Самая большая утрата 2 страница

Иления была моей мечтой, моей самой большой любовью… и такой останется навсегда.

Это была удивительная дочь: красавица, умница, фантазерка, ласковая и одновременно грубая. У нее был сильный независимый характер. Иногда она была строптивой, но это из-за ее внутреннего богатства и безграничного желания утвердить себя. У нее было непоколебимое желание жить. Я смотрел на нее, особенно в моменты, когда с ней спорил, и видел себя, того мальчишку, который спорил со своими родителями, поскольку мечтал стать великим артистом. Я видел себя в этой девчушке, и меня переполняла гордость, и тем сильнее я любил ее.

Я расскажу все с самого начала, с того дня, когда я узнал, что Ромина беременна Иленией.

Я постараюсь бесстрастно воспроизводить все события в порядке хронологии, чтобы не упустить ни одного нюанса. Это лучше: от одной мысли, что я должен это сделать, мне к горлу подступает огромный ком…

Итак, это было 10 июля 1970 года. Мы были в Афинах. У меня был концерт в Амфитеатре перед девяноста тысячами зрителей. Думаю, это был один из самых запоминающихся вечеров за все время моего существования. Публика орала так, что мне не удавалось слышать ни одной ноты из того, что играл оркестр. Все это сопровождалось салютом, петардами – в общем, как в новогоднюю ночь. Штука невероятная.

Утром того дня Ромина сообщила мне о своей беременности. Мы были на катере и плыли в сторону острова Эгина. С нами был наш дорогой друг Детто Мариано со своей женой. Я был растерян и удивлен. Я толком не знал, что ответить, и спросил совета у Детто Мариано.

«Так женитесь!» - улыбнулся Мариано своей лучезарной улыбкой.

Наш роман был в самом разгаре, но нам и так хорошо было вместе: я совершенно не задумывался о том, чтобы скрепить наш союз более прочными узами.

Помню, я тогда сказал Ромине: «Если мы решим пожениться, это должно быть навсегда. Если не так – давай будем жить, как жили раньше». Откровенно говоря, я совершенно не предполагал, что мы должны пожениться с Роминой. Думаю, она – тоже.

«Нет. Давай поженимся», - ответила она.

За неделю я все организовал.

У меня был только один свободный день, 26 июля. Но из этого дня я почти ничего не помню.

В Челлино стекались толпы народа со всех уголков Италии: фотографы, журналисты, фанаты, зеваки… Моя женитьба превратилась в какой-то спектакль! Я пытался возмущаться, ругаться, но машина уже была запущена, и она сметала все на своем пути. Этот день я пережил как в трансе; я ждал только одного – когда же это закончится, чтобы снова оказаться в спокойной умиротворяющей обстановке.

Единственное, что меня успокаивало, и о чем я ни на минуту не забывал, - это присутствие с нами нашего ребенка. Нас с Роминой уже связало это необыкновенным чудо под названием «новая жизнь».

Иления была с нами в тот день, со мной и с Роминой.

Когда она родилась, я находился в Ровато, в провинции Брешиа. Целый день я пытался связаться с Роминой и не мог. Затем она позвонила мне.

«Угадай, где я?» - спросила она. И я услышал в трубке первые крики Илении. Это было 29 ноября 1970 года.

У меня был концерт в тот вечер, но моя душа находилась где-то далеко. Я думал только о том, как бы поскорее попасть в Рим. Со мной был мой друг, Роландо Спина. Мы стартовали сразу же после концерта и ехали всю ночь. На рассвете мы добрались до Рима, и я сразу же помчался в клинику.

Я увидел новорожденную: у нее был кривой носик, но с помощью пластыря носовой кости придали правильное направление, и хрящ восстановился. Мне рассказали, что она родилась с пуповиной, дважды обернутой вокруг шеи, и вполне могла задохнуться во время родов. Но, благодаря своевременному вмешательству акушерки, все обошлось.

Весь день я был рядом с Роминой, а потом с сожалением должен был уехать, поскольку гастроли продолжались.

По прошествии нескольких дней в клинике необходимо было перевести маленькую домой. Однако слухи уже поползли, и журналисты и фотографы целыми днями дежурили вокруг учреждения. Были даже те, кто пытался подкупить медсестер, чтобы они провели их в палаты с тем, чтобы сделать там эксклюзивные фото.

А как же – первая дочь Аль Бано и Ромины, интерес к этому был очень высок! Другое дело, как это преподносили журналисты: некоторые писали, что «Иления была плод одной ночи любви, несчастным случаем в жизни звездной пары».

Был способ пронести Илению к выходу так, чтобы журналисты и фотографы этого не заметили, - через морг. Я был с концертами на Севере, и когда об этом узнал, чуть не упал в обморок. Я увидел в этом плохое предзнаменование и сказал потом Ромине: «И что, в этой огромной клинике больше не было иного выхода, как через морг? Она только что родилась, и вы хотите, чтобы с рождения она вдыхала запахи, которые еще долго не должна узнать?»

«Ты преувеличиваешь, - был ответ. – Ваши южные предрассудки просто смешны».

Может, она и права. Может быть, это были действительно предрассудки, подогретые отголосками моих детских страхов по отношению к усопшим. Однако это было сильнее меня: если бы я был там, скорее позволил бы фотографировать ее всем папарацци мира, чем так.

Еще неделю после выписки из клиники Иления и ее мама оставались в Риме в доме наших друзей для восстановления сил, где они чувствовали себя в безопасности, а потом отправились в Челлино.

Я жил тогда в Риме, но очень скоро жить там стало невозможно: постоянно фотографы и журналисты что-то от меня хотели, и не было даже и речи, чтобы в такой обстановке находилась новорожденная. Человек, который только что появился на свет, нуждается, прежде всего, в спокойствии. Именно поэтому мы и решили вернуться на Юг.

В Челлино малышке было хорошо.

Моя мать была на седьмом небе от счастья. Она родила двух сыновей, и теперь Иления заменила ей дочь, которой у нее никогда не было. А мой отец буквально влюбился в свою внучку: он причесывал ее, одевал ее, как будто куколку.

Ромина старалась растить ее по-американски. Была весна, и ей хотелось, чтобы Илению вывозили гулять босиком, чтобы она чувствовала своей кожей землю, питалась от нее энергией. Однако эта культура шла вразрез с той, которую исповедовали мои родители. И тогда моя мать, выходя гулять с Иленией, брала с собой ее пинетки и надевала их на нее, когда они отдалялись от дома.

Какой любовью они хотели оградить ее от всего мира!

А я – я сходил с ума из-за любви к ней! Я с ней играл, я водил ее на природу, я рассказывал ей о разных растениях и давал ей трогать листочки… рассказывал ей о животных…

Она росла среди двух культур: американской и апулийской. А я был посередине и пытался всеми силами найти равновесие…

Потом наступило время идти в школу.

Нужно было решать вопрос, пока слава родителей не сильно влияла на образование их детей. Здесь, рядом, в Сан-Вито, была американская база НАТО, о которой я уже рассказывал. Я узнал, можно ли записать Илению в школу при базе, и мне ответили положительно.

Тайрон Пауэр, отец Ромины, записал в своем завещании, что его деньги должны пойти на обучение его внуков. Из этих денег – а никто в точности не знал, сколько их, - я смог спасти последние восемьдесят пять тысяч долларов. Я их выцарапал из когтей матери Ромины, которая, подстрекаемая своими адвокатами, неустанно требовала их на обеспечение своих детей. Я вспоминаю также, что все деньги Ромины, заработанные ею в ходе работы над фильмами, до нашей свадьбы всегда отсылались ее матери. Ромине оставалось лишь заплатить налоги за то, к чему дочь никогда не имела никакого отношения.

Итак, часть денег нам удалось спасти. И мы были счастливы, поскольку таким образом мы смогли исполнить желание Тайрона Пауэра.

Иления поступила в американскую школу при базе НАТО.

Через несколько месяцев я заметило одну очень странную вещь. Моя дочь начала от меня отдаляться. И делала это потому, что я – итальянец.

Когда она приглашала своих друзей к нам домой, она делал все возможное, чтобы меня не было, либо делала вид, что меня нет дома. Не думаю, что у нее в классе преобладали антиитальянские настроения, но, как только я пожелал узнать, в чем дело, получил ясный ответ: «ты не катишь, поскольку ты не американец».

Однажды я решил поговорить с ней. Простыми словами, исполненными отцовской нежности, я объяснил ей, что американской нации не существует в принципе, что те американцы, которых она знает, пришли из Ирландии, из Англии, из той же Италии. А настоящие американцы – это индейцы, те самые, которых показывают в кино. И еще я объяснил ей, что Америка была открыта двумя итальянцами, Христофором Колумбом и Америго Веспуччи.

Кажется, она поняла.

Ее ум формировался на основе двух культур.

Как я уже сказал, это была девчушка с очень сильным характером. Если она что-то хотела, она была неприступной. Я был счастлив удовлетворять ее желаниям, если они были подвластны моему пониманию. В противных случаях мы очень долго спорили, потому что она не понимала, что такое отказ.

Ее детство было счастливым, среди Природы, друзей, животных и безграничных пространств.

Беда началась, когда ей исполнилось четырнадцать лет.

Это был 1984 год. Она сказала мне, что больше всего в жизни желала бы отправиться в Америку, и настаивала так, что я подумал, что лучше действительно разрешить ей уехать.

Однако я принял всевозможные меры предосторожности. Отец должен это делать, тем более, если его дети еще не достигли совершеннолетия. Так я постарался оградить ее от всех возможных неприятностей, которые там могли бы встретиться у нее на пути.

У нас там были друзья, Джон и Регина Фоер, они жили в Блюмингтоне, штат Иллинойс. Он был дантистом, она – профессорша. У них своих детей не было, и они с радостью согласились принять у себя Илению. Я знал их очень хорошо и слепо доверял им. Я произвел необходимые расчеты с тем, чтобы, когда в моем календаре будут гастроли в тех краях, я могу ее навестить, и занялся организацией.

Иления уехала в первых числах января и должна была оставаться там около шести месяцев. В этот период я два или три раза должен быть оказаться в Америке с гастролями – вполне допустимая вещь.

Если мои дети просили что-то такое, что могло расширить их мировоззрение, поднять их культурный уровень, я всегда был только «за». И потом, как я уже сказал, семью Фоер я знал; знал, что они были христиане, что жили в тихом спокойном месте, вдали от дискотек и подобных заведений…

В конце марта я поехал навестить ее. Она изменилась полностью. Она выросла.

Мы были в аэропорту Чикаго, и она там была как дома, как настоящая американка. Тогда я испытывал гордость за нее.

Я вспоминаю также, что в тот самый период у них в школе ее сотоварищ покончил жизнь самоубийством. Она была убита этим фактом и сказала мне, что больше не хочет оставаться в Америке. Так она вернулась домой.

На базе НАТО была только общеобразовательная школа – семь классов. После этого для продолжения образования нужно было поступать в колледж.

Мне не хватало постоянства общения с ней. С другой стороны, я не мог претендовать на то, чтобы заниматься своим делом и при этом каждый день находиться со своими детьми. А телефонных разговоров, чтобы общаться с детьми, мало! Конечно, я знал, что Иления учится в нормальной школе, что она не одна в этом колледже, и искренне считал, что качество обучения гораздо важнее количества времени, проведенного вместе.

Каждое лето мы проводили вместе в ней, и каждый раз она все больше хотела путешествовать. Теперь она могла уезжать в гости к своим друзьям. А мне оставались цитаты из Джибрана (Камил Джибран, ливанский артист, поэт, писатель, художник и теолог, умер в Нью-Йорке в 1931 году – П.П.). Цитаты были следующие: «Дети, хоть они и живут с вами, не принадлежат вам»). Подобным образом я пытался найти всему этому оправдание – тому, что связывавшая нас нить становилась все тоньше и прозрачнее.

Я никогда не запрещал ей путешествовать. Когда ты возишь с собой детей по всему миру – от Аргентины до Чили, от Венесуэлы до Мексики – как это ты однажды скажешь «стоп, ты больше никуда не поедешь»? Это невозможно.

Но ей все время хотелось чего-то большего.

Я вспоминаю турне по России 1986 года.

Были Ромина, мои родители, Иления, Яри и только что родившаяся Кристель.

За сорок дней, которые мы провели в России, Иления научилась писать кириллицей. Я об этом узнал только впоследствии, наткнувшись на ее дневник. Я перелистывал эту исписанную кириллицей тетрадь, но так и не набрался смелости попросить кого-нибудь перевести мне эти записи.

Некоторые страницы были на английском. На одной из них Иления писала, что в России часто ждала, когда все уснут, чтобы ночью бежать на Красную площадь и смотреть смену караула у мавзолея Ленина. Ее притягивала эта атмосфера строгости, эта аура тотального контроля, которой был пронизан воздух. После смены караула она возвращалась в гостиницу.

Я этого даже не знал. Только сейчас, по прошествии лет, я прочитал об этом.

Иления училась хорошо. Она говорила и писала на четырех языках. Однажды она сказала мне, что хотела бы поступить в лондонский Кингз Колледж, чтобы изучать испанский, и была очень рада тому, что мне за это не придется заплатить ни копейки. Она получила бесплатный грант на обучение благодаря высоким результатам, достигнутым в школе.

А потом однажды она призналась мне, что курила марихуану. Это при том, что она не терпела курящих и курения.

Я всегда придерживался строгости в этом отношении, и она хорошо усвоила это. Она знала, что курение – яд и держалась от этого подальше. В этом активно помогали воспитатели школы при базе НАТО, которые с первых дней объясняли детишкам, насколько опасны табак и наркотики.

И вот когда она мне призналась в том, что курила травку, мир для меня буквально обрушился. Она объяснила, что чувствовала себя неважно, что не могла сконцентрироваться на учебе и тогда, по совету друга, покурила марихуаны. После чего получила максимальный балл!

На мой взгляд, ее падение началось именно тогда.

Как я уже говорил, она любила путешествовать. Она съездила в Чили, в Гватемалу, и потихоньку я перестал узнавать ту Илению, которую знал раньше.

Особенно заметным это стало во время поездки в Соединенные Штаты в 1993 году, когда мы снимали документальный фильм L`America perduta (Потерянная Америка). Это была последняя поездка, которую мы совершили все вместе. Моя дочь была другой, странной, она могла взять и внезапно исчезнуть…

В последний вечер путешествия мы были в Новом Орлеане – Яри, Ромина, ее сестра Тарин с детьми, мои младшие дочки. Иления сказала, что она присмотрит за младшими, а все остальные могут пойти в кино. Однако в ее глазах горел какой-то странный огонь, и я, уловив его, решил остаться с ней. В кино отправились Ромина, Тарин и ее друг.

Внезапно Иления сорвалась с места и выбежала из номера, а затем и из отеля. Я бросился за ней, прося остановиться, объяснить, в чем дело. Тогда она бросилась к таксистам с криком: «Помогите, этот человек преследует меня!».

Только тогда стала ясна вся тяжесть положения: речь шла о наркотиках.

Целый час я гонялся за ней по улицам города. Периодически меня останавливали полицейские, и мне приходилось объяснять, что я отец этой убегающей девушки. Все впустую: никто не помог мне ее остановить.

А дело оказалось в том, что накануне вечером она познакомилась с негритянским уличным музыкантом, Александром Масакела. Каким-то образом ему удалось пленить ее: это я прочитал в ее дневниках.

В тот вечер, когда она от меня убежала, у нее было свидание, и именно с Масакелой.

И вот я потерял ее среди улочек этого дурно пахнущего города. Тот человек отнял ее у меня.

В 1993 году ей было двадцать три года. Она была совершеннолетней и могла делать все, что пожелает. Только это не оправдание. Ребенок всегда останется ребенком для своих родителей.

Но я никогда не тиранил своих детей. Этого не могло быть в принципе: я же сам в детстве всегда спорил со своими родителями, которые хотели, чтобы я оставался в деревне и никуда не уезжал. Поэтому я не мог требовать от своих детей того, чему сам в свое время воспротивился.

Тем же вечером Иления оставила своей матери записку, в которой написала, что я плохо вел себя по отношении к ней. Однако моя совесть была чиста.

Я вел себя как отец, который замечает в своей дочери странные вещи, которые невозможно ни понять, ни принять.

Тогда, в Новом Орлеане, Иления вернулась к нам на следующее утро. В состоянии полного одурения.

Я не разбираюсь в наркотиках и не представляю, какой эффект они могут вызывать. Я никогда не контактировал с ними, даже если в нашей среде существует немало людей, которые их используют.

Иления решила остаться в Новом Орлеане, и не представлялось никакой возможности заставить ее переменить решение.

Расстроенные, мы отправились во Флориду, где Иления присоединилась к нам два дня спустя. Тогда она сообщила своей матери (а я узнал об этом только потом!), что по вине Масакелы рисковала жизнью. «Под кайфом» она вошла в воды Миссисипи. Однако кожей ног смогла почувствовать силу течения реки, испугалась и сумела выбраться на берег. Когда я услышал это, просто не мог поверить.

Затем наступил период перемирия, относительного спокойствия.

Я поговорил с моей дочерью, и по некоторым позициям нам даже удалось объясниться.

Это был конец июля. Мы вылетели в Италии. Все время полета она слушала музыку какого-то американского барда – имени его я не запомнил.

«Знаешь, папа, - сказала она мне, - это потрясающий артист, у него удивительные тексты, жаль только, что он покончил жизнь самоубийством».

По прибытии в Италию Иления сообщила мне, что в октябре отправится в Белиз, чтобы писать там книгу. Отсюда происходят многие уличные музыканты (читай – бездомные), которые потом оказываются в Новом Орлеане. Она хотела написать книгу об этом мире.

Наступил октябрь. Она сразу же сказала мне, чтобы я даже не пытался ее отговаривать, что все это бесполезно. Я ответил: мне жаль, что она уезжает – спорить с ней было действительно бесполезно.

Ей было двадцать три года, и она была совершеннолетняя. Я мог лишь высказать свое мнение, но до определенных пределов. С тяжелым сердцем я принял ее отъезд.

Из Америки она писала и звонила редко.

В декабре мне предложили гастроли в Эквадоре. Я согласился и сразу же сообщил об этом Илении, предложив ей вместе провести Рождество. Она отказалась. Этот отказ провести праздник с нами, после стольких месяцев разлуки, означал лишь одно: потеряно все.

Я был потрясен и обескуражен.

Мой сын Яри был в Эквадоре вместе с нами. Я попросил его слетать в Белиз и попытаться убедить сестру встретиться с нами, но она уехала оттуда днем раньше.

Впоследствии выяснилось, что она успела ввязаться в очередную историю: на площади перед церковью она вступилась за девушку, с которой плохо обращался цветной парень. Парень во всеуслышание заявил, что она за это ему заплатит. Это все я прочитал потом в ее дневнике. В общем, Иления испугалась и срочно вылетела в США, оставив все свои вещи своей подруге, американке, которая тоже жила в Белизе.

Она приехала в Техас. Попыталась найти некоторых своих подруг, но их не было на месте. Тогда она позвонила тете Энн во Флориду, но та ответила, что не может ее принять, поскольку очень плохо себя чувствует.

Короче говоря, Иления хотела поехать в Новый Орлеан, но в то же время боялась. Ее притягивало это место, но она понимала, что туда ей нельзя. Таким образом, она пыталась искать помощи. Только никто ей этой помощи не оказал.

Достаточно было позвонить нам. Но она этого не сделала.

Из Южной Америки мы вернулись домой. Иления позвонила нам в последний день года, чтобы поздравить. Я спросил ее, где она находится.

«Не скажу. Какая разница?» - ответила она.

«Почему бы тебе не вернуться домой», - с тоской спросил я.

«Я не могу говорить в эту пластиковую штуку! Так общаться невозможно!» - был ответ.

Непонятные разговоры.

Потом она повесила «эту пластиковую штуку», и больше мы не имели от нее новостей.

Неделю спустя начались активные поиски.

Полиция установила, что она была зарегистрирована в гостинице в Новом Орлеане, где жила вместе с этим Масакелой. Там нашлась ее дорожная сумка. Но с 4 января она как в воду канула.

Глава полиции Нового Орлеана, мистер Бринк, позвонил нам в Италию и сообщил, что ее видели сидящей с книгой на берегу Миссисипи в запретной зоне, где присутствовала опасность быть смытой в реку и утонуть. Смотритель попросил ее покинуть это место, но она отказалась, мотивировав тем, что «принадлежит воде».

Этой фраза, возможно, является ключевой в том смысле, что указывает на наиболее вероятный исход.

Начальник полиции позвонил Ромине в Милан, спросил, умеет ли Иления плавать, и попросил срочно вылететь в Новый Орлеан.

Я отправил младших дочек к друзьям в Швейцарию – там они могли быть защищены от всего этого светопреставления.

В Новом Орлеане мы провели месяц. Это было ужасно! Нас атаковали многочисленные «продавцы воздуха», которые толпами приходили к нам и требовали денег в обмен на информацию о нашей дочери. Мы хватали полицейских и мчались в указанное место, где следы неизменно терялись.

Мне, к сожалению, уже тогда все было ясно. Хотя и надежда, какая-никакая, но оставалась.

День за днем, однако, факты становились все более ясными. Ужасная реальность принимала все более яркие очертания.

С Масакелой я тоже встретился.

В помещении также находились начальник полиции, Ромина и итальянский консул Мацца.

Масакела вел себя очень нагло, требуя прекращения очной ставки на основании того, что взгляд отца той девушки кажется ему агрессивным. А как, интересно, я должен был на него смотреть? Влюбленными глазами?

Взгляд мой выражал то, что я думаю. А думаю я то, что именно он и является причиной всех этих несчастий.

Я был в этом уверен.

В те дни я был готов на все. Даже на то, чтобы приковать себя цепью к решетке итальянского посольства, чтобы привлечь к этой истории общественное внимание и сконцентрировать усилия по поискам моей дочери.

Но сколько я повидал жуликов за это время!

Приходили и говорили: «Я найду ее за неделю!» Мы верили каждому из них, ослепленные надеждой найти ее живой.

Помню, как-то ночью мы вместе с вооруженными полицейскими устроили рейд по злачным местам города в надежде, что ее похитили и держат там. Сотни и сотни молодых наркоманов, опустившихся до самого некуда, посреди крыс, в лохмотьях… Самое дно! Мы искали даже там в надежде найти ее, но я знал, что там ее нет.

Кошмар. Тридцать дней кошмара.

Каждое день перед поисками, в семь утра, мы шли молиться в маленькую францисканскую церковь неподалеку.

Но каждый следующий день был хуже предыдущего.

Ничего.

Мою дочь унесли воды Миссисипи.

Мистер Бринк сказал, что нужно дождаться апреля, поскольку именно в этом месяце река обычно возвращает тела тех, кто очутился в ее водах.

Но об Илении и тогда ничего не было слышно.

У каждого из нас в жизни бывают свои переправы.

А она в тот момент «принадлежала воде».

Вместе с Иленией ушла часть моей жизни.

Ее потеря – это горе, которое невозможно ни в чем утопить. Как пробка, оно всегда останется на поверхности.

Остается только, будучи христианином, смириться. В этом и заключается глубина познания христианства – в умении понимать, что жизнь может длиться и один день, и один месяц, и двадцать лет.

«У тебя есть еще дети. Распредели свою любовь между ними», - было сказано мне.

И все равно все по-другому.

Это чувство всегда главенствует: все не так, как прежде. Вот воспоминание о том, как ее, только родившегося человечка, выносят из больницы через морг. Похоже, с этого все началось. Такое ощущение, что это был знак.

Помню, в журнале Repubblica вышла статья за подписью некоей Лауренци. В ней говорилось, что наконец-то мы поплатились за все.

Гадость, от которой перехватывает дыхание.

Я всегда жил так, как меня учили. Из того, чему меня учили, я взял то, что мне было наиболее близко.

Я создал жизнь, о которой мечтал. Здесь, в Челлино, посреди природы, которая никогда тебя не обманет.

Если этот мой образ жизни (раз уж я публичный человек) кому-то не нравится настолько, чтобы испускать обо мне гадости, прошу прощения.

Но пусть они знают, что я всегда жил честно.

Не ради имиджа, а потому, что такими были человек по имени Альбано Карризи и человек по имени Ромина Пауэр. Они были такими, а не другими.

Разве не добился бы я в жизни большего, если бы уехал в Лос-Анджелес? Или в Нью-Йорк? Или в Монте-Карло? Да даже в Париж, как мне предлагали? Никто бы мне этого не запретил.

Чем же не понравился мой выбор Челлино-Сан-Марко? Почему именно это мне ставится в вину?

На мой взгляд, это был выбор, преисполненный смирения. И я никогда не просил других решать мои проблемы; ни от кого не требовал жертв.

Мы все сделали сами.

И за что же тогда мы должны поплатиться? За какую вину?

И еще я хотел бы попросить прощения у всех, кто так и не понял, что никогда, ни разу, мы не лицемерили ради имиджа. Мы были семьей со своими ценностями. Со своими радостями и невзгодами, сладостью и горечью жизни.

Можно перечислить страницы радости и печали – их было достаточно у нас, как и у всех.

Дата добавления: 2015-06-27