Самая большая утрата 1 страница

Верую

В предыдущих главах я рассказывал о своей встрече с матерью Терезой по случаю крещения Кристель. Необыкновенная, как я уже говорил, встреча, которая еще больше привязала меня к этой женщине, ставшей святой при жизни.

Теперь мне бы хотелось остановиться на вопросах религии и поведать читателям о своих религиозных убеждениях.

Это самая важная часть меня самого и моей жизни. Это ценнейший дар, полученный мною от моих родителей. Это светлое и конкретное чувство.

Я верую в Бога, глубоко и искренне, и этого никогда не скрывал. Более того, при любой возможности я всегда с гордостью свидетельствовал о своей вере.

К счастью, в моей жизни есть вещи, в подлинности которых я никогда не сомневался. Конечно, как и у всех, бывали и сомнения, но не они составляли основу моего существования. Я предпочитаю иметь четко очерченные ориентиры и сегодня, после шестидесяти трех лет путешествия по этой планете, мне приятно осознавать, что мои принципы не опровергают себя.

Сомнения в религиозных вопросах возникали у меня крайне редко, ведь только здесь я всегда мог найти объяснение любой проблеме, особенно в самые тяжелые моменты.

Мое детство в Челлино протекало в трех измерениях: дом, церковь, работа. Это были определяющие моменты взросления человека. Поэтому религия составляла часть повседневной жизни. Мои родители также были верующими людьми. Вообще, за исключением очень немногих «безбожников» и коммунистов, в Челлино верующими были все. Ругались – да, не без этого. Но оправдывались ругательства тем, что это было еще одно подтверждение веры: что-то наподобие жалобы на тяжелую жизнь и просьбы о помощи.

Вспоминаю одну забавную историю. Жила у нас в Челлино семья Сарачино – муж, жена и восемь детей. Она – глубоко верующая, он – махровый коммунист. Ругался он всегда, и в один прекрасный день его супруга не выдержала и сказала: «Еще раз услышу, что ты ругаешься, - я от тебя уйду из этого дома».

Сейчас такой угрозой никого не удивишь, и никто ее всерьез не воспринимает, а в те времена это было последнее китайское предупреждение. Муж, однако, решил над этим подшутить и как-то раз, когда жены не было дома, он собрал все статуэтки святых, которые только нашел, положил их в большую коробку и спрятал под кровать. После чего начал изводить супругу новым ругательством, поминая «всех святых в коробке». Жена не понимала, о чем это он, пока однажды, проводя уборку, не обнаружила под кроватью… ну не всех, конечно, но в коробке.

Над этой историей смеялся весь Челлино, да и сегодня ее передают как анекдот старины из уст в уста.

Конечно же, религия – это очень серьезно, но как часть повседневной жизни и она может вызывать улыбки.

С малых лет каждый житель Челлино находился в тесном контакте с вещами необъяснимыми и таинственными. Я имею в виду, что с детства мы слышали истории о призраках, о мертвецах, восставших из могил, о проделках лукавого… Это же все-таки крестьянский мир, где объяснимые природные явления было легко смешать с необъяснимыми, а неизвестность легко могла вызвать чувство страха.

На Юге в те времена боязнь чего-то сверхъестественного и неизвестного была тем чувством, с которым рождались. Этакий «фирменный знак», шрам, который некоторые несли на себе всю свою жизнь.

Особенно всегда боялись усопших. Проходя мимо кладбища, становилось как-то не по себе, в этом месте старались ускорять шаг, и, разумеется, никто не отваживался делать это ночью.

В зимний период собирались вместе у зажженного огня камина – единственного источника отопления в доме – и ели чечевицу, каштаны, жареный хлеб с оливковым маслом и желтыми помидорами. На такие посиделки собирались всей семьей, и тон здесь задавали старые тетушки, которые рассказывали сказки и разные истории: своеобразная нить Ариадны, которая соединяла реалии сегодняшней жизни с преданиями глубокой старины.

Тетушки рассказывали, что после полуночи с кладбища выходили процессии мятущихся душ, которые поднимаются из могил. Кортеж призраков проходил по улицам селения, жалуясь на свою горькую судьбу и распевая молитвы. В местах, где проходили процессии, внезапно загорались огни и сразу же гасли. Белые собаки с колокольчиками на шее сопровождали призраков и подвывали им. Было тут от чего испугаться! Лишь один день, 2 ноября (День всеобщего поминовения в католической церкви – П.П.), люди находились в мире и согласии со своими усопшими родственниками и знакомыми. Все остальное время – благоговейная робость.

Как и все дети, я боялся проходить мимо кладбища. Когда вечером, после работы на полях, мы с родителями возвращались по этой дороге на телеге домой, я прятался под покрывалом, чтобы даже не видеть этого страшного места.

Однажды мы работали на отдаленном участке, в нескольких километрах от нашего поселка. Отец решил, что он отправится туда на телеге пораньше, а я потом догоню его на велосипеде. Все бы ничего, но это означало, что и возвращаться я буду на велосипеде один. Вечером. Мимо кладбища.

В тот день мы закончили поздно. Уже стемнело, когда я отправился на велосипеде домой. К стрекотанию сверчков присоединялось уханье сов, что отнюдь не добавляло мне спокойствия – наоборот, особенно если вспомнить нашу местную поговорку «ухает сова – значит, скоро кто-то умрет».

Ко входу на кладбище вела небольшая кипарисовая аллея, и когда я ее увидел, то сразу же представил себе, как за мной гонятся мертвецы. Казалось, что огоньки лампадок на могилах поднимаются до середины неба! Я начал бешено вращать педали, и… велосипедная цепь слетела на полном ходу именно в тот момент, когда я поравнялся с мертвецкой, в которой очень отчетливо был виден гроб. Тогда я положил велосипед себе на плечи и бежал с ним до тех пор, пока не появились первые дома нашего поселка. Бежал я во весь дух, как если бы меня действительно преследовала огромная толпа покойников.

В другой раз родители послали меня в пекарню взять доску для хлеба. Дело было вечером. Вернувшись домой, я обнаружил, что там никого нет, - мои родители были у бабушки с дедушкой. Я открыл дверь и уже собирался зажечь свет, как вдруг яркая молния прорезала темноту: это был какой-то новый тип призрака, светящийся! Я в ужасе бросил доску на пол и бросился на улицу, крича во все горло: «Дьявол, там дьявол!». Крики услышали соседи, потом пришли родители, обследовали весь дом, но не нашли там ничего странного. Кто знает – может, это было короткое замыкание? Но эта яркая вспышка в темноте еще очень долго стояла у меня перед глазами.

Впоследствии, когда я подрос, я победил в себе эти страхи. Я старался понять их, объяснить их, управлять ими.

Что-то внутри меня начало говорить мне, что от кладбища, этого места вечного покоя, не может исходить зло. Что-то наподобие инстинкта мне объясняло, что я должен успокоиться.

И однажды вечером, когда уже стемнело, я решил пойти на кладбище. Пошли мы туда вместе с моим другом Нандино и, не скрою, было очень страшно. Приближаясь к кладбищу, мы услышали в темноте чей-то жалобный плач. Мы оба почувствовали, как на наших головах шевелятся волосы! Мой друг остановился и сказал, что он дальше не пойдет, а я стиснул зубы и продолжил движение. Под виноградным деревом жалобно мяукал котенок – это он плакал, а не призраки! С тех пор мой страх по отношению к усопшим полностью прошел, но остались – память, уважение, поклонение их праху.

С Церковью был связан каждый наш шаг, каждое наше решение. Ей был посвящен не только воскресный день, но и другие, когда проводились службы, или занятия по катехизису, когда говели.

Занятия по катехизису мне не нравились. Нас учили, как попугаев, повторять его основные положения, вместо того, чтобы шаг за шагом объяснять их. Символ веры нужно было знать наизусть, и если ты его знал – хорошо, даже если ты в нем не понял ни слова. Нас учили поверхностно, а хотелось – глубины.

Где-то в пятидесятые годы в Челлино появились два монаха-подвижника. Вот они-то и произвели в моей душе настоящую революцию Веры. Они помогли мне понять то, что выходило за рамки церковной службы – почему существует Бог, почему он должен быть частью нашей жизни, почему существует не только Добро, но и Зло.

Эти два миссионера проповедовали у нас в церкви, и когда это происходило, она наполнялась народом. Приходили все, даже матерые коммунисты и молодые люди, прежде ни разу здесь не бывавшие, но, как и я, искавшие ответы на многие вопросы.

Они объясняли Евангелие с необычайной пылкостью: это было свидетельство со стороны тех, кто наделен Знанием. Это был настоящий глоток кислорода!

В Челлино подвижники находились около двух месяцев, и я запомнил их на всю свою жизнь. Зимой они ходили в сандалиях на босу ногу, и я удивлялся, как это им не холодно. Они были настоящими воинами Истинной Веры, которая согревала их. Их оружием выступали Стрелы Знания, которые направлялись в сердца тех, кто желал это Знание принять.

В Челлино был священник, дон Джованни Кавалло, которого все называли «папа Джованни». Он проходил по улицам поселка всегда в одно и то же время, останавливался перед часовней, творил молитву и возвращался назад. И мы, дети, бежали ему навстречу, чтобы поцеловать руку. Я хорошо помню эту руку – она была совершенно гладкой, мягкой, ни одной жилы. Руки жителей Челлино, напротив, были жилистыми, это были руки земледельца, кузнеца, плотника, тележника, каменщика. Это были жесткие шершавые руки, которые пахли землей, древесиной. А рука дона Джованни была мягкой, гладкой и душистой.

А потом появился дон Франческо. Уникальный человек! Никогда нельзя было понять, когда у него хорошее настроение или плохое, когда он церковник, а когда крестьянин. У него был брат, а у брата проблемы с законом, и он прятал своего брата в церкви. Были ли проблемы у него самого – неизвестно, но факт тот, что люди к нему тянулись: он был деятельным человеком, и народ к нему в церковь ходил хорошо.

Когда моя песня Nel Sole уже стала известной, дон Франческо попросил меня приехать и спеть на празднике Святого Марка у нас в поселке.

«Сколько ты хочешь?» - спросил он меня.

«Нисколько, - ответил я. – Только оплатите мне дорожные расходы». Песня уже возглавляла хит-парады, но мои финансовые дела еще были плохи, поскольку я только начинал, а гонорары по авторским правам и за исполнение платились шесть месяцев спустя, и поэтому стоимость билета на самолет была для меня весьма значительной.

Дон Франческо организовал праздник на стадионе, чем вызвал негодование всех жителей Челлино, поскольку исторически такие праздники всегда проводились на центральной площади города. Как бы то ни было, на мое выступление в Челлино стекались толпы народа со всей Апулии. Я выступил и после попросил возместить мне дорожные расходы.

«Дон Франче, вы оплатите мне билет?»

«Мне жаль, - ответил он, - но я на этом не заработал ни лиры».

Такую откровенную ложь мне было трудно переварить. Разочарованный, я уехал.

Какая связь между этим эпизодом и религией? Пожалуй, связь есть с еще одним эпизодом в моей жизни, о котором я уже рассказывал: когда я приехал в Милан, попросил приюта в монастыре и мне отказали. Я всегда старался совмещать положения веры с делами, однако от людей, которые, казалось бы, должны быть этому примером, я часто получал разочарования.

Но если человек тебя разочаровывает, это не значит, что ни во что нельзя верить. Это помогает понять разницу между настоящими христианами и людьми менее достойными. А я в свой жизни узнал много настоящих христиан.

Я хорошо помню Папу Иоанна XXIII, хотя никогда не встречался с ним лично.

Когда, выступая по телевидению, он сказал, что его родители были крестьяне и обрабатывали землю, я просто обомлел. Это говорит Папа! В Апулии, когда тебя спрашивали о твоем происхождении или о том, чем ты занимаешься, ты чуть ли не извиняешься, говоря, что ты крестьянин. Это значило, что ты стоишь на самой нижней ступеньке лестницы. Но вот Папа, который говорит, что он тоже обрабатывал землю, и говорит это с радостью. Его слова наполнили меня гордостью за свою семью, за свою работу. Они заставили меня уважать свои корни. Для меня эти слова стали откровением и помогли внушить мне уверенность в себе и укрепить основу моих убеждений.

Помню, как я растрогался, когда подошло время моего первого Причастия, и я надел белый костюмчик моего двоюродного брата. Тогда было непозволительной роскошью – иметь собственную одежду, которая надевается один раз в жизни. Поэтому такая одежда шилась один раз, а затем подгонялась по размеру.

По случаю моего первого Причастия меня сфотографировали. Я стою в этом белом костюмчике, руки сложены в молитве. Фотограф использовал при проявке монтаж и добавил на фотографию образ Иисуса с Причастием в руке.

Когда я увидел фотографию, у меня перехватило дыхание. На ней, кроме меня, был Иисус! Здесь, рядом со мной! Я хорошо запомнил это смятение чувств, произошедшее в моей душе.

И фотомонтаж был совершенно ни при чем.

В нашей семье я часто слышал, как говорили об отце Пии. Мои тетушки рассказывали много хорошего о нем, но тогда я еще слабо представлял, о чем речь. До тех пор, пока однажды тетушки не заявили: «Надо ехать к отцу Пию!»

(Отец Пий, в миру Франческо Форджионе, 1887-1968, знаменитый монах-капуцин, подвижник, известный во всем мире благодаря своим стигматам – кровоточащим ранам, удивительным образом открывающимся на теле и соответствующим ранам распятого Христа. Его считали святым уже при жизни и ездили к нему как к великому старцу. Канонизирован Католической Церковью в 1999 году – П.П.).

Я хорошо помню день этой поездки. Автобус, лица земляков ранним утром, запах пшеничных лепешек, которые люди взяли с собой перекусить. Стоял ноябрь, и было холодно. Выехали в пять часов утра. Всю дорогу шел дождь. Впервые в жизни я увидел холмы. После равнин земли Саленто холмистая местность Гаргано была для меня волшебной картиной.

Помню большое дерево, стоявшее перед входом в обитель. Внутри меня поразило почти полное отсутствие света, и ноябрьский туман лишь подчеркивал мрачную обстановку.

Было много монахов. Мы молились за Литургией, и отец Пий исповедовал и причастил меня. Но я был еще мал и не осознавал, что предстою перед святым: внешне он ничем не отличался от других монахов и был прост в общении. Однако уже тогда я почувствовал сильный запах фиалок, чему очень удивился. Только потом, став взрослым, я прочитал об отце Пии и о том, что от него исходил этот особенный запах.

Впоследствии я раз тридцать был в Сантьяго-де-Компостела (знаменитая обитель в Испании, где находится могила Святого Апостола Иакова, одного из двенадцати – П.П.). И несколько лет назад я посетил Святилище Фатима (основанное в Португалии на месте, где Богородица в 1917 году явилась трем маленьким пастухам; одно из знаковых мест поклонения католиков – П.П.). Помню людские реки, стекавшиеся к святилищу со всех сторон: нескончаемые потоки паломников, и многие ползли на коленях, стерев их в кровь. Такая сильная вера тронула меня. Я увидел людей, у которых следует учиться твердости веры, побеждающей все.

Благодаря моему хорошему другу дону Чарльзу Велла, епископу Мальтийскому, в 1995 году я получил аудиенцию Папы Иоанна Павла II.

Со мной были младшие дочери, мой брат со своей семьей, моя мать, Ромина и еще люди – всего двадцать четыре человека.

В какой-то момент я должен был прочитать вслух страницу из Евангелия. За годы своей карьеры я выступал перед миллионами человек, и тем не менее здесь у меня задрожал голос, а вместе с ним – колени, сердце и даже мозг. И Папа смотрел на меня. Он мог смотреть на человека одним из двух способов: или взглядом, охватывающим все 360º, или же сконцентрированным проникающим, как эндоскоп. Я пытался заставить себя быть спокойным и контролировать себя, но ничего не мог с собой поделать – слишком много волнения. Было ощущение, что из глаз этого человека исходит мощная струя ветра, которая колышет твое бренное тело; необыкновенная сила, лишающая тебя возможности самоконтроля. Эту встречу я не забуду никогда.

После я еще несколько раз встречался с Папой Войтылой и всегда волновался, но такого смятения, как в первый раз, уже не наблюдалось.

Я знал о своей популярности в Польше, о том, что и Папа был артистом, и поэтому я вбил себе в голову, что могу в какой-то степени чувствовать себя его любимчиком. Понятно, что у Папы не может быть любимчиков – он любит всех, но сама идея, которая овладела моими мыслями, неотвязно следовала за мной и укрепляла меня.

Однажды, в Бразилии, в 1997 году, я в песне назвал его на ты. На стадионе «Маракана» собрались сто пятьдесят тысяч человек, и концерт проходил в присутствии видных политических и религиозных деятелей, среди которых был сам Папа. У меня не было времени репетировать, и я пел «с листа». Из-за этого я слегка волновался.

«Не бойся, - говорили мне. – Все по Промыслу Божию».

Сегодня я испытываю величайшие преклонение перед Промыслом Божиим и верую в него безгранично. Но я так же знаю, насколько важно для исполнителя провести репетицию перед выступлением. Репетиции не было, и все действительно прошло по Промыслу Божию, то есть прошло хорошо.

Когда я начал петь припев Volare, весь стадион, все сто пятьдесят тысяч человек, мне ответили в едином хоре: «О-о!»

И я: «Nel blu dipinto di blu, felice di stare quaggiu`» («Раскрашенный синим в синеве, я счастлив быть здесь»), и потом, обращаясь к Папе: «con te!» («с тобой!»). И он одарил меня улыбкой.

На этом же концерте вместе с Роминой я спел песню, которую меня попросили написать именно для Папы, песню о семье. После ее исполнения публика взорвалась аплодисментами. Секретарь Папы дал нам знак приблизиться. Не хуже спринтеров мы пролетели отделяющие нас от Понтифика сто метров. Иоанн Павел II обнял нас и сказал: «Спасибо». Он – нам…

Это был последний раз, когда мы пели вместе с Роминой.

Я вспоминаю ужасную неделю его агонии. Мне казалось, что это мне сжали горло невидимые руки, и моя жизнь висит на волоске. И не я один: миллионы людей чувствовали то же самое.

Как я восхищаюсь им! Он был еще и актер, но прежде всего – Человек. Он умел быть ковриком, о который каждому было позволено вытирать ноги, а потом перевоплощался в ковер-самолет.

Достаточно вспомнить о той революции, которую он совершил. Он сделал то, чего не удалось политикам и целым народам. И осуществил он это, не пролив ни капли ничьей крови. Только свою собственную.

Когда стали понимать, каковы были его планы, многие пытались его убрать. И им это не удалось.

Все, что он делал, он делал с глубочайшим уважением, без какой-либо ненависти. Он не ненавидел коммунистов – Папа не может испытывать ненависть. Но он всегда давал понять: «есть другие, и они также требуют уважения; есть верующие, и нужно уважать их чувства».

Его жизненный путь повторить невозможно. Можно лишь изучать оставленное им для всех нас жизненное учение, и тогда можно будет сказать, что посеянные им семена попали на добрую почву.

18 мая, в год, предшествовавший его смерти, в шесть утра я хотел устроить ему поздравление под его окнами по случаю дня рождения, пригласив для осуществления этой идеи трио музыкантов.

Потом я отказался от этой идеи. Подумал, что скажут люди, хотя все, что я хотел, было выразить ему свое «спасибо за то, что ты есть». Во мне победили сомнения, я подумал, что так будет неправильно… а сейчас, вспоминая об этом эпизоде, я начинаю безумно злиться на себя за свою трусость.

Он преподал мне не один урок. Еще один случай был связан с тем, что меня пригласили петь в невралгии для людей, которые не могли двигаться. На моих концертах часто встречались люди в инвалидных колясках, и им всегда отводились почетные места. Но видеть столько несчастных людей одновременно было невыносимо. Особенно тяжело было видеть детей, отмеченных этим знаком боли. Тяжело это вспоминать – прежде всего потому, что ты понимаешь, что не в силах ничего для них сделать.

А затем появился Папа. Все старались быть к нему поближе, и он никого не обошел своим вниманием. И обращался он со всеми так, как будто эти люди ничем не отличались от остальных.

Он излучал простоту, уважение, любовь, и все это поразило меня. Казалось, он говорит: «Эти люди – дети Божии». Таким образом, я получил еще один важный урок, обогативший мое представление о любви и о жизни.

Я уже рассказывал о своей первой встрече с матерью Терезой, когда мы крестили Кристель.

Я и прежде всегда преклонялся перед этой женщиной, читая о ней в газетах. Но тогда она покорила меня окончательно. Эта маленькая хрупкая женщина творила великие дела в разных точках земного шара. Она отказалась от себя, чтобы обрело себя множество других людей, находившихся в забвении и не имевших никаких надежд на будущее.

Перед моими глазами отчетливо стоит встреча с матерью Терезой в римской обители Челио. Я вошел через обрамленную розовыми кустами маленькую узкую дверь и увидел заасфальтированную аллею с садом и небольшими домиками. Она появилась в сопровождении других монахинь. Я был взволнован. Со мной была вся моя семья. Мать Тереза шла мне навстречу, а за ее спиной светило солнце. Казалось, что эти солнечные лучи исходят от нее. Казалось, что мне навстречу идет не одна монахиня, не один человек, а целый сонм святых. Она обняла каждого из нас и в знак благословения подарила нам ладанки.

Потом я встретился с ней еще раз, спустя несколько лет, в Болонье. Нас пригласили туда на церемонию, связанную именно с исполнением ее миссии.

В те годы я записал песню Liberta` (Свобода). Эта композиция была создана под впечатлением посещения Берлинской стены. Одно дело, когда ты читаешь о ней в журналах и видишь ее на фото, и совсем другое – прикоснуться к ней руками. В Берлине я пел по случаю 750-летнего юбилея города, и торжества были запланированы как в Западном Берлине, так и в Восточном. На Западе был устроен настоящий праздник. Затем – переход через стену… и холод: охранники раздевают тебя глазами, допрашивают тебя. У нас было все в порядке с разрешением на въезд и приглашениями, но нас все равно обыскали основательно, перетряхнув все сумки и машину, на которой мы путешествовали. Ужасные ощущения! Под их впечатлениями и родилась песня Liberta`.

И именно ее я хотел спеть в Болонье для матери Терезы.

Там было десять тысяч человек, а оркестром руководил знаменитый дирижер Лорен Мазель. Среди зрителей – актеры, политики, известные люди.

Когда на сцене появилась мать Тереза, аплодисменты были жидкими, чуть ли не тоскливыми.

Я перестал что-либо замечать вокруг себя. Я вскочил на ноги и начал неистово, даже зло, хлопать. Остальные почувствовали, что должны присоединиться, и в итоге мы встретили мать Терезу продолжительной заслуженной овацией.

В своей жизни я встечал немало достойных служителей Церкви. Один из них – дон Луиджи Мария Верце: философ, основатель больницы Сан-Раффаэле, президент Фонда Сан-Раффаэле на горе Фавор и ректор Университета Сан-Раффаэле. Его тоже в свое время преследовали и предавали позору за его убеждения. Мне нравится, как он говорит: «Если такова воля Божия, я это принимаю. Но не остановлюсь, поскольку больные тоже нуждаются в крыше над головой».

Его безграничная вера позволила ему преодолеть сопротивление различных чиновников и построить целый медицинский город, Сан-Раффаэле. Не для себя – для других.

Я познакомился с ним также благодаря дону Чарльзу Велла, с которым мы подружились еще в 1974 году. Дон Луиджи попросил меня написать гимн больницы Сан-Раффаэле, и тогда я написал песню Angelo Raffaele (Ангел Рафаил), которая очень ему понравилась. Мы стали друзьями, а он для меня превратился в настоящую путеводную звезду. Однажды он подписал мне свою книгу так: «Альбано – моему второму я». Преувеличение, конечно, но мне очень понравилось.

Для него я пою при любой возможности.

Дон Луиджи вынашивает идею построить еще один «Сан-Раффаэле» в Апулии. Я для этих целей уже выделил ему в собственность тринадцать гектаров земли плюс хутор. Но из-за политических неувязок все пока заморожено, несмотря на то, что все планы уже выполнены, проект готов. Как это часто бывает в политике, бюрократическая машина все застопорила. Жаль. Я все же надеюсь, что кто-нибудь поймет, насколько важен этот великий проект дона Верце для всего Юга Италии.

Встречи со всеми этими удивительными людьми укрепили мою веру.

Веру, которая может выходить за рамки определенных канонов. Я уважаю тех, кто помогает тебе внести свет в твои темные годы, благодаря кому осуществляется твой внутренний рост.

Факт остается фактом: ты рождаешься, и тебе навязывают веру – с помощью крещения, первого Причастия, конфирмации. А потом ты выходишь из-под защитного кокона детства, и перед тобой встает тысяча вопросов. Ты начинаешь сравнивать свое мировоззрение с другими. И я, сопоставив положения разных вероисповеданий, пришел к выводу, что именно христианство позволяет тебе лучше понять смысл жизни и всего существования.

Я люблю крест. Две его составляющие – жизнь и смерть. Вертикальная линия – жизнь, горизонтальная – смерть. И эта горизонталь находится в верхней части, а не в нижней. И это очень важно, поскольку помогает понять, что все начинается именно в момент конца.

В этой конкретной точке, на переходе из жизни в смерть, был распят человек. Но кто из нас не страдал хоть раз в жизни? Кто из нас не видел крови? Кто из нас не переносил тяжелых потерь? Кто из нас не ощущал, как терновый венец пронзает душу? И тогда, читая Евангелие, ты замечаешь, что на этих страницах говорится и о тебе тоже. На этих страницах говорится обо всех нас.

Со временем я научился с достоинством и смирением переносить уроки горя, так же, как мы принимаем уроки радости.

Горе и счастье – две бешеные лошади. Одна кидает тебя наземь, вторая подбрасывает вверх. Но если ты ощущаешь себя христианином, ты в состоянии найти равновесие между ними. Ты понимаешь, что не должен всегда желать только солнца. Ты осознаешь, что солнце должно заходить за горизонт, чтобы иметь возможность светить другим. И так ты по-иному начинаешь относиться к ночи: ты познаешь ее, открываешь ее заново. Потому что в пении ночи тоже есть поэзия. Есть ночи звездные и есть дождливые; есть ветреные, а есть такие, чью тишину прорезает вой собак, уханье сов и пение соловья.

Ты понимаешь, что ты всего лишь песчинка в этом огромном сложном мире.

Жизнь – это постоянное движение, смена времен года, и человек должен встречать каждое время с максимальным знанием.

А Природа всегда будет сопровождать тебя с течением жизни. Она будет держать тебя в нужной системе координат.

Если ты в состоянии чувствовать Природу, ты обнаружишь в ней Учителя жизни, которая будет приносить тебе не только цветы, деревья и плоды.

У Природы ты научишься терпеливости, умению ждать. А от кого же еще? Ты собираешь плоды, но вспомни, какими были эти плоды еще пять месяцев назад, какой была пустота на том месте, где теперь расцвели сады. И, вкушая плод, ты знаешь, что пройдет время, и снова наступит зима. И так ты учишься наслаждаться конкретным текущим моментом.

Знаю, что Господь являл себя разными способами. И в этом его величие. Разные народы видели его по-разному. Но в этом есть и драма. Эта драма называется межрелигиозной рознью, когда люди вступают друг с другом в войну только из-за того, что видели Господа по-разному.

Но в таких случаях уже не нужно говорить о явлениях Божиих. Речь тут может идти только о глупости тех людей, которые думают, что веруют в Него.

Природа научила меня сопротивляться, переживать невзгоды и приспосабливаться к самым тяжелым условиям. Трудности меня никогда не пугали, они не тормозили меня в моей работе, не вызывали во мне страха перемен…

И все же случилась в моей жизни трагедия, которая поставила меня на колени и практически убила меня.

Я выжил чудом, только с Божией помощью.

Я говорю об исчезновении моей дочери Илении.

Меня пронзает бесконечная боль, но я знаю, что должен об этом написать.

В других главах я отказывался рассказывать о моей личной жизни. Я это сделал потому, что чувствую нездоровое любопытство со стороны многих. Но что касается обрушившейся на меня трагедии – думаю, что те, кто меня любит, имеют право о ней знать: здесь не праздное любопытство, а желание быть солидарными со мной в моем несчастье.

Когда моя дочь пропала, писали все, что только можно.

Выдвигались самые абсурдные гипотезы, самые фантастические версии и, что хуже всего, - без малейшего уважения к моей дочери и уж тем более к нашему горю – моему и Ромины.

Итальянскими газетами, журналами и телевидением нам предъявлялись самые немыслимые обвинения: вплоть до того, что это мы, мы сами организовали данную трагедию, чтобы поднять к себе интерес.

Я даже не буду отвечать на подобные инсинуации. Я просто надеюсь, что когда-нибудь те, кто решил спекулировать на нашем горе, задумаются о своей жизни и придут к испытанию собственной совести, чтобы найти в себе, хотя бы перед самими собой, немного человеческого.

Я мог бы сказать, что все эти гадости и инсинуации, как бы жестоки они ни были, меня нисколько не затронули, и это правда. Обрушившееся на меня горе было настолько чудовищным, что сделало меня практически бесчувственным к каким бы то ни было нападениям.

Дата добавления: 2015-06-27