Василий Авченко «Правый руль» Документальный роман 13 страница

Я ждал и боялся этого. С запретом правого руля не оживёт наша промышленность, не покроются злаками опустевшие поля, не хлынет в армию поток здоровых мужчин и новейшего вооружения. Для этого нужно изменить слишком многое. Власть, не поумневшая или не вспомнившая о совести за два десятилетия, не сделает этого никогда. Здесь так называемый эволюционный путь развития бесплоден, если только не считать революцию частным случаем эволюции. Чудес не будет. Умрут советские «Лады» с «Волгами», умрёт и правый руль. Дороги оккупируют другие автомобили. Из раненого тела страны будет по-прежнему вытекать кровь. Когда-нибудь она вытечет вся, и мы уедем с Дальнего Востока на запад. За Приморье даже никому не придётся воевать.

Наступило 7 ноября 2008 года. Теперь это был уже обычный рабочий день. Граждане, которым предложили отдыхать в новый праздник — 4 ноября, были хмуры и трезвы. Новый праздник безопаснее, потому что напоминает об изгнании из России поляков. Крамольные мысли о революции должны быть стёрты из памяти, как вредоносные файлы-вирусы. Я приехал на проспект Красоты. На самой верхотуре там оборудована видовая площадка, куда приезжают парочки — целоваться в тонированных машинах с видом на бухту Золотой Рог. Сегодня было не до поцелуев. «На Красоте» проходило собрание недовольных горожан. Слева нависала подгрызенная экскаваторами побуревшая сопка, на которой теснились древние частные деревянные домики. Их уже теснил «элитный» новострой, закрывая часть неба. Справа внизу блестела бухта. Торчали мачты «Паллады» и локаторы уцелевших кораблей ТОФ, вдали угадывались очертания мыса Чуркина и острова Русского. Стоял необыкновенно ясный день, какие случаются осенью. Неожиданно подмораживало. Ещё вчера стояла обычная для владивостокской муссонной осени теплынь, а сегодня температура опускалась к нулю. Я только что коротко постригся. Голове без шапки было непривычно холодно.

Говорил Дмитрий, молодой ещё блондин с сытым гладким лицом — местный автобизнесмен, сумевший на волне протестов избраться в городскую думу. Вскоре он перестанет митинговать, ценя свой белый Land Cruiser ближе к телу, дорожа депутатством и бизнесом. Пойдут разговоры, что с Дмитрием «поработали», после чего он и вспомнил о своей партийности, системности и конструктивности, а места на баррикадах заняли другие. Но тогда он ещё был смел и говорил. Пара офицеров-ментов вяло попросили людей разойтись. Их так же вяло послали. Дмитрий и выступавшие вслед за ним предлагали протестовать, перекрывать «федералку» и Транссиб, отзывать депутатов из Госдумы. Молча слушая корявые речи горожан, я пытался понять, что будет дальше. Вот уже и на Зелёнке всё больше сделок стало совершаться за рубли, надо же. Я вдруг почувствовал, что мне всё глубоко безразлично. Пусть спорят, пусть воюют и пусть всё идёт куда угодно. В стороне, припаркованная на обочине, меня ждала моя «Грация». Когда мне надоело зябнуть, я пошёл к ней.

Через две недели стало ещё прохладнее. Я катился в колонне протестующих к центру города. Автопробег напоминал движущуюся дискотеку. Иллюминация — на полную, какофонический ноктюрн на флейте разнокалиберных клаксонов — настоящая цветомузыка перестроечных дискотек моего детства. Казалось, протестуют не водители, а сами машины, которые требуют для себя хоть и нелёгкую, но все жё вторую — российскую жизнь. Кричат, плачут, негодуют.

Мы ехали по проспекту «100 лет Владивостоку», потом вывернули на Партизанский. Разношёрстная компания — от недавно появившихся «двухсотых» «Крузаков» до гниловатых дроволётов лохматых лет… С удивлением я заметил в колонне леворукий (специально всмотрелся сквозь тонировку, обогнав его и вывернув голову) «Мерин». Под колёсами горели красные огоньки японских автомобильных фальшфейеров, которые пироманы поджигали и бросали из салонов прямо на проезжую часть. В это же самое время в другом месте Владивостока иные круги, я знал, прощались с последним могиканином лихих 90-х годов. Несколькими днями ранее его нашли в камере городского СИЗО мёртвым в петле из простыни. «Прощаемся с 90-ми», — подумал я. Им давно пора было закончиться. Но что будет после — не знаю.

По Океанскому проспекту мы спустились, давя на гашетки клаксонов, к площади Борцов Революции. На высоком постаменте с горном и знаменем в руках стоял последний советский приморец. Мы стояли под ним, на той же самой гранитной трибуне, откуда в годы моего детства местные вожди приветствовали демонстрации трудящихся. Теперь одни из нас предлагали отправить в отставку Путина и Медведева, другие выступали за отделение Приморья от России. Я снова чувствовал, что я не с теми и не с другими. Я не могу договориться даже с собой. А в небе уменьшались и исчезали оранжевые воздушные шарики, и казалось, что к ним привязаны наши скромные праворульные мечты.

В декабре стало по-настоящему холодно, и в городе начались беспорядки. 14-го числа, в годовщину восстания декабристов, горожане перекрыли Некрасовский путепровод — основную магистраль Владивостока. Потом отправились за город и блокировали подъезды к аэропорту. Город встал. От холода восставшие спасались кострами из автомобильных покрышек. В тот день на улицы впервые вышел ОМОН, но это была только репетиция.

Отведя душу и в понедельник вновь выйдя на работу, застрельщики неповиновения решили уже через неделю начать бессрочную акцию протеста. Наиболее горячие головы предлагали перекрыть федеральную автодорогу и Транссиб, приварив «Жигуль» прямо к рельсам. В городе распространялись «инструкции городских партизанов»: как одеваться на акцию протеста, что брать с собой, как вести себя с милицией. Ночью на автостоянках были замечены ожившие призраки идеологов Дальневосточной республики.

Власть, оказавшись не в силах сбалансировать интересы окраин огромной страны, не нашла ничего лучшего, как стравить Дальний Восток и Поволжье, усугубляя зияющие социальный и политический расколы ещё и территориальным. В Тольятти и Ульяновске начались встречные акции — в поддержку решений правительства о повышении пошлин. Приморский губернатор Дарькин с телеэкрана призвал жителей края сидеть дома и не выходить на улицы. Премьер-министр Путин съездил в Набережные Челны, где пообещал пересадить чиновников на отечественные машины и обнулить железнодорожные тарифы по их доставке на Дальний Восток. В очередной раз продемонстрировав своё полное невладение ситуацией, Путин заявил, что на востоке российские машины «в два-три раза дороже» из-за затрат на доставку, и дал понять, что только это мешает дальневосточникам ездить на отечественном. «Это жулики какие-то провоцируют, — подлил бензина в огонь вице-премьер Сечин. — Кучка людей насчитывается, которая в этом заинтересована и организует».

В субботу мы, кучка загнанных в Зелёный угол жуликов, вышли на площадь Борцов Революции. Отложив свои крамольные сомнения, я снова был на стороне протестующих. На стороне слабых. Наша власть в любом случае заслуживает того, чтобы против неё выступали. Снова были речи, была музыка и были лозунги. Десятки активистов забрали в милицию. Продержав по несколько часов в «обезьянниках», их доставили в мировые суды, по такому случаю работавшие до глубокой ночи (могут, когда захотят). Там попавшимся быстренько выписали по два тысячерублёвых штрафа. Один — за участие в несанкционированном сборище, другой — за неповиновение милиции.

На следующий день, 21 декабря, протест продолжился. Было ещё холоднее. Я вдруг вспомнил, как люди собрались на этой же самой площади в дни августовского путча 1991 года. Я тогда был пацаном, мы пришли туда с отцом и даже крикнули: «Долой хунту!» Сейчас бы я, конечно, кричал не «долой хунту», а что-нибудь прямо противоположное. Но в то время я был мал и целиком находился под влиянием родителей. На «Белом доме» — восемнадцати этажном белоснежном здании краевой администрации, именуемом также «членом КПСС» и «зубом мудрости», — вместо привычного красного с синей полоской флага РСФСР кем-то был уже вывешен триколор. Тогда я впервые увидел этот флаг, он ещё не скоро станет государственным.

Никому и в голову не приходило разгонять стихийный митинг. Можно, конечно, всё списать на растерянность властей. Но ведь и ОМОНа у нас ещё не было. Не существовало в природе и другой приметы постсоветского времени — МЧС. Добрые дяди-милиционеры спокойно ходили по улицам без дубинок и пистолетов. Тикали последние месяцы советской эпохи.

И вот прошло семнадцать лет. Я снова был здесь и снова чувствовал причастность к историческому моменту. В такие минуты даже воздух становится другим. Наученный вчерашними задержаниями, мёрзнущий народ уже не доставал транспарантов и мегафонов. Посреди площади была только что установлена главная городская новогодняя ёлка (на асфальте, я заметил, опасно валялись оставленные установщиками обрезки досок и арматуры, но это ружьё так и не выстрелило). Вокруг ёлки горожане и начали водить хоровод. Сначала силовики, многими автобусами подвезённые в центр города, наблюдали за хороводом безучастно. Потом кто-то дал команду.

На площадь хлынуло море тренированного мяса, затянутого в зимнюю камуфляжную милицейскую форму. Это был «Зубр» — отряд милиции особого назначения из подмосковного Щёлково. Он, как мы узнали позже, подчинялся напрямую министру внутренних дел Нургалиеву и негласно считался спец-подразделением по борьбе с «оранжевой угрозой». Подмосковных омоновцев привезли во Владивосток спецрейсом, как много лет со всей страны отряды разномастных силовиков возят на Кавказ. Хорошо питавшиеся, обильно тренировавшиеся в подмосковных спортзалах и чеченских селениях, кажущиеся ещё здоровеннее в тёплой зимней форме, «зубры» начали работать. Били, пинали, «винтили». Тащили людей в автозаки, моментально появившиеся на площади. Учили любить родину, стукая головами о железные борта отечественных казённых машин. «Спасибо, что не начали стрелять», — говорили мы потом, вспоминая это воскресенье.

Хорошо, что приехали «зубры». Это был момент истины. Пусть они приедут ещё раз сто. Может быть, тогда откроются глаза у тех, кто не хочет замечать очевидное. Смотрите, смотрите внимательнее, как работают омоновские дубинки — главный механизм российской власти. Забудьте всё, что вам показывали по телевизору. Власть — это не добрый дядя-президент в телевизоре. Власть — это пятнисто-камуфлированный омоновец, замахивающийся дубинкой-«демократизатором» и похожий на фашиста из советских фильмов. Хотя сам по себе он, может быть, хороший парень.

Когда-то под видом борьбы за безопасность дорожного движения власти, выдавливая правый руль, лоббировали отечественный автопром. Сейчас под видом поддержки промышленности они борются с инакомыслием, символом которого на восточной половине России стал правый руль. 21 декабря на площадь вышли даже не автомобилисты. Мы требовали уже не отмены пошлин, а своего права жить на этой земле. Позже почётный гражданин Владивостока, спикер Госдумы Грызлов так прокомментирует (у меня все ходы записаны) владивостокское воскресенье: «Если мы говорим о том, что пострадают 500 человек, которые наживаются на перепродаже автомобилей, приобретаемых в Японии, ну, значит, они должны теперь заняться более нужным для народа бизнесом». Ещё позже он пообещает способствовать строительству на Дальнем Востоке автозавода и скажет, что это «наш ответ тем, кто хочет ездить на старых, выброшенных на свалку японских автомобилях».

Под глумливые комментарии человекоподобных роботов с Охотного ряда и свист омоновских дубинок в руках раскормленных матерящихся «медведозубров» корчилась Великая Праворульная Эпоха. Наступал 2009 — Год Огненного Зубра.

Хороводы были объявлены политическим танцем, площадь Борцов Революции переименовали в площадь Борцов за Правый Руль, а «зубрами» долго пугали непослушных приморских детей. «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву», — гулял по местным интернет-курилкам приписываемый Кутузову лозунг. Зелёный угол тем временем пустел и замерзал. Замерзала и федеральная трасса — пунктирная ниточка жизни на омертвелых космических пространствах сибирско-дальневосточной пустыни.

А меня снова ждала она. «Грация» стояла далеко в стороне, беспокойно помаргивая красной лампочкой сигналки, укреплённой внутри салона под ветровым стеклом. Старый, выброшенный на свалку японский автомобиль.

— Подожди, я скоро приду, ты даже не успеешь остыть.

— Ты не обманываешь меня?

— Когда я тебя обманывал?

— Мы расстанемся?

— Обязательно. Так надо. Но я буду помнить тебя всегда.

Если наша любовь порочна, от неё надо отказаться. Наш роман должен закончиться, каким бы сладостным он ни был. Ты должна меня понять, ты сделана руками самураев, а путь самурая есть смерть. Мы расстанемся не сейчас и даже не завтра. Давай вообще об этом не думать. Пока по моим жилам бежит горячая кровь, а по твоим — вспыхивающий бензин, пока я каждое утро просыпаюсь, а ты безропотно заводишься, пока я, подходя к тебе, волнуюсь, как в первый раз, — мы будем вместе. Ещё многие месяцы. Может быть, годы. Ведь ты родом из 90-х, когда выпускали настоящие железные машины, а я вообще произведён в СССР. Таких, как мы с тобой, давно уже не делают.

Я не знаю, кто из нас умрёт раньше. Будущего нет. Давай наслаждаться настоящим. Сейчас я вставлю свой ключ в твой замок зажигания, и нам станет хорошо.

Это я могу тебе обещать.

Только это я могу тебе обещать.

Дата добавления: 2015-06-28