Спортивный клуб 3 страница. Пока официантка разливает шампанское, мы молчим

Пока официантка разливает шампанское, мы молчим. Когда же она уходит, Макдермотт спрашивает, понравилась ли нам еда. Я отвечаю, что запеканка была отличной, но слишком много соуса томатилло. Макдермотт кивает:

— Мне так и говорили.

Ван Паттен возвращается и бормочет:

— Туалет такой, что не нюхнешь.

— Может, десерт? — говорит Макдермотт.

— Разве что шербет Bellini, — зевает Прайс.

— Давайте расплатимся, — предлагает Ван Паттен.

— Пора по бабам, джентельмены, — говорю я.

Симпатичная официантка приносит чек. 475 долларов — значительно меньше, чем мы ожидали. Поскольку у меня нет наличных, я расплачиваюсь своей карточкой Platinum AmEx и собираю у них купюры, в основном новые полтинники. Макдермотт требует десять долларов, поскольку его колбаска из гребешка стоила всего шестнадцать. Бутылка шампанского от Монтгомери осталась на столе нетронутой. У выхода из «Пастелей» сидит еще один нищий с табличкой, на которой написано что‑то абсолютно неразборчивое. Он тихо просит у нас мелочь или (с большим оптимизмом) что‑нибудь поесть.

— Чувак явно нуждается в косметологе, — отмечаю я.

— Слушай, Макдермотт, — хихикает Прайс. — Кинь ему свой галстук.

— Блядь. А что это ему даст? — глядя на нищего, спрашиваю я.

— Сможет перекусить в «Jams», — смеется Ван Паттен и протягивает мне ладонь, по которой я хлопаю своей.

— Отдать чуваку, — явно обиженный Макдермотт рассматривает свой галстук.

— Пардон… такси! — говорит Прайс, останавливая рукой машину. — … и выпить.

— В «Туннель», — говорит Макдермотт шоферу.

— Отлично, Макдермотт, — констатирует Прайс, садясь на переднее сиденье. — Кажется, ты раздухарился.

— Ну и что? Я ведь не такой растраченный пидор‑декадент, как ты, — отвечает Макдермотт, садясь в такси передо мной.

— А вы в курсе, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера? — спрашивает водителя Прайс.

— Э‑э‑э, где‑то я это уже слышал, — отмечает Макдермотт.

— Ван Паттен, — говорю я. — Ты видел шампанское, которое нам прислал Монтгомери?

— Правда? — переспрашивает Ван Паттен, перегнувшись через Макдермотта. — Дай‑ка угадаю. Может, Perrier‑Jouet?

— В точку, — произносит Прайс. — Неурожайного года.

— Мудак ебаный, — говорит Ван Паттен.

«ТУННЕЛЬ»

Почему‑то сегодня все мужчины, толпящиеся у входа в «Туннель», в смокингах. Единственное исключение — бродяга средних лет, сидящий возле мусорного контейнера, всего в паре метров от канатов. Он протягивает каждому, кто обратил на него внимание, пластиковый стаканчик, и просит мелочь. Когда Прайс, делая знаки одному из швейцаров, проводит нас мимо толпы за канаты, Ван Паттен машет хрустящей однодолларовой банкнотой перед лицом бездомного бродяги, лицо которого на мгновение озаряется. Но Ван Паттен убирает доллар в карман, и мы, получив дюжину талонов на выпивку и два пропуска в зал VIP внизу, проскальзываем в дверь. Внутри к нам пристают еще два швейцара (они в длинных шерстяных шинелях, волосы завязаны в хвосты, — видимо, немцы): они желают знать, почему мы не в смокингах. Прайсу все же как‑то удается уладить проблему, — то ли он дал этим козлам денег, то ли уболтал их (первое более вероятно). Я стою в стороне, спиной к нему, и пытаюсь слушать, как Макдермотт жалуется Ван Паттену на то, что я, псих ненормальный, отклонил в «Пастелях» его предложение разделить с ним пиццу. Однако трудно услышать что бы то ни было, кроме песни «I Feel Free» в исполнении Белинды Карлайл, грохочущей из динамиков. В кармане моей куртки от Valentino лежит нож с зубчатым лезвием, и мне очень хочется сию минуту выпустить Макдермотту кишки, раскроить ему лицо, раскурочить спинной хребет. Но Прайс уже машет нам, и желание убить Макдермотта сменяется смутным предвкушением развлечений: я выпью шампанского, найду клевую девку, нюхну, может быть, даже потанцую под какое‑нибудь старье, а может, и под новую песню Джанет Джексон, которая мне очень нравится.

В холле спокойнее. Двигаясь к входу, мы проходим мимо трех очень клевых фигуристых девиц. На одной — черный шерстяном жакет с пуговицами по бокам, брюки (шерсть с крепом) и обтягивающий кашемировый свитер с высоким воротом, все от Oscar de la Renta. Вторая — в двубортном пиджаке из шерсти, мохера и нейлонового твида; в том же стиле — брюки джинсового покроя и мужская хлопчатобумажная рубашка, все от Stephen Sprouse. Самая красивая одета в пестрый шерстяной жакет и шерстяную юбке с завышенной талией (Barney's) и шелковую блузку от Andra Gabrielle. Они явно обратили на нас внимание, и мы в ответ поворачиваем головы — все, кроме Прайса, который полностью игнорирует девиц и произносит что‑то грубое.

— Бог мой, Прайс, приди в себя, — ноет Макдермотт. — Что с тобой? Девки — очень клевые.

— Ага. Если говоришь на фарси, — отвечает Прайс, протягивая Макдермотту два питейных талона, словно для того, чтобы тот умилостивился.

— Что?! — говорит Ван Паттен. — В них вообще не было ничего испанского.

— Знаешь, Прайс, если ты хочешь поебаться, тебе придется изменить свой подход, — замечает Макдермотт.

— Кто это мне говорит о ебле? — спрашивает Крэйга Прайс. — Ты? Ты, которого недавно ублажили рукой?

— Твои взгляды — просто труба, Прайс, — говорит Крэйг.

— Слушай, неужели ты думаешь, что когда я намерен заполучить пизду, то веду себя так же, как с вами? — с вызовом говорит Прайс.

— Да, — в один голос отвечают Ван Паттен и Макдермотт.

— Знаете, ребята, — вмешиваюсь я, — все‑таки, когда хочешь потрахаться, то можешь вести себя по‑другому. Надеюсь, Макдермотт, эта идея не помешает тебе сохранить девственность. — Я прибавляю шаг, пытаясь держаться вместе с Тимом.

— Да, но это не объясняет, почему Тим ведет себя как полный кретин, — говорит Макдермотт, стараясь догнать меня.

— Как будто этим девкам не все равно, — фыркает Прайс. — Поверь мне, когда я им сообщу размер своего годового дохода, мое поведение будет мало что значить.

— Ну и как же ты преподнесешь эту пикантную информацию? — спрашивает Ван Паттен. — Скажешь: «Вот бутылка „Короны“, кстати, я делаю сто восемьдесят штук в год, а какой твой знак Зодиака?»

— Сто девяносто, — поправляет его Прайс. — Да, именно так. Здесь хорошие манеры интересуют девушек меньше всего.

— О Всезнающий, чего же хотят эти девушки? — вставляет Макдермотт, слегка кланяясь на ходу.

Ван Паттен смеется, На ходу он бьет ладонь Макдермотта своей ладонью.

— Слушай, — смеюсь я. — Если бы ты знал, то не спрашивал бы.

— Они ищут красивого чувака, который водил бы их в «Цирк» два раза в неделю, и и иногда в «Nell's». Ну ещё, может, познакомил бы с Дональдом Трампом, — равнодушно говорит Прайс.

Мы отдаем билеты симпатичной девке в толстом пальто (шерстяное сукно) и шелковом шарфике от Hermes. Когда она пропускает нас, Прайс ей подмигивает, а Макдермотт произносит: "Не успел я войти, как меня начали преследовать мысли о болезнях. Тут есть грязные телки. Я просто чувствую это".

— Чувак, я же говорил тебе, — Ван Паттен снова терпеливо излагает свои факты. — Ничего подхватить нельзя. Это ноль ноль ноль одна десятитысячная процента…

К счастью, его голос тонет в песне «New Sensation», которую поют INXS (длинная версия). Музыка звучит так громко, что приходится орать друг другу. Народу в клубе много; единственный свет — вспышки на танцполе. Все в смокингах. Все пьют шампанское. Поскольку у нас только два пропуска в нижний зал VIP, Прайс сует их Ван Паттену и Макдермотту, и они весело машут билетами перед парнем, дежурящим у лестницы. На нем — двубортный смокинг из шерсти, хлопчатобумажная сорочка рубашка с воротником‑апаш от Cerruti 1881 и бабочка в черно‑белую клетку от Martin Dingman Neckwear.

— Слушай, — кричу я Прайсу. — Почему мы туда не пошли?

— Потому что, — схватив меня за воротничок, он пытается перекричать музыку, — нам нужен Боливийский Живительный Порошок… Я иду за ним. Прайс быстро идет по узкому коридору вдоль танцпола, и через бар входит в «Зал с канделябрами», битком набитый ребятами из Drexel, Lehman's, Kidder Peabody, First Boston, Morgan Stanley, Rothschild, Goldman, бог мой, даже из Citibank, все в смокингах, с стаканами шампанского. «New Sensation» постепенно переходит в «The Devil Inside», как будто это одна и та же песня. Прайс замечает в глубине зала Теда Мэдисона, который стоит, прислонившись к перилам. На нем — двубортный шерстяной смокинг, хлопчатобумажная рубашка с воротником‑апаш от Paul Smith, бабочка и шарфик от Rainbow Neckwear, бриллиантовые запонки от Trianon, лакированные туфли с шелковой отделкой от Ferragamo и старинные часы Hamilton от Saks. Позади Мэдисона — уходящие в темноту железнодорожные рельсы: сегодня они расцвечены яркими зелеными и розовыми фонариками. Прайс неожиданно останавливается и смотрит сквозь Теда, который, заметив Тимоти, понимающе улыбается. Прайс сглядитглядит на рельсы с тоской, как будто они символизируют некую свободу, олицетворяют избавление, которое он ищет, но я кричу Прайсу: «Эй, вон Тедди!». Это выводит его из оцепенения, он трясет головой, словно пытаясь выкинуть из нее мысли, фокусирует взгляд на Мэдисоне и решительно кричит: "Да нет, черт возьми, это не Мэдисон, это Тернбол ". С парнем, которого я принял за Мэдисона, подходят поздороваться двое других парней в смокингах, он поворачивается к нам спиной, и внезапно, сзади, Эберсол обхватывает шею Тимоти и делает вид, что хочет его задушить. Прайс отпихивает руку, а потом пожимает ее со словами: «Привет, Мэдисон».

Мэдисон (а вовсе не Эберсол, как мне показалось) одет в чудесный двубортный костюм из белого льна от Hackett of London, купленный в Bergdorf Goodman. В одной руке у него незажженная сигара, в другой — наполовину пустой стакан шампанского.

— Мистер Прайс, — орет Мэдисон. — Рад вас видеть, сэр.

— Мэдисон, — кричит в ответ Прайс, — мы нуждаемся в твоих услугах.

— Ищите приключений? — улыбается Мэдисон.

— Нечто более срочное, — орет Прайс.

— Понятно, — кричит Мэдисон, кивает мне холодно (почему — не знаю), и, кажется, кричит: «Бэйтмен», а потом — «ты хорошо загорел».

Парень, стоящий за Мэдисоном — вылитый Тед Драйер, на мой взгляд. Он одет в двубортный смокинг с шалевым воротником и в хлопчатобумажную рубашку с шелковой клетчатой бабочкой, я почти уверен, что все это — из коллекции Polo от Ralph Lauren. Мэдисон стоит и то и дело кивает каким‑то людям, возникающим из толпы.

Наконец Прайс теряет самообладание. Кажется, он кричит:

— Слушай, нам нужны наркотики.

— Терпение, Прайс, терпение, — кричит Мэдисон. — Я поговорю с Рикардо.

Он по‑прежнему остается стоять, кивая проталкивающимся мимо нас людям.

— Нам нужно сейчас! — вопит Прайс.

— Вы почему не в смокингах? — кричит Мэдисон.

— Сколько нам надо? — спрашивает меня Прайс. На лице у него написано отчаяние.

— Грамма хватит, — кричу я. — Рано утром я должен быть в офисе.

— У тебя есть наличные?

Я не могу соврать, киваю, даю ему сорок долларов.

— Грамм, — орет Прайс Теду.

— Познакомьтесь, — говорит Мэдисон, указывая на своего друга, — это Ю.

— Нам грамм! — Прайс сует купюры Мэдисону. — Что? Ю?

Парень и Мэдисоном улыбаются, Тед качает головой и снова выкрикивает имя, которое я не могу расслышать.

— Нет, — кричит он. — Хью!

Во всяком случае, так мне слышится.

— Приятно познакомиться, Хью! — Прайс поднимает руку и постукивает пальцем по золотым часам Rolex.

— Сейчас вернусь, — кричит Мэдисон. — Пообщайтесь пока с моим приятелем. Возьмите что‑нибудь выпить.

Он исчезает. Ю, Хью, Хую или как его там растворяется в толпе. Я иду за Прайсом к перилам. Я хочу прикурить сигару, но у меня нет спичек; однако меня успокаивает ее вид и запах, а также осознание того, что скоро появится кокаин. Я беру у Прайса два талона на выпивку и хочу принести ему «Финляндию» со льдом, но «Финляндии» нет, говорит мне сука‑барменша. Все же у нее отличная фигура, девица так соблазнительно выглядит, что я оставляю ей большие чаевые. Я решаю взять «Абсолют» для Прайса, а себе — J&B со льдом. Я думаю, не принести ли Тиму коктейль Bellini, но, кажется, он сегодня слишком взвинченный, чтобы оценить мою шутку. Протиснувшись сквозь толпу, я даю ему «Абсолют». Не поблагодарив меня, Тимоти одним глотком выпивает водку, морщится, глядя на стакан, и негодующе смотрит на меня. Я беспомощно пожимаю плечами. Его взгляд снова прикован к рельсам. Сегодня в «Туннеле» очень мало девок.

— Слушай, завтра вечером я встречаюсь с Кортни.

— С Кортни? — кричит он, уставившись на рельсы. — Прелестно.

Его сарказм слышно даже сквозь шум.

—А почему бы и нет! Керрутерса нет в городе.

— С таким же успехом ты мог бы заказать девицу из эскорт ‑сервиса, — не задумываясь, кричит он с горечью.

— Почему? — ору я.

— Потому что поебаться с ней обойдется тебе гораздо дороже.

— Вовсе нет, — кричу я.

— Слушай, я с этим тоже столкнулся, — кричит Прайс, слегка потряхивая стакан. Кубики льда гремят неправдоподобно громко. — Мередит такая же. Она тоже считает, что я должен ей платить. Они все так думают.

— Прайс? — Я делаю большой глоток виски. — Тебе цены нет…

Он показывает себе за спину.

— Куда ведут эти рельсы?

Начинает мерцать лазерная вспышка.

— Не знаю, — отвечаю я после очень долгой паузы (трудно даже сказать, сколько она длилась).

Мне надоедает смотреть на Прайса, который молчит и не двигается. Он отрывает взгляд от рельсов только для того, чтобы посмотреть, не идут ли Мэдисон или Рикардо. Вокруг — никаких женщин, одни профессионалы с Уолл‑стрит в смокингах. Единственная девушка танцует одна в углу под песню, которая, как мне кажется, называется «Love Triangle». На ней топ со стразами (кажется, от Ronaldus Shamack), на котором я и пытаюсь сосредоточиться. Но я в таком нервном, предкокаиновом состоянии, что принимаюсь нервно жевать талон на выпивку, а какой‑то парень с Уолл‑стрит, похожий на Бориса Каннингхема, загораживает девушку. Прошло уже двадцать минут, и я хочу снова отправиться в бар, но тут возвращается Мэдисон. Он шумно дышит, на его лице застыла тревожная улыбка. Он пожимает руку вспотевшему, суровому Прайсу, который отходит так быстро, что, когда Тед пытается по‑дружески хлопнуть его по спине, то его рука рассекает воздух.

Я снова иду за Прайсом мимо бара, мимо танцпола, мимо лестницы, ведущей вниз, мимо длинной очереди в женский туалет (странно, ведь вроде бы сегодня женщин в клубе почти нет), и вот мы в пустом мужском туалете. Мы втискиваемся в кабинку, Прайс запирает дверь на щеколду.

— Меня трясет, — говорит он, передавая мне маленький конвертик. — Открывай ты.

Я беру крошечный белый конвертик, осторожно разворачиваю. В флюоресцентном свете кажется, что тут меньше грамма.

— Господи, — шепчет Прайс на удивление мягко, — да здесь не так уж много, да? — Он наклоняется, чтобы рассмотреть порошок получше.

— Может, это из‑за освещения так кажется, — замечаю я.

— Рикардо охуел, что ли? — спрашивает Прайс, с удивлением рассматривая кокаин.

— Тс‑с‑с, — шепчу я, вынимая свою платиновую карточку American Express. — Давай просто сделаем это.

— Может, он миллиграммами его продает? — не может успокоиться Прайс.

Сунув свою платиновую карточку American Express в порошок, он подносит ее к носу и вдыхает. Мгновение он стоит в молчании, а потом сдавленным голосом произносит:

— О боже.

— Ну, что? — спрашиваю я.

— Да это, блядь, миллиграмм… сахарной пудры, — выдавливает он.

Вдохнув немного порошка, я прихожу к тому же заключению.

— Конечно, он слабоват, но если мы не будем его жалеть, то, думаю, будем в полном порядке…

Но Прайс в бешенстве, он вспотел и побагровел. Он орет на меня, как будто это я во всем виноват, как будто это мне пришла в голову идея купить грамм у Мэдисона.

— Я хочу оторваться, Бэйтмен, — медленно говорит Прайс, постепенно повышая голос, — а не подслащивать этим овсянку!

— Можно добавить его в кофе с молоком, — доносится жеманный голос из соседней кабинки.

Прайс смотрит на меня, он таращит глаза, не в силах в такое поверить, наконец в ярости он колотит кулаком в стенку.

— Успокойся, — говорю я ему. — Какая разница, давай продолжим.

Он поворачивается ко мне, проводит рукой по своим жестким, зачесанным назад волосам. Кажется, он смягчился.

— Пожалуй, ты прав, — он повышает голос, — если пидор в соседней кабинке не возражает. Мы ждем, когда человек подаст признаки жизни, наконец, голос в соседней кабине шепелявит:

— Я не возразаю…

— Иди на хуй, — орет Прайс.

— Сам иди, — передразнивает голос.

— Иди на хуй! — вопит Прайс, пытаясь перелезть через разделительную алюминиевую стенку, но я одной рукой стаскиваю его. Слышится звук спускаемой воды в соседней кабинке, и незнакомец, явно напуганный, выбегает из туалета. Прайс, прислонившись к двери нашей кабинки, смотрит на меня с какой‑то безнадежностью. Проведя дрожащей рукой по своему багровому лицу, он крепко зажмуривает глаза, его губы белеют, под одной ноздрей следы кокаина. Не открывая глаз, он тихо говорит:

— Ладно. Давай продолжим.

— Вот это я понимаю, — говорю я.

Мы по очереди черпаем своими кредитками порошок из конвертика, а когда они более не годятся, подчищаем остатки пальцами, вдыхаем, лижем, втираем его в десны. Я почти ничего не чувствую, но, возможно, еще один виски со льдом подарит мне ложное ощущение, будто меня хоть слабо, но вставило. Выйдя из кабинки, мы моем руки, разглядываем наши отражения в зеркале, и, удовлетворенные, отправляемся в «Зал с канделябрами». У меня возникает желание сдать в раздевалку пальто (Armani). Что бы Прайс не говорил, я чувствую, что меня зацепило. Спустя несколько минут я стою у стойки бара, пытаясь привлечь внимание официантки, и в словах Прайса уже нет никакого смысла. В конце концов я вынужден показать официантке купюру в двадцать баксов, несмотря на то, что у меня ещё полно талонов на бесплатную выпивку. Это срабатывает. Поскольку у меня есть талоны, я заказываю две двойных «Столичных» со льдом. Я отлично себя чувствую и, пока она наливает мне водку, я кричу ей:

— А ты случайно не учишься в Нью‑йоркском университете?

Она хмуро качает головой.

— А в Хантере? — снова кричу я.

Она снова качает головой. Нет, она не учится в Хантере.

— Может, в КколумбийскомКолумбийском? — ору я. Это шутка такая.

Она по‑прежнему занимается «Столичной». Я не хочу продолжать разговор и, когда она ставит передо мной два стакана, кидаю на стойку талоны. Она качает головой и кричит:

— Уже больше одиннадцати. Талоны не действуют. Бар работает за наличные. Это стоит двадцать пять долларов.

Я не качаю права, а хладнокровно достаю свой бумажник из газелевой кожи и протягиваю ей полтинник, на который она (я клянусь!) смотрит с презрением. Вздохнув, она поворачивается к кассе, чтобы дать мне сдачу, а я, глядя на нее, громко (хоть меня и заглушает толпа и «Pump Up the Volume»), с улыбкой говорю:

— Ебаная уродская сука, как бы я хотел забить тебя до смерти и насладиться твоей кровью.

Не оставив этой пизде чаевых, я отправляюсь на поиски Прайса. Он опять стоит у перил с угрюмым видом, вцепившись руками в решетку. Рядом с ним стоит Пол Оуэн, который занимается счетами Фишера. На нем — шестипуговичный двубортный смокинг из шерсти. Он орет что‑то вроде:

— Пятисоткратное понижение учетной ставки минус понижение на ICM PC, а потом доехал на служебном автомобиле до «Smith & Wollensky».

Кивая ему, я протягиваю водку Прайсу. Тот не произносит ни слова, даже не благодарит. Он стоит со стаканом в руке и печально смотрит на рельсы, потом прищуривается и склоняет голову к стакану. Когда вспыхивает стробоскопический свет, он выпрямляется и что‑то бормочет сам себе.

— Тебя разве не вставило? — спрашиваю я его.

— Как дела? — орет Оуэн.

— Мне очень хорошо, — отвечаю я.

Играет музыка. Песня не кончается, а переходит в следующую, — их разделяет только сухой треск ударных. Разговаривать невозможно, но пока мой единственный собеседник — мудак Пол Оуэн, это даже хорошо. Похоже, в «Зале с канделябрами» появились девушки, и я пытаюсь посмотреть одной девке в глаза: она похожа на модель, у нее большие сиськи. Прайс пихает меня в бок, и я наклоняюсь, чтобы спросить, не взять ли нам еще грамм.

— Почему вы не в смокингах? — спрашивает Пол Оуэн.

— С меня хватит, — кричит Прайс, — я пошел.

— Чего с тебя хватит? — в замешательстве кричу я.

— Этого, — орет он. Мне кажется, что он имеет в виду двойную «Столичную», но я не уверен.

— Не уходи, — говорю я ему. — Я ее выпью.

— Эй, Патрик, — орет он, — Я ухожу.

— Куда? — я действительно в замешательстве. — Хочешь, я найду Рикардо?

— Я ухожу, — вопит он, — Я… ухожу!

Совершенно не понимая, что он имеет в виду, я начинаю смеяться:

— Ну и куда ты уходишь?

— Вообще ухожу! — орет он.

— Стой, — кричу я. — Уходишь из банка?

— Нет, Бэйтмен. Я серьезно, глупый ты сукин сын. Ухожу. Исчезаю.

— Куда? — Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: — В Morgan Stanley? Лечиться? А?

Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.

— Скажи ему «don't worry, be happy», — орет Оуэн.

— Ты по‑прежнему занимаешься счетами Фишера?

Что еще я могу сказать?

— Что? — переспрашивает Оуэн. — Погоди. Это не Конрад?

Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем — однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар — сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови — она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку — не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.

— Грязные телки, — говорит Ван Паттен. — Будь осторожен. Хороших тут нет.

— Внизу говно, ‑орет Макдермотт.

— Вы нашли наркотики? — кричит Ван Паттен. — Мы видели Рикардо.

— Нет, ‑ору я, — не получилось. У Мэдисона нет.

— Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, — сзади орет парень.

— Ничего не выйдет, — ору я. ‑Ничего не слышу.

— Что? — вопит Ван Паттен. ‑Ничего не слышу.

Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:

— Прайс что, совсем охуел? Смотри!

Как в кино, я оборачиваюсь с усилием, и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто‑то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искуственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что‑то выкрикивает, но мне не слышно — зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time», которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингхэма, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по‑прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что‑то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе, и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!». Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!». Ловко повернувшись, он спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.

— Прайс! Вернись! — ору я, но толпа аплодирует этому представлению.

— Прайс! — я опять кричу, невзирая на рукоплескания. Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что, если бы он меня услышал, то отреагировал бы хоть как‑нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем‑то, протягивает мне руку.

— Этот чувак — без тормозов.

Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо.

— Тут еще какой‑то зал VIP, о котором Прайс знает, а мы — нет, а? Макдермотт, похоже, очень взволнован.

Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по‑прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и J&B. Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Вест Сайд хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Nekenieh». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.

— Может, пообедаем вместе? — спрашиваю я, зевая. — Например, завтра?

— Не могу, — отвечает Макдермотт. — Я иду стричься в Pierre.

— Тогда, может, позавтракаем? — предлагаю я.

— Не получится, — говорит Ван Паттен. — У меня маникюр в Gio.

— Кстати, — говорю я, рассматривая свою руку, — мне тоже нужно сделать маникюр.

— Тогда поужинаем? — спрашивает меня Макдермотт.

— У меня свидание, — отвечаю я. — Черт.

— А ты? — Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.

— Исключено, — говорит Ван Паттен. — Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.

В лифте Фредерик Диббл рассказывает мне о статье на шестой странице, или еще в какой‑то светской хронике, про Ивану Трамп. Потом он делится впечатлениями о новом таиландско‑итальянском ресторане в верхнем Ист Сайде, куда он вчера ходил с Эмили Гамильтон. Потом принимается восхваляет какое‑то замечательное блюдо — «фузилли шиитаке». Я достаю золотую ручку Cross, чтобы записать название ресторана в свою записную книжку. На Диббле двубортный шерстяной костюм в почти незаметную полоску от Canali Milano, хлопчатобумажная рубашка от Bill Blass и тканый галстук в миниатюрную шотландскую клетку от Bill Blass Signature. В руках он держит плащ от Missoni Uomo. У него великолепная, дорогая стрижка, на которую я взираю с восторгом. Диббл начинает напевать мелодию, звучащую в лифте, — скорее всего, это «Sympathy for the Devil», как и во всех лифтах нашего здания. Я хочу спросить Диббла, не смотрел ли он утром Шоу Патти Винтерс про аутизм, но он выходит на один этаж раньше меня, успев повторить название ресторана — «Thaidialano», и сказать мне «До встречи, Маркус». Двери закрываются. На мне костюм из шерсти в крапинку, брюки в складку от Hugo Boss, шелковый галстук тоже от Hugo Boss, хлопчатобумажная рубашка с ворсом от Joseph Abboud и ботинки от Brooks Brothers. Утром я слишком усердно чистил зубы нитью и до сих пор чувствую в горле медный вкус крови. Почистив зубы, я прополоскал рот листерином, и до сих пор во рту у меня все горит, но, выходя из лифта, размахивая новым черным кожаным дипломатом от Bottega Veneta, проскальзывая мимо вешалки Wittenborn, я все равно улыбаюсь, хоть никого вокруг и нет.

Моя секретарша Джин сидит за своим столом. Она влюблена в меня. Наверное, я на ней когда‑нибудь женюсь. Как обычно, чтобы привлечь мое внимание, она одета очень дорого и совершенно неуместно: кашемировая кофточка от Chanel, кашемировый свитер, кашемировый шарфик, серьги из фальшивого жемчуга, брюки от Barney's (шерстяной креп). Приближаясь к ее столу, я стаскиваю на шею наушники. Она поднимает глаза и несмело улыбается.

— Опаздываешь? — спрашивает она.

— Я был на аэробике, — говорю я совершенно спокойно. — Извини. Есть что‑нибудь для меня?

— Рикки Хендрикс просил передать, что он сегодня не сможет, — говорит она. — Он не сказал, что и почему.

— Мы с Рикки иногда занимаемся боксом в Harvard Club, — объясняю я ей. — Что‑нибудь еще?

— Да… Спенсер хочет встретиться с тобой в «Fluties Pier 17», — с улыбкой сообщает она.

— Когда? — спрашиваю я.

— В шесть.

— Не получится, — говорю я, проходя в свой кабинет, — я не могу.

Она встает из‑за стола и идет вслед за мной.

Дата добавления: 2015-06-27