К Иовину, епископу Перры (Приглашает его к себе. (Писано в исходе 372 или в начале 373 г.))

К Евсевию, епископу Самосатскому (Св. Василий, приглашенный Мелетием и Феодотом на свидание с ними, писал о том с диаконом Феофрастом к Евсевию, и его приглашая на свидание. Поелику же диакон, не передав письма, умер, то пишет о том же вторично с Евстафием за 33 дня до срока, назначенного для их свидания. (Писано в 372 г.))

К Евстафию, епископу Севастийскому (Благодарит его за письмо и за доставившего оное Елевсиния, который помог св. Василию в борьбе с градоправителем и царским постельничим. (Писано в 371 г.))

К неокесарийскому градоначальнику (Приветствует сего градоначальника, известного ему по слуху и по словам общего друга Елпидия, и просит включить и его в число своих друзей. (Писано около 371 г.))

К Пергамию (Извиняется Пергамию, что не отвечал на его письмо не по забвению дружбы и не потому что новый сан сделал его высокомерным, а единственно по недосугам. (Писано в начале епископства)

К Иннокентию, епископу (Благодарит сего Иннокентия, что, будучи старейшим из епископов, сам благоволил первый писать к нему (Писано в начале епископства)

К Кесарию, брату Григория Богослова (По чудесном избавлении Кесария от смерти во время землетрясения, разрушившего Никею, убеждает его засвидетельствовать самим делом благодарность свою Богу и всегда оставаться при тех мыслях, какие имел в минуту опасности. (Писано в 368 г.))

К Леонтию, софисту (Выговаривает Леонтию за то, что редко пишет, имея и случай, с кем писать, и охоту писать, как софист. Посылает также к нему сочинение свое против Евномия. (Писано в 364 г))

К Григорию, другу (Отвечая Григорию на его письмо, шутит над лаконизмом его писем. (Писано, по-видимому, из Кесарии в пресвитерство Василиево)

К Олимпию (Дружеское приветствие. (Писано также, по-видимому, из уединения))

Как другие произведения являются каждое в свое время года: цветы- весной, колосья — летом, древесные плоды — осенью, так словесные произведения — зимний плод.

17. К Оригену (Хвалит его сочинения и ревность в защите истины, предвещает скорую ги­бель гонителей и заключает письмо благожеланиями Оригену и детям его. (Писано в царствование Юлиана))

Ты радуешь тех, кто тебя слушает, а мне, который читает твои писания, доставляешь еще живейшую радость. И великое благо­дарение Благому Богу, соделавшему, что истина нимало не терпит ущерба от предательства преобладающих, и чрез тебя даровав­шему защиту учению благочестия! Поэтому они, как болиголов, или волчий корень, или другое смертоносное растение, поцветут недолго и скоро засохнут, а тебе пошлет Господь всегдашнее цветение и юность в награду за сказанное тобою во славу имени Его. Но да вознаградит тебя за сие Господь и всяким обилием твоего дома, да утвердит благословение на чадах чад! Благороднейших же из детей твоих, которые носят на себе явственные отпечатления своей доброты, и видел, и обнимал я с удовольствием, и же­лаю им всего, чего бы только пожелал сам отец.

Недавно пришло ко мне от тебя письмо, во всей точности твое не столько по почерку, сколько по свойству послания, потому что в нем немногими словами выражено много мыслей. Я не отве­чал тебе на него вскоре, потому что сам был в отлучке, а податель письма, отдав его одному из моих домашних, поспешно ушел. Но теперь приветствую тебя через Петра, чтобы возвратить долг за поздравление и вместе доставить случай к новому письму. Без сомнения же, нет труда написать лаконическое письмо, какие вся­кий раз приходят ко мне от тебя.

Редки, правда, и от меня к тебе письма, но не реже твоих ко мне, а между тем всегда много идущих от вас к нам. И если бы ты всякому из них по порядку давал по письму, то не было бы никакого препятствия представлять мне, что живу вместе с тобою и как бы наслаждаюсь личною твоею беседой; так постоянно многие приходят к нам. Но почему не пишешь, тогда как у софиста нет и другого дела, кроме того, чтобы писать? Лучше же ска­зать, если лень тебе и лень тебе двинуть рукой, то и писать самому не нужно, потому что в этом послужит тебе и другой кто. Потребен же один твой язык, а он, если не станет беседовать со мной, то, без сомнения, поведет речь с кем-нибудь из находящихся при тебе; если же и никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста и язык аттический так же не умолкнет, как не умолкают соловьи, когда весна возбуждает их к пению. Ибо мне частые мои недосуги, в каких и теперь нахожусь, послужат, может быть, извинением в скудости писем; притом и эта как бы уже нечистота в языке от чрезмерного навыка к простонародной речи справедливо делает нерасположенным говорить с вами, софистами, которые негодуе­те и выходите из терпения, как скоро услышите что-нибудь недо­стойное собственной вашей мудрости. Напротив того, тебе при всяком случае прилично объявлять свой голос, потому что ты спо­собен сказать лучше всякого, кого только знаю из эллинов; мне же, как думаю, известны самые знаменитые из вас. Поэтому мол­чанию твоему нет никакого извинения. Но о сем довольно.

Посылаю к тебе и сочинение свое против Евномия. Но на­звать это детской игрой или чем поважнее игры — предостав­ляю судить тебе самому, который, как думаю, собственно для себя не имеешь в нем нужды. Надеюсь же, что оно будет для тебя не­слабым орудием, если встретятся с тобой люди, учащие преврат­но, и надеюсь сего не потому, что до такой степени уверен в силе сочинения, но потому что ты, как в точности знаю, при немногих Данных изобретателен на многое. А если что в нем окажется не столько удовлетворительным, как сие требовалось бы, не обленись указать. Друг тем особенно и отличается от льстеца, что один для услаждения беседует, а другой не удерживается и от того, что может огорчить.

21. К Леонтию, софисту (Поелику Леонтий, которому св. Василий в предыдущем письме выгова­ривал, что редко пишет, слагал вину на Юлиана, не доставлявшего будто бы св. Василию Леонтиевых писем, то шутливо защищает Юлиана и просит писать письма, хотя бы подобные предыдущему (Писано в 364 г.))

Видно, что доброму Юлиану и в своих делах приходится потерпеть нечто из общего хода дел, потому что и он подвергается взысканию и сильному обвинению, так как ныне везде много подвергаемых взысканиям и обвинениям. По крайней мере об­виняют его в недоимке не податей, а писем, хотя не знаю, отчего у него эта недоимка: если какое письмо приносил он, то всегда отдавал его. Разве и у тебя в предпочтении это всем известное ныне учетверение, ибо не столько пифагорейцы предпочитали четверицу, сколько сборщики общественных доходов предпочи­тают ныне учетверение. Но, может быть, следовало бы выйти противному; и тебе, как софисту, обладающему таким богатством слова, самому на себя надлежало принять уплату мне вчетверо.

И не подумай, что пишу это в гневе. Я рад и выговорам твоим, потому что у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь пре­красного, почему им пристали и печаль, и гнев. Иной с большим удовольствием смотрит на то, как любимый человек сердится, нежели на то, как другой услуживает. Поэтому не переставай обвинять за что-нибудь подобное, потому что самые обвинения будут письма же, а никакая новость не дороже для меня твоего письма и не принесет мне большего удовольствия.

24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского (Удостоверяя Афанасия, что нелегко верить клеветам, советует ему не по­давать к оным повода и любовь свою к детям свидетельствовать не сло­вами, а делами. Также оправдывает хорепископа Тимофея, что не им принесены худые слухи об Афанасии. (Писано прежде 369 г.))

Чтобы жизнь человеческая была выше клевет, это сделать весьма трудно, чтоб не сказать — невозможно, в чем сам я уве­рен, а думаю, не сомневается и твоя милость. Но самому на себя не подавать никакого повода тем, которые строго наблюдают за ходом дел и даже со злым намерением подмечают наши преткно­вения,— и это возможно и свойственно людям, которые ведут жизнь благоразумно и сообразно с целию благочестия. А обо мне не думай, будто я так опрометчив и легковерен, что от кого бы то ни случилось выслушиваю обвинения без исследования. Я помню духовную заповедь, что от советующего не надобно принимать «слуха суетна» (Исх. 23, 1).

Но поелику вы, люди, посвятившие себя наукам, сами говорите, что видимое есть знак невидимого, то признаю это справедливым. И не погневайся, если будет что сказано мною в виде поучения, ибо «немощная мира... и уничиженная избра Бог» (1 Кор.27—28) и чрез них нередко устрояет спасение спасаемых. Намереваюсь же сказать и посоветовать тебе следующее: с осмотрительностию надобно приводить в исполнение всякое слово и вся­кое дело, возложенное на нас долгом и, по апостольской запове­ди, «ни едино ни в чем не давать претыкание» (ср.: 2 Кор. 6, 3). Ибо для человека, который много трудился в изучении наук, про­ходил начальственные должности над народами и городами и соревнует великой доблести предков, почитаю приличным показы­вать в жизни своей образец добродетели.

Расположение же свое к детям должен ты теперь не словом доказать, что издавна уже доказал, как скоро стал отцом, и не естественную только иметь к ним нежность, какую и бессловес­ные имеют к рожденным ими, о чем сам ты говаривал и что до­казывает опыт, но тем паче усилить свою любовь, и именно лю­бовь свободную, что видишь детей достойными отеческих молитв. Почему не должно и удостоверять нас в этом, а достаточно за­свидетельствовать сие самими делами.

Кстати же будет присовокупить, ради истины, что не брат Ти­мофеи, хорепископ, принес к нам слухи сии. Что, как оказывается, и при свидании, и в письмах не говаривал о тебе ничего такого, что мало или много походило бы на клевету. Поэтому хотя не отрицаю, что слышал я нечто, однако же не Тимофей слагает на Тебя клеветы. Услышав же это, без сомнения, поступим если не иначе, то, по крайней мере, как поступил Александр: то есть сбе­режем одно ухо неприкосновенным, чтобы выслушать им и окле­ванного.

Благодарение Богу, что на тебе показал чудеса Свои и от та­кой смерти спас тебя для отечества и для нас, близких тебе! По­этому и наш, конечно, долг — не оказаться неблагодарными и недостойными столь великого благодеяния, но по мере сил своих известить необычайные дела Божий, прославить то человеколюбие, которое изведали мы на опыте, и не словом только воз­ить благодарение, но на самом деле быть такими, каков ты и теперь, как уверены мы, заключая по чудесам, совершившимся на тебе. Умоляем и еще вящее поработать Богу, непрестанно возращая в себе страх Божий и преуспевая в совершенстве, чтобы показать нам себя разумными домостроителями жизни своей, для которой сберегла нас благодать Божия. Ибо если все мы имеем повеление представить себе «Богови яко от мертвых живых» (Рим. 6,13), то не тем ли паче обязаны сему те, которые восстав­лены «от врат смертных» (Пс. 9, 14)?

А сие, как уверяю сам себя, будет всего лучше достигнуто, если вознамеримся всегда иметь ту же мысль, какую имели во время опасности. Ибо, конечно, пришли тогда на ум и суета жизни, и то, что все человеческое неверно и непрочно, так удобно изме­няется. По всей вероятности, были у нас тогда и некоторое со­жаление о прошедшем, и обещание касательно будущего, если спасемся, работать Богу и со всею точностию радеть о себе са­мих. Ибо если предстоящая опасность смерти внушила нам ка­кую ни на есть мысль, то думаю, что ты рассуждал тогда точно таким или близким к сему образом. Почему и лежит на тебе обя­занность заплатить необходимый долг. И о сем-то, сколько об­радованный даром Божиим, столько вместе озабоченный буду­щим, осмелился я напомнить твоему совершенству. Твое же де­ло — принять слова мои благосклонно и снисходительно, как у тебя в обычае принимать их, когда беседуем с тобою с глазу на глаз.

И кому же другому было прилично придать смелости робким и пробудить спящих, как не богочестию нашего Владыки, показавшего свое во всем совершенство тем, что благоволил ты снизойти и ко мне, смиренному, как истинный ученик Сказавшего: «Аз по­среди вас еемь не яко возлежай, но яко служай» (ср.: Лк. 22, 27)? Ибо соблаговолил сам ты преподать мне свое духовное веселие, ободрить душу мою своим драгоценным письмом и детскую мою простоту как бы принять в объятия своего величия. Посему по­молись (прошу этого у твоей доброй души), чтобы быть мне до­стойным и приобрести пользу от вас, великих мужей, и приять ус­та и премудрость для дерзновенного ответа вам, водимым Духом Святым. Ибо, слыша, что ты угоден Духу и истинно прославля­ешь Его, приношу великую благодарность за твою твердую и не­уклонную любовь к Богу. Молюсь, чтобы и моя часть была с истинными поклонниками, в числе которых, как уверен, и твое со­вершенство, о чем и прошу Господа — сего великого и истинного Епископа, наполнившего чудесами Своими целую Вселенную.

По природе склонен я к забывчивости, к этому присоедини­лось и множество дел, усиливших мой природный недостаток. Почему хотя и не помню, чтобы получал письма от твоего благо­родства, однако же верю, что писал ты ко мне, потому что, конечно, не скажешь лжи. А в том, что я не отвечал, виноват не я сам, а нетребовавший у меня ответа. Теперь же идет к тебе это письмо, которое заключает в себе оправдание в предшествовавшем и по­лагает начало новой переписке. Поэтому, когда будешь писать ко мне, представляй себе, что не тобою начат новый ряд писем, но что отдаешь долг за настоящее мое письмо. Ибо хотя письмо мое есть уплата за прежнее, однако же тем самым, что оно больше обыкновенного письма или даже вдвое против надлежащей меры, удовлетворит собою тому и другому порядку писем. Видишь ли, к каким ухищрениям принуждает меня лень? А ты, превосход­нейший, перестань в коротких словах возводить на меня великие вины, которых невозможно превзойти и самим преступлением. Ибо забвение друзей и презрение их вследствие приобретенной власти заключают уже в себе все худое в совокупности. Если не имеем любви по заповеди Господней, то нет на нас и печати, по­ложенной Господом. Если, разгордевшись, исполнились мы сует­ного о себе мнения и высокомерия, то впадаем в неизбежный суд Диавола. Почему если с такою обо мне мыслию употребил ты выражения, то молись, чтобы избежать мне лукавства, какое и в моем нраве. Если же язык напал на сии речения необдуманно, по привычке, то утешусь сам в себе, а твою милость попрошу присовокупить свидетельство самих дел, ибо будь уверен в том, что настоящая моя должность послужила для меня поводом к смирению. Поэтому разве тогда забуду тебя, когда сам не буду узнавать себя; и ты моих недосугов никогда не обращай в признак худого поведения и злонравия.

53 (57). К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (Просит Мелетия писать к нему чаще, потому что письма его исполнены благодати и мудрости; изъявляет желание свое видеться с Мелетием, а причину, по которой близкие к нему удерживают от исполнения сего желания, не вверяя письму, сообщает чрез брата Феофраста. (Писано в 371 г.))

Если бы твоему богочестию сколько-нибудь было известно, какую великую радость доставляешь мне каждым своим пись­мом, то знаю, что не пропустил бы ты ни одного встретившего­ся случая писать ко мне, но еще сам стал бы придумывать вся­кий раз, как сделать, чтобы писем было много; потому что знаешь, какая награда уготована Человеколюбцем Владыкою за упокое­ние скорбящих. Ибо все здешнее исполнено болезней, и мне од­но прибежище от зол — мысль о твоей святости; и сию мысль яснее во мне делает беседа с тобою чрез письма, исполненные всякой мудрости и благодати. Почему, когда беру в руки письмо твое, прежде всего смотрю на его меру, и чем более избыточе­ствует оно величиной, тем для меня любезнее. Потом, во время чтения, при каждом случающемся слове радуюсь; но, приближа­ясь к концу письма, начинаю огорчаться. Так все, что ни гово­ришь в письме, исполнено доброты, потому что благ избыток от благого сердца.

Если же, по молитвам твоим, пока я еще на земле, удостоюсь личного свидания с тобою и сподоблюсь внимать полезным урокам сего живого гласа или принять напутствие для настоящего и будущего века, то признаю сие величайшим из благ и почту для себя началом Божия ко мне благоволения. И теперь уже предался бы я этому стремлению, если бы не удерживали меня мои ближайшие, во всем братолюбивые; но, чтобы намерения их не разглашать чрез письмо, пересказал я об этом брату Феофрасту для донесения в подробности твоему совершенству.

«Мудрого мужа, хотя в дальней живет он земле, хотя никогда вижу его своими очами, считаю я другом» — это изречение трагика Еврипида. Поэтому хотя личное свидание не доставило мне знакомства с твоим высокородием, однако же называю себя другом твоим и знакомым. Не приими этих слов за ласкательство, потому что нашу дружбу произвела слава, которая всем велегласно возвещает о делах твоих. А с тех пор, как имел я сви­дание с достопочтеннейшим Елпидием, столько узнал тебя и так сильно пленен тобою, как будто долгое время жили мы вместе и долговременным опытом возвел я твои совершенства. Ибо Елпидий не преставал описывать в подробности все, что знает о тебе: величие души твоей, возвышенный образ мыслей, кротость нравов, опытность в делах, благоразумие в решениях, степенность в жизни, растворенную с веселостию, силу слова и многое другое, что перечислял он в продолжительной со мною беседе и что невозможно описать мне, не выступив из пределов письма. Как же мне не любить такого человека? Как удержаться, чтобы даже громко не выразить того, что чувствую в душе своей? Поэтому, чудный муж, приими приветствие, приносимое истинной и нелест­ной дружбой, потому что я далек от раболепного ласкательства. Включи и меня в список друзей своих, частыми письмами напо­минай о себе и утешай меня в том, что не могу видеть тебя.

И до получения письма знал я, сколько заботишься о всякой Душе, а преимущественно о моем смирении, потому что изведен я на этот подвиг. А получив письмо от досточестнейшего Елевси­ния и увидев самое его прибытие, прославил я Бога, Который в подвиге за благочестие даровал мне такового защитника и спо­движника, оказавшего духовное вспомоществование. Да знает же несравненное твое богочестие, что у меня были уже некоторые, и притом сильные, ошибки с великими градоправителями, причем градоначальник и постельничий пристрастно говорили в пользу противников. Но пока непоколебимо выдержал я все нападения по милости Бога, Который даровал мне содействие Духа и Сам облек силою мою немощь.

76 (80). К Афанасию, архиепископу Александрийскому (Просит его, как единственную надежду бедствующей Церкви, не остав­лять своими молитвами и письмами, особенно же изъявляет желание с ним видеться. (Писано в 371 или в начале 372 г.))

В какой мере распространяются недуги в Церквах, в такой же и мы все обращаемся к твоему совершенству, уверенные, что нам остается одно утешение в бедах — твое покровительство. Кто, хотя сколько-нибудь, по слуху или по опыту, знает твое со­вершенство, все равно уверены, что ты спасешь нас от этой страш­ной непогоды и силою молитв, и нужными сведениями, как при­думать в делах наилучшее. Поэтому не переставай и молиться о душах наших, и ободрять нас письмами. Если бы знал ты, какая польза от твоих писем, то никак не преминул бы ни одного пред­ставившегося случая писать к нам. А если бы при содействии твоих молитв удостоились мы увидеть тебя и насладиться тех благ, какими ты преисполнен, и к сказанию о нашей жизни при­совокупить свидание с твоей подлинно великою и апостольскою душою, то, без сомнения, заключили бы о себе, что, по Божию че­ловеколюбию, приобрели мы утешение, вознаграждающее за все скорби, какие претерпели в целой жизни своей.

90 (94). К Илии, правителю области (Св. Василий, обвиненный пред правительством в огромных постройках и в чем-то ином, оправдывается в первом, что здания сии общеполезны, слу­жат украшением городу и начаты не без воли императора, а оправдание во всем прочем отлагает до свидания с правителем, которому советует подра­жать Александру. (Писано в 372 г.))

Собирался я и сам идти к твоей досточестности, чтобы, если не приду, не взяли передо мною преимущества клеветники. Но поелику воспрепятствовал телесный недуг, который напал на меня гораздо сильнее обыкновенного, то необходимо дошло дело до письма. Видевшись с тобою, чудный муж, в последний раз, имел я намерение сообщить твоему благоразумию о всех своих житей­ских делах, имел также намерение повести слово и о Церквах, чтобы после сего не осталось уже никакого места клеветам. Но удержался, рассуждая, что было бы совершенно излишне и сверх меры надменно на человека, обремененного таким множеством дел, возлагать еще заботы, кроме необходимых. А вместе (пусть будет сказана правда) побоялся я и по другой причине — что­бы не прийти в необходимость уязвить взаимными противоре­чиями душу твою, которая должна в чистом благоговении к Богу получить совершенную награду за богочестие. Ибо действитель­но, если обращу внимание твое на себя, то мало оставлю тебе вре­мени для дел общественных и поступлю подобно тому, кто корм­чего, который в великую бурю правит плохо оснащенным кораб­лем, стал бы обременять прибавкой груза, когда надлежало бы убавить поклажу и, сколько можно, облегчить корабль. Посему, кажется мне, и великий царь, узнав, что у нас так много заводится дел, дозволил, чтобы мы сами собою распоряжались в Церквах.

Впрочем, желаю спросить тех, которые тревожат твой не знающий коварства слух: чем хуже стали от нас общественные дела? Что - большее или малое в общих делах — потерпело ущерб от нашего управления Церквами? Разве кто скажет: и то прино­сит вред делам, что воздвигли мы Богу нашему молитвенный дом, великолепно устроенный, и около него жилые здания, одно изящ­ного вида, отделенное для предстоятеля, другие ниже его, распре­деленные по порядку служителям Божиим; а сии же здания на­значаются для общего употребления и вам, градоначальникам, и сопровождающим вас. Кому же делаем обиду, если строим при­станища странникам, бывающим здесь мимоходом и по немощи имеющим нужду в какой-нибудь услуге, или заводим необходимо к их успокоению ходящих за больными врачей, вьючных живот­ных, проводников? За сим неотъемлемо должны следовать и ис­кусства — как необходимые для жизни, так и изобретенные для приличного времяпрепровождения оной; и еще иные дома, при­способленные для работ, что все служит украшением городу и обращается в похвалу нашему градоначальнику, потому что сие распространяет добрую славу о нем. Ты не для того вынужден начальствовать над нами, что один имеешь достаточные силы ве­личием своего изволения восстановить падшее, населить ненасе­ленное и одним словом пустыни преобразить в города. Поэтому что было бы сообразнее: изгонять ли и обижать содействующего в этом или почтить и любить его? И не подумай, превосходнейший, что сказанное мною существует только на словах. Мы при­ступили уже к делу, записывая пока нужное для постройки. И это сказано мною в оправдание пред градоначальником.

А что должен я отвечать на упреки людей, любящих приносить жалобы, и отвечать тебе, как христианину и другу, который заботится о мнении, какое имеют обо мне, то теперь необходим о сем умолчать, потому что это превосходит меру письма, и, сверх того, небезопасно поверять сие бездушным письменам. Но чтобы тебе, до свидания со мною увлекшись чьими-либо клеветами не быть принужденным уменьшить сколько-нибудь свое ко мне благоволение, поступи как Александр. Ибо о нем сказывают, что когда клеветали ему на одного из приближенных, открыл он одно ухо клеветнику, а другое тщательно зажал рукою, показывая тем, что намеревающийся судить правильно должен не весь вдруг увлекаться предваряющими, но половину слуха своего сохранить неприкосновенно, чтобы выслушать потом оправдание отсутству­ющего.

Давно писав к твоему благочестию как о других делах, так и о взаимном нашем с тобою свидании, обманулся я в надежде, потому что письмо не дошло в руки твоей досточестности. Бла­женный диакон Феофраст взял письмо у меня, когда я по необ­ходимости отправлялся в какой-то объезд, но не передавал его твоему богочестию, потому что его предупредила болезнь, от кото­рой он скончался. Поэтому так поздно принимаюсь писать, что нет и надежды, чтобы по причине весьма стесненных обстоя­тельств была какая польза от сего письма.

Боголюбивейший епископ Мелетий и Феодот приказали мне прийти к ним, предлагая сие свидание в знак любви и желая, чтобы несколько поправлено было то, что производит теперь огор­чение. А временем свидания назначили мне середину наступающего месяца июня, местом же — селение Фаргам, знаменитое славою мучеников и многолюдством собора, совершаемого ими ежегодно. Поелику же мне, который по возвращении узнал об успении блаженного диакона и о лежащем у меня без дела письме, должно было не покою предаваться, то поелику мне осталось еще до срока тридцать три дня, поспешно отослал я письмо сие к достопочтеннейшему брату и сослужителю моему Евстафию, что­бы им передано было твоей степенности и опять вскорости при­несен ко мне ответ. Ибо, если можно или даже приятно тебе прийти туда же, и я буду. А если нет, то сам я свиданием своим, ежели угодно будет Богу, воздам прошлогодний долг: если же опять по грехам моим будет какое препятствие, то посещение епископов отложу до другого времени.

Ты мой должник и в добром у меня долгу, потому что взаем тебе я дал любовь. И это надобно получить мне с тебя с ростом, ибо и Господь не запрещает нам брать рост такого рода. Поэто­му расплатись со мною, любезная глава; приезжай ко мне на мою родину — это будет уплата самого долга. А в чем же будет со­стоять приращение? В том, что придешь ко мне ты, муж столько же предо мною превосходнейший, сколько отцы совершеннее детей.

116 (121). К Феодоту, епископу Никопольскому (Просит его выслушать Санктиссима о делах церковных и извещает о ру­коположении Фавста во епископы. (Писано в 373 г.))

Стужа велика и продлилась весьма надолго, потому нелегко нам иметь утешение и чрез письма. Вот почему, сколько знаю, редко и сам я писал к твоему благоговению и получал от тебя пись­ма. Но поелику возлюбленнейший брат наш, сопресвитер Санктиссим, предпринял путешествие даже до вас, то чрез него и привет­ствую твое благонравие и прошу помолиться о мне, а также скло­нить слух свой к поименованному выше брату, узнать от него, в каком положении церковные дела, и употребить возможное ста­рание о предстоящем деле.

Знай же, что Фавст приходил к нам, имея письмо от папы, которому желательно, чтобы он был епископом. Но поелику потребовал свидетельства твоего благоговения и прочих епископов, то, презрев меня, ушел он к Анфиму и, приняв от него рукоположение, возвратился без моего ведома.

Дата добавления: 2015-06-28