Северная Одиссея 1 страница

Осенью 1944 года советские войска перешли норвежскую границу, освободили Киркенес. Группе разведчиков, куда входил и я, предстояло высадиться на полуостров Варангер, выяснить, собирается ли противник там задерживаться или покидает Вардё и Вадсё, убирается восвояси.

26 октября 1944 года, в вечерних сумерках, разведчики, как всегда неприметно, проскользнули на причал в Полярном. Торпедные катера ждали их, были готовы выйти в море. Пока грузили имущество, к пирсу подошел и ошвартовался катер. С него сошли трое: бородатые, в заношенной и изодранной одежде, изможденные до того, что от слабости с трудом передвигали ноги. И вдруг, откуда у них взялись силы! Они бросились к нам с радостными восклицаниями. Только теперь, вблизи, мы их Я узнали. Это были Володя Лянде, Толя Игнатьев и Миша Костин.

Около года назад эти трое тихо исчезли из отряда.

И все. Ни слуху ни духу. И никаких разговоров о них — o таких делах в отряде молчали.

...Владимира Лянде, Анатолия Игнатьева и Михаила Костина доставили к месту выполнения задания самолетом.

Взмыли с аэродрома, прошли правее Кольского залива, пролетели над морем, потом над полуостровом Рыбачьим, над Варангер-фьордом. Здесь самолет круто повернул на север. Замигала сигнальная лампочка.

Командир группы Лянде положил одну руку на колено Костину, другую — Игнатьеву. По этому жесту да по беззвучному шевелению губ те поняли, что пора.

Лянде встал и пошел к бомбовому люку. В проеме зияла темнота ночи. Володя нагнулся, остерегаясь напора воздуха, и шагнул в пустоту... Секунда — и туда же ступил Игнатьев, еще мгновение — выпрыгнул и Костин. Следом стрелок-радист выбросил тюки с грузом. Было около полуночи 10 февраля 1944 года.

Опустились на склон сопки примерно в сотне метров друг от друга. Собрались вместе.

— Давайте для начала перекурим это дело,— предложил Лянде,— сели хорошо, немцев нет.

— Я, пока гасил парашют, все-таки проехал по снегу,— сказал Костин.— А в остальном — все в порядке.

— У меня похуже,— признался командир группы,— угодил на большой камень, соскользнул, подвернул ногу. Больно наступать.

— Разуйся, разотрем спиртом. Должно помочь,— предложил Игнатьев.

— Это потом. Сначала надо отыскать тюки и устроиться.

Докурили. Сложили в одно место парашюты, придавили их камнями, чтобы ветром не раздуло и не унесло.

Пошли искать груз. Только через час наткнулись на один из тюков, к которому были привязаны лыжи. Распаковали, разложили, что влезло, по рюкзакам, остальное прямо в мешке отнесли туда, где приземлились После этого опять ходили зигзагами и кругами часа два. Нашли еще один мешок и его отнесли к своему становищу.

Основательно подкрепились, покурили, отдохнули. Растерли и забинтовали Володе ногу.

— А что, братки, вроде полегчало, можем опять идти,— как будто и не распорядился, но обозначил конец передышки Лянде.

Костин и Игнатьев поняли, поднялись. Снова пошли на поиски груза.

Обшаривали склон сопки и лощину часа три. Остальные три тюка с грузом так и не нашли. Их должен был выбросить самолет вторым рейсом. Но разведчики самолета не видели и не слышали. Возможно, груз был выброшен совсем в другом месте.

Когда вернулись на место приземления, заметно рассвело. Стали определяться, где находятся. Долго смотрели в бинокли, изучали окрестности, не пропустили ничего мало-мальски заметного. Везде белым-бело от снега. Ни тропинок, ни дорог, ни жилья. Поднялись на соседнюю, более высокую сопку, направили бинокли в южную сторону, где должно было быть море. Но моря не увидели. Стало ясно, что выбросили их не туда, куда намечалось.

— Да, завез нас приятель гораздо дальше,— констатировал Лянде.— Моря-то не видно.— Помолчал, добавил:— Все равно надо пока устраиваться здесь — тем более, что ручей рядом. Когда разберемся, где находимся, тогда и будем решать, что делать дальше.

Начали сооружать себе жилье из снега. Стены вышли на славу. Обрызгали их снаружи водой, и они покрылись ледяным панцирем. Только крыша из снега у них не получилась, как не получилась когда-то у «строителей» из группы Кудрявцева. Покрыли сверху парашютом.

Со времени выброски так умаялись, что вечером уснули мгновенно.

Утром первым проснулся Костин.

— Под нами тут ручей или болото, я насквозь промок...

— И у меня правый бок мокрый, всегда сплю на правом,— ощупывал себя Игнатьев.

— Откуда вода? И мне досталось,— подключился к разговору Лянде.

Ни ручья, ни болота, конечно, не оказалось, ведь устроились не в низине, а на скате сопки. Поняли, что согрели своими боками промерзший торфяник, вода через ватники и пропиталась.

— Надо что-то придумать,— сделал заключение Лянде.— Так спать не годится, никакого комфорта. Я даже* на одесском пляже любил лежать в сухих плавках.

— А я здесь плавал. На юге ни разу не был,— погоревал Костин.

— А на Севере давно? — поинтересовался Игнатьев.

— Я вятский,— охотно откликнулся Костин.— На Сен вер в тридцатом году с родителями приехал. Окончил семилетку, отец говорит: «Хватит. И этой грамотой можно обойтись. Иди-ка работай». Нанялся поваренком на траулер «Ким». Шестнадцать было.

— Хлебное место выбрал,— пошутил Толя.

— Да уж куда лучше. Все драйки, мойки, помои -— все мое...

— А потом? — уже посерьезнев, допытывался Игнатьев.

— Поплавал навигацию, понюхал море, увидел, что гожусь, подался в мореходку, на отделение радистов.

После завтрака снова пошли искать тюки с грузом. И опять весь день промаялись без пользы.

Вечером спать легли на сложенные в несколько слоев парашюты, но утром опять проснулись от сырости под собой. Парашюты пропитались влагой.

— Не такие уж мы горячие, чтобы оттаивать землю, да еще через фуфайки,— удивлялся, ощупывая себя, Костин.

— Надо натаскать камней, выложить из них лежанку, а сверху постелить парашюты,— решил Лянде.

Так и сделали. Мокнуть после этого перестали.

Снова целый день ходили в поисках тюков, обыскали еще большой квадрат. Как ни тягостно, но надо было признать, что груз пропал. Или, действительно, самолет выбросил его где-то в другом месте, или мешки угодили в расщелины между скал, накрыло снегом, рядом ходи — не заметишь.

— Хоть бы яркий вымпел какой на тросе делали,— высказался изобретательный Игнатьев.

— Надо будет подсказать, может, другим пригодится,— согласился Лянде.

На третий день с одной из сопок разглядели море. Сверились по карте. Вышло, что летчик забросил их километров на двадцать дальше, чем полагалось.

На обратном пути заметили землянку. Подобрались ближе, залегли, стали наблюдать. Ни людей, ни следов.

Но землянка обнесена колючей проволокой. Норвежцам это — ни к чему. Рядом проходит линия столбов, видно, для электропередачи, но провода не натянуты. Позднее видели и другие такие же землянки. Решили, что ставили эти столбы пленные, их и держали в перерывах между работой за колючей проволокой. На зиму пленных, скорее всего, угнали, но разведчики старались обходить такие землянки стороной.

Подходящую для выполнения своего задания сопку нашли километрах в двадцати пяти от того места, где приземлились. Обзор моря с нее — широкий, вода для питья — поблизости. Посмотрели карту: их сопка всего в трех-четырех километрах от той точки, которую наметил для них разведотдел.

Делать полные марши от одной базы до другой сочли неразумным: за день в оба конца не обернешься, да и опасно. Первую носку сделали километров на десять, потом вернулись. Утром взяли еще часть груза и опять пошли к тому месту, где оставили вчерашнее. Отсюда в этот же день продлили маршрут еще километров на пять. На ночь ушли на свою стоянку. Утром опять тронулись в путь с грузом.

Назад возвращались к вечеру. До их жилья оставалось километра три, когда Толя Игнатьев, самый рослый из троих, встревоженно скомандовал:

— Ложись, немцы...

Бросились в снег, подползли к камням, руками нарыли перед собой снегу, стали вглядываться туда, куда показал Игнатьев. Зрение у Толи испортилось после десанта на мыс Пикшуев в апреле — мае 1942 года. Тогда у многих разведчиков пострадали глаза от ослепительно блестевшего на солнце снега. Ходил Толя в очках. Но несмотря на это, примечал все необычное раньше своих друзей. Наверное, просто был более внимателен.

Враги шли вдоль линии столбов. Катились они на лыжах по-уставному: двое впереди в головном дозоре, двое в хвостовом, семеро плотной цепочкой.

Но вот немцы остановились, сошлись вместе, о чем-то заговорили, стали что-то рассматривать.

Разведчики поняли — те разглядывают их лыжню. За прошлые дни разведчики немало наследили по округе. Немцы и наткнулись на один такой след. Минут двадцать она о чем-то разговаривали, даже, казалось, спорили. Двое все показывали руками по лыжне: один в сторону, где лежали разведчики, другой — в обратном направлении.

— Что, если пойдут сюда? Пропала операция...— Толя Игнатьев не договорил, можно было только догадываться, что творилось у него на душе.

— Вот что,— перебил его Лянде.— Пойдут к нам — ты, Толя, уберешь заднего, Миша переднего. Я пущу поплотнее очередь по остальным. И чтобы ни один не удрал...

— Но на каждого из нас по четверо...

— Зато мы их видим, они нас — нет, они будут идти, а мы укрыты. Берите на мушку своих. Но не торопитесь.

Враги направились по лыжне в сторону разведчиков. Те приготовились к бою. Но тут на глаза немцам попалась вторая лыжня. Опять постояли, посмотрели по сторонам... И пошли по своему прежнему направлению — вдоль линии столбов. Только у разведчиков слегка отлегло от души, враги опять остановились — наткнулись на утреннюю лыжню разведчиков, еще свежую. Снова о чем-то заспорили. Теперь они были метрах в пятидесяти-семидесяти. Один солдат направился в сторону разведчиков. Костин не сводил с него автомата. Но солдата окликнули свои, он остановился, осмотрелся и повернул назад.

Все отделение немцев, опять выстроившись по правилам, покатило в обратную от разведчиков сторону.

— Пронесло...— выдохнул Костин, положил автомат на снег, размял затекшие руки.

— На этот раз обошлось, но рисковать так больше нельзя. Может плохо кончиться. Немцы, оказывается, шляются вдали от моря, ходят по сопкам,— подвел итог командир группы.

— Мы тут так наколесили, пока искали тюки, что, может, они не распутают наши следы,— с надеждой сказал Игнатьев.

— Распутают, если захотят. Столько своих нагонят,— возразил Лянде, следя за лыжниками в ночной бинокль.— Хорошо, что вечереет. Немцы по горам в темноте ходить не любят. Должны уйти домой.

Действительно, те поднялись на вершину сопки, немного постояли и повернули в сторону землянок, обнесенных колючей проволокой.

Разведчики встали, надели лыжи, но не направились напрямую к своему становищу, а сделали большой крюк. Когда пришли, совсем стемнело.

— Что будем делать? — спросил Толя.

— Сперва давайте поедим. Я на сытый желудок лучше думаю,— предложил Костин.

Сходили к ручью за водой, сварили какао, плотно поели. Затем собрали и уложили в рюкзаки все, без чего не обойтись в первое время. Остальное зарыли в снег, разровняли его, больше всего желая одного: чтобы началась пурга и надежнее скрыла следы их пребывания.

В два часа ночи ушли. На себе несли рюкзаки, оружие, радиостанцию с запасом батарей, лыжи на плечах.

На новое место идти пока опасались. Отойдя от своего становища, двое суток наблюдали, не появятся ли немцы. Лежать на голой сопке было холодно и неуютно. Вставать на свету не рисковали. К концу первого дня стала мучить жажда. На карте значился поблизости ручей, но его не оказалось — видимо, зимой вымерз. Больше всего страдал без воды Лянде. У него появились фурункулы, поднялась температура. Из-за этого еще больше хотелось пить. Но снег жевать не смел — сильнее простудишься. Игнатьев и Костин тоже не рисковали.

Через двое суток стало совсем невмоготу. Так как немцы за это время не появлялись, ничего подозрительного в округе не было, решили, что можно отправиться дальше.

Сделав большой круг, вышли невдалеке от того места, где накануне наткнулись на немецкое отделение. Опять весь день вели наблюдение. Все было спокойно.

— Какие сделаем выводы из этого случая? — спросил Лянде.

— Рановато успокоились,— ответил Игнатьев командиру.

— Маленько пренебрегли конспирацией,— добавил Костин.

— Все верно, только что делать — не предложили. Урок нам немцы дали хороший. Впредь — осторожность и осторожность. Смотреть, слушать и не спешить. С этого часа на лыжах ходим только по лощинам, там следы скорее заметает снегом; поднимаемся на гору — лыжи на плечо; днем, на свету, больше не ходим, только ночью.

Возобновили переброску имущества на свою будущую рабочую точку. Перенесли почти все. Возле своего первого становища оставили только небольшой запас шоколада.

Еще до того как обустроиться на новом месте, установили вахту, круглые сутки стали следить за тем сектором моря, который был намечен в Мурманске.

Впереди, чуть в стороне,— норвежский город Вадсё, а за Варангер-фьордом, на его южном берегу, угадывается Киркенес. В добрую погоду его можно распознать по дыму труб и без бинокля, а через линзы бинокля засекается каждое судно, что идет в Киркенес или выходит из ведущего к нему Бек-фьорда.

Через день-два после того, как перешли на сопку у моря, начался сильный снегопад, сыпало несколько суток. Скрыло все их следы.

Дни потянулись однообразные. Каждый по очереди нес свою вахту. Когда из-за тумана или снегопада видимость пропадала, все вместе занимались житейскими делами.

В первую очередь построили снежное жилье.

— Я когда плавал на судне, бывалые моряки рассказывали, что у эскимосов эти дома такие, что можно ходить в полный рост. Внутри стены обтягивают шкурами, тогда даже печку топят. Но ход в дом—вроде тоннеля. Нам бы такой,— мечтал Костин, возводя стены.

Михаил вообще был большой мечтатель. Когда уже немного обжились на новом месте, как-то вечером, почесывая себя между лопаток, начал травить душу:

— Сейчас бы в парную, прогреться до печенок-селезенок. Люблю попариться. Сразу как сто пудов с себя сбросишь.

— Ты это дело, Миша, брось,— осек его командир.— Не забывай, о чем на базе договорились — не вспоминать о тепле и мягкой постели, о других нежностях. Выкинь все это из головы, не тревожь себя. И другим настроение не порти. Придумал бы лучше, как нам голову иногда помыть, да хоть до пояса сполоснуться. А то ведь можно дожить, что паразитов ловить станем.

— Я на всякий случай уже снимал рубаху, осматривал швы,— признался Игнатьев.— Уж больно кожа чешется. Но пока ничего не завелось.

— На наших спиртовых баночках с парафином вдоволь воды не нагреешь. Для еды и то до кипения не нагревается. Хорошо — вода тут чистая, животами не маемся,— начал размышлять над заданной ему задачей Костин.— Надо сходить на старую базу. Там остался керогаз.

— Керосину-то всего одна маленькая канистра. Остальной, в тех мешках, что не нашли. Какой смысл брать керогаз?

По утрам пили чай. Днем подогревали консервы. Застывший соус оттаивал, глотали его с наслаждением, вспоминая супы.

Портянки, рукавицы, отсыревшую одежду и обувь проветривали. Но они все равно были влажные, сыроватые. Приучились портянки и рукавицы сушить своим теплом— когда ложились спать, укладывали их между тельняшкой и курткой, так они и подсыхали.

Дни заметно прибавлялись. Солнышко днем стало пригревать. Кое-где на выступах скал нарастали сосульки.

Как-то по Варангер-фьорду к Киркенесу ночью прошел караван. Все суда и корабли в темноте до точности не распознали, но сосчитали, сколько их, определили курс, засекли время. Отстучали экстренную радиограмму. Перед рассветом над портом появились наши бомбардировщики. Двое суток стоял конвой, пока разгружался да грузился, и все время советские летчики держали противника в напряжении — отбомбится и улетит одна группа, на смену ей появляется другая.

Выход конвоя из Киркенеса опять засекли. Но пока немецкие суда плыли на глазах разведчиков, ни самолеты, ни катера их не тронули.

— Почему наши не щиплют их в этом узком месте? — недоумевал Костин.

— Видно, в горловине Варангера катерам удобнее, ближе,— по-своему прикидывал и объяснял Игнатьев.— Да и батарей в Хиберге и Вардё не столько, сколько здесь. В штабе правильно решили. И нам лучше. Чем дальше целыми уплывут, тем для нас безопаснее.

Караван прошел. Разведчики знали, что где-то его примет под наблюдение другая группа, затем следующая. В каких местах находятся эти группы, они не знали, но что они имеются — это им было известно точно.

В очередной радиограмме с базы им приказали вести наблюдение за дорогой, подсчитывать, сколько идет автомашин от Вадсё к Киркенесу, то есть в сторону советско-германского фронта, и сколько от Вадсё к Вардё. Машины на дороге просматривались, но следить было неудобно — зона видимости короткая, они быстро скрывались за сопками и поворотами. Понаблюдали | сутки, вторые, третьи... И утомительно, и полной уверенности в точности счета нет.

Доложили о трудностях. Им приказали следить от двух часов ночи до шести утра. Через несколько дней изменили время на дневные часы. Недели через полторы I получили радиограмму, что достаточно. За машинами j наблюдать перестали.

Невдалеке от разведчиков паслось стадо оленей. Видели его с первых дней. Олени, наверняка, не дикие — у некоторых на шеях болтались и погромыхивали глуховатые колокольчики. Людей они не боялись, бродили себе по снегу, раскапывали его копытами до мха, кормились. Ребятам даже казалось, что олени нарочно держатся вблизи людей. Когда группе пришло время поменять место наблюдения, стадо перекочевало следом за ними. Случалось, что на сутки-двое олени уходили куда-то, а потом снова возвращались. Разведчики привыкли к оленям, словно к хорошим соседям, все не так одиноко среди заснеженных сопок и тундры. Но, с другой стороны, такое соседство было даже опасным — возле оленей могли появиться люди. А разведчики не должны были встречаться с людьми, в их задание не входили никакие контакты с местным населением.

Анатолию Игнатьеву разведотдел, кроме наблюдения за морем, дал еще задание. В случае условного сигнала с базы, в котором указывался примерный квадрат, он должен был выходить на этот участок для поиска летчиков с наших сбитых самолетов и оказания им помощи. Ни Лянде, ни Костина для этой цели использовать было нельзя. Выполнение такого задания могло занять несколько суток, а командиру группы и радисту не допускалось на длительное время покидать базу.

Как-то радиограмма с таким заданием пришла. Игнатьев собрался в путь.

Ростом он был выше своих товарищей на целую голову, но худой, даже костлявый, и угловатый, хотя сильный и выносливый. Голова по его росту казалась мелковатой, тем более, что он чаще всего ходил остриженным наголо. У меня сохранилась любительская фотография, сделанная примерно в октябре 1942 года. Мы в землянке, Толя сидит на нарах, перебирает струны гитары, а я возле него — слушаю. На карточке он тоже без волос, недавно по голове прошлась машинка.

А вот другая фотография. Разведчиков запечатлели, когда они вернулись из той самой операции, о которой сейчас идет речь. Толя на снимке с длинными косматыми волосами, стянутыми сеточкой, бородатый. Сетки эти всем сплел он. Из всех троих он был самый мастеровитый. В житейских проблемах, которые появлялись чуть ли не каждый день, находчивости у него было гораздо больше, чем у других. Наверное, шло это от того, что с раннего детства приучили быть помощником в семье. В годы его детства и юности жизнь редко кого кормила легким хлебом. Работать пошел рано. Устроился на вагоностроительный завод в своем родном Калинине, выучился на токаря.

В отряд разведчиков Толя пришел осенью 1941 года. В одной из зимних операций был ранен. После госпиталя вернулся в отряд. Участвуя весной 1942 года в операции по высадке на южный берег Мотовского залива, пострадал не только глазами, обморозил ноги. Но доктора и здоровый организм помогли вылезти и из этой беды. Пальцы на ногах удалось сохранить.

Скромным был Игнатьев на удивление. Из тех, что везде, кроме боя, держатся на заднем плане. Делают свое дело, несут службу, в увольнения ходят редко, не любят проситься. Изредка сбегают в Дом Красного флота (так называли тогда наш клуб в главной базе) на какой-нибудь новый фильм, а на танцы, на концерт их и не зовут, туда они не ходоки. На гулянку, да еще с выпивкой,— не затянешь.

...Ушел Игнатьев на задание. Двое суток бродил, разглядывая в бинокль заснеженные сопки и лощины. Ночью спал в снегу. Исколесил с полсотни километров. Летчиков не нашел. Может быть, попали не в этот квадрат, может быть, их уже не было в живых. Могли они и не показаться. Откуда им знать, что в тылу врага их ищет свой человек.

Вернулся Толя огорченный, что никого не нашел. Лянде утешал его, говорил, чтоб не расстраивался, не его вина,— ведь база не располагала точными сведениями, где искать летчиков. Ходил не впустую, осмотрел большой район, им это пригодится. Но парень все равно долго сидел хмурый, молчаливый. Потом, чтобы отвлечься, начал шить очередное одеяло из парашюта. Рукоделие отвлекло его от беспокойных мыслей.

На Варангере, как и по всему северу, водились куропатки. Стайки их по десятку, а то и более, бродили по снегу невдалеке от разведчиков. Ребятам нравилось понаблюдать после утомительной вахты, как птицы кувыркаются, чистят о снег свои перышки, разрывают его. Удивляло, как это они чувствуют, где под снегом ягоды. Пролететь куропатки могли всего ничего, больше ходили. К вечеру прятались в снег. А то вдруг и днем укроют-] ся. Разведчики приметили: раз куропатки зарылись в снег — жди сильного ветра, пурги. И тогда все свое имущество крепили и укрывали.

Куропатки подпускали к себе совсем близко. Присядет рядом с ними кто-нибудь на корточки, чтобы понаблюдать, одна из любопытных птиц обязательно остановится и уставится на разведчика. Толя даже как-то сказал друзьям:

— Вишь, какая доверчивая и беззащитная тварь, до нее рукой достать можно, а она стоит и глядит на тебя. Ведь что-то у нее в голове творится, раз не боится и не летит...

— Просто они знают, что начальство запретило нам, стрелять птицу и зверье. Поэтому и не берегутся,— пошутил Михаил.

Для Игнатьева поступило очередное задание. Толя быстро собрался и укатил на лыжах. Ходил сутки. Вышел к реке. С час лежа наблюдал. Кругом тихо, ни души.

Надел лыжи и пошел через реку на другой берег. На середине лед тихо зашуршал и даже не треснул, а рассыпался. Видно, его здесь истончило быстрой водой. Ушел в воду по пояс. Хорошо, успел, проваливаясь, кинуть поперек палки, автомат, опереться на них согнутыми в локтях руками. Вылезти на лед мешали лыжи. Решил, держась на руках, одной лыжей расцепить крепление на другой. Но лыжи течением поворачивало, никак не мог попасть в пряжку у каблука. На спине мешал рюкзак, отцепил его, отодвинул палкой по льду как можно дальше. Кое-как приноровился и откинул одно крепление. Лыжу сразу же унесло течением. От второй освободиться было легче. Носком ботинка быстро нащупал пряжку, отвел ее.

Навалился на палки и автомат, подтянулся на руках, вытащил себя из воды, встал коленями на лед. Но тот; под ним опять раскрошился и осел. Ухнул в воду уже по грудь. На дно юркнул автомат.

Намокшая меховая куртка стала грузной, мешала, рванул застежку со всей силой, куртку скинул, ее затянуло под лед. Опираясь на лыжные палки, стал с предельной осторожностью выбираться из ледяного крошева. Удалось. Отполз подальше. Попробовал встать — лед держит.

На берегу снял с себя все намокшее. Хорошее правило сложилось с давних пор в отряде: всегда иметь в рюкзаке белье на смену, на марше идти налегке, на привале переодеваться в сухое, не пропотевшее.

В рюкзаке у Толи было две пары теплого белья. Надел одну на другую, натянул сухие носки, намотал портянки, обулся в мокрые ботинки. Так в белье, без лыж прошагал по снегу до своей базы двадцать километров. Лянде и Костин растерли его спиртом, затем заставили получше укутаться. Утром Толя встал и заступил на вахту. И все следующие дни не чихнул, не кашлянул.

Откуда-то прилетела и обжилась возле разведчиков сова. Вела себя мирно, спокойно. Еще до рассвета уставится на вахтенного своими огромными, как угольки светящимися глазами, и глядит не шелохнувшись. Потом, когда, проснувшись, станут ходить по обжитому лагерю остальные, следит уже за всеми, переводит взгляд с одного на другого. Как и куропатки, подпускала к себе совсем близко, не тревожилась и не улетала. На глазах у людей охотилась — мышковала. Прожила возле лагеря с месяц. Потом исчезла.

Шел третий месяц вахты разведчиков. Поскольку три тюка с грузом они не нашли, жить стало туго. Перешли, на жесткий режим. Экономили даже на галетах. По опыту других групп знали, что всякое может случиться, мало ли по каким причинам базе не удастся вовремя снабдить их продовольствием.

Радиограмму, что продукты на исходе, на базу дали. Оттуда ответили: готовят заброску. А тут как назло начались штормовые ветры, бураны. Между тем кончились не только консервы и сахар, но и сухари, галеты.

Не сразу решились нарушить запрет на охоту, но, поразмыслив, решили, что это и есть та крайняя нужда, о которой им говорили. Вкусная и сытная пища бродила рядом. Поймали куропатку, ощипали, выпотрошили, сварили. Всласть напились бульона, поели теплого мягкого мяса. Сразу настроение поднялось, сил прибавилось, кровь быстрее и горячее разлилась по телу.

На следующий день в желудках опять начались голодные колики. Ненадолго хватило небольшой куропатки. На этот раз о запрете не рассуждали, вчерашний день развязал руки. В котел угодила еще одна куропатка. Но на другой день остались без обеда. До этого стаи куропаток ходили у разведчиков словно куры в огороде. Ho как только птицы почувствовали опасность, все до единой исчезли. Напрасно Лянде и Игнатьев кружили по прежним птичьим становищам — напуганные птицы убрались от греха подальше. Лишь на следующий день наткнулись на небольшую стайку. Сунули в мешок еще двух куропаток. Больше птиц поблизости не попадалось, искать их в отдалении не было ни времени, ни сил.

26 апреля остался только шоколад. Сначала съедали по плитке в день, запивая подогретой как обычно градусов до семидесяти водой. Через несколько дней пришлось перейти на еще более жесткую норму — плитку шоколада делили на троих. За неделю совсем обессилели. Вахту несли сидя.

10 мая получили радиограмму, чтобы ждали самолет, подали сигнал.

Самолет вышел точно на них. Несколько раз выстрелили ракетами. Им показалось, что с истребителя их не заметили — никакого ответного сигнала, хотя бы покачивания крыльями... Но летчик, наверное, все же не хотел улетать из этого квадрата, его, видимо, предупредили о бедственном положении разведчиков. Он поднял машину ввысь и сбросил груз на вершину соседней сопки. На лыжах по талому снегу туда пошли Лянде и Игнатьев. Нашли мешки быстро. Распаковали. Первое, что попало под руку, тут же сунули в рот. Оказалось — сливочное масло. Сжевали его по пачке, с голодухи не успев моргнуть глазом. Наполнили рюкзаки, остальное упаковали и завалили камнями. Съели по нескольку ломтей хлеба. Навьючили рюкзаки на себя и пошли обратно.

Вернулись к Костину, который нес вахту. Михаил после многодневного поста набросился на баранки, ел их одну за другой, пока от целой связки в руках не осталась только лыковая тесемочка.

Лянде и Игнатьев вскоре начали хвататься за живот, режущая боль сводила желудок. Массировали живот, чтобы как-то унять мучения. Началась изнуряющая рвота. Оба слегли. Костину приходилось нести вахту практически бессменно. Товарищи могли его сменить только на час-другой, чтобы он поспал.

Михаил тоже мучался несварением, но меньше, чем друзья. Временами тошнило, организм после долгой голодовки не мог принять и усвоить обилие пищи. От одного вида масла, колбасы и консервов мутило.

Когда немного очухались, разговорились:

— Помню, мне рассказывали,— вспомнил Костин,— как оленевод жаловался, что две недели голодал — у него только сухари да масло было. Мне тогда смешно стало — какой, подумал, избалованный оленевод. А теперь, как просидел две недели на шоколаде, понял того самоеда. Вспомнить этот шоколад — и то тошно.

— Говорят, на кондитерских фабриках работницы шоколад не едят, у них к нему отвращение. Мне тоже кажется, что я его больше никогда есть не смогу.

— Голод—не тетка, пустое брюхо заставит — сапоги сжуешь.— Лянде не считал, что на этом их бедствия кончились.— Я о другом думаю. С большой высоты сброшен груз. Могли немцы видеть. Тогда нам худо.

— Может, уйдем отсюда, отсидимся где-нибудь, переждем. Не придут немцы — вернемся,— предложил Игнатьев.

— Ты, вроде, и прав, Толя, но взвесить надо. Чтобы не рисковать, лучше уйти. Но жалко—база наша на хорошем месте. Сектор наблюдения — лучше не надо. В тундре сейчас плохо — тает, кругом вода. Кошки скребут на душе, как подумаю, что фрицы засекли выброску. А с другой стороны, вроде, подождать надо — только смотреть кругом в оба. Теперь далеко видно.

Решили: пока можно не уходить, но рюкзаки с экстренным запасом и оружие держать возле себя. Мало ли что.

Самообладания хватило, с лагеря не снялись. Через неделю и вовсе успокоились. Вдобавок вернулось стадо оленей.

— Не могли прийти, когда мы тут пухли с голодухи...— балагурил Костин.

— Они тоже не дурные. По своей охоте лезть на убой...— заступался за оленей обрадовавшийся им Игнатьев.

— Станет тундра подсыхать, к стаду могут оленеводы прийти. Будут проверять молодняк после отелов. Костин за десяток с лишним лет жизни в Заполярье кое-что знал из жизни тундры.

Дата добавления: 2015-06-27