Воздух ушедших минут

Я не решался отвлечь Думчева от серьезных размышлений и молча шел вслед за ним. Получилось так, будто я слежу за Думчевым. Конечно, это было нехорошо.

Устало и медленно он спускался со ступеньки на ступеньку в свой гигантский подвал.

Он подходил то к одной, то к другой камере в подвале, отдергивал шелковые шторы. При мягком свете бактерий я увидел в чуланах и камерах разноцветные шелковые мешки, туго завязанные веревками.

По-видимому, каждый из мешков был наполнен каким-то газом: вот-вот мешок взлетит под потолок; но его придерживали веревки, привязанные к вбитым в землю колышкам. Казалось бы, ничего страшного или удивительного во всей этой обстановке не было: обыкновенные коконы-мешки гусениц, наполненные каким-то газообразным веществом. Но этот подземный лабиринт, камеры, освещенные светом живых существ — бактерий, и человек, по-хозяйски сосредоточенно осматривающий мешки с неизвестными газами, — все привело меня в волнение.

Вот он присел на несколько сложенных пустых мешков, посмотрел в глубь коридора, затем окинул долгим, спокойным взглядом входы в камеры, кладовые, чуланы, из которых лился свет, и заговорил:

— Нет, я не безумец, не чудак! И называю газ, распирающий эти мешки, «воздухом ушедших минут»! Тысячи и тысячи лет человечество мечтало, чтобы мгновение, которому скажешь «остановись», послушалось его. Но мечта оставалась мечтой: уходили в небытие тысячелетия, бежали деловито вслед за ними века, скакали, догоняя их вприпрыжку, месяцы и годы, но никогда, никогда человек не в силах был продлить свою жизнь, остановить мгновение. И неизменными оставались слова Овидия, воспетого Пушкиным поэта-изгнанника древнего мира: «Наши тела изменяются, завтра мы не будем теми же, чем были вчера и сегодня». Но все же народы создавали сказки, мифы, легенды, песни и саги, где герои преодолевают время, недуги оставляют человека, старый становится молодым.

Я жил среди людей, размышлял над этими творениями народов. Видел я, как человек уже стал создавать те ковры-самолеты, о которых когда-то народ складывал сказки. Я и сам построил ковер-самолет и летал на нем. Медики восемнадцатого века возложили свои надежды на электричество. Но нет. Электромедицина не сделалась универсальным средством от всех болезней, а животный магнетизм оказался выдумкой. Даже наука девятнадцатого века не решила задачу о «живой воде». Остались мечты-сказки. Я искал, размышлял, ставил опыты. В мифах говорится, что бессмертные, вечно молодые боги питались амброзией и пили нектар. Так вот где скрыта тайна долголетия и исцеления от недугов, говорил я себе. Все дело в питании! И я стал изучать свойства «амброзии» — пыльцы растений и нектара, того сладкого сока, который выделяется растениями. Подробно и долго исследовал я, почему пчела-матка живет в пятьдесят — семьдесят раз дольше, чем обыкновенная пчела.

Но, чтобы преодолеть время, нужна энергия. О какой энергии мечтал народ, создавая сказки о живой воде? Какую энергию призвать для преодоления времени?

Ломоносов открыл закон сохранения вещества и движения. Наука знает: энергия одного вида переходит в энергию другого вида. Количество энергии остается неизменным. Лишь формы и свойства ее разнообразны. Но ведь не к механической же энергии, вращающей части машин, должен прибегнуть человек, чтобы на деле, въявь осуществить то, о чем мечтал Фауст: остановить мгновение, вернуть ушедшие годы, исцелиться от недугов старости и стать вновь молодым.

Превращения… превращения… превращения!.. Какая титаническая энергия скрыта в превращениях, в метаморфозах насекомых!

Муравьиный лев, закопавшийся в сделанную им воронку и стреляющий песчинками в проходящих муравьев, превращается в летающее насекомое, похожее на стрекозу. Гусеница, которая ползет на шестнадцати ногах, превращается в весело порхающую цветную бабочку. Личинка стрекозы, передвигающаяся в воде, как ракетный двигатель, превращается в грациозную стрекозу. Превращения… превращения… превращения!..

Не через стекла микроскопа смотрел я на процессы превращения насекомых — от вылупившейся из яйца личинки до появления взрослого насекомого. Я жил здесь, в Стране Дремучих Трав, в гнездах одиночных пчел, в муравейниках, зимовал в улье диких пчел.

Я был человеком-микроскопом. И потому я увидел, как протекают все процессы метаморфоза. На моих глазах одни формы насекомых превращались в другие. При разных превращениях насекомых я собирал ферменты. В моих мешках, лежащих здесь в подвалах, в мешках-коконах, где ранее творилась жизнь, ныне хранятся мощной силы вещества. Уже в первый год моей жизни здесь я вывел формулы инстинктов насекомых и стал непобедим. Я давно уже решил уравнение изменения скоростей развития насекомых и научился задерживать и убыстрять их рост, лепить их организмы по своему произволу.

Но человек? Организм человека внешне прост, но на самом деле сложен, как мироздание, певуч, как океан.

В подвалах я хранил и храню запасы невиданной энергии, оберегаю их, как скупой рыцарь. Но как вооружить человека этой энергией, чтобы он крикнул мгновению: остановись! Вот этого я и не знал. Отчаялся. Но ненадолго. Снова стал искать и думать, исследовать. Вновь стал размышлять над тем, чтобы ферменты-гормоны метаморфоза, хранящиеся в моих подвалах, дали организму человека еще невиданную мощь, чтобы человек мог отодвинуть от себя старость, подчинить себе уходящие минуты. И вот теперь, когда я восстановил дневник, когда отгадка величайшей тайны где-то рядом, совсем рядом со мной, — теперь сюда явился человек и принес с собой то, что поможет мне поставить опыт, чтобы вернуться к людям… Что делать? Остаться здесь и продолжать исследования, поиски, размышления и отгадать тайну «воздуха ушедших минут»? Но могу ли я оставить вместе со мной гостя — пугливого и беспомощного человека, оставить в стране, где все кругом грозит гибелью? Как быть? Вернуться к людям без отгадки тайны, с одним лишь воспоминанием о «воздухе ушедших минут»?

Бросить всё? Отказаться от разгадки тайны «воздуха ушедших минут»? Сказать: прощай Страна Дремучих Трав? Недорешить задачу и уйти отсюда навек — оставить пустые коконы? Оставить так, как оставляют ненужный хлам, поломанные ящики, пустые банки, разбитые тарелки, уезжая с летних дач в дождливую скучную осень. Что делать?..

И я увидел, как Думчев раскрыл обе руки — маленькие ручки маленького человечка, — раскрыл их совсем так, как раскрывает ребенок, потерявший самую любимую игрушку. «Что делать?»

Я молча стоял в нише, прислонившись к стене… Думчев замолчал. В глубоком раздумье он стал обходить камеры. А я… я не в силах был тронуться с места. Ноги мои подкашивались. Все во мне смешалось: недоумение (как же, каким же образом можем мы вернуться к людям?), восторг перед открытиями Думчева, гордость за разум человека и беспокойство, беспокойство…

Наконец я сделал шаг, хотел кинуться к Думчеву. Но он с неожиданной, чуждой ему суетой стал перебегать из камеры в камеру, из кладовой в кладовую. Он трогал, гладил мешки, наполненные удивительным веществом. Он перебирал их, перекладывал с места на место внимательно, любовно и бережно. Вот почему я и подумал: «Думчев не уйдет отсюда ни за что, никогда!»

Но вот он остановился посреди коридора. И я услышал его совсем изменившийся голос:

— Хочу домой! Хочу к людям!

Он произнес эти слова так, словно сдерживал рыдания. Я тихо подошел и, взяв его за руку, сказал:

— Я здесь!..

В эту минуту что-то упало рядом с нами. Потолок закачался. Посыпались камни.

— Обвал! — крикнул Думчев.

Мы побежали по коридору, чтобы выйти к речке Запоздалых Попреков. Напрасный труд!

— Хода нет! Потолок обвалился! Назад!

Мы бежали. Минуты казались долгими. Где-то над нами слышался гул. Свет фонариков-бактерий не меркнул. Казалось, эти крошечные живые существа изо всех сил пытаются помочь нам выбраться из подвалов. Когда мы поднялись по ступенькам в комнаты Думчева, я почувствовал, что там пахнет гарью. Дышать становилось трудно. Но как тревожно над нами зашелестели примятые, сломанные, спутанные деревья-травы, когда мы выбежали из дома Думчева! В тени пня дымилась огромная белая труба. Повеяло нестерпимым жаром.

— Папироса! — крикнул Думчев. — Были люди — вас опять искали! Кто-то уронил горящую папиросу!

Мы попытались спрятаться от дыма в чаще трав. Дым тянулся по земле. Мы попытались прорваться к реке. Но сухие травы загорелись. Огонь загородил дорогу.

— Назад! В подвалы! — крикнул Думчев.

Я подчинился. Держась за плащ Думчева, закрывая рукой глаза, задыхаясь в дыму, я бежал. Очнулся только в подземных комнатах.

Помню, как Думчев поспешно завязал в мешок листы записей своего путешествия и отдал мне этот мешок. Комнаты постепенно заполнялись дымом. Гасли огоньки бактерий. Мы задергивали шторы, закрывали все ходы.

Стали спускаться в подвал. Зачем? Думчев вел меня по коридору. Что будет с нами, я не знал. Тишина коридора и крепкая рука Думчева меня успокаивали. Во всем я подчинялся ему. Помню, как мы вошли в нишу. Он отдернул туго натянутую штору. Мы очутились в небольшой комнате. Она не была освещена, только из коридора сюда проникал свет, но Думчев задернул штору.

— Сядьте здесь! — сказал он.

Я ощутил незнакомые мне освежающие запахи. Из темноты долетел спокойный, ровный голос Думчева:

— Дышите спокойно! Вы ведь очень устали!

Дата добавления: 2015-06-28