Три точки зрения на внимание как психический процесс

Подходы к пониманию внимания в истории психологии.

В основе самых разных взглядов на природу вни­мания лежат два кардинальных факта:

1. Внимание нигде не выступает как самостоятельный процесс. И про себя, и внешнему наблюдению оно открывается как направ­ленность, настроенность и сосредоточенность любой психической деятельности, следовательно, только как сторона или свойство этой-деятельности.

2. Внимание не имеет своего отдельного, специфического про­дукта. Его результатом является улучшение всякой деятельности, к которой оно присоединяется. Между тем, именно наличие харак­терного продукта служит главным доказательством наличия соот­ветствующей функции (даже там, где процесс ее совсем или почти совсем неизвестен). У внимания такого продукта нет, и это более всего говорит против оценки внимания как отдельной формы пси­хической деятельности.

Нельзя отрицать значения этих фактов и правомерности выте­кающего из них и столь обескураживающего вывода.

Все существующие подходы к пониманию внимания делятся на 3 группы:

1. отрицание внимания как психического явления

2. внимание сводится к другим психическим процессам

3. выделение внимания как отдельного специфического процесса.

На вопрос о природе внимания разные мыслители отвечали весьма различно, но их мнения довольно легко могут быть сведены к восьми основным учениям.

1. Внимание есть результат двигательного приспособления.

2. Внимание есть результат ограниченности объема сознания.

3. Внимание есть результат эмоций.

4. Внимание есть результат апперцепции.

5. Внимание есть результат усиления нервной раздражитель­ности.

6. Внимание есть результат особой активной способности духа.

7. Внимание есть результат деятельности различения.

8. Внимание есть результат нервной задержки. Рассмотрим вкратце характерные черты каждой из этих вось­ми основных теорий.

ВНИМАНИЕ КАК РЕЗУЛЬТАТ ДВИГАТЕЛЬНОГО ПРИСПОСОБЛЕНИЯ

Эффект внимания состоит в том, что некоторое ощущение или идея получает особую интенсивность и ясность сравнительно с прочими ощущениями и идеями; притом эта особая интенсивность и ясность находятся до известной степени, в нашей власти, так как мы можем по желанию переносить внимание с одного пред­мета на другой. Этот волевой характер внимания навел на сооб­ражение, что и здесь, во внимании, мы имеем мускульные движе­ния. Что касается до ощущений, то ясно, что их сила и ясность зависят от положения воспринимающего органа в отношении к внешнему раздражению и что движения, приспособляющие этот орган к условиям наилучшего восприятия, должны иметь следст­вием усиление и уяснение ощущения. Что касается идей или воспоминаний, почти в каждую из них входит в том или ином виде двигательный элемент, так что восстанавливая это движение, мы тем сообщаем и всей идее особую интенсивность. Таковы харак­терные черты моторной теории внимания, представителями кото­рой явились Декарт (§ 2), Мэн де Биран (§ 10), Фриз (§ 11), Лотце в своей «Медицинской психологии» (§ 20), Бэн (§ 21)р Феррьер (§ 29), Льюис (§ 31), Циэн (§ 37), Рибо (§ 33), Болдуин (§ 39) и др. Изучению значения движений в процессе воле­вого внимания посвящены преимущественно вторая и шестая главы этого этюда.

II.ВНИМАНИЕ КАК РЕЗУЛЬТАТ ОГРАНИЧЕННОСТИ ОБЪЕМА СОЗНАНИЯ

С этой точки зрения рассматривали внимание главным обра­зом Гербарт (§ 15) и Гамильтон (§ 18). Что касается первого, то, как мы видели, он, исходя из своих недоказанных и даже иногда маловероятных принципов, пытался математически определить силу нового представления в зависимости от давления на него старых; Гамильтон же указывает только, что если одно из пред­ставлений особенно интенсивно, то прочие тем самым вытесняют­ся из сознания.

Эта теория внимания кажется нам во многих отношениях неудовлетворительной. Во-первых, она не разъясняет самого важ­ного вопроса: если даже предположить, что появление интенсив­ного представления ведет к вытеснению или подавлению прочих, то все-таки остается необъяснимой интенсивность этого данного представления, а это-то и есть самое важное. Правда, сторонники. этой теории стараются объяснить интенсивность представления силой впечатления и степенью восприимчивости к нему субъекта (то, что Гербарт обозначил через |3 и <р). Но что такое восприим­чивость субъекта к известному представлению, взятая сама по» себе, вне отношения к другим представлениям и к силе впечатле­ния, это совершенно непонятно; сила же впечатления есть фактор для субъекта внешний, субъект является в нем вполне страдаю­щим, тогда как непосредственное сознание обнаруживает извест­ную активность внимания. Во-вторых, понятие об объеме созна­ния весьма неопределенно. Гамильтон определяет его известным' числом представлений, а Гербарт—числом их и степенью проти­воположности. Но что такое одно представление, сказать нелегко. Представление квадрата есть ли одно представление или несколь­ко (отдельные углы, стороны, площадь и проч.)? Представление о трех клочках бумаги, лежавших передо мною, состоит ли из трех представлений или есть одно, поскольку я соединяю эти клочки в одну фигуру? Представление о ряде отдельных звуковых впечатлений, например об ударах метронома, состоит из стольких же представлений, сколько было ударов, или из стольких, во сколько тактов я их субъективно поделил? То представление, которое мгновение назад было для меня однородным (например, музы­кальный тон), становится затем сложным комплексом (главный тон и ряд обертонов). О неопределенности понятия о степени противоположности между представлениями нечего и говорить, так оно очевидно. В-третьих, выражение, что одно представление вытесняет другое, может иметь лишь фигуральное значение; но было бы крайне ложно придавать ему значение достаточного объяснения. А между тем разбираемая теория грешит именно таким предположением: она всегда, хотя более или менее скрыт­но, рассматривает представления как самостоятельные атомы, оказывающие прямо давление один на другой и заключенные в известном ограниченном объеме—сознании. Мы не отрицаем факта ограниченности числа диспаратных представлений, могу­щих одновременно присутствовать в сознании, но одно дело— признавать факт, иное — соглашаться с его объяснением. Гораз­до вероятнее, что причина этой ограниченности лежит в процессе нервной задержки, местной гиперемии, имеющей следствием ане­мию прочих частей коры мозга, и тому подобных физиологичес­ких явлениях. Во всяком случае подавление одного представле­ния другим, его вытеснение и тому подобное суть совершенно произвольные предположения, не имеющие никакой основы в данных сознания, ибо никто этого подавления, вытеснения и того подобного не ощущает. Такое объяснение всегда наталкивается на дилемму, оба члена которой для него невозможны: спраши­вается, именно это подавление одного представления другим есть ли данное сознание или нет? Если признать первое, т. е. что по­давление тоже ощущается нами, оно должно входить во взаим­ную борьбу представлений как одно из них, и в таком случае должно нами ощущаться давление между этим ощущаемым дав­лением и прочими представлениями и т. д. до бесконечности. Если же это явление подавления само не есть факт сознания, если оно бессознательно, то нет никакого основания считать этот бессозна­тельный факт психическим, а, напротив, как все бессознательные факты, оно должно быть только физическим или физиологичес­ким, т. е. психологическая гипотеза ограниченного объема созна­ния переходит в гипотезу физиологическую.

III.ВНИМАНИЕ КАК РЕЗУЛЬТАТ ЭМОЦИИ

Многие из психологов, увлекаясь полемикой против взгляда на внимание как специальную деятельную способность души, ста­рались, напротив, показать, что внимание вовсе не активно, не заключает никакого своеобразного процесса и что его явления суть ничто иное, как большая или меньшая интересность данного психического состояния. Кроме Броуна (§ 14) эти взгляды разви­вали Джеме Милль (§ 16), Вайтц (§ 19), Бэн (§21) и Горвиц (§ 26). Иметь приятное или тягостное ощущение или идею и быть к ним внимательным—это одно и то же, как говорит Дж. Милль: не потому представление интенсивно, что оно сосредоточило на себе наше внимание, но внимание и есть ничто иное, как выра­жение интенсивности или интересности представления (Вайтц) и т. д. Так как интересными состояниями являются для нас эмо­ции или разнообразные чувствования удовольствия и неудоволь­ствия, то внимание есть результат именно эмоций или эмоцио­нальной окраски данного представления; чем эта окраска резче, тем представление интереснее для нас, или, иными словами, тем внимательнее мы к нему: интересность, эмоциональность и внима­тельность суть, строго говоря, синонимы. Если же иногда наше внимание бывает обращено и на, по-видимому, индифферентные состояния, то и здесь всегда играют роль ассоциации с какой-ни­будь отдаленной эмоцией.

Эта теория, особенно блестяще развитая в английской ассоциационной психологии, верно указывает на зависимость внима­ния от интересности представления. Какой бы случай внимания мы ни взяли, очевидно, что причиной его служит интересность объекта, прямая и непосредственная или более отдаленная. Ясно также, что во многих случаях, именно в так называемом пассив­ном внимании, ничего, кроме интересности объекта не требуется соответственное представление благодаря этой эмоциональной окраске является особенно устойчивым и интенсивным. Призна­вая все это, мы полагаем, однако, что рассматриваемая теория игнорирует специфическую природу внимания как своеобразного и моментального приспособления организма к наилучшим услови­ям восприятия. Ниже мы будем иметь случай рассматривать этот вопрос, причем обнаружится, что хотя эмоция есть, действительно, обычная причина внимания (кроме, однако, той формы его, кото­рую мы называем рефлекторной), но что эта эмоция не составля­ет еще самого процесса внимания и что так называемое пассив­ное внимание может быть называемо вниманием лишь по недо­разумению.

Дата добавления: 2015-06-28