются залежами полезной информации.

Джерсилд сообщает, что у детей между вторым и пятым годами жизни есть много вполне определенных ситуаций, которые обычно возбуждают страх. Например, записи 136 детей в течение трехнедельного периода показывают, что не менее 40% из них испытали страх, по крайней мере в одном случае, когда сталкивались с любой ситуацией из следующего: (а) шум и события, связанные с шумом, (б) высота, (в) незнакомые люди или знакомые люди в странном обличий, (г) незнакомые объекты и ситуации, (д) животные, (е) боль или лица, связанные с болью.

Также было множество свидетельств того, что дети проявляли меньший страх, когда они находились в сопровождении взрослого, чем когда они были одни. Для любого человека, знакомого с детьми, эти данные вряд ли являются революционными.

Однако нелегко согласовать их с предположениями, от которых начинается большая часть теоретизирования. Фрейд остро сознавал эту проблему и признавался в собственном замешательстве. Среди решений, которые он пытался найти, имела место известная попытка провести различие между реальной опасностью и неизвестной опасностью. Аргументация, выдвинутая им в работе «Торможения, симптомы, и тревога» (1926), может быть кратко выражена, используя его собственные слова: «Реальная опасность — это опасность, которая угрожает человеку от внешнего объекта». Поэтому всегда, когда тревога возникает «по поводу известной опасности», она может считаться «реальной тревогой»; в то.же время всегда, когда «тревога связана с неизвестной опасностью», ее следует считать «невротической тревогой». Так как, согласно точке зрения Фрейда, страхи одиночества, темноты или нахождения с незнакомыми людьми являются страхами по поводу неизвестных опасностей, их следует рассматривать как невротические {Freud. Standard Edition. Vol.20, pp.165-167). Кроме того, так как все дети испытывают подобные страхи, следует утверждать, что все дети страдают от невроза (pp. 147-148). Должно быть много людей, недовольных таким решением.

Те трудности, с которыми борется Фрейд, исчезают, когда применяется сравнительный подход к человеческому страху. Ибо становится очевидно, что человек никоим образом не является единственным видом, проявляющим страх в ситуациях, которые по своей сути болезненные или опасные (Hinde, 1970). В поведении животных очень многих видов проявляется страх в ответ на шум и другие внезапные изменения стимуляции, на темноту, а также на незнакомцев и незнакомые события. Воспринимаемая зрением отвесная скала и стимул, который быстро распространяется, пробуждают страх у животных многих видов.

Когда мы задаемся вопросом о том, как так получается, что ситуации такого рода столь легко возбуждают страх у животных многих видов, нетрудно заметить, что, хотя ни одна из них не является по своей сути опасной, каждая из них является в некоторой степени потенциально опасной. Иначе говоря, хотя ни одна из них не несет в себе высокий риск опасности, каждая из них несет в себе слегка возросший риск опасности, даже если такой риск возрастает, скажем, лишь с 1% до 5%.

Глядя в таком свете на каждую из этих возбуждающих страх ситуаций, видно, что естественным ключом к такому страху является возросший риск опасности. Поэтому реагирование со страхом на все такие ситуации ведет к уменьшению опасности. Высказывается положение, что так как такое поведение имеет ценность выживания, генетическая организация видов становится таковой, что каждая особь вида при рождении склонна развиваться таким образом, что она обычно начинает вести себя подобным типичным образом. Человек не является исключением.

Приведенное здесь различие, банальное для этологов, но представляющее собой источник большого смущения и растерянности среди психологов как экспериментальных, так и клинических,— это различие между причинной обусловленностью и биологической функцией — с одной стороны, это различие между тем, какие условия вызывают такое поведение, с другой стороны, какой вклад в выживание видов может вносить такое поведение. В этой теории незнакомость и все другие естественные ключи рассматриваются как играющие причинную роль в порождении поведения, в котором присутствует страх; в то время как функцией такого поведения является обеспечение защиты от опасности.

Возможно, различие между причиной и функцией поведения в некоторый период времени может быть прояснено ссылкой на сексуальное поведение, в котором такое различие столь явно очевидно, что обычно оно принимается за должное и по существу забывается. Будучи объяснено, данное различие звучит следующим образом: гормональное состояние организма и определенные характерные черты партнера совместно приводят к сексуальному интересу и играют причинную роль в вызывании сексуального поведения. Однако биологическая функция такого поведения — размножение — это другой вопрос. Так как причинная обусловленность и функция отличны друг от друга, возможно, посредством контрацепции, ставить преграду между поведением и той функцией, которой оно служит.

Дата добавления: 2015-07-02