Тери Сан 4 страница

Не надо. Не плачь. Я рядом.
А Вольх плакал, плакал, смеялся, не верил, боялся испугать, смотрел мокрыми сияющими глазами, похожими на серебристый пруд, на дне которого живёт тёмный тягучий ил отчаяния. Но оказывается, когда поверхность воды разбивает солнце, вода искрится, рассыпается рябью солнечных зайчиков, дрожащих, боящихся порыва малейшего ветерка, облака, но таких робких, счастливых.
Мы барахтались друг в друге, неловко, зная друг друга до последнего миллиметра, барахтались, сталкиваясь конечностями, переплетаясь неуверенно, трепетно, с разгорающейся постепенно страстью, в эпицентр которой превратился Вольх, робеющий передо мной, словно мы находились на первом свидании. Да и тогда, в ту ночь откровения в его комнате, он был более решительным, а сейчас спрашивал согласия на любое своё ответное движение, встречный жест. Сплетаясь пальцами, боясь дотронуться, словно я превратился в драгоценную фарфоровую вазу, которую страшно разбить. Глупый, глупый, бесконечно глупый, ранимый Вольх, из нас двоих ты оказался гораздо более хрупким.
И как же странно это было понимать, сила, превратившаяся в слабость, слабость, ставшая силой. Чудовище, сотворённое моими собственными руками...
Я насадился на него, медленно, давая прочувствовать движение до конца, не насилие, когда любовь приходится отбирать силой, но желание, когда тебе отдаются добровольно. Вольх судорожно дышал, почти всхлипывал, прикрыв глаза, выстанывал раненным волком, терзаясь невозможностью прикоснуться. Боясь сжать, смять, ненароком, активно встречая бедрами, закусывая губу, которую я выбивал языком, склонившись к нему, шепча в губы беззвучное причастие.
Не плачь. Я рядом. Вот он я, рядом с тобой. Слышишь меня? Чувствуешь?
- Ниииик…Никиииитааа!
Прикосновение пальца к губам. Слова под запретом.
Тшш, молчи, это только наше с тобой. Сегодня. Не надо слов.

Я потянул его на себя, обнял крепко – крепко, ощущая сомкнувшиеся за спиной руки, горячие губы, отчаянно впившиеся в районе горла.
Я тебя держу, Вольх. Держись за меня. Я сильный. Знаешь, какой я сильный? Тебе и не снилось. -Ник!
-Тшшш…
Глубокий поцелуй, долгий, бесконечно долгий, до мерцающих вспышек за шторками век, наполненных образами разбегающихся кругов удовольствия, дыхания не хватает.
«Нечем дышать, Никита»
Дыши мной, Вольх. Дыши. Может быть, мы задохнёмся друг в друге? Бесконечная мамба движений, резких, быстрых, судорожных и хочется сжать, не отпускать, выёбывать его без остатка, став продолжением чужого члена, придатком, симбиозом паразита наслаждения.
Я не могу разорвать кожу, не могу разворотить грудь, не могу вытащить сердце, оно молчит, плачет, стучит так громко и отчаянно. Для тебя в эту секунду, но ты не слышишь его, не понимаешь, что оно не твоё. Оно выстукивает твоё имя, но оно не твоё. Оно запоминает тебя, слившись с пульсацией твоего тела в единый слаженный ритм, но ОНО НЕ ТВОЁ!!! Оно не может, не желает, не хочет стать твоим. Почему ты молчишь моё сердце?
Отдайся же сердце моё, не можешь дать любви, пожалей, ответь, отзовись. Почему ты молчишь, почему закрылось на замок, где же наш ключик, Вольх?
Ты хотел придумать, что-нибудь, так придумай же что-нибудь, придумай. Спаси себя от меня, спаси меня от себя, спаси нас, Вольх. Мы же были с тобой. Мы же БЫЛИ. Неужели нас с тобой, невозможно спасти?
Пальцы на позвоночнике, трепетная игра флейтиста, Вольх обводит каждую косточку, от копчика до шеи, прижимает к себе, изучая впадинку губами, пытаясь вклиниться в пространство взмокших от пота тел, разделить. Не надо. Мы так близко в эту секунду нашего «далеко». Так близко, бесконечно близко. Соприкасаясь кожей, грудью, животами. Я прогибаюсь в пояснице, чтобы скользить здесь на поверхности, позволять скользить внутри. Я хочу соприкоснуться каждым миллиметром, стать ещё ближе, вдруг случится чудо. Одно единственное маленькое чудо, и я смогу простить, распахнуться навстречу.
Стальные объятия. Я напрягаю мышцы, не желая отпускать, не позволяя. Я…
Губами в шею, страстно раздирая языком, как вампир в припадке жажды крови. Укус в плечо, дрожь внутри тела, бесконечно, так хорошо, только так. Ещё. Ещё сильнее.
Вольх сжимает, впивается в губы, зверь пробуждается, и просится наружу, и слишком глупо пытаться его приручить. Мой слабый нежный ритм, становиться пыткой для него, когда наслаждение превращается в агонию, идёт из глубины. Невозможно остановиться. И хочется быстрее, сильнее, глубже. Ближе. Ближе. Ещё.
Пальцы впиваются в ягодицы, ладони вниз. Вольх подхватывает меня рывком, начиная откровенно трахать, и шлепки тел друг о друга не нарушают гармонии, словно дополняют её, делая близость естественной, сумасшедшей, безумной, опьяняющей, уносящей на самый пик. Кусая, целуя, всасывая губами, и завтра, как и всегда, по всему телу останутся следы.
Впиваюсь в него пальцами, царапая в ответ, позволяя нести себя на волне.
Всё, что мне остаётся, это только держаться за него, толкаясь навстречу, насаживаясь до крика, который не может родиться, но превращается в горловой стон. Мне кажется, что мы словно взлетаем, а может быть, уже стремительно падаем вниз, оба начиная кричать, сорвавшись с небес на землю, безумным алюминиевым звездопадом. Я кончаю лишь на несколько мгновений позже, а может быть одновременно с ним, потому что мышцы судорожно сжимаются, ощущая непрекращающиеся конвульсивные толчки. И мы оба словно бьёмся в судороге, и хрипим одновременно, выкусывая за плечи, словно это может принести облегчение. И, кажется, что смерть наступает именно так: полнейшим финальным опустошением глубоких метеоритных ям внутри. И тишины, божественной, благословенной тишины: души, ума, сердца, тела, когда не хочется ничего, двигаться, говорить, только молчать. Лечь рядом, прижавшись, друг к другу, целуя не существующими словами благодарности.
У Вольха нежность прёт из каждой клеточки, поры кожи, изливается миррой, он топит меня целительным маслом, но не может излечиться сам, бормочет неслышно, тихо смеётся, шепчет бесконечное люблю, но в глазах боль, на самом донышке, в самой сердцевине, тёмным тягучим илом.
Он не верит мне. Я сам себе не верю. Мы похожи в эту секунду в нашем общем неверии, слепой любви без правил и тормозов, где «Да» превращается в «Нет», и «Нет» становиться синонимом «Да».
Вольх молчит. Он счастлив, он охуительно счастлив. Он не знает, как выразить счастье, не способен придумать, способен только вздёрнуть меня на руки, и ходить по спальне, прижимая к себе, отрицательно качая головой на каждый протест вырваться. Безумие. Безумие.
Может быть, завершающим штрихом, тем, что сделает этот момент идеальным, станет единственное решение вышвырнуть меня из окна. Если бы он убил меня в эту секунду, мгновение осталось бы в памяти, чистым, незамутнённым, не испорченным ничем. Безумие.
- Я тебя люблю, – Вольх не говорит, плавится голосом, с лёгкостью почти подкидывая на бицепсах, прижимая к горлу, целуя в живот.
А мне холодно, твою мать, и мерзко в эту секунду. Я хочу завернуться хоть в простыню. Махать членом перед чужим лицом не относится к разряду эстетических удовольствий, как и вообще удовольствий, всё, что мне хочется после секса, это банально поспать. Это с Сашкой мне не хотелось спать ночами, и мы постоянно не высыпались, встречая по утрам рассвет, любуясь им с балкона. Рассветом, солнцем, друг другом. Сидя рядышком, тесно прижавшись с идиотскими улыбками на губах. И вздумай Сашка покатать меня на себе, мне бы не пришло в голову сопротивляться по настоящему, я бы повис на нём, уютно обвив за плечи, мечтая стать шарфом или превратиться в легчайшее пёрышко, чтобы остаться навсегда.
Санька, Санечка мой. Где же ты, любовь моя? Моя прекрасная кукольная принцесса, мой хищный металлический тигр? Какие неведомые силы встали на твоём пути, через какие медные трубы ты не смог или не захотел перебраться?
Сашенька мой, Сашенька. Даже если ты откажешься от меня, ведь я предал тебя снова, я не перестану любить тебя, не отрекусь от тебя, никогда не смогу забыть тебя, Саша.
– Ник. Знаешь, такое состояние…Энергия прёт нереально. Я бы сейчас с обрыва в речку прыгнул и проплыл, или километров двадцать, одним махом. Ты у меня как батарейка персональная.
Вольх плюхается на кровать, не отпуская меня, поднимает ноги, проваливая в своё тело, лежу на нём, обнимая, думаю отстранённо в вялом потоке мыслей, глажу механически.
- Чёрт, курить хочется, – Вольх такой радостный, как ребёнок, получивший приставку на новый год. Протягиваю руку, нашаривая сигареты за спиной на тумбочке, подаю ему, получаю поцелуй.
- Заботливый ты мой… Ник.
Вольх замолкает, подбирая слова. Вручаю ему пепельницу.
- Ты ведь меня любишь, правда? Мне даже плевать, что ты мне весь мозг выгрыз, честное слово. Любишь? Признай.
Проводит пальцами по лицу, всматриваясь, не выдерживая, и пытаясь понежить губами. Вольх не может без меня. Иногда мне становится жутковато от этого понимания. Не может не прикасаться, не трогать когда мы вместе, обижается, если я отстраняюсь. И я не отстраняюсь, я терплю. Вольх не может, Сашка не мог.
Но у нас с Сашкой была связь, ниточка на двоих, мы танцевали на расстоянии, тянули её в разные стороны навстречу друг другу, чтобы переплестись ещё теснее, ощущая тепло внутри живота. А с Вольхом нет. Нет этой связи, не существует кармической ниточки, только цепь, сдавившая со всех сторон и ему важно прикоснуться, убедиться, что вот, я здесь рядом. Никуда от него не денусь. Страшно. Болезненно. Она давит меня, уничтожает, но не существует цепи, способной приковать меня к нему. Нет такой цепи. А может быть есть. Только слишком много боли он мне причинил. И я не могу его за это простить. Это несправедливо, что я не могу.
Пожимаю плечами, и солнце гаснет, омрачённое лёгкой тучей.
- Ты меня любишь! – утверждает Вольх за меня. – Если бы не любил, ты бы со мной не был.
Железный аргумент. И не поспоришь. Если бы я не любил, меня бы не было в его жизни с той секунды, как прозвучало первое признание. Если бы я остановил это тогда. Я ведь мог это остановить, прекратить, оборвать, исчезнуть из его судьбы и никогда не напоминать о своём существовании. Он бы выболел мной, я бы потосковал по нему и всё закончилось. Я не закончил это. Я продолжил играть с огнём, не понимая, что сгорю, не понимая, что меня поглотит чужое пламя, просто потому, что я не смог понять чужих чувств, счёл это шуткой, а потом… Когда я знал, что это серьёзно… Я сам виноват в случившемся. Я ответил на его чувства, подарил надежду. Да о чём теперь говорить? Всё я прекрасно понимал, оправдывал себя, но изначально корнем зла была моя собственная безвольность и неуверенность. Я просто поплыл по течению, а оно превратилось в неуправляемый бешеный поток, несущий в водоворот водопада.
Я мирно устроился головой на плече Вольха, выбрав позу поудобнее и заснул, прежде чем он дотянул сигарету до губ, так и не узнав продолжения того, что он желал сказать.

И дни потянулись один за другим, мирные, уютные дни, когда со стороны казалось, что мы поразительно спокойно ладим, и я всем доволен и счастлив. Вольх баловал меня, заваливая подарками, выкраивал каждую свободную секунду и спокойно засыпал по ночам, не терзаясь угрызениями и муками совести. И трахал. Ежедневно, еженощно, ежевечерно, ежеутренне, превращая секс в еблю без графика, словно поставил перед собой трахическую миссию вогнать меня в гроб. У меня на языке постоянно присутствовал вкус его спермы. Отвратное психологическое ощущение, вызывающее желание постоянно полоскать рот. И дни когда он не ночевал дома, исчезая на несколько суток, становились праздником. Какие прогулки по городу? Чаще всего я тупо отсыпался и восстанавливал силы, мечтая о том, чтобы он задержался подольше. Но когда он действительно задерживался…
Я скучал по нему. Я его хотел. Нечего сказать, верно?

"Посадить на цепь и иметь до тех пор, пока не захочется ничего другого".
Вы знаете, я через это прошёл. Своего рода эффект зомбирования, персональное Аум сенрикё, искажённость восприятия, через призму внушения четырёх стен, отстранение от внешнего мира. Ограничение общения узостью определённого круга лиц. Все условия для того, чтобы выпасть из социума. Заключённый, выходя на свободу, не может привыкнуть некоторое время, ощущая дискомфорт и неуютное одиночество. Он чужой в новом для себя мире, и этот мир внушает ему страх. Некоторые снова возвращаются в тюрьму, потому что разрушаются цепочки социально – моральные, нравственные нормы, связи. У меня они не разрушались, но побочный эффект присутствовал. Адаптация. Сексозависимость. Синдром «жертвы и палача» Назовите любым словом.
Мне иногда казалось, что я одурманен наркотой. Весь мир сузился до ебли, отвратной, уродливой, изнуряющей тело и душу, похожей на позорное клеймо, начисто выжигающее мозги, не оставляющее времени для осмысления, синтеза, анализа, сравнения; одно сплошное абстрагирование, из каких там ещё функций состоит мышление?
И в то же время, я был здесь и сейчас, самим собой, видел окружающее, живо интересовался книгами, ставшими единственной отдушиной тесного мирка клетки, из которой хотелось выбраться, но я не мог.
Второй отдушиной стали занятия танцами, к которым я вернулся именно здесь, находясь в добровольно-принудительном заточении.
В выламывающей перепонки музыке, в рождающимся изнутри движении, я позволял отпустить себя на свободу, разжать невидимые сжимающие изнутри пальцы, и… не думать.
На самом деле, я не хотел думать. Я не хотел думать о происходящем, так что Вольх делал мне очень большое одолжение, лишив возможности корчиться от содрогания и отвращения к самому себе, при мысли о том, как низко я пал.
Не думать, запретить себе думать и продолжать жить, не создавая ничего, не привнося в этот мир нового. Бесполезный придаток, ставший центром чужой вселенной. Но я поднимусь. Мне хотелось в это верить, понять, найти, суметь отыскать нечто очень важное.
Парадокс. Внешне я совершенно спокойно воспринимал происходящее, принимая и накапливая события в созданный отдельно файл некоей защитной программы. Я не хотел рефлексировать и заниматься самокопанием, это было бессмысленно, и я отключал мозги для того, чтобы жадно вбирать в себя информацию, имеющую исключительно практическую ценность.
Я смирился, но в то же время продолжал вести невидимую борьбу, целью которой был нет, не побег, и не возвращение к Сане.
Мне бы хотелось знать, что мы можем начать всё сначала, что Сан, мой мудрый терпеливый Сан простит и примет мой разобранный, сломанный домик испачканный и загаженный до основания, что мы вместе выгребем накопившееся в нём дерьмо, протрём тряпочкой каждый кирпич, любовно поставив его на место, создадим заново, начнём с нуля, сначала. Да будет трудно, но мы справимся. Мы ведь справлялись столько раз. Но в то же время, мог ли я прийти таким? Не важно, принял бы меня Сашка или нет, я не принимал себя, и это стало причиной удерживающей меня здесь, почти так же надёжно, как шантаж. И может быть именно это видел Вольх, может быть поэтому иногда поступал со мной столь жестоко и беспощадно.
Ничто не могло разрушить меня сильнее, чем я сам.
Но и собрать меня обратно, мог тоже только я сам, и понимая это, иногда Вольх попросту не позволял этого сделать. Эффект аумсенрикё, бесконечноая ебля по графику без расписания. Цепь. Цепь поперёк горла, оковы на руках и ногах и штырь в сердце, острый раздирающий штырь тревоги – признак не проходящей депрессии.
Я послушно глотал лекарства, послушно выполнял необходимые рекомендации, ставшие такой же неотъемлемой частью жизни, как еда или сон.
Не замыкаться, не уходить в себя. Вольх следил за этими вещами, не позволял задыхаться в четырёх стенах, наоборот мой досуг был насыщен, интересен и разнообразен, словно лишний раз призванный подчеркнуть: Смотри, вот весь мир перед тобой, что тебе ещё надо? Что есть там, что я не способен дать тебе здесь? Скажи мне Ник, напиши, ткни пальцем покажи, нарисуй это чёртово слово.
И я улыбался, я кивал, я соглашался.
А в глазах, стояла собачья смертная тоска.

Попала лапа в капкан
И ничего не остаётся
Отдать на растерзание клыка.
Таков вердикт и так придётся.
И пусть охотник перебьётся.
А во снах… Во снах я бродил по коридорам собственного подсознания, теряясь в бесконечных лабиринтах памяти. Открывал одну дверь за другой.
Где же это? Где? Это…
Вещь? Чувство? Знание? Эмоция? Цель?
Запрос программы. Поиск. Объект не найден. Поиск. Объект не найден. Ошибка элементов соединения, возможно, такой страницы не существует, перепроверьте адрес, попробуйте ещё раз.
Поиск. Запертая комната.
От боли сводит зубы кровь струиться
Ангел, стоящий на крыше с пластиковым стаканчиком в руках. В небесах стучат тысячи сердец, похожих на большие картонные валентинки, срываются вниз, алым дождём.
На белый снег живой водицей.
- Опять погоду испортили, – бормочет он, примериваясь вниз, пробуя парапет ногой.
Так надо.
Лучше в это верить.
- Кто вы? - я подхожу ближе, пытаясь увидеть лицо, уворачиваюсь от летящих картонных конфетти. Они разные, большие, маленькие, похожие на тарелки и серпантин. Отмахиваюсь рукой.
- А тебе какая разница?
Считать спокойно: десять, девять.
Ангел надевает крылья, с тянущимися к плечам лямками парашюта.
– Сам типо не видишь.
Он суетится, пробует ветер пальцем.
Не ждать, пока тебя застрелят.
- Послушайте, вы должны мне помочь! – Я подхожу ближе, понимая, что возможно это тот, кто знает ответ.
Так надо.
- С какой радости?
Ангел раздражённо оборачивается, у него немолодое уставшее лицо, круглое, со смешными кудряшками волос, длинным носом, испещрённым прожилками алкоголизма.
И кажется уже так долго.
Собачья жизнь с глазами волка
- Пожалуйста, – я делаю шаг навстречу. – Я потерял нечто важное.
И вроде не умею плакать.
Но на глазах такая слякоть.
- А здесь постоянно всё теряется. - Ангел равнодушно ёжит плечами, смотрит неодобрительно, отряхивает крыло из перьев, поролона и бумаги.
Переиграть бы всё.
- Но что мне делать? – я стою в полнейшей растерянности.
- Ищи, – следует безразличный ответ.
Не падать
- Пожалуйста, – я начинаю плакать, непроизвольно кусая губы. Горло сдавливает спазм, становится обидно, очень обидно, больно.
Но если это и есть волчья доля
- Ну, начинается, – ангел закатывает глаза к бровям, кривит лицо, вздыхает.
– Слушай, пацан, я тебе ничем не могу помочь.
Умирать в снегу от боли
- На вот, держи, – он ловко подставляет руку и ловит картонное сердце, разноцветную открытку с яркой надписью.
«С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ».
То я её приму …
- Сюрприиииз! – Ангел дурашливо хватает за лицо, разводит щёки пальцами.
На ВОЛЕ!
- Вот так гораздо лучше, как думаешь? - он подмигивает, отходя назад, и понимаю, что меня обманули.
Но если это и есть волчья доля.
На лицо приклеена бумажная улыбка.
Умирать в снегу от боли.
- Звиняй малыш, за конфетами к Санта - Клаусу. Все, я полетел.
Ангел разводит руками, торопливо делает шаг над бездной.
То я её приму
- Стойте! Это не честно. – Я сдираю бумагу с лица, бросаюсь вперёд.
На воле!
- Покасикиииии! – вниз падает серебристая фигурка бумажного платьица оригами, на крыше никого, только ветер и продолжающие сыпаться валентинки.
- Ты не ангел!!! – ору я, сжимая кулаками, и швыряю сердце вниз. – Ты…Обманщик!
В небесах раздаётся пронзительная трель телефона.
«АБОНЕНТ ВРЕМЕННО НЕДОСТУПЕН! ОСТАВЬТЕ ВАШЕ СООБЩЕНИЕ ИЛИ ПЕРЕЗВОНИТЕ ПОЗДНЕЕ»! -
- Тебя не существует! – я кричу на пределе лёгких. – ТЕБЯ НЕТ!!!!!
Но если это и есть волчья доля
Умирать в снегу от боли
То я её приму
- Ник. Никита!! Проснись.
Перед глазами встревоженное лицо Вольха.
На воле!
- Ты меня напугал, – выдаёт он облегчённо.
Внутри пропасть. Кажется, я не помню, что мне снилось. Что - то важное. Сашка? Почему я плачу?
Попала лапа в капкан.

Дата добавления: 2015-06-27