Часть 1. Как-то раз после обильной попойки, Джон, возвращался к себе домой, минуя проспект, через лес

О ТОМ, КАК ВСЕМ НАСТАЛ HAPPY END

Как-то раз после обильной попойки, Джон, возвращался к себе домой, минуя проспект, через лес. День неумолимо подходил к закату. Нервная и спешная городская жизнь, тихо гасла, разбиваясь о темнеющий на глазах пыльный асфальт. Вдали, за синькой рельефного небосклона, один за другом зажигались электрические фонари, орошая своим мутным свечением скрюченные переулки и глухие подъезды богом забытых трущоб. Город безмолвно засыпал, отдавая, пышущий жаром страстей огонь, мягкой, бархатистой темноте, которая душно окутывала убогий антураж и фигуры случайных пешеходов, подобно ядовитому дымку заводских труб. Тихий шорох невидимых деревьев во мраке, вялый мат бомжей, переругивающихся из-за последней пустой бутылки, скрип подъезжающей иномарки, сочная попсовая полифония, твёрдо устоявшийся в воздуху запах табака — как всё это свойственно провинциальным городкам в летнее время! Как всё это наводит на безмятежность и желание отдыха! Просто хочется погрузиться в новую флору, забыть о всех страстях и проблемах, войти в волшебный прохладный мир темноты мусорного бака.

Женя, вышел из леса, и не обращая внимание на призывный вой голодных волков в чаще, отправился мимо белеющих тут и там, жилых коробок, дальше, к дому. Грубая, неотёсанная, молодёжь, обильно населявшая данный район и запатентовавшая себя как криминально — воровская, по определению самого Жени — “быковатая”, недружелюбно поглядывала на проходящего мимо уверенными шагами крепкого, бритого под ноль, парня в наглухо застёгнутом чёрном бомбере и высоких тяжёлых “гадах”, фирмы “Bulldog”. Тем не менее, гопы хотя и перешёптывались между собой при виде Джона, но становить его не решались, слишком уж грозен был вид новоявленного патриота! Джон знал об этом, но не кичился, никогда не знаешь что у гопников на уме. Прошлой зимой его остановили двое быков в переходе на “спортивной”. Оба были явно пьяны, слишком явственно сотрясал воздух запах перегара. Один попросил закурить, но получив отрицательный ответ не угомонился и спросил не водиться ли у Жени “мелочишка” или червонец. Джон не хотел привлекать к себе внимания и сделал было попытку развернуться и уйти, но гопники ринулись за ним, матерясь и угрожая. Милиции рядом не было, народу тоже вокруг совсем мало, всё таки в зимний морозный ветер мало кто захочет ходить по подземному переходу… Первый гоп ещё что-то говорил, когда тяжеленный кулак Джона врезался ему в переносицу, кровь алым потоком брызнула на каменную, заиндевевшую стену и сразу же замёрзла сотней рубиновых кристалликов. Гопник свалился на землю как подкошенный, Женя не долго думая врезал ему грином “под дых”. Это оказалось лишним. В переходе гоп обрёл свою гибель. Второй перетрусил и кинулся наутёк, Джон настиг его уже на трамвайной остановки. Тот, дико крякнул и кинулся под трамвай.. Платформу залила кровь, подобно гигантской грязной луже в яркий мартовский день. Завизжали торговки семечками, до того боязливо дрогнувшие в сторонке. Вот и связывайся после этого с гопниками. Только лишний грех на душу брать!

Джон продвигался всё дальше и дальше по великолепно раскинувшимся вокруг каменным джунглям. На скамейках тут и там сидели представители шпаны, старушки и мирно улыбающиеся алкаши. Кто-то со смехом послал в темноту матом, упоминая неизвестного Серёгу. Завязалась громкая пьяная потасовка. Запах табака обильно переходил в смрадный пивной мускус. На площадке перед одним из домов играли запоздалые дети, их мать, дородная женщина с кривым лицом, зычно звала с окна четвёртого этажа, но никто не обращал ни малейшего внимания на её призывы. Крик женщины обильно разбавлялся отборным матом и в сочетании обретал непревзойдённые дорические формы.

Неожиданно на небольшом расстоянии от себя, Джон краем глаза заметил некое движение, словно тьма сгустилась настолько, что обрела вполне осязаемую материальную форму. Джон пригляделся и вдруг явственно разглядел двух небольших ребят, лет 17-18 в светло-синих широких штанах и длинных оранжевых фуфайках. Казалось природа замерла. Птицы перестали петь, гопники замолчали в своих нецензурных упражнениях, заткнулись и старушки, напропалую матерящие новый режим. Казалось, даже сигаретный дым замер в пространстве, медленно рассеиваясь на манер тумана в серо-прозрачном воздухе. Словно в картинах Рембрандта Ван Рейна, композиция сосредоточилась в самом центре, оставив на втором плане все ненужные детали. Появились вполне осознанные главные герои, а прочая природа, явилась в виде декораций, разбавляющих своей насыщенностью и придающих излишнюю стильностью привычным формам. Осталось лишь загадкой, был ли позитив в данной ситуации?

Нарушил молчание Джон:

— Эй обезьянки, чего тут делаем?

Реперы оживились, один из них, видимо более младший, неуверенно, но явно пытаясь подражать оптимистическому диалекту современной продвинутой молодёжи, произнёс:

— Ну… мы здесь.. типа.. тусуемся, отдыхаем, догоняешь да?

Джон в два счёта пересек расстояние между ним и реперами и схватив младшего за фуфайку, прокричал ему в ухо:

— Отдыхаете?!! В моргу будешь отдыхать, понял!!!! Идите в свою Африку и тусуйтесь там!! А здесь Россия, Россия, мать твою! Ты….

Джон не договорив, изо всех сил врезал реперу в лицо стальным кулаком с такой силой, что у того повернулась набок челюсть. Репер замычал и сделал попытку упасть на землю, но Джон придержав его за шиворот ещё два или три раза мощно ударил по голове с громким треском. Тот обмяк и похоже потерял сознание. Закончив расправу, Джон обнаружил, что второго парня в трубах и след простыл. Агрессор выругался. Плюнул и хотел было идти дальше, как внезапно услышал надвигающийся шум. Из ближайшей подворотни вытекла крупная куча реперов, вместе с ним шёл и сбежавший парнишка, на ходу он пытался обрисовать ситуацию друзьям, те с пониманием качали головами. Джон понял, что нешуточно вляпался. Но ничего — подумал он — будем воевать! В конце концов я скинхэд, а значит должен ежеминутно доказывать свою принадлежность к движению, как говориться назвался груздем — полезай в кузов! Толпа медленно надвигалась на Джона, несколько особенно ненасытных реперов первыми вышли в бой с пафосным криком:

— Слышь, придурок, сейчас будем разбираться!!

Это оказалось их роковой ошибкой, Джон с ненавистью ударил одного из них титановым носком грина в живот, репер извиваясь от жуткой боли и корчась повалился на асфальт.

— Аррррррхххххх!! Фффффффф!!!

Ещё двое были отброшены в сторону твёрдыми как гранит локтями Джона. Пацаны хватались за головы. Одному так шибануло, что он отлетев, впечатался головой в массивный замок, находившегося поблизости серебристого гаража. Следующего Джон сшиб с ног своей любимой зуботычиной, прямой удар по зубам великолепно разбил реперу верхнюю челюсть, вышибив пару зубов.

— Ммммм — замычал парнишка, выплёвывая редкие зубы из окровавленного рта.

Какие-то двое слишком самодеятельных репера, попытались обежать Джона и схватить его сзади, но не тут то было! Женя нагнулся и с колоссальной силой бросил одного из них, прямо через спину на асфальт, бедолага с глухим стуком ударился головой о мостовую и, раскинув руки, то ли заорал, то ли заревел, размазывая по лицу кровь из разбитой головы вперемежку со слезами. Второго Джон, предварительно нагнув, принялся жёстко гвоздить по голове и лицу коленом, приговаривая, строчки из любимой песни:

— Запомните суки у нас на Руси, базарьте по-нашему, чёрные скоты!

Репер залился кровью и захрипел, видно удар пришёлся ему точно по горлу.

Хотя вокруг валялось невероятно много скрюченных и изуродованных реперов, с пробитыми головами, толпа далеко не уменьшалась, видать, недалеко проходила специфическая тусовка, сопровождаемая звуками там-тама и монотонного хоперного ритма. На таких тусовках обычно собираются малолетние поклонники чёрных ритмов и дёргаются в такт отвратительного фона, ассоциируемого с применением ганжа. Все обкурены, пьяны, либо дрыгаются внутри какого-нибудь клуба, либо кучей стоят на улице, смоля одну сигаретку на десятерых. Здесь ведутся светские разговоры, по интеллектуальному содержанию напоминающих беседы приматов при ясной луне, типа:

— Да что вы!? Какое же духовное воспитание!? Абсолютная деградация, АБ-СО-ЛЮТ-НАЯ, подчёркиваю. Никаких книжек, только ганж и пиво, элементарно. Да… И никаких вам бабок с их чёртовыми юрьевыми днями!

Или:

— Да какой Чехов?! Упаси бог!! Только полное отупение! Из музыки лишь Боб Марли и ШЕФ, Дэцл тоже ничего, но только не рок-н-ролл! Это же отвратительно! Ударные инструменты! Тьфу!

Женя начинал уставать. Кто уже успел съездить ему по лицу кулаком, и на жёсткой щеке парня запеклась тёмными разводами кровь. Джону становилось всё труднее и труднее, кольцо всё сильнее обволакивало его, всё мощнее напирали со всех сторон трубы и оранжевые толстовки. Его несколько раз ударили по лицу, он ответил быстрой зуботычиной, впрочем, не вполне удавшейся, в чьё-то ближайшее свиное рыло.

— Сволочь! — запищало рыло (значит, зуботычина удалась).

Вскоре, всё начинало казаться неважным и иллюзорным, напиравшие всюду реперы стали ассоциироваться с бутафорией, да и окружающая реальность потихоньку съезжала на уровень зеро. Словно кто-то откинул кулисы и показал все эти леса, галерки, лестницы, что прячет в себе за роскошной сценой любой театр. Кружилась голова, Джон из последних сил саданул следующего репера и упал без сил. Над его телом уже полностью сомкнулось кольцо смерти. Били преимущественно кедами, кроссовками, недоразвитыми кулаками. Джон практически не ощущал ударов, его сознание ушло в себя, оставив на поверхности лишь маску обречённости и покорства. Лишь покой и умиротворение, освобождение от жизненных проблем может дать настоящую свободу для взлёта свободной мысли. Именно отказ от желаний, потребностей, позиций — избавит мир от вечных страданий — так сказали веды, так говорил Джон, погружаясь в сладкое небытиё. Но тут его воспалённый мозг изрёк новую истину, запатентованную ещё в древнем Риме, когда когорты рвались в бой не щадя ни сил ни жизни, ради великой победы, великого будущего. Я Жив! Джон, понял, что сдаться, уйти в нирвану, бросить всё на самотёк, предел трусов и балбесов! Я должен победить!

С этими словами Джон вырвался из круга избивавших его реперов, чудом встал на ноги. Лёгким движением отбросил назад к гаражам кучку раскрашенных чуваков, загораживающих ему дорогу, бросился в сторону спасительного проспекта. Кто-то схватил его сзади за плечо одной рукой, а второй врезал по темени чем-то тяжёлым, от чего в глазах у Джона поплыли радужные пятна. Он оглянулся, выхватил на ходу из внутреннего кармана бомбера заточку и полоснул по лицу ударившего его репера. Раз! Ещё раз! Тот взвыл и прикрыл кровоточащее лицо рукавом. На заточке остались следы крови. Женя бежал дальше, один репер преградил ему дорогу. Джон подпрыгнул и врезался подошвой грина ему грудь, грудина с храпом треснула, репер ойкнул и повалился на землю, расплёскивая изо рта фонтанчик крови. Джон бежал, но ноги не слушались его. Уже слышны были марши победы, уже гремел в ушах гимн “Russland, erwache”(“Германия, пробудись”), уже кричали во весь голос имперские орлы, но ноги подкосились и герой рухнул вниз, тьма застлал его глаза и он уже больше не слышал монотонных криков реперов, ни чувствовал болезненных ударов кед и даже ни ощутил как один из реперов, подобрав с асфальта брошенную им же заточку, вонзил ему в спину…

А дальше был дождливый день, похороны, чавкающая грязь под ногами, истеричный плач матери, тихий успокаивающий голос священника, капли холодного дождя на бомберах, и самое главное — гроб, подобный огромной тёмной птице, сложившей крылья и направившей полёт в своё последнее пристанище. После похорон лидер скинхэд — уфимской скнихэд — группировки, Бай, собрал всех близких друзей погибшего на небольшое собрание. Среди бомберов и бритых голов часто мелькали косухи, длинные чёрные хайры, красные футболки. Это говорило о чрезвычайно широких взглядах Джона. Среди друзей оказалось немало металлистов, рокеров и даже молодых людей с весьма левыми взглядами, они молча сидели в сторонке с некоторым страхом наблюдая за резкими движениями бритоголовой братии, возившихся с огромным транспарантом, на котором был нарисован гигантский ботинок, ударяющий в голову некрасивого представителя кавказской национальности с тёмной кудрявой шевелюрой. На лице кавказца отражался дикий страх, а из места раны на лице, нанесённой ударом, активно хлестала кровь. В правом верхнем углу незаметно приютилась эмблема “kolovrot”, языческая свастика со стрелками на окончаниях спиц. Картину завершала надпись “Каждой аре по харе”.

В полуподвальном помещение было крайне душно. Воздух пропитался запахом тухлых яиц и манной каши. Убраться толком никто не успел, всюду валялись банановые шкурки, огрызки яблок, пивные бутылки и колбасные окурки. От стен воняло чесноком. Присутствовало огромное количество всевозможных плакатов, на столе возвышалась куча листовок “Белое сопротивление”, и свежие номера журнала “Русский удар”.

— Тьфу ты блин — подумал Мицик, известный в неформальных кругах представитель панк-движения, близкий друг Джона — как всё изуродовали!

Он сидел, притулясь плечом о горячую трубу отопления и мрачно размышлял о роли России в мировой истории, изредка взглядывая в лежащий на коленях раскрытый журнал “Под ноль” с узлом в виде топорика на обложке. Иногда, когда положение России становилось совсем безвыходным, загораживалось огромной рожей, смутно напоминающей внешность Гайдара, на глаза панка наворачивались слёзы, и тогда Мицик, доставал из своих трикотажных клешей огромный носовой платок с лозунгом “punks not dead” чёрным по белому, оглушительно сморкался.

— Нельзя ли потише, молодой человек — раздражённо обернулся к нему небольшой металлюга по имени Мегадед, весь с ног до головы в чёрной коже с заклёпками и шикарными хайрами до плеч.

Мицик ничего не ответив, почесал свой зелёный ирокез, откашлялся и вдруг выхватил из-под косухи остро отточенный топор!

Теперь тихо? — спросил он, злорадно усмехаясь и поигрывая лезвием возле лица Мегадеда.

Мегадед грустно отвернулся. Он не любил связываться с панками, слишком непредсказуемы были порой их действия по отношению к обществу. В его сознании ещё не стерлось воспоминание, когда один такой индивид, нанюхавшись эфира, колошматил детскими санками по головам прохожих.

Открыл конференцию, конечно же Бай, он много распространялся о положительных качествах усопшего, о его патриотизме, веры в лучшее, высокой самоотдачи, преданности присяге и т.д. и т.п. Завершил свою речь словами:

— Все мы весьма сожалеем об этой колоссальной утрате. Вместе с ним умрёт частичка того огромного, непоколебимого чувства долга, долга сражаться с иноземными захватчиками. Но Джон доказал своей верой, что воля и разум победят в великой войне и правда восторжествует в любом случае! Теперь наша задача на повестке дня отомстить за героя, как поётся в известной песне Димы Волкова “Твой черёд пришёл умереть, мой черед пришёл отомстить”! Слава России!! Мы победим!

После Бая, выступил лучший друг погибшего — Аз. Он был как всегда пьян: тяжело переживая утрату, парень активно употреблял алкогольные напитки, дабы заглушить боль потери. Санёк долго что-то говорил, а потом у него вдруг пересохло в горле, он замолчал, неожиданно зарыдал и крикнул:

— Я убью их! Убью! Они заплатят за это!

Впрочем, кого именно он убьет, и кто заплатит бедный Санёк так и не удосужился уточнить. Потом Аз, не в силах более говорить, спросил у аудитории:

— А перерыв будет?

— Будет, Саня, Будет!

Рыдающего Аза увели в сторону соратники. Бай поднял руку в нацистском приветствии:

— Зиг Хайль, братья! Теперь попрошу остаться в зале только членов нашего, так сказать, движения!

Металлюги под ручку с коммунягами пулей выскочили из зала, активно тряся хайрами в ритм песни группы “NO REMORSE”, несущейся мощным потоком из динамика колонок. В зале остались лишь скины. Все были молчаливы и выжидающе смотрели на Бая, который требуя тишины, то и дело поднимал кверху руки. Когда стало совсем тихо, он, помолчав, произнёс:

— Ребята, я сказал что мы должны осуществить акт возмездия, но как известно нельзя приступать к делу без чётко намеченного плана. В наших полномочиях, узнать в деталях кто совершил этот клятвоотступнический поступок и уничтожить в корне звериное ложе. План таков: двое наших парней(лучшие кандидаты Аз со Спартачом) переоденутся в штатское, съездят на место преступления и как следует разузнают “что да как”, вполне возможно удастся раскопать интересные подробности. Понимаю, конечно, менты в том районе здорово повозились, все косточки пересчитали, но кое что должно определённо перепасть и нам. Всё.

Аз начал было неуверенно возражать:

— Но почему я..?

— Не спорь с начальством! В конце концов погиб твой соратник, и думаю разлогольство здесь совершенно не к месту! Возьми Эдуарда и чтобы завтра как штык был на месте!

Санёк снова попытался возразить, но увидев бесцеремонный, суровый, пробирающий до мозга костей грозный взгляд Бая, мигом заткнулся и что-то бормоча себе под нос повернулся спиной.

Поиски не дали нужных результатов. На расспросы практически все отвечали однозначными аргументами, типа, “не знаем”, “не видели” и т.п. белиберду. Хотя скины и оделись так чтобы привлекать как можно меньше внимания, народ с подозрением косился на двух бритых парней мощного телосложения, с ног до головы одетых в чёрное. Эдик — Спартач, парнишка среднего роста, со взглядом людоеда и мощными бицепсами, выпирающими из-под рукавов, надел потёртую кожаную куртку в обтяжку, вечные светло-синие джинсы, старые совдеповские берцы. Аз облачился в лёгкий клубный бомбер и кованые невысокие “гады” английского производства. Они, долго ходили, расспрашивали народ, вяло переругивались с алкашами. Один из представителей гоповской страты, оказался необычно разговорчивым и пролил немного света на произошедшее. Оказалось, что реперы замочившие Джона, довольно часто до инцидента появлялись в этих краях. Сидели на скамейках, пили пиво, иногда даже попахивало “травой”.

— Мы сами их давно хотели ушатать, да всё руки не доходили — доверчиво признался гопник.

— А хоть примерно догадываетесь кто такие? Где вращаются? Чем дышат?

— Х.. знает, я с такими братками особенно не вожусь.

Больше ничего интересного из гопа выкачать не удалось и раздосадованные скины собрались было домой. Шли через центральный рынок, покуривая “приму” и переговариваясь:

— Не, Эдик, в натуре мартышки распоясались, прикинь скина, блин, средь бела дня копытом в грудь, да в Москове за это дело…

— Со столицей не сравнивай, у нас тут эти полупидарки, суки, шастают, и с них всё как с гуся вода. Провинция, народ не теми идеями интересуется.

— А Женя я прямо скажу мужик был! Один прикол случился на гостинке с двумя негрожопыми, я рассказывал может быть?

— Не, не хрена! Ну ка приколи.

— Ну и вот, короче, идём мы с Джоном, вот прямо как мы с тобой, оба в штатском, точнее в удотском. Идём по ГД, смотрим трепьё, а прямо на нас двое чернокожих лезут, а с ними девка одна с нашего района, она в аспирантуре вроде учиться, и прикинь, да, одного из чёрных под ручку держит. Я само собой озверел, Джону на ухо шепчу всю тему, а он мне тоже шепчет, типа, сейчас со второго круга их сделаем. Я говорю не, тут ментов до хрена да и глаз лишних полно. Но Джон всё своё чешет. Ну ладно, прошли второй круг, смотрим, а негры на выход собираются. Женя(пусть земля ему пухом будет) куртку снимает, а там футболка “kolovrot — Россия” и свастика на груди. Нигеры выходят чинно так, а Джон сзади налетает и тресь! тресь! В общем, опрокинул первого, и второго начал заламывать. Я за ним, на ходу бабочку открыл, ткнул по разу обоих и сматываемся!!

— А менты как же?

— Не фига, никто даже пальцем не пошевелил! Трёп конечно был, но на том дело и кончилось. Черномазые, главное, выжили, суки, одному вообще в лёгкую досталось, второй в больнице…

— Дааа. Лихо.

— А ты ещё спрашиваешь! Белая сила!

Внезапно в поле зрения ребят появился знакомый скинхэд, по кличке Бобёр — здоровенный бритоголовый детина в бомбере, цвета “мокрый асфальт” и начищенных вишнёвых гриндерах с белыми шнурками.

— О, Бобёр, зиг хайль! Как жизня?

Друзья по очереди обнялись.

— Всё путём. Иду в магазин чего-нибудь пожрать купить, а вы чё тут?

— Да… После акции.

— Интересно кого громили? Опять чеховских?

— Не — уклончиво сказал Спартач — никого не валили, просто кое что разведать нужно было. Типа, обезьян пресануть собираемся. Они суки, нашего завалили.

— Наслышан. Весьма соболезную. Джон был настоящим скином!

Так, общаясь между собой, скины почти что дошли до самого рынка. Погода являла собой квинтэссенцию летнего слепящего солнца с противной сухостью холодного воздуха. Было очень пыльно. К тротуарам жались страстно воркующие голуби, на них то и дело с матом натыкались озверевшие от холода бомжи. Сильно пахло то ли скисшим пивом, то ли гнилыми арбузными корками. Всюду сновала разношёрстная публика. Бобёр налетел на бабку средних лет и выругался себе под нос. Внезапно в поле зрения ребят оказался небольшой деревянный прилавок, высоко гружёный подмёрзшими апельсинами, весёленького оранжевого окраса. Рядом с прилавком, в позе курортника, стоял приземистый кавказец с зернистым лицом и зычно орал, при каждом слове меняя позу:

— Кому апэльсины, подходы, подходы, дэшово отдаю!

Прилавок и кавказец находились почти вровень с подземным переходом, так что выходящие “на свет божий люди” сразу натыкались на эту, по выражению Бобра, “заокеанскую тварь с её грёбаным диалектом”.

Скины притормозили.

— Ты с ума сошёл, в обезьянник заберут — зашептал тревожным голосом Эдик, быстро угадав по решительным движениям, намерения друзей. Но было поздно. Аз с Бобром уже осознали ситуацию и были готовы к борьбе. За несколько коротких секунд, чёткий план наступления ясным потоком открылся в сознании обоих. Было поздно отступать.

— Постой здесь, следи чтобы глаз не было — коротко распорядился, на хоту Аз, и бросив Спартача, с виноватым лицом стоять у перехода, быстрыми шагами направился к лотку.

Сделав вид, что хочет проскочить мимо кавказца, он вдруг неожиданно резко ударил того плечом в грудь. От внезапности порыва тот отлетел назад, поперхнувшись на полуслове, попытался удержаться рукой за край прилавка. Лоток обрушился на асфальт, апельсины шумным потоком рассыпались прямо под ноги прохожих. Пробегающий мимо мальчишка бросился было собирать плоды, но осознав ситуацию кинулся наутёк. Кавказец вскочил и матерясь пошёл в сторону Аза, явно с грозными намерениями, но внезапно получил сокрушительный удар сбоку по голове от мигом налетевшего Бобра!

— С хрена ли приехал сюда, говнюк?!! — гримаса ярости отразилась на его мрачном лице.

Кавказец испуганно обернулся и Бобёр изо всех сил врезал ему тяжёлым, как гиря кулаком, в небритую рожу. Кавказец отлетел далеко назад, и запнувшись о чью-то не вовремя выставленную сумку, грохнулся на землю. Аз с разбегу заехал ему ногой в пасть! “Хачик” жутко завыл и свернулся в бублик, закрыв голову руками. На него сразу же обрушались вишнёвые грины Бобра. Кавказец дрыгался из стороны в сторону, расплёскивая ртом пену розоватой слюны и вопил:

— Нэ надо! Нэт!

Он силился уползти в сторону, под защиту небольшого навеса, установленного для газетного кисока, но его хватали за ноги и со всей силы плющили сверху вниз тяжёлыми платформами ботинок. Бобёр пытался поддеть его по роже тупым пыром грина. Иногда ему это удавалось, и на побитом носу ботинка оставались сочные следы крови. Кавказец шлёпал окровавленными ладонями по асфальту, оставляя яркие отпечатки в пыли, среди гадкого винегрета. Сползшая матерчатая куртка обнажала грязную бурую полоску кожи на спине, изо рта тянулась красными разводами слюна. Аз недолго думая зацепил его ботинком под рёбра. От жуткого жжения тот завыл ещё пуще.

— Нэт! Нэт! — кричал он плача, норовя ухватиться за край бомбера Бобра, но тут же схлопотал прямым ударом в череп, от чего тело как то неестественно дернулось набок.

Невдалеке заорала не своим голосом какая-то старушка

— Ой, мамочки, средь бела дня распоясались!

Двое мужиков приостановились, сердобольно щуря глаза и вздыхая. Народ резко пребывал и кто-то уже пытался донести до ушей скинов решительный протест, перекрываемый звуками ударов. Аз не скупясь мочил “лицо кавказской национальности” своими кованными берцами по башке и грудной клетке:

— На, чёрная скотина, получи! Получи! На! На!

По асфальту густо растеклась тёмная ярко-красная густая жижа. Народ всё прибывал. Кавказец орал, закрываясь от смертоносной агрессии, но всех сторон его поражали тяжёлые удары скиновских ботинок. Бобёр буквально топтал его, с прыжка обрушиваясь на голову гриндерами. Подбежал Спартач:

— Мужики, смываемся, менты лезут!

Скины нанесли по последнему звучному удару по башне, обрамленной кучей окровавленных вихров и бросились по направлению к спасительным дворам. Кавказец уже не кричал и не пытался закрыть голову руками, а лишь хлюпал разбитым ртом, вытянув перед собой руки, точно девушка с веслом. Всё вокруг было забрызгано кровью. Далеко позади в гуще народа ярко вырисовывались два милицейских кителя. Нужно было торопиться.

— Вот сюда, быстрее! Срежем путь!

Друзья уже ворвались в дворовую зону, рынок и толпа народа, неумолимо раскинувшаяся близ перехода всё ещё напоминала о себе шумной перебранкой, сливающейся в поток единых слов. Словно бы громадный пчелиный рой угрожающе шумит, но не решается к активным мерам и кружит вокруг жертвы, превращая её нервы в холодный сгусток адреналина. В воздухе пахло гарью, или это просто работало воображение ребят, не важно, главное военная атмосфера в это мгновение вошла в кровь каждого из участников. Обычное ощущение после акции: опьянённый успехом победитель, понимает, что дело далеко не завершено и нужно с блеском покинуть сцену, не испортив впечатления зрителям. Именно в такой момент важно не оступиться и не потерять лица. Это знает каждый, но зачастую поскальзывается на ровном месте.

Скины неслись по полупустынному двору, потом резко свернули в переулок, выбежали на небольшую улочку, тянущуюся вдоль приличных новостроек. Кровь стучала в голове. Что-то едкое обжигало горло при каждом движение. Казалось ещё чуть-чуть и сердце вырвется из грудной клетки, и вместе с горячим фонтанов крови, и пенящимися слюнями, освободит организм от нестерпимого груза. Тяжёлые ботинки равномерно стучали по асфальту, напоминая стук копыт заокеанских бизонов, бегущих на водопой. Редко попадающиеся на пути попутчики удивлённо вскидывали головы, некоторые даже останавливались и лицезрели столь не совсем обычное зрелище. Многие провожали бегущих удивлёнными взглядами. Потертый жизнью мужичок в панаме даже что-то крикнул скинам, но останавливаться не было времени, сейчас главной задачей стояло оторваться от преследовавших по пятам длинных рук закона.

— Совсем чуть-чуть ещё… Ща остановка будет. — на ходу прохрипел Спартач, и его голос сразу потонул в чьей-то рассвирепевшей сигнализации.

Остановка действительно оказалась недалеко. Даже больше. К небольшому асфальтному пятачку, с уныло ожидавшими пятью или шестью местными аборигенами, подъехала маршрутка, светло-голубого цвета, с весёленьки раскрасками на боках.

— Залазим!

Скины сгрудились возле входа, толкая друг друга и матерясь. Боялись что не хватит места. Но мест слава богу хватило. Аз громко ворчал, на Бобра, который своей гигантской тушей занял почти два сиденья, а машина уже отъехала от остановки, легко набирая обороты скорости.

— Вот блин! Словно заново родился! — воскликнул Аз, кое как отдышавшись

— Я давно уловил что в деятельности правоохранительных органов никакой на хрен логики не присутствует — перебил Бобёр — вот допустим, идёшь по городу, во всей красе, бомбер с нашивками, гриндера, камуфляж подвёрнут, ну башка, само собой под ноль… Народ пялится, а ментам хоть бы хрен, словно не замечают. Я вот однажды, за хлебом выскочил, напялил старую кожанку. Едрён батон! Мимо стакана проходил, тормознули, суки. Базарили минут двадцать, потом послали, дескать иди себе, фашня! У этих ищеек нюх на кожанки и бритые бошки.

— Не скажи — буркнул Спартач — меня, помню, в клубе на одной тусне, типа 7TEEN колбасил, а меня в забрали. В начале подвалили, “дескать засучи рукава”, а у меня на руке браслет “WHITE POWER”. Они меня спрашиваю, “типа, это что за шняга”. А я, с дуру “ну команда такая московская, стрит-панк рубят.” Ну само собой потащили. Спрашивали про какой-то погром на почве футбола, якобы наши скины мочили северных болельщиков и всё такое, типа. А мне то что? Я даже футболом то не интересуюсь. Уроды, блин. Из-за них весь концерт к чёрту пропустил, к самому финалу отпустили.

— Ну они тоже разные бывают — вновь вступил в разговор Аз — помню шатались мы по электричкам, искали кого бы перевернуть. Прочесали несколько составов, и не фига! Даже гопов и тех нет. Мы было отчаялись, хотели домой ехать, сели на случайную электричку. И тут! Зашли в тамбур, и тема… Цунер стоит курит! Неказистый такой, сразу видно строитель какой-нибудь. Правда крепкий. Мне успел по харе врезать, причём не слабо. Ну мы его ушатали, сбили с ног… Я ещё помню, здорово гады о его бошку попортил, хоть выкидывай потом. Жалко даже. У хачей бошки больно крепкие, пока пробьёшь, три пота сойдёт. Ну и вот мочим мы его мочим, в раж такой вошли, и тут в тамбур мужик в погонах заходит…

— И что???

— Что-что… Покурил и ушёл, типа, я вас не знаю, вы меня не знаете. Всех делов.

— Ну это раритетный случай…

— Но ведь случай же! Было дело.

— Да таких случаев сейчас полно. Помнишь вьетнамцев нужно опрокинуть было?

— Ну!

— Грохот был жуткий, люди вопят, всё в крови. А тут одна мигалка приехала, мужичок такой вышел походил и уехал на фиг.

— А мы однажды с челом одним идём по улице, тоже оба при параде. А к нам алкаш какой-то привязался, нацистами обзывает, всё такое. Меня хватает так за рукав — Аз изобразил, как именно алкаш схватил его за рукав бомбера — и кричит на всю улицу нацисты! Мочи нацистов! Мой кореш не выдержал и ему в харю легонько двинул. Ну “легонько”, сам понимаешь, как… Тот отстал, а нас через два шага забрали, дескать “чё молодые люди мордобоем занимаемся”. И оформили, сволочи, ещё и штрафанули…

Внезапно разговор скинов, прервал гудок мобильного телефона, зазвонившего в кармане у Эдика.

— Минутку! Алло..

— Вы где ошиваетесь? — проревел в трубке грубый голос Бая.

Эдик прикрыл трубу рукавом, чтобы не позориться перед соратниками, которые и так подозрительно морщась поглядывали на мобильник.

— Мы тут это… дело одно перевернули…

— Самодеятельность значит?! — голос Бая, всё более зверел — чтобы через 15 минут были на горсе, акция намечается, подробности на месте! А за самоуправство бошку потом оторву!

— Погоди, а чё за дело то?

— На месте! Всё!

Спартач, погрустнел, и нажав, на рельефную кнопку, отбоя, повернулся к друзьям.

— Дело дрянь. Едем сейчас на горс, Бай всех собирает.

— Блин, мы же засветились, щас бритых будут ловить!

— Не стоит беспокоиться — проворковал Бобёр — район другой, да и работает наша милиция как улитка. Спокойно.

Маршрутка заворачивала на Спортивной и скинам пришлось пересесть. Людный проспект как всегда жил своей поспешной жизнью, уносясь куда то вдаль и сужая экспозицию в одной далёкой пунктирной линии. Автобусы сновали туда сюда, распространяя вокруг омерзительные выхлопные газы. Троллейбус неприятно травмировали взгляд уродливыми рогами, вонзившимися прямиком в небо. Трамваи и вовсе не ходили. Публика, самая разношёрстная, как в гигантском муравейнике слепо тыкалась в различных направлениях, создавая впечатления однородной массы. Тут и там выныривали как модные ветровки молодёжи, так и старые полинявшие демисезонные польта пенсионеров. Было крайне противно на душе. Казалось мир суёт свою грязную продажную изнанку со смехом тебе в лицо, а ты пытаешься отвернуться но… не тут то было, руки свеяны, чья-то жёсткая воля управляет поражённым насквозь немощным сознанием, возрождая из хаоса всё новых и новых уродов, которые впрочем являются твоей собственной сущностью, лишь в разных адаптациях, под всевозможными углами кривого зеркала. Зеркало треснуло, ещё немного и мир пойдёт по швам, как обожравшийся икры правитель в кожаном кресле. Вырвется из трясин бытие собственное эго.

Скины, дабы не тратиться, решили прокатиться до горсовета на троллейбусе. Противный скрежет шин, казалось говорил о глубоком несовершенстве государственного транспорта, всё более рисуя в безобразном сравнении удобный европейский экипаж. Но это было очень далеко. Там где идея не являлась категорией смысла бытия, а диалектика не порабощала массы противоречивыми законами вечности. Скрип тормозов, наглость противной кондукторши навсегда отчаивали любого, даже самого жизнерадостного человека, в прелестях омерзительного мира, в богом проклятой стране.

— Боже, что с Россией сделали! — только и успел выдавить из себя Спартач, а на его глазах вскипали горячим поток слёзы, слёзы отчаяния беспросветной мглы. Когда в одно прекрасное зимнее утро, понимаешь, что надежда, осталась в одном из твоих снов, и что жизнь ничто иное как пустое стремление к идеалу, которого не существует и не может существовать в громадном противоречии. Мир отрицает сам себя! Он уходит из под ног, и ты воспалёнными руками пытаешься, удержаться, но не тут то было. Руки ломают твой фундамент, сжигая всё самое ценное. Он прикрыл глаза — и черная, страшная дрожь сотрясла его изнутри. Глубже самой унылой тоски, глубже вселенского одиночества, эта жуткая дрожь забирается внутрь и выворачивает корни всего существа. Так продолжается до бесконечности. Упершись локтями в спинку троллейбусного сиденья, он пытался удержаться и не упасть. Ни одна живая душа не спасет родную страну! Точно так же, как я уже никого не спасу.

В пору разрыдаться в голос, но ничего не получается. Эдик слишком долго находился внутри этого водоворота, чтобы плакать, слишком многое пережил. Есть на свете такая тоска — от неспособности плакать. По-прежнему бесформенная, никак невыраженная, она просто копится на сердце всю жизнь, как снег в безветренной ночи. Когда Спартач был помоложе, он пытался подобрать для нее слова. Но сколько ни пробовал, так и не смог объяснить ее ни другим, ни себе самому. Тогда он решил, что это невозможно в принципе и перестал пытаться. Начал бороться! Выплеснул волну энергии во что то другое, более конкретное и простое. Он лишь не понимал, что сердце России высохло, а его душа медленно захлопнулась, а тоска эта стала еще неизбывнее.— Что ты ревёшь — Бобёр, похлопал Эдика по плечу, выведя его из минутного оцепенения.— Да так задумался — прошептал Эдик, скидывая слезинки с мягкой оболочки бомбера — насчёт России, думаю. Кончилась наша страна.— Да уж не совсем! Мы и есть чтобы её не кончили другие!

На дорогу ушло чуть больше 20 минут. Когда двери распахнулись, и противный голос объявил остановку горсовет, скины наконец вырвались из отвратительной немытой стальной катакомбы и мгновенно сориентировавшись, направили свои стопы в сторону лесопарковой зоны. Бая с бригадой не было видно, и Санёк Аз было выразил мнение, что те сами опаздывают. Но вдруг осекся, увидев близ памятника Ленина кучку крепких ребят, одетых в черное. Среди них маячил камуфлированный бомбер Бая.

— Вон они. Пойдём.

Аз потянул друзей за собой. Подошли. Бай, вяло посмотрел на всю троицу, и только сказал:

— Ладно, вовремя приехали. Идём без промедления..

— А что собственно случилось?

— Здесь недалеко тусуется кучка клоунов, в основном мелочь. Возьмём кого постарше, с целью разузнать подробности убийства Джона.

Бай дав понять, что разговор окончен, отвернулся и быстрыми широченными шагами, направился в сторону ближайших дворов. Его тень, словно огромный хищник, распласталась на асфальте, копируя каждое движение, и казалось что перед глазами самостоятельный организм, целиком состоящий из ненависти и агрессии, готовой в любой момент выплеснуться на поверхность и крушить всё на своём пути. Но громадная воля, просматривающаяся в любом, даже самом незаметном жесте, давала понять о высочайшей выдержке и расчётливости логически развитого ума. Позади Бая, трусила остальная бригада, каждый человек — напряжённый нерв, часть единого организма, категория агрессии, разряд борьбы. Реакция организма на вторжение чего-то инородного, всегда восстанавливала статус кво, а для воссоздания требовалась радикальная энергия, сопровождаемая уничтожением чего-то застарелого, забитого для становления нового универсального бытия. Тебе плохо? Сделай чтобы стало хорошо, убей заразу внутри себя. Поменяй иллюзию на другое пространство, не подчинённое узким нормам твоего больного воображения. По определению, Адольфа Гитлера, самый страшный жид кроется изнутри персонального сознания. Его имя неуверенность, страх, леность. Победи его, и прорви стены тюрьмы, в которую сам себя заключил — как бы говорило каждое движение бригады.

Скины углубились во дворы, по пути старались не разговаривать, и лишь ровное дыхание воинов, ритмичные глухие удары ботинок об асфальт, выдавали их с головой. Вспоминался текст песни “Снова целым маршем идём, высоко подняв флаг”. Это была музыка борьбы, именно та неповторимая атмосфера, что так высоко ценилась основоположниками направления “oi”. Жёсткие ударные инструменты на первом плане, пафосный гимн на втором, жидкий адреналин, рвёт тебя на части, превращая кровь в единый поток агрессии.

Вдали закаркала ворона, верный предвестник беды. Завыл соловей, высунув на минуту голову из скворечника, и сразу спрятался назад. Громко залаяли в унисон собаки: даже природа остро предчувствовала надвигающуюся шаг за шагом катастрофу и всеми силами пытался предостеречь невинных жертв от смертельной опасности. Но всё было четно. Судьба мгновение ока, расставила точки на “и”, распределила жуткое бремя на всех участников, как на победителей так и на жертв, не принимая в расчёт потока времени, и ситуативного настроя, просто сделала свою работу. Сделала всё так чисто, что для жалости не осталось места. И осталась лишь холодная пожирающая душу боль победы.

Бай остановился, и бригада сгрудилась вокруг него, словно солдаты, ежеминутно ожидающие приказа к наступлению, он к чему-то прислушался, вдохнул полной грудью отравленный запах смерти. Прохладный мрачный ветер принёс обрывки бессвязных слов и чей –то монотонный смех, скорее горький предсмертный хрип. Порывы воздуха кружили у ног, свирепо надувая за шиворот чёрных бомберов. Пахло падалью.

— Они там, за домом — кивнул Бай, потирая грубые ладони — окружаем и валим, ни одного не упускать.

— Поехали!

Без единого звука группа вывалилась из-за дома. Скин, по кличке, Доберман, сжимал в руках металлическую массивную оглоблю, Бобёр напялил поверх эластичной перчатки литой кастет, Спартач, размотал тяжеленную цепь, которую до этого момента благоразумно прятал в кармане брюк. Бритым представилась следующая картина: на небольшой скамейке, покрытой полинялой краской с грязноватым оттенком, сидела небольшая компашка обезьян с нефотогеничными физиономиями. Они стояли спинами и не могли видеть надвигающуюся на них тень, всецело состоящую из чёрных бомберов и бритых голов. Страшная кара пришла к ничего не подозревающим, невинным ребятам, она не принесла избавление, а лишь вечное страдание разорвало привычные формации и вылилось во что-то колоссально жуткое. Создав, живую цепь, скины бесшумно надвигались, отрезав всякую возможность спасения у жертвы. Один репер, держал в руках початый баллон пива и делал большой глоток, когда подлетевший Бай, показав великолепнейшую растяжку нанёс ему мощнейший удар литой подошвой грина в череп.

— Хрясь!

Репер вскрикнул и кубарем покатился по асфальту. Баллон по инерции, подлетел высоко в воздух и обдал окружающих пенящейся струёй мочевидного цвета. Репера окружили со всех сторон, засвистели тяжёлые ботинки мгновенно превращая тело в искорёженный остов. Мощные тракторные подошвы со всего маху опускались на голову, вызывая оглушительный треск. Реперы ещё не успели осознать всю внезапность происходящего, один, даже не поднялся со скамейки. Ему, коронным ударом сверху вниз, с огромной силой, врезал Аз. Репер перевернулся через голову, нервно вскрикнул бабьим голосом. На его живот с разбегу запрыгнул платформами гриндеров Спартач. Подошвы скользнули по телу, будто по мягкому маслу. Эдик едва удержался на ногах. Репер страшно заорал, крик внезапно перешёл в хрипящие интонации, он попытался встать на ноги, но Спартач молниеносными ударами пыра ботинка в череп заставил его прийти в позу лебедя. Ещё двоих реперов смачно колбасили ногами в стороне Доберман с друзьями. Один жутко визжал, пытался схватиться за штаны обидчиков, извивался под нечеловеческими ударами, но под конец закрыв голову руками лишь тихо всхлипывал. Доберман с треском бил по башке другого репера стальной оглоблей.

Не надо! ААААА! Нет! — что было силы кричал тот, в ушах у него безумно бренчало, а в глазах при каждом ударе взметался сноп искр. Голова гудела как литой колокол.

Небольшой парнишка в широких штанах попытался сбежать, но Спартач кинулся ему наперерез и сбил с ног отличной подножкой. Цепь просвистела в воздухе и смачно врезалась в лицо лежащему. Брызнула кровь.

— Пора сдохнуть, черномазый щенок!!

Другого репера окружили сразу пятеро скинов, грозно размахивая кулаками и осыпая жертву бесчеловечными ударами преимущественно по голове и лицу. Через кольцо прорвался Аз и что было силы заехал тому кулаком в нос.

— Учитесь, мля, пока я жив!

Репер однако не упал, но зато схватился за переломанный носовой хрящ. Опомниться не успел, Санёк звезданул ему в ухо со страшным звоном. Репер полетел прямо на двух бритых, те помоги ему упасть, подставив сзади ногу. Искалеченного репера принялись избивать ногами, пафосно крича при каждом ударе. Кто-то успел заехать ему бутылкой с пивом по голове, а потом сунул в шею острым горлышком. На площадке стремительно разрасталась лужа крови.

Бай схватил за горло толстого репера, очевидно лидера компании. Он придержал его, пока Аз не нанёс пару стремительных отточенных ударов в области дыхательных путей.

— Ааааааааа! Пфр! Хррррррпффффф!

Репер задохнулся и стал медленно оседать на землю, согнувшись в три погибели. Бай смачно оттянул парня тяжёлым ботинком по хребту. Репер взвыл, вытянулся в струну, и повалился на бок, ему сразу же ткнули в пах металлической арматурой. Репер весь зажался в колобок и бился в истерике.

— Стойте! — вдруг командным голосом прокричал Бай — этого пухлого не бейте. Он наш язык!

Две короткие минуты и всё было кончено. Скины подошли вплотную к скамейке. Окружающее поле битвы представляло собой жалкое зрелище: на земле в различных позах валялись окровавленные тела, все замотанные, порванными, заляпанными кровью кусками ткани, служившими некогда одеждой. Кое кто ещё тихо постанывал, свернувшись калачиком и зажав пробитую голову ладонями. К нему подбежал Аз и со всего маху, прямо на ходу, врезался в башню литым титановым стаканом на ботинке!

— Вот так мы черножопых скотов валим!

Репер страшно дёрнулся, конвульсии пробежали по его телу и он затих. Неоспоримо, что после погрома не один из здесь лежащих уже не будет прежним, если вообще останется жить.

На скамейке сидел толстый репер. Его лицо было разбито и заляпано слезами и грязью вперемежку с кровью. Один глаз тошнотворно закатился на лоб. Рот распух, а нос имел прямое сходство с вываренной грушей.

— Отвечай — заорал ему в ухо Бай — тебе известно кто подготовил нападение на скина? Кто участвовал в этом акте? Даю тебя альтернативу, чёрный ушлёпок, либо ты нам тут всё рассказываешь и спокойно прёшься к себе домой, докуривать своё хренов ганж, либо… Посмотри на своих товарищей, вон они лежат — Бай насильно повернул голову репера в сторону окровавленных тел — с тобой будет то же самое, но не сразу, и в четыре-пять раз хуже. Понял?! Кто замочил скина? Говори!

Репер только всхлипывал и трясся все телом.

— Отвечай, чёрная мразь! На! На!

Бай полосовал твёрдыми ладонями лицо толстяка со злобой доктора Фауста.

— Отвечай!!! Отвечай!!

Наконец репер, приоткрыл рот и сделал усилие что-то сказать.

— я… Я…

— Что, ты?

— В-в-в-в–род-д-д-д-е ре-ре-бята Пахана по-по –ста — ста— рались…

— Пахан значит?

— На-на-наверное..

— Чёрт!

Бай бросил репера сидеть на скамейке и отошёл в сторонку покурить. Он напряжённо думал, казалось что мысли рвались на поверхность, и отражались на волевом лбу, оставляя глубокие борозды в грубой коже. Лицо всё более темнело, словно в сильную грозу, когда тучи, медленно нагнетаясь, превращают небосвод в чёрную бездну, разрываемую яркими пылающими всполохами огня. Его отвлёк от раздумий Спартач.

— Слышь, Сократ, чё с толстой макакой делать будем?

— Уйди на!

— А как же клоун?

— Сказал же русским языком мля, затопчите!!!!

— Слушаю-с.

На несчастного толстяка немедленно ринулась вся бригада.

— Нет! Нет! — безудержно кричал он — забиваясь под страшными тяжёлыми подошвами кошмарных ботинок. Его стащили со скамейки, нанося удары по лицу, обтянутыми в кожаные перчатки, крепкими кулаками. На голову градом сыпались дробящие удары. Кто-то заехал острым задником гада в рожу и кровь мутным потоком хлынула на асфальт. Репер продолжал извиваться, всё таки он был довольно крепким парнем. Его били уже бетонной урной. Спартач неплохо орудовал цепью, нанося в разнобой удары по различным частям корпуса. Доберман запрыгнул на него и принялся со вкусом прыгать, одновременно заколачивая башку в асфальт.

— Стойте! — вдруг рявкнул Бай — стремительно раздвинул кольцо нападавших, выхватил остро наточенную отвёртку и ткнул лежащего пару раз в живот. Отвертка с хлюпаньем оба раза свободно вошла в тело. Репер что-то мычал, корчась от страшной боли.

— Пошли, щас менты приедут — сказал Бай — и уже удалялся прочь быстрыми шагами. Все последовали вслед за ним.

Один из новичков, небольшой скинхэд, по кличке Ёж, который не брея голову, всегда носил на макушке короткую площадку, поравнялся с Баем и задал вопрос:

— А кто такой Пахан?

Вместо Бая, ответил Спартач:

— Пахан это местный Нигер. Приехал пару лет назад из Замбези и создал нечто вроде организации. Организация антифашистская, почти целиком состоит из реперов, хоперов, пидаров, черномазых и подобных скотов. Как ни странно Пахан объединил под своё начало довольно много народу. Я всегда знал что наш город изнутри кишит чернью, но до такой степени. Мы из слегка шуганули, раскидали небольшую демонстрацию. А год назад это стадо избило двух наших скинов под акцией “фашизм не пройдёт”. Мы ответили серией погромов. Мочили любую сошку в широких штанах, начиная от мелочи, заканчивая криминальной шишкой. Перебили их немало. В одной потасовке очень сильно опрокинули одного чернокожего, думали он и есть Пахан. Если не сдох, то уж идиотом на всю жизнь точно останется. Ну и вот. Мы все решили что Пахан откинул сандали. А он оказывается жив и шлёт нам пламенный привет. Хотя больше года не было ни слуха ни духа. Может лечился, Бай, как думаешь?

— Мне плевать на здоровье этих черномазых! Лучший Нигер — мёртвый Нигер. Мы разнесём их так, что у местной молодёжи больше никогда не появиться желание ходить в широких штанах. Устроим ночь длинных ножей! Прижжем заразу, в корне!

— А где он тусуется? Нужна наводка, блин… Так не узнать.

— Мне не нужна никакая на хрен наводка! Я прекрасно знаю где он обитает!

— Ну и где?

— Единственное место. База!

— Что? Да туда не сунуться!

— Для меня нет преград, соберём народ! У нас много сочувствующих! Нас можно убить, но не победить!

На том разговор закончился и скины, обсуждая предстоящие планы начали тихо расходиться по домам.

Дата добавления: 2015-06-28