Критика Белинского 40-х годов

Назовем основные статьи этого периода критики Белинского. Это годовые обзоры с 1841 по 1848 г., а также "Речь о критике" (1842), одиннадцать статей пушкинского цикла (1843-1846), отзы­вы о "Мертвых душах" Гоголя, статьи и суждения о "натуральной школе", письмо к Гоголю 1847 года.

В 40-е гг. завершается формирование критико-эстетических принципов Белинского. В философской области критик исходит из примата бытия над сознанием. Если в годы " примирения" он готов был утверждать, что искусство как непосредственное созерцание идеи выше жизни, то в статьях о Пушкине Белинский говорит: "Жизнь выше искусства - одного из ее проявлений". Материалисти­ческое представление критика о человеке развивается в рамках его антропологической концепции, приобретающей, однако, у критика глубокую гуманистическую направленность.

По своей общественной позиции Белинский в этот период - революционный демократ, признающий право на революционное на­силие.

В области эстетической его взгляды освобождаются от априор­ности, абстрактности и объективизма, оплодотворяясь диалектикой и конкретным историзмом.

Эти основы критики Белинского 40-х гг. обусловили ее наи­большую адекватность как потребностям русского общества, так и Равной тенденции русской литературы к критическому реализму, заявившей себя прежде всего в поэме Гоголя "Мертвые души" и в "натуральной школе". Рассмотрение литературно-эстетической позиции Белинского этого периода целесообразно поэтому начать с его оценок именно этих литературных явлений - на фоне суждений о них критики романтической (Н.Полевой) и абстрактно-эстетической (С.Шевырев, К.Аксаков).

Выход в свет в мае 1842 г. первого тома "Мертвых душ" вы­звал полемику не менее ожесточенную, чем постановка шестью года' ми ранее "Ревизора". Обвинения литературные порой прямо перехо­дили в политические. Утверждая, что «романы Поль-де-Кока — бо­лее нравственны, чем "Мертвые души" Гоголя», О.Сенковский, на­пример, упрекал писателя в том, что в новом произведении он "сис­тематически унижает русских людей".

По мнению романтика Н.Полевого, объективно сомкнувшегося в эти годы с охранительной журналистикой, "Мертвые души" "со­ставляют грубую карикатуру, держатся на небывалых и несбыточных подробностях... лица в них все до одного небывалые преувеличения, отвратительные мерзавцы или пошлые дураки". Обвиняя автора в не­знании природы человеческой, а поэму в бедности содержания. Поле­вой исключал "Мертвые души" из мира искусства, мира изящного.

В отличие от Полевого критик "Москвитянина" профессор С.Шевырев отдавал должное поэме Гоголя и даже защищал ее от гру­бых нападок. Но с какой позиции?

"Одно из первых условий всякого изящного произведения, - писал критик, - есть воспроизведение полной блаженной гармонии во всем внутреннем существе нашем, которая несвойственна обыкно­венному состоянию жизни". Это гармонирующее воздействие достижимо, считает Шевырев, лишь в том случае, если произведение охва­тывает жизнь "во всей ее полноте и широком объеме", не ограничи­ваясь одной "отрицательной" ее стороною. В сущности, Шевырев из­лагает здесь уже знакомую нам и по Надеждину, и по Белинскому периода "примирения" с действительностью теорию созерцательного искусства, воспроизводящего явления жизни в свете гармонического целого. Отсюда и весьма прозрачный совет Гоголю: "Если в первом томе его поэмы комический юмор возобладал, и мы видим русскую жизнь и русского человека по большей части отрицательною их сто­роною, то отсюда никак не следует, чтобы фантазия Гоголя не могла вознестись до полного объема всех сторон русской жизни. Он сам обе­щает нам далее представить все несметное богатство русского духа, и мы уверены заранее, что он славно сдержит свое слово". Далее Шевырев дает прямые рекомендации, каким образом этого можно до­биться: "Велик талант Гоголя в создании характеров, но мы искренне выскажем и тот недостаток, который замечаем в отношении к полно­те их изображения... Комический юмор, под условием коего поэт со­зерцает все эти лица, и комизм самого события, куда они замешаны, препятствует тому, чтобы они предстали всеми своими сторонами и раскрыли всю полноту жизни в своих действиях. Мы догадываемся, что кроме свойств, в них теперь видимых, должны быть еще другие добрые черты, которые раскрылись бы при иных обстоятельствах:

так, например, Манилов, при всей своей пустой мечтательности, дол­жен быть весьма добрым человеком, милостливым и кротким госпо­дином с своими людьми и честным в житейском отношении; Коробоч­ка с виду крохоборка и погружена в одни материальные интересы своего хозяйства, но она непременно будет набожна и милостлива к нищим; в Ноздреве и Собакевиче труднее приискать что-нибудь до­брое, но все-таки должны же быть и в них какие-нибудь движения более человеческие".

Получается, что Гоголь достиг бы высшей цели искусства, от­кажись он от своего комического дарования и критического восприя­тия современной России. "Комический юмор автора, - итожит свой эстетический разбор "Мертвых душ" Шевырев, - мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте... По большей части мы ви­дим... одну отрицательную, смешную сторону, пол-обхвата, а не весь обхват русского мира".

Перейдем к мнению К.С.Аксакова (1817-1860). Участник кружка Станкевича, в ту пору друг и единомышленник Белинского, Аксаков, сблизившийся в конце 30-х гг. с А.С.Хомяковым, братья­ми Киреевскими, Ю.Ф.Самариным, вскоре становится одним из иде­ологов русского славянофильства. С начала 40-х г. пути прежних друзей резко разошлись, Белинский и Аксаков превратились в идей­ных противников. Несовместимым оказалось и их отношение к "Мер­твым душам".

Аксаков издал в Москве брошюру «Несколько слов о поэме Го­голя "Похождения Чичикова, или Мертвые души"» (1842), с которой солидаризовались А.Хомяков и Ю.Самарин. В ней критик трактовал гоголевскую поэму как возрождение того эпического восприятия жиз­ни, которое выразилось в гомеровском эпосе. В "Мертвых душах", писал Аксаков, - "тот же глубоко проникающий эпический взор, то же всеобъемлющее эпическое созерцание". Со времен Гомера эпос все мелел и мельчал и, наконец, дошел до крайней степени своего унижения в лице современного французского романа и повести. "Мертвые души" явились, чтобы возродить его. Отсюда, по мнению Аксакова, то умиротворяющее, эпически спокойное и объективное восприятие русской жизни, которое отличает гоголевскую поэму.

Вернемся к Белинскому. Увидев в поэме Гоголя блестящее подтверждение своим высоким ранним оценкам писателя, Белинский уже в первой рецензии на "Мертвые души" называет их "творением чисто русским, национальным, выхваченным из тайника народной жизни, столько же истинным, сколько и патриотическим, беспощадно сдергивающим покров с действительности и дышащим страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни* творением необъятно художественным по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта - и в то же время... социальным, общественным и историческим".

Здесь же как "величайший успех и шаг вперед" со стороны автора было расценено то обстоятельство, что в "Мертвых душах" "вез де ощущаемо и, так сказать, осязаемо проступает его (Гоголя) субъективность" - та "всеобъемлющая и гуманная субъективность, которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем, симпатичною душою и духовно-личною самостию, - та субъективность, которая не допускает его с апатическим равнодушием был чуждым миру, им рисуемому...".

Итак, трактовка гоголевской поэмы у Белинского оказалась прямо противоположной шевыревской и аксаковской, в которых субъективность "Мертвых душ" либо порицалась, либо вообще не признавалась. Кто же был прав? Это выявила полемика Белинского с Аксаковым, начатая резко критическим отзывом на брошюру послед­него ("Отечественные записки", 1842, № 8), на который Аксаков от­ветил раздраженным "объяснением" ("Москвитянин", 1842, № 9). Последовавшая затем статья Белинского «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души"» («Отечественные запи­ски», 1842, № 11) положила конец спору.

Главным аргументом Белинского стала мысль об антиисторич­ности уподобления "Мертвых душ" древнему эпосу, рожденному со­вершенно иной эпохой и удовлетворяющему отличным от нынешних эстетическим потребностям. "Древнеэллинский эпос, - говорит Бе­линский, - мог существовать только для древних эллинов, как выра­жение их жизни, их содержания, в их форме. Для мира же нового его нечего было и воскрешать, ибо у мира нового есть своя жизнь, свое содержание и своя форма, следовательно, и свой эпос. И этот эпос явился преимущественно в романе, которого главное отличие от древнеэллинского эпоса... составляет проза жизни, вошедшая в его сознание и чуждая древнеэллинскому эпосу".

Статья "Объяснение на объяснение..." явилась, таким образом, развернутым манифестом конкретно-исторического подхода к худо­жественному произведению. Мысль Белинского о том, что "Мертвые души" - произведение не только не созерцательно-бесстрастное, но в высшей степени "выстраданное" отвечала общественно-эстетической позиции автора поэмы, его пониманию назначения художника в мире. Прав был Белинский и в том, что огромным значением "Мертвых душ" "для русской общественности" Гоголь обязан заинтересованному отношению к действительности ничуть не меньше, чем удивительной силе непосредственного творчества (в смысле способ­ности воспроизводить каждый предмет во всей полноте его жизни, со всеми его тончайшими особенностями)".

Как показала уже полемика вокруг "Мертвых душ", Белин­ский полностью отказывается в 40-е гг. от своих прежних тезисов о созерцательности и бессознательности творческого акта, как и о не­совместимости художественности с моральными, нравственными и социальными интересами и целями. Критик рассуждает теперь так. Движение истории происходит не фатально, но через борьбу старого с новым и отрицание старого новым. И если эта борьба - явление дей­ствительности, то и художник не вправе оставаться в стороне от нее, игнорировать ее, так как это исказило бы правду самой жизни. Но чтобы верно понять, на чьей стороне правда, надо быть отзывчивым и чутким к "идеям и нравственным вопросам, которыми кипит совре­менность", то есть обладать и современным мировоззрением.

В статьях Белинского о "Мертвых душах" был заложен идейно-эстетический фундамент целой литературной школы, получившей с 1846 г. название "натуральной". Ее идейно-творческие принципы разработаны критиком в следующих статьях: "Русская литература в 1842 году", вступление к сборнику "Физиология Петербурга" (1845), "Русская литература в 1845 году", в рецензии на "Петербургский сборник" (1846), а также в «Ответе "Москвитянину"» (1847) и в го­довых обзорах русской литературы за 1846 и 1847 гг.

"Натуральная школа", согласно. Белинскому, - закономерный результат всего предшествующего развития русской литературы, во-первых, и "ответ на современные потребности русского общества", во-вторых. В последнем годовом обзоре (1848) критик таким образом характеризует основной пафос всей русской литературы: "Литерату­ра наша была плодом сознательной мысли, явилась как нововведение, началась подражательностью. Но она не остановилась на этом, а по­стоянно стремилась к самобытности, народности, из риторической стремилась сделаться естественной, натуральною. Это стремление, ознаменованное заметными и постоянными успехами, и составляет смысл и душу истории нашей литературы". Основными вехами на этом пути были: сатирическое течение в литературе XVIII в. (Кан­темир, Капнист, Фонвизин), творчество Крылова, "Горе от ума" Гри­боедова, затем Пушкин, Лермонтов и, наконец, Гоголь.

"Существенная заслуга" "натуральной школы" состоит в том, что она обратилась к "так называемой толпе", "исключительно из­брала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит се с нею же самою".

"Это значит, - продолжал Белинский, - повершить окончательно стремление нашей литературы, желавшей сделаться вполне национальною, русскою, оригинальною и самобытною; это значило сделать ее выражением и зеркалом русского общества, одушевить ее живым национальным интересом".

Понятие «литература - "зеркало общества"» отсылает нас к "Литературным мечтаниям" как программной статье первого периода в критике Белинского. Однако тогда, в 1834 г., критик сделал вывод, что в этом значении "у нас нет литературы", так как не было и общества как выразителя интересов всего народа. Впоследствии категоричность этого утверждения сменялась у Белинского более конкретными форму­лировками - в прямой зависимости от успехов русской "поэзии действительности". Так, с выходом в свет гоголевских повестей, "Ревизора", а также "Героя нашего времени" критик пишет: "У нас нет литературы в точном значении этого слова, как выражения духа и жизни народной, но у нас есть уже начало литературы" ("Русская литература в 1840 го­ду", 1841). Спустя два года, в первой статье пушкинского цикла он гово­рит: "Несмотря на бедность нашей литературы, в ней есть жизненное движение и органическое развитие, следственно, у нас есть история". Наконец, во "Взгляде на русскую литературу 1847 года" Белинский в прямой связи с влиянием на русскую литературу Пушкина, Лермонтова и в особенности "огромным" Гоголя заявляет: "она нашла уже свою настоящую дорогу и больше не ищет ее, но с каждым годом более и более твердым шагом продолжает идти по ней".

По мысли критика, именно писатели "натуральной школы", обратившиеся в своем творчестве к "живым национальным интере­сам", впервые и явили в своем лице русское общество как выразителя "внутренней жизни народа".

В своих подцензурных статьях Белинский лишь частично мог объяснить, что он имел в виду под "живым национальным интере­сом" России. С достаточной ясностью он сделал это в письмах к В.П.Боткину, К.Д.Кавелину, а также в знаменитом зальцбруннском письме 1847 г. к Гоголю. Это "уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть".

Конкретно-исторически объяснив происхождение "натураль­ной школы", Белинский с тех же позиций отводит нападки на нее как социально-политических, так и эстетических ее противников. Пер­вые "обвиняют писателей натуральной школы за то, что они любят изображать людей низкого звания, делают героями своих повестей мужиков, дворников, извозчиков, описывают углы (имеется в виду очерк Н.А.Некрасова "Петербургские углы", вошедший в "Физиоло­гию Петербурга", 1845), убежища городской нищеты...". Но разве, отвечает Белинский, представитель "низших классов", мужик - не человек? Разве его "душа, ум, сердце, страсти, склонности" менее интересны и достойны внимания, чем в образованном человеке? Кроме того, гуманизация, демократизация и социализация литературы - результат общих тенденций современной эпохи. "В наше время, - подчеркивает в последнем годовом обзоре критик, - искусство и ли­тература больше, чем когда-либо прежде, сделались выражением об­щественных вопросов, потому что в наше время эти вопросы стали общее, доступнее всем, яснее, сделались для всех интересом первой степени, стали во главе всех других вопросов".

Несостоятельно, по Белинскому, и неприятие "натуральной школы" "с эстетической точки зрения во имя чистого искусства, которое само себе цель и вне себя не признает никаких целей". Дело в том, что само это понимание искусства рождено конкретными условиями, следо­вательно, вовсе не абсолютно: "Мысль эта чисто немецкого происхожде­ния: она могла родиться только у народа созерцательного... и никак не могла бы явиться у народа практического, общественность которого... представляет широкое поле для живой деятельности".

Поддержка и пропаганда Белинским 40-х годов "социальной беллетристики", то есть литературы, открытой современной обще­ственной проблематике, коллизиям и конфликтам и одухотворенной гуманистическими целями, не была подменой эстетических задач утилитарными и дидактическими, как полагал позднее в своих отзы­вах о критике А.В.Дружинин. И в последний период своей деятельно­сти Белинский, как показывают его отзывы об очерках Я.Буткова, В.Даля, романе А.Герцена "Кто виноват?" и другие, нимало не забы­вал о специфике искусства, требованиях художественности и не соби­рался жертвовать ими. "Без всякого сомнения, — заявляет он в по­следнем годовом обзоре, - искусство прежде всего должно быть ис­кусством, а потом уже оно может быть выражением духа и направле­ния общества в известную эпоху. Какими бы прекрасными мыслями ни было наполнено стихотворение, как бы ни сильно отзывалось оно современными вопросами, но если в нем нет поэзии, - в нем не мо­жет быть ни прекрасных мыслей и никаких вопросов, и все, что мож­но заметить в нем, - это разве прекрасное намерение, дурно выпол­ненное. Когда в романе или повести нет образов и лиц, нет характе­ров, нет ничего типического, - как бы верно и тщательно ни было списано с натуры все, что в нем рассказывается, читатель не найдет тут никакой натуральности..." Иное дело, что и специфику искусства и нормы художественности Белинский понимает теперь не отвлечен­но и догматически, но исторически — как подвижные, меняющиеся вместе с эпохой и развитием искусства, литературы. Изжила себя и не соответствует литературной реальности "мысль о каком-то чистом искусстве, живущем в своей собственной сфере, не имеющей ничего общего с другими сторонами жизни". Ошибочно, в свете опыта таких крупнейших художников и одновременно глубоко социальных поэтов, как Гоголь, Г.Гейне, Ч.Диккенс, представление о художествен­ности, якобы чуждой нравственно-этическим симпатиям и антипатиям писателя» его субъективному отношению к изображаемой действи­тельности. Более того, "отнимать у искусства право служить обще­ственным интересам - значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит - лишать его самой живой силы, т.е. мысли..."

"Когда, - писал Чернышевский в "Очерках гоголевского перио­да...", - явились Гоголь, Лермонтов и писатели... натуральной школы, возвышать или унижать предшествующих писателей было уже поздно: надобно было только показать ход постепенного развития русской лите­ратуры, в существовании которой до того времени сомневались, и опре­делить отношения между различными ее периодами... И это было ис­полнено Белинским". Действительно, "натуральная школа" как высшее проявление самобытности и народности в русской литературе позволила Белинскому в истинном свете увидеть и все предшествующее развитие последней - создать ее историко-литературную концепцию. Различая в истории русской литературы периоды ломоносовский, карамзинский, пушкинский, гоголевский и, наконец, "натуральной школы", Белин­ский теперь имеет в виду не только присущее каждому из них значи­тельное своеобразие и отталкивание от предыдущего, но и ту степень наследования предшествующих достижений, которая определялась па­фосом всего литературного процесса: "все более и более тесным сближе­нием с жизнью, с действительностью".

* * *

Речь пойдет об отношении, которое сложилось между критикой Белинского и тем в значительной степени новым по сравнению с пушкинско-гоголевским периодом русского реализма литературно-творческие сознанием, предшественником которого в 40-е гг. стал Ф.М.Достоевский. Оно ярко продемонстрировало как сильные, перс­пективные стороны литературно-эстетических требований Белинско­го, так и тот их "предел", который объективно обнажается в любой критической системе при столкновении ее с материалом, принадле­жащим фактически иной эстетический эпохе.

Огромные возможности критики Белинского, проявившиеся и в связи с произведениями Достоевского, хорошо видны на фоне сужде­ний о том же писателе К.С.Аксакова. "Для истинного художника, - писал Аксаков в статье о "Петербургском сборнике" (1846), где был опубликован роман Достоевского "Бедные люди", - необходима пол­ная преданность искусству... полное беспристрастие; только при от­сутствии всякой задачи может он решить великую задачу искусства".

И к новому автору Аксаков подходит, таким образом, с пози­ций, ранее отразившихся в его брошюре о "Мертвых душах" Гоголя: задача художника - в созерцательно-бесстрастном воссоздании жизни в ее полном объеме, результатом которого становится "глубокая, примиряющая красота художественного создания". "После художе­ственного произведения, - пишет критик, - у вас не остается тяже­лого... впечатления; если, например, бедный человек изображен в нем, - в вас не пробуждается даже сострадание: оно пробудится при встрече с бедным человеком в жизни; но это впечатление частное; художник... не возбуждая в вас никакого частного движения... про­изводит на вас общее впечатление..."

От Аксакова не укрылся патетически-страстный (субъективный) тон "Бедных людей", их гуманистический пафос признания личности и уважения ее в самом социально маленьком человеке. Но именно этот тон и этот пафос и лишают, по мнению Аксакова, новое произведение художественности. "В одном журнале,— пишет он, - было замечено, что в его (Достоевского) повести есть филантропическая тенден­ция; мы согласны с этим; это тенденция высокая и прекрасная, но это-то и мешает произведению быть изящным. Картины бедности являются... не очищенные, не перенесенные в общую сферу. Впечатление повести тяжелое и частное..." "Достоевский, - заключает Аксаков, - не явил в своей повести... художественного таланта".

Так абстрактно-эстетическая критика вновь продемонстриро­вала свою неадекватность развитию и видоизменению литературы.

В отличие от Аксакова Белинский при первом же знакомстве с "Бедными людьми" угадал в их авторе "талант необыкновенный и самобытный", "в высокой степени творческий" и предсказал ему великое будущее. "Главную силу... оригинальность" Достоевского Бе­линский проницательно усматривает в "глубоком понимании и худо­жественном воспроизведении трагической стороны жизни".

Не менее точным и верным было указание Белинского на каче­ственное отличие Достоевского (при всем частном сходстве) от Гого­ля и писателей "натуральной школы". Автор "Бедных людей" и "Двойника" "сразу, еще первым произведением своим, резко отде­лился от всей толпы наших писателей, более или менее обязанных Гоголю направлением и характером, а потому и успехом своего та­ланта". Это полностью соответствовало творческому самосознанию Достоевского, так характеризовавшему свое отношение (в письме к брату Михаилу 1847 г.) к литературно-эстетическим принципам русской литературы 40-х гг.: "Я завел процесс со всею нашею ли­тературой, журналистами и критиками".

Наконец, именно Белинский же уловил то принципиальное новшество в изображении Достоевского "маленького человека", ко­торое заключалось в переносе акцента с внешних причин его нравст­венно-психологического состояния самочувствия (бедности, социаль­ной приниженности и т.п.) на мотивы внутренние, личностные. Он понял, что Макар Девушкин - это нечто совсем иное, чем Акакий Башмачкин. "Многие могут подумать, - писал Белинский, - что в лице Девушкина автор хотел изобразить человека, у которого ум и способности придавлены, приплюснуты жизнью. Была бы большая ошибка так думать".

Итак, в сравнении с отвлеченно-эстетическим подходом Акса­кова критика Белинского выявила в целом свою адекватность и в зна­чительной степени новому миропониманию, воплощенному в первом романе Достоевского. Иной оказалась, однако, позиция критика с вы­ходом в свет таких произведений писателя, как "Двойник", "Госпо­дин Прохарчин", "Хозяйка" (1846-1847), свидетельствующих об уг­лублении новаторской идейно-художественной концепции человека У Достоевского. Несмотря на похвалы повести "Двойник", содержа­щиеся в статье о "Петербургском сборнике", в целом ни одно из этих произведений Белинским принято не было. Уже в обзоре "Взгляд на Русскую литературу 1846 года" (1846) критик находит в "Двойнике", наряду с "огромной силой творчества" и "бездной" художественного Мастерства, и "страшное неумение владеть и распоряжаться экономи­чески избытком собственных сил", а о рассказе "Господин Прохарчин" говорит, что он привел всех почитателей таланта Достоевского "в неприятное изумление". С другой стороны, и Достоевский, объясняя свое довольно скорое расхождение ("размолвку") с Белинским скажет: "Она произошла из-за идей о литературе и о направлении литературы".

Дело, разумеется, не сводилось к отрицательному восприятию Белинским фантастического колорита, возобладавшего в "Двойнике", а также "Хозяйке". Если Достоевский ставил себе в заслугу открытие в лице героя "Двойника" нового и при этом "величайшего социальною типа", то Белинский счел Голядкина фигурой исключительной, случайной, то есть отказал ей в типичности. "В искусстве, - писал он, - не должно быть ничего темного и непонятного; его произ­ведения тем и выше так называемых "истинных происшествий", что поэт освещает пламенником своей фантазии все сердечные изгибы и своих героев, все тайные причины их действий, снимает с... события все случайное, представляя нашим глазам одно необходимое как неизбежный результат достаточной причины".

Голядкин представляется Белинскому явлением не социально- психологическим, но патологическим. На деле повесть "Двойник" демонстрировала не отказ от причинно-следственной мотивации характеров, но иное, по сравнению с Гоголем и "натуральной школой", их и понимание. Из преимущественно внешних (социальных, сословных, материальных, иерархических и т.п.) они у Достоевского становились по преимуществу внутренними - личностными, духовно-психологи­ческими,

Эту принципиальную грань дарования и миропонимания До­стоевского не без проницательности подметил в своей статье "Нечто о русской литературе в 1846 году" (1847) Валерьян Майков (1823-1847).

В отличие от Белинского Майков ищет тайну таланта Достоев­ского не в том, что сближает его с пушкинско-гоголевским реализ­мом, но в том, что их разделяет. "...Гоголь, - пишет он, - поэт по преимуществу социальной, а г. Достоевский - по преимуществу психологический. Для одного индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга; для другого самое общество интересно по влиянию его на личность индивидуума".

Белинский, согласно рассказу П.В.Анненкова, увидел в "Бедных людях" "первую попытку у нас социального романа". Майков же пишет о том же произведении: «Даже в "Бедных людях" интерес, возбуждаемый анализом выведенных на сцену личностей, несравненно сильнее впечатления, которое производит на читателя яркое изображение окружающей их сферы. И чем больше времени проходит по прочтении этого романа, тем больше открываешь в нем черт поразительно глубокого психологического романа". "Огромностью психологического интереса", прежде всего присущего Достоевскому, объяс­няет Майков и тот фантастический, "мистический отблеск, который свойствен вообще изображениям глубоко анализированной действи­тельности".

Итак, в оценке Достоевского, как некогда молодого Гоголя, вновь восторжествовали такие принципы конкретно-эстетической по­рции Белинского, как историзм, безукоризненный эстетический вкус и чуткость к новому художественному явлению. Вместе с тем пафос произведений Достоевского, а также его новаторская концеп­ция человека не были в должной мере поняты Белинским.

Значит ли это, что Белинский к концу 40-х гг. просто "уста­рел"? Нет, не значит. Надо помнить, что критические принципы "не­истового Виссариона" были следствием не только субъективных, но и глубоко объективных предпосылок. Важнейшая из них - пушкинско-гоголевский период русской поэзии действительности, формировавший критико-эстетические понятия Белинского и позволивший ему благода­ря этому явиться и лучшим, гениальнейшим его, этого периода, истол­кователем. Новое время, новое эстетическое сознание и мышление, предтечей которого в русской литературе явился автор "Бедных людей" и "Двойника", нуждалось в соответствующих им интерпретаторах. В этом-то объективное преимущество, которое отличает майковскую оценку Достоевского от суждений о нем Белинского.

Вопросы для самостоятельной работы студентов

1. Определите особенности философской критики; охарактеризуйте ее основных представителей.

2. Эстетические работы и литературно-критические статьи Н.И.Надеждина.

3. Ранняя литературно-критическая деятельность В.Г.Белинского. Рассмотрите «Литературные мечтания», статьи, посвященные творчеству Н.В.Гоголя и др.

4. Литературно-критический смысл «примирительного» периоды в творческой деятельности В.Г.Белинского, его важнейшие статьи 30-х гг.

5. Критика В.Г.Белинского 40-х гг.

6. В.Г.Белинский о А.С.Пушкине, М.Ю.Лермонтове, Н.В.Гоголе, Ф.М.Достоевском.

7. Определите особенности философской критики; охарактеризуйте ее основных представителей.

8. Эстетические работы и литературно-критические статьи Н.И.Надеждина.

9. Ранняя литературно-критическая деятельность В.Г.Белинского. Рассмотрите «Литературные мечтания», статьи, посвященные творчеству Н.В.Гоголя и др.

10. Литературно-критический смысл «примирительного» периоды в творческой деятельности В.Г.Белинского, его важнейшие статьи 30-х гг.

11. Критика В.Г.Белинского 40-х гг.

12. В.Г.Белинский о А.С.Пушкине, М.Ю.Лермонтове, Н.В.Гоголе, Ф.М.Достоевском.

Дата добавления: 2015-06-27