Эдгар Аллан По. Черный кот

Я не надеюсь и не притязаю на то, что кто-нибудь поверит самойчудовищной и вместе с тем самой обыденной истории, которую я собираюсьрассказать. Только сумасшедший мог бы на это надеяться, коль скоро я самсебе не могу поверить. А я не сумасшедший - и все это явно не сон. Но завтраменя уже не будет в живых, и сегодня я должен облегчить свою душу покаянием.Единственное мое намерение - это ясно, кратко, не мудрствуя лукаво, поведатьмиру о некоторых чисто семейных событиях. Мне эти события в конце концовпринесли лишь ужас - они извели, они погубили меня. И все же я не стануискать разгадки. Я из-за них натерпелся страху - многим же они покажутсябезобидней самых несуразных фантазий. Потом, быть может, какой-нибудь умныйчеловек найдет сгубившему меня призраку самое простое объяснение - такойчеловек, с умом, более холодным, более логическим и, главное, не стольвпечатлительным, как у меня, усмотрит в обстоятельствах, о которых я не могуговорить без благоговейного трепета, всего только цепь закономерных причин иследствий. С детских лет я отличался послушанием и кротостью нрава. Нежность моейдуши проявлялась столь открыто, что сверстники даже дразнили меня из-заэтого. В особенности любил я разных зверюшек, и родители не препятствовалимне держать домашних животных. С ними я проводил всякую свободную минуту ибывал наверху блаженства, когда мог их кормить и ласкать. С годами этаособенность моего характера развивалась, и когда я вырос, немногое в жизнимогло доставить мне более удовольствия. Кто испытал привязанность к верной иумной собаке, тому нет нужды объяснять, какой горячей благодарностью платитона за это. В бескорыстной и самоотверженной любви зверя есть нечтопокоряющее сердце всякого, кому не раз довелось изведать вероломную дружбу иобманчивую преданность, свойственные Человеку. Женился я рано и, по счастью, обнаружил в своей супруге близкие мненаклонности. Видя мое пристрастие к домашним животным, она не упускаласлучая меня порадовать. У нас были птицы, золотые рыбки, породистая собака,кролики, обезьянка и кот. Кот, необычайно крупный, красивый и сплошь черный, без единогопятнышка, отличался редким умом. Когда заходила речь о егосообразительности, моя жена, в душе не чуждая суеверий, часто намекала настаринную народную примету, по которой всех черных котов считали оборотнями.Намекала, разумеется, не всерьез - и я привожу эту подробность единственнодля того, что сейчас самое время о ней вспомнить. Плутон - так звали кота - был моим любимцем, и я часто играл с ним. Явсегда сам кормил его, и он ходил за мной по пятам, когда я бывал дома. Онноровил даже увязаться со мной на улицу, и мне стоило немалого трудаотвадить его от этого. Дружба наша продолжалась несколько лет, и за это время мой нрав ихарактер - под влиянием Дьявольского Соблазна - резко изменились (я сгораюот стыда, признаваясь в этом) в худшую сторону. День ото дня я становилсявсе мрачнее, раздражительней, безразличней к чувствам окружающих. Я позволялсебе грубо кричать на жену. В конце концов я даже поднял на нее руку. Моипитомцы, разумеется, тоже чувствовали эту перемену. Я не только пересталобращать на них внимание, но даже обходился с ними дурно. Однако к Плутону явсе же сохранил довольно почтительности и не позволял себе его обижать, какобижал без зазрения совести кроликов, обезьянку и даже собаку, когда ониласкались ко мне или случайно попадались под руку. По болезнь развивалась вомне, - а нет болезни ужаснее пристрастия к Алкоголю! - и наконец дажеПлутон, который уже состарился и от этого стал капризнее, - даже Плутонначал страдать от моего скверного нрава. Однажды ночью я вернулся в сильном подпитии, побывав в одном из своихлюбимых кабачков, и тут мне взбрело в голову, будто кот меня избегает. Япоймал его; испуганный моей грубостью, он не сильно, но все же до кровиукусил меня за руку. Демон ярости тотчас вселился в меня. Я более не владелсобою. Душа моя, казалось, вдруг покинула тело; и злоба, свирепеедьявольской, распаляемая джином, мгновенно обуяла все мое существо. Явыхватил из кармана жилетки перочинный нож, открыл его, стиснул шеюнесчастного кота и без жалости вырезал ему глаз! Я краснею, я весь горю, ясодрогаюсь, описывая это чудовищное злодейство. Наутро, когда рассудок вернулся ко мне - когда я проспался после ночнойпопойки и винные пары выветрились, - грязное дело, лежавшее на моей совести,вызвало у меня раскаянье, смешанное со страхом; но то было лишь смутное идвойственное чувство, не оставившее следа в моей душе. Я снова стал питьзапоем и вскоре утопил в вине самое воспоминание о содеянном. Рана у кота тем временем понемногу заживала. Правда, пустая глазницапроизводила ужасающее впечатление, но боль, по-видимому, утихла. Он все также расхаживал по дому, но, как и следовало ожидать, в страхе бежал, едвазавидя меня. Сердце мое еще не совсем ожесточилось, и поначалу я горькосожалел, что существо, некогда так ко мпе привязанное, теперь не скрываетсвоей ненависти. Но вскоре чувство это уступило место озлоблению. И тогда,словно в довершение окончательной моей погибели, во мне пробудился духпротиворечия. Философы оставляют его без внимания. Но я убежден до глубиныдуши, что дух противоречия принадлежит к извечным побуждающим началам всердце человеческом - к неотторжимым, первозданным способностям, иличувствам, которые определяют самую природу Человека. Кому не случалось сотнюраз совершить дурной или бессмысленный поступок безо всякой на то причины,лишь потому, что этого нельзя делать? И разве не испытываем мы, вопрекиздравому смыслу, постоянного искушения нарушить Закон лишь потому, что этозапрещено? Так вот, дух противоречия пробудился во мне в довершениеокончательной моей погибели. Эта непостижимая склонность души ксамоистязанию - к насилию над собственным своим естеством, склонностьтворить зло ради зла - и побудила меня довести до конца мучительство надбессловесной тварью. Как-то утром я.хладнокровно накинул коту на шею петлюи повесил его на суку - повесил, хотя слезы текли у меня из гл:аз и сердцеразрывалось от раскаянья, - повесил, потому что знал, как он некогда менялюбил, потому что чувствовал, как несправедливо я с ним поступаю, - повесил,потому что знал, какой совершаю грех - смертный грех, обрекающий моюбессмертную душу на столь страшное проклятие, что она оказалась бынизвергнута - будь это возможно - в такие глубины, куда не простирается дажемилосердие Всеблагого и Всекарающего Господа. В ночь после совершения этого злодейства меня разбудил крик: "Пожар!"Занавеси у моей кровати полыхали. Весь дом был объят пламенем. Моя жена,слуга и я сам едва не сгорели заживо. Я был разорен совершенно. Огоньпоглотил все мое имущество, и с тех нор отчаянье стало моим уделом. Во мне довольно твердости, дабы не пытаться изыскать причину иследствие, связать несчастье со своим безжалостным поступком. Я хочу лишьпроследить в подробности всю цепь событий - и не намерен пренебречь ниединым, пусть даже сомнительным звеном. На другой день после пожара япобывал на пепелище. Все степы, кроме одной, рухнули. Уцелела лишь довольнотонкая внутренняя перегородка посреди дома, к которой примыкало изголовьемоей кровати. Здесь штукатурка вполне противостояла огню - я объяснил этотем, что стена была оштукатурена совсем недавно. Подле нее собралась большаятолпа, множество глаз пристально и жадно всматривались все в одно место.Слова: "Странно!", "Поразительно!" и всякие восклицания в том же родевозбудили мое любопытство. Я подошел ближе и увидел на белей поверхностинечто вроде барельефа, изображавшего огромного кота. Точность изображенияпоистине казалась непостижимой. На шее у кота была веревка. Сначала этот призрак - я попросту не могу назвать его иначе - повергменя в ужас и недоумение. Но, поразмыслив, я несколько успокоился. Явспомнил, что повесил кота в саду подле дома. Во время переполоха, поднятогопожаром, сад наводнила толпа - кто-то перерезал веревку и швырнул кота черезоткрытое окно ко мне в комнату. Возможно, таким способом он хотел меняразбудить. Когда стены рухнули, развалины притиснули жертву моей жестокостик свежеоштукатуренной перегородке, и от жара пламени и едких испарении наней запечатлелся рисунок, который я видел. Хотя я успокоил если не свою совесть, то, по крайней мере, ум, быстрообъяснив поразительное явление, которое только что описал, оно все жеоставило во мне глубокий след. Долгие месяцы меня неотступно преследовалпризрак кота; и тут в душу мою вернулось смутное чувство, внешне, но тольковнешне, похожее на раскаянье. Я начал даже жалеть об утрате и искал вгрязных притонах, откуда теперь почти не вылезал, похожего кота той жепороды, который заменил бы мне бывшего моего любимца. Однажды ночью, когда я сидел, томимый полузабытьем, в каком-тобогомерзком месте, внимание мое вдруг привлекло что-то черное на одной изогромных бочек с джипом или ромом, из которых состояла едва ли не всяобстановка заведения. Несколько минут я не сводил глаз с бочки, недоумевая,как это я до сих пор но замечал столь странной штуки. Я подошел и коснулсяее рукой. То был черный кот, очень крупный - под стать Плутону - и похожийна него как две кайли воды, с одним лишь отличием. В шкуре Плутона не былони единой белой шерстинки; а у этого кота оказалось грязно-белое пятно чутьли не во всю грудь. Когда я коснулся его, он вскочил с громким мурлыканьем и потерся о моюруку, видимо, очень обрадованный моим вниманием. А ведь я как раз искалтакого кота. Я тотчас пожелал его купить; но хозяин заведения отказался отденег - он не знал, откуда этот кот взялся, - никогда его раньте не видел. Я все время гладил кота, а когда собрался домой, он явно пожелал идтисо мною. Я ему не препятствовал; по дороге я иногда нагибался и поглаживалего. Дома он быстро освоился и сразу стал любимцем моей жены. Но сам я вскоре начал испытывать к нему растущую неприязнь. Этого яникак не ожидал; однако - не знаю, как и почему это случилось, - егоочевидная любовь вызывала во мне лишь отвращение и досаду. Мало-помалу этичувства вылились в злейшую ненависть. Я всячески избегал кота; лишь смутныйстыд и память о моем прежнем злодеянии удерживали меня от расправы над ним.Проходили недели, а я ни разу не ударил его и вообще не тронул пальцем: номедленно - очень медленно - мною овладело неизъяснимое омерзение, и ямолчаливо бежал от постылой твари как от чумы. Я ненавидел этого кота тем сильней, что оп, как обнаружилось в первоеже утро, лишился, подобно Плутону, одного глаза. Однако моей жене он стал отэтого еще дороже, она ведь, как я уже говорил, сохранила в своей душе тумягкость, которая некогда была мне свойственна и служила для менянеиссякаемым источником самых простых и чистых удовольствий. Но, казалось, чем более возрастала моя недоброжелательность, тем крепчекот ко мне привязывался. Он ходил за мной по пятам с упорством, котороетрудно описать. Стоило мне сесть, как он забирался под мой стул или прыгалко мне на колени, донимая меня своими отвратительными ласками. Когда явставал, намереваясь уйти, он путался у меня под ногами, так что я едва непадал, или, вонзая острые когти в мою одежду, взбирался ко мне на грудь. Втакие минуты мне нестерпимо хотелось убить его на месте, но меня удерживалодо некоторой степени сознание прежней вины, а главное - не стану скрывать, -страх перед этой тварью. В сущности, то не был страх перед каким-либо конкретным несчастьем, -но я затрудняюсь определить это чувство другим словом. Мне стыдно признаться- даже теперь, за решеткой, мне стыдно признаться, - что чудовищный ужас,который вселял в меня кот, усугубило самое немыслимое наваждение. Жена нераз указывала мне на белесое пятно, о котором я уже упоминал, единственное,что внешне отличало эту странную тварь от моей жертвы. Читатель, вероятно,помнит, что пятно это было довольно большое, однако поначалу оченьрасплывчатое; по медленно - едва уловимо, так что разум мой долгое времявосставал против столь очевидной нелепости, - оно приобрело наконецнеумолимо ясные очертания. Не могу без трепета назвать то, что оно отнынеизображало - из-за этого главным образом я испытывал отвращение и страх иизбавился бы, если б только посмел, от проклятого чудовища, - отныне, дабудет вам ведомо, оно являло взору нечто мерзкое - нечто зловещее, -виселицу! - это кровавое и грозное орудие Ужаса и Злодейства - Страдания иПогибели! Теперь я воистину был несчастнейшим из смертных. Презренная тварь,подобная той, которую я прикончил, не моргнув глазом, - эта презренная тварьпричиняла мне - мне, человеку, сотворенному по образу и подобию Всевышнего,- столько невыносимых страданий! Увы! Денно и нощно не знал я болееблагословенного покоя! Днем кот ни на миг но отходил от меня, ночью же я чтони час пробуждался от мучительных сновидений и ощущал горячее дыхание этогосущества на своем лице и его невыносимую тяжесть, - кошмар во плоти, которыйя не в силах был стряхнуть, - до конца дней навалившуюся мне на сердце! Эти страдания вытеснили из моей души последние остатки добрых чувств. Ялелеял теперь лишь злобные мысли - самые черные и злобные мысли, какиетолько могут прийти в голову. Моя обычная мрачность переросла в ненависть ковсему сущему и ко всему роду человеческому; и более всех страдала отвнезапных, частых и неукротимых взрывов ярости, которым я слепо предавался,моя безропотная и многотерпеливая жена. Однажды по какой-то хозяйственной надобности мы с ней спустились вподвал старого дома, в котором бедность принуждала нас жить. Кот увязалсяследом за мной по крутой лестнице, я споткнулся, едва но свернул себе шею иобезумел от бешенства. Я схватил топор и, позабыв в гневе презренный страх,который до тех пор меня останавливал, готов был нанести коту такой удар, чтозарубил бы его на месте. Но жена удержала мою руку. В ярости, перед которойбледнеет ярость самого дьявола, я вырвался и раскроил ей голову топором. Онаупала без единого стона. Совершив это чудовищное убийство, я с полнейшим хладнокровием сталискать способа спрятать труп. Я понимал, что но могу вынести его из домаднем или даже под покровом ночи без риска, что это увидят соседи. Многовсяких замыслов приходило мне на ум. Сперва я хотел разрубить тело на мелкиекуски и сжечь в печке. Потом решил закопать его в подвале. Тут мнеподумалось, что лучше, пожалуй, бросить его в колодец на дворе - или забитьв ящик, нанять носильщика и велеть вынести его из дома. Наконец я избрал,как мне казалось, наилучший путь. Я решил замуровать труп в стене, какнекогда замуровывали свои жертвы средневековые монахи. Подвал прекрасно подходил для такой цели. Кладка стен была непрочной, ктому же не столь давно их наспех оштукатурили, и по причине сыростиштукатурка до сих пор не просохла. Более того, одна стена имела выступ, вкотором для украшения устроено было подобие камина или очага, позднеезаложенного кирпичами и тоже оштукатуренного. Я не сомневался, что легкосумею вынуть кирпичи, упрятать туда труп и снова заделать отверстие так, чтосамый наметанный глаз по обнаружит ничего подозрительного. Я не ошибся в расчетах. Взяв лом, я легко вывернул кирпичи, поставилтруп стоймя, прислонив его к внутренней стене, и без труда водворил кирпичина место. Со всяческими предосторожностями я добыл известь, песок и паклю,приготовил штукатурку, совершенно неотличимую от прежней, и старательнозамазал новую кладку. Покончив с этим, я убедился, что все в полном порядке.До стоны словно никто и не касался. Я прибрал с полу весь мусор до последнейкрошки. Затем огляделся с торжеством и сказал себе: - На сей раз, по крайней мере, труды мои не пропали даром. После этого я принялся искать тварь, бывшую причиной столькихнесчастий; теперь я наконец твердо решился ее убить. Попадись мне кот в товремя, участь его была бы решена; но хитрый зверь, напуганный, как видно,моей недавней яростью, исчез, будто в воду канул. Невозможно ни описать, нидаже вообразить, сколь глубокое и блаженное чувство облегчения наполнило моюгрудь, едва ненавистный кот исчез. Всю ночь он не показывался; то былапервая ночь, с тех пор как он появился в доме, когда я спал крепким испокойным сном; да, спал, хотя на душе моей лежало бремя преступления. Прошел второй день, потом третий, а мучителя моего все не было. Я вновьдышал свободно. Чудовище в страхе бежало из дома навсегда! Я более его ноувижу! Какое блаженство! Раскаиваться в содеянном я и не думал. Было учиненокороткое дознание, но мне не составило труда оправдаться. Сделали даже обыск- но, разумеется, ничего не нашли. Я не сомневался, что отныне будусчастлив. На четвертый день после убийства ко мне неожиданно нагрянулиполицейские и снова произвели в доме тщательный обыск. Однако я был уверен,что тайник невозможно обнаружить, и чувствовал себя преспокойно. Полицейскиевелели мне присутствовать при обыске. Они обшарили все уголки и закоулки.Наконец они в третий или четвертый раз спустились в подвал. Я не повел ибровью. Сердце мое билось так ровно, словно я спал сном праведника. Япрохаживался по всему подвалу. Скрестив руки на груди, я неторопливовышагивал взад-вперед. Полицейские сделали свое дело и собрались уходить.Сердце мое ликовало, и я не мог сдержаться. Для полноты торжества я жаждалсказать хоть словечко и окончательно убедить их в своей невиновности. - Господа, - сказал я наконец, когда они уже поднимались по лестнице, -я счастлив, что рассеял ваши подозрения. Желаю вам всем здоровья и немногоболее учтивости. Кстати, господа, это... это очень хорошая постройка (внеистовом желании говорить непринужденно я едва отдавал себе отчет в своихсловах), я сказал бы даже, что постройка попросту превосходна. В кладке этихстен - вы торопитесь, господа? - нет ни единой трещинки. - И тут, упиваясьсвоей безрассудной удалью, я стал с размаху колотить тростью, которую держалв руке, по тем самым кирпичам, где был замурован труп моей благоверной. Господи боже, спаси и оборони меня от когтей Сатаны! Едва смолклиотголоски этих ударов, как мне откликнулся голос из могилы!.. Крик, сперваглухой и прерывистый, словно детский плач, быстро перешел в неумолчный,громкий, протяжный вопль, дикий и нечеловеческий, - в звериный вой, вдушераздирающее стенание, которое выражало ужас, смешанный с торжеством, имогло исходить только из ада, где вопиют все обреченные на вечную муку излобно ликуют дьяволы. Нечего и говорить о том, какие безумные мысли полезли мне в голову.Едва не лишившись чувств, я отшатнулся к противоположной стене. Мгновениеполицейские неподвижно стояли на лестнице, скованные ужасом и удивлением. Нототчас же десяток сильных рук принялись взламывать стену. Она тотчасрухнула. Труп моей жены, уже тронутый распадом и перепачканный запекшейсякровью, открылся взору. На голове у нее, разинув красную пасть и сверкаяединственным глазом, восседала гнусная тварь, которая коварно толкнула меняна убийство, а теперь выдала меня своим воем и обрекла на смерть от рукипалача. Я замуровал это чудовище в каменной могиле.

Эдгард По «ворон»

Полночь мраком прирастала; одинокий и усталый
Я бродил по следу тайны древних, но бессмертных слов.
Усыпляя, плыли строки, вдруг раздался стук негромкий,
Словно кто-то скребся робко в дверь моих волшебных снов.
«Странник, – вздрогнув, я подумал, – нарушает сладость снов,
Странник, только и всего».

О, я помню, дело было в декабре унылом, стылом,
И камин ворчал без силы, уступая теням спор.
Страстно жаждал я рассвета, – тщетно проискав ответов,
Утешений в книгах ветхих – по потерянной Ленор,
По прекраснейшей из смертных с чудным именем Ленор,
Чей был смертный час так скор.

Шорох шелковой портьеры, вкрадчивый, глухой, неверный,
Теребил, тянул мне нервы, ужас полнил существо,
Так что, страхи отгоняя, я твердил, как заклинанье:
«О ночлеге просит странник у порога моего,
О ночлеге молит странник у порога моего,
Странник, только и всего».

Вскоре, мужества исполнясь, я шагнул, как в омут, в полночь:
«Сэр… мадам… – не знаю, кто вы – не ищите строгих слов:
Я в дремоте был печальной, и так тихо вы стучали,
Вы столь слабо постучали в двери дома моего,
Что, я думал, показалось…» – распахнул я дверь рывком –
Темнота и… – ничего.

В тьму недвижным впившись взглядом, замер я; и будто рядом
Ангел снов и страхов ада черное крыло простер.
Тишина была полнейшей, темнота была кромешной,
И лишь призрак звука нежный шепот доносил: «Ленор!»
Это я шептал, и эхо возвращало мне: «Ленор!» –
Эха бесполезный сор.

В комнату вернувшись грустно, без надежд, в смятенных чувствах,
Я услышал те же стуки, – чуть ясней, чем до того.
Я подумал: «Да ведь это у окна скребется ветер;
Гляну – и в одно мгновенье будет все объяснено,
Сердце стоит успокоить – будет все объяснено…
Ветер – только и всего!»

Но едва открыл я ставню, как на свет, с вальяжной статью
Благородной древней знати, ворон выступил из тьмы.
Не смущаясь ни секунды, извинений, даже скудных,
Предъявить и не подумав, он уселся над дверьми –
Как на трон, на бюст Паллады взгромоздился над дверьми –
Наяву взирать на сны.

Видя гордое величье, видя, как смешно напыщен
Этот лорд из рода птичьих, скрыть улыбку я не смог.
«Ты, хоть временем потрепан, но уж, верно, не из робких;
Так скажи: на тех дорогах, что ты в жизни превозмог, –
Звали как тебя в том аде, что ты в жизни превозмог?»
Каркнул ворон: «Nevermore».

Сей бесхитростною речью, сколь скупой, столь человечьей,
Удивленный бесконечно, я воззрился на него;
Потому как, согласитесь, смертным раньше и не снилось,
Чтобы птицы громоздились над порогами домов,
Чтоб на бюсты громоздились над порогами домов –
Птицы с кличкой «Nevermore».

Ну а ворон, в грусти словно, молвил только это слово,
Будто в этом самом слове вся душа была его.
И замолк, перо не дрогнет; из меня же слабый, робкий
Выдох вырвался негромкий: «Я друзей сберечь не мог, –
Так и он к утру исчезнет, как надежды до него».
Рек здесь ворон: «Nevermore».

Звук в ночи таким был резким, так пугающе уместным,
Что я дернулся с ним вместе, под собой не чуя ног.
«Но, конечно, – бормотал я, – это весь запас словарный,
Что какой-то бедный малый заучить ему помог,
Хороня свои надежды и кляня тяжелый рок
Бесконечным «Nevermore».

Ворон все же был забавен, и, чтоб грусть свою разбавить,
Я, дела свои оставив, кресло выкатил вперед;
В нем усевшись поудобней перед бюстом с птицей гордой,
Разрешить решил я твердо, что имел в виду сей лорд,
Что имел в виду сей мрачный, старый, мудрый птичий лорд,
Говоря мне «Nevermore».

Так сидел я отрешенно, в мир догадок погруженный,
Ну а ворон взглядом жег мне, словно пламенем, нутро;
Головой клонясь устало на подушки бархат алый,
Вдруг с тоскою осознал я, что склониться головой –
Что на этот алый бархат лишь склониться головой
Ей нельзя, о – nevermore!

Вдруг как будто сладость дыма от незримого кадила
Воздух в комнате сгустила, ангельский донесся хор.
«Глупый! – я вскричал. – Бог, видя, как горьки твои обиды,
С ангелами шлет напиток для забвения Ленор!
Пей же снадобье, пей жадно и забудь свою Ленор!»
Каркнул ворон: «Nevermore».

«О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник! –
Послан ли ты силой грешной, иль тебя низвергнул шторм –
Сквозь безмолвье светлых далей, через брег, где волны спали,
В этот дом, юдоль печали, – говори: до сих ли пор
Есть дарующий забвенье сладкий сон средь вечных гор?»
Каркнул ворон: «Nevermore».

«О, вещун – пусть злой, все ж вещий! – птица ль ты, иль зла приспешник!
Заклинаю Небесами, Богом, чей так мил нам взор:
Сей душе, больной от скорби, дай надежду встречи скорой –
Душ слияния с Ленорой, с незабвенною Ленор,
С той прекраснейшей из смертных, смертный час чей был так скор».
Каркнул ворон: «Nevermore».

«Будь ты птица или дьявол! – этим словом ты доставил
Сердцу многая печали! – так закончим разговор!
Убирайся в ночь, обратно! Прочь лети, в объятья ада!
Там, наверно, будут рады лжи, что молвил ты как вор!
Прочь из жизни, сердца, дома! Растворись в ночи как вор!»
Ворон каркнул: «Nevermore».

До сих пор во тьме сердито все сидит он, все сидит он
Над моей мечтой разбитой, в сердце дома моего;
Черный огнь меж век струится, будто демон в нем таится,
Да и тень зловещей птицы в пол вросла уже давно;
И душе моей от этой черной тени не дано
Оторваться – nevermore!

Так, о «Вороне» современники говорили, что его чтение вызывает физическое ощущение «мороза по коже».

Это воздействие, которое чем-то сродни гипнотическому, достигается прежде всего с помощью музыкального начала. Музыка для По — «совершенное выражение души или идеи в поэзии». По его мнению, поэзия и поэтическая техника рождаются из музыки. Говоря о поэзии, По нередко использует музыкальную терминологию, например, он сравнивает время звучания строки с музыкальным тактом. Смысловые и звуковые структуры в стихах По сливаются, образуя единое целое, так что музыка стиха несёт смысловую нагрузку. Поэт считал, что метр сам по себе допускает немного вариаций, а возможности ритмического и строфического характера абсолютно бесконечны.

И действительно, По демонстрирует настоящую магию стиха, доводя до совершенства мелодику, технику внутренних рифм, аллитераций и ассонансов, параллелизмов и повторов, ритмических перебоев и рефренов-заклинаний. Он виртуозно, как никто до него в мировой поэзии, использует звуковую организацию поэтической речи. Реализация связи «звук и смысл» происходит как на уровне ономатопеи — имитации звуковых особенностей явлений, так и на уровне звукового символизма (когда тот или иной звук независимо от смысла слов воспринимается как «светлый», «радостный», или «тёмный», «печальный»). Многочисленные повторы слов и целых строк также напоминают вариацию музыкальной фразы. О насыщенности стихов По средствами фонетической образности дают представление хотя бы эти две строки из «Ворона»: «Шёлковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах / Полонил, напомнил смутным ужасом меня всего…»

Это знаменитое стихотворение построено на серии обращения лирического героя к птице, залетевшей в бурную ночь в его комнату. На все вопросы ворон отвечает одним и тем же словом «Nevermore» — «никогда». Поначалу это кажется механическим повторением зазубренного слова, но повторяющийся рефрен звучит пугающе уместно в ответ на слова скорбящего об умершей возлюбленной героя стихотворения. Наконец, он хочет узнать, суждено ли ему хотя бы на небесах вновь встретиться с той, что покинула его на земле. Но и здесь приговором звучит «Nevermore». В финале стихотворения чёрный ворон из учёной говорящей птицы превращается в символ скорби, тоски и безнадёжности: невозможно вернуть любимую или избавиться от мучительной памяти.

И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлёте, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой в позолоте, на полу он тень простёр,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о Nevermore.

В стихотворении «Улялюм» герой, блуждающий вдвоём со своей душой Психеей по загадочной местности серых небес и сухих листьев, приходит к склепу, где год назад он похоронил свою возлюбленную Улялюм. Он вспоминает «октябрьскую ночь без просвета», когда он принёс сюда «мёртвую ношу». Но главное в стихотворении не туманный сюжет, а гипнотическая музыка, погружающая читателя в мир теней, шорохов, вечной осени, зловещего лунного мерцания. И вновь заклинанием звучит рефрен:

Эта ночь была — ночь без просвета,
Самый год в эту ночь умирал, -
Что за демон сюда нас зазвал?
О, я знаю теперь: это — Обер,
О я знаю теперь: это — Вир,
Это — дымное озеро Обер
И излюбленный ведьмами Вир.!

В «Колоколах» звукопись По достигает предела изощрённости. В каждой из четырёх частей стихотворения мелодически воссоздан звон «серебряных» колокольцев на санях для весёлого катанья, «золотых» свадебных колоколов, «медного» набата тревоги, «железного» заупокойного колокола. И каждый из них соответствует какому-то этапу в жизни человека: радость детства, счастье любви, страдания взрослого мира и смерть. В звоне колоколов символически воплощён трагический удел человека. Великий русский композитор С. В. Рахманинов написал на русский текст стихотворения музыку — поэму для оркестра, хора и солистов.

Дата добавления: 2015-06-27