ЧАСТЬ III 4 страница

По дороге в поместье, Пелагея Степановна рассказала моим попутчикам, каким маленьким и беспомощным подкинули меня. А Эля при первой возможности ехидно шепнула мне:

-- Вы оказывается подкидыш, Григорий Алексеевич!

Я скорчил виноватую рожицу, А Пелагея Степановна и на следующий день все радовалась моему возвращению домой (санаторий она считала своим домом). И продолжала рассказывать Эле и Аристарху подробности моего появления в санатории, почти тридцать лет тому назад, не забывая рассказывать и о моих детских годах.

Эля снова язвительно шепнула мне:

- Теперь, Григорий Алексеевич, я все о вас узнаю!

А Пелагея Степановна от радости встречи со мной торопилась вспоминать мою жизнь во флигеле с матушкой, как хорош был парк, когда сначала Мария его подметала, а потом и «Гришенька».

- Так вы, Григорий Алексеевич, были хорошим дворником? – спросила Эля и столько лукавства было в ее тоне. Я пожалел, что не нахожусь с нею наедине. Но тогда она не посмела бы безнаказанно говорить со мной в таком тоне. А Пелагея Степановна перевела разговор на свои болячки, коим уже не было числа. Посмотрела на Элю, черной завистью позавидовала ее молодости и как простая женщина из народа, пообещала ей в старости все свои болезни таким тоном, что я, не будучи суеверным, сложил фиги в карманах, и три раза, как мне показалось, незаметно поплевал через левое плечо. Эля это заметила и повторила этот ритуал и тоже поплевала.

- Ну наконец-то мы нашил общий язык, - прошептал я ей и уже, чтобы остановить поток жалоб на здоровье старой кавалеристки, предложил Эле и Аристарху пройти к могиле моей приемной матушки.

Пелагея Степановна сопровождала нас. Старуха что-то в газетах вычитала, или кинофильмов про гражданскую войну насмотрелась, и ее понесло, как героически сражался здесь молодой красноармеец. Прежде, чем погибнуть, он расстрелял здесь не менее тридцати белогвардейцев. Этот герой был мужем юной Марии, которая до самой смерти оставалась ему верна, и найденышу, то есть мне, дала имя и фамилию своего мужа. Она все говорила и говорила, а я уселся на скамейку и, как когда-то матушка гладила рукой могильный холм своего генерала, так и я провел рукой по яркой изумрудной, еще невысокой траве на могиле моей бабки. Эля с Аристархом отошли в сторону и любовались цветущим парком.

- Слышишь, Гриша, - прервала мои воспоминания Пелагея Степановна, - пойдем, с дороги покушай, да гостей своих к столу зови. Я уже позвонила твоим одноклассникам, скоро подойдут. Навещали меня, про тебя спрашивали. А ты все не писал и не писал. – укоряла она меня.

- Не люблю я письма писать, звонил же вам! – ответил я, вставая со скамьи.

К ужину пришли Костя с женой и Настя с мужем. Костя очень гордился тем, что работает в поселковом совете председателем, а его жена там же - секретарем-машинисткой. Настя тоже дала понять, что «вышла в люди». «Мать грамоты не знала, а я - мастер мебельного цеха», - хвасталась она.

Костя, подвыпив, признался:

- Когда Пелагея Степановна позвонила мне, я не стал всех одноклассников звать. Так, кто спился, кто еще что-то И говорил, говорил о себе. Самое забавное оказалось для Эли то, что и его фамилия, и фамилия Настиного мужа, были Томилины, как и у меня. Эля удивилась и тому, что деревни по дороге, когда мы ехали автобусом, встречались с похожими названиями: «Томилино», «Большая Томилинка», «Малое Томилино».

Костя объяснил ей:

- Здесь княжеские владения были и население – были их крепостные, все Томилины. Церковь Томилиных до сих пор стоит. Ничего, ждем, когда поп помрет, тогда и приход закроем. Ну, и люди, конечно, сплошь Томилины. Особенно, в Большой Томилинке. В тридцатых годах, когда уже колхозы организовали, разобраться кто есть кто, удавалось с трудом. Рассказывают, когда из центра «партейного» рабочего прислали, он это дело быстро разобрал. Одним велел оставаться на этой фамилии, другим велел писаться Волковыми, а светловолосым - Белыми, темноволосые – Черновыми должны были стать. Хоть малограмотным был, а слыл остроумным. Ну, и почитай во времена крепостного права от этих князей не мало детей в крестьянских избах нарождалось, на правах первой ночи. Вот и я, наверное, из тех княжеских кровей! - спесиво закончил свои познания Костя.

Пелагея Степановна, ревнивый хранитель Советской власти, сделала ему замечание:

- Стыдно, Константин Петрович! Вы же член партии. Лучше бы гордились своим дедом-красноармейцем, да отцом-солдатом, что погиб в Великую Отечественную. Неграмотные были, а герои.

- Да, это я шучу, - отрекся Костя от своих слов.

Я же, приглядевшись к Косте, нашел кое-какие дедовские черты и поверил, что, видать, соблазнился мой прапрадед смазливой молодой крепостной крестьянкой. А то бы откуда, из ленивой и не просыхающей от пьянки, крестьянской семьи, вышел такой вот Костя. Правда, в школе, помнится, он ругал на уроках, на чем свет стоит, Белую гвардию и всю династию царей Романовых, а заодно, местного барина, генерала, князя Томилина.

Настя, когда-то неравнодушная ко мне, ревниво разглядывала Элю. Муж ее, тракторист Васька Томилин, уж совсем не вписывался в эту господскую гостиную. Ни он, ни его трактор никогда еще трезвыми не были. И за то, что Настя его сдерживает и не дает выпить лишнего, а на столе вон сколько водки и вина, достанется ей от мужа дома по первое число.

Одноклассники, порядком, надоели мне. Разогнать их можно только с помощью скучных им классических романсов. И я пошел к роялю.

- Гриша, - обратилась ко мне Настя, - ты сыграй что-нибудь народное. В школе ты хорошо на концертах играл и пел.

- Григорий Алексеевич, вы еще и поете? – удивилась Эля.

Я поклонился ей и сказал:

- Только для прекрасных дам!

Имея в виду ее, одну прекрасную даму.

Сначала я играл на рояле, но после, забыв про всех, пел уже песни только для Эли из репертуара знаменитого Козина: «Счастье мое, я нашел тебя…» Все для тебя, и любовь, и мечты...» Все, ты моя любимая, посмотри, наша юность цветет....»» Радость моя, мы с тобой неразлучны вдвоем, мой цветок, мой друг…»

«О, эти черные глаза меня пленили…»

… О, эти дивные глаза. Кто вас полюбит, тот потеряет навсегда и сердце и покой…»

Я пел для Эли, наблюдая ее реакцию, но не упускал из вида Аристарха. Старый мичман устало улыбался, ему пора было с дороги отдохнуть. Одноклассникам от моего пения стало скучно. Предложив им еще раз выпить за встречу и, показав на Пелагею Степановну и Аристарха сказал:

- Ну, не сегодня всё. Старшим отдыхать пора Я вас провожу.

Пелагея Степановна напомнила Косте, чтобы он к концу недели прислал рабочих для ремонта здания и ввел бы в смету оплату и для Гриши, т.е. для меня.

Я проводил гостей, в то время, как Пелагея Степановна, проникшись симпатией к Аристарху за то, что тот воевал с Колчаком, подыскивала старику лучшую комнату.

Когда вернулся, Элю не нашел. Пожелав старикам спокойной ночи, спустился в парк. Он благоухал. Новая луна еще не народилась, а старой уже не было. Я пошел к беседке. Сел, закурил и наблюдал за освещенным парадным подъездом. Лестница, мраморные колоны и львы, охраняющие здание, светились спокойным светом. И у меня тоже стало покойно на душе. Как будто я вернулся уже в свое поместье и со мной единственный друг и любимая женщина.- жена.

Через полчаса, слева от подъезда, чуть замаячила тень. Я пошел ей навстречу и услышал голос Эли. Она явно скрывалась от меня, но, будучи обнаруженной, смело заговорила первой:

- Вам тоже не спится, Григорий Алексеевич? Смотрю, парк огромный весь цветет. Вы слышите, какой запах?

Я не ответил ей, а просто пошел с ней рядом по неосвещенной аллее «Унтер ден Линден». Оттуда свернули на другую аллею. Здесь, из темноты на нас надвигались белые букеты яблонь и вишен. В левом углу парка цвели каштаны. Но запах белой акации перебивал все остальные. Робко засвистел соловей.

- Вы слышали? – восхитилась Эля.

- Это соловей, - подтвердил я.

- Никогда не слышала. Только в кино. Он какой?

- Маленький и невзрачный. Сидит обычно на голой ветке акации, чтобы подруга его видела, и поет, поет, зовет ее. Эля, вы еще побудете в саду? Пелагея Степановна завтра ложится в больницу, а сейчас она меня ждет. Освобожусь и вернусь к Вам. Мне не хочется сегодня спать, - признался я.

Она ответила:

- Нет, Григорий Алексеевич, я иду с Вами. У нее ко мне, наверное, тоже дело есть.

Мы поднялись вовремя. Старая женщина уже сама нас искала.

- Гуляете, молодые люди? – спросила она и обратилась к Эле, - Ваш родственник Аристарх Андреевич, совсем не разговорчивый. Хотела поговорить с ним о гражданской войне, так ему не интересно. Ответил: «В войне нет ничего хорошего».

Эля заступилась за Аристарха:

- Он не совсем здоров и дорога его утомила. Все-таки, ему уже за семьдесят.

Пелагея Степановна тут же пожаловалась:

- И мне уже 69 лет. Как из больницы выйду, если операция удачная будет, на пенсию пошлют. Тогда, Гриша, ты ко мне и не приедешь навестить, - не то спросила, не то сказала она.

- Да не волнуйтесь, будет навещать. - утешала ее Эля.

Утром приехал Костя на служебной машине, за рулем сидел шофер, и мы увезли Пелагею Степановну в областную клинику. В тот же день я заехал в свою школу. Поговорил с учителями, которые оповестили всех одноклассников о моем приезде, а потом все вместе закатили в ресторан.

Костя, полагая, что достиг невероятных вершин в карьере, все пыжился перед другими одноклассниками, когда учитель физики тихо спросил меня:

- Гриша, а ты где, кем работаешь?

Я ответил ему тоже шепотом и еще о перспективе. Он довольный кивнул, сказав:

- Вот помянешь мои слова, еще до столицы дорастешь! Не зазнаешься тогда?

Я ответил:

- Есть пословица: «Когда человек становится известным, с ним заново нужно знакомиться.» Но вас это не коснется. За других не ручаюсь. Столько знакомств по жизни! И они, почти все, мне не нужны.

В этот вечер я засиделся в ресторане и хорошо набрался. Когда меня привезли, я еще держался на ногах. Эля с Аристархом сидели в беседке. Я издалека приветствовал их и поднялся наверх, наспех принял душ, упал в свою постель и проспал до трех часов дня. Проснулся от стука в дверь. Вошел Аристарх с подносом, на котором была только одна рюмка коньяка. Мне стало неловко оттого, что он ухаживает за мной, но я выпил. Он придвинул кресло к моему ложу и спросил:

- Вы вчера, Григорий, хорошо набрались?

- Еще как! – ответил я и тут же спросил, - А Вы с Элей хоть позавтракали?

Аристарх засмеялся:

- Давно обедать пора. Елизавета Владимировна готовит что-то вкусное.

- Надеюсь, не плохо провели время в компании Эли? _Снова спрсил я.и Аристарх радостно ответил:

- О-о-о! Она такая чуткая! Такая прекрасная женщина! Жаль, очень жаль, что дамы сейчас не носят таких нарядов, как в дни моей молодости. Исчезла таинственность, которая в мое время так привлекала нас, молодых людей. Есть магия в одежде. Какое время, такая и одежда! – подытожил он сказанное.

Эля накрыла стол в гостиной. Когда мы вошли, он уже был сервирован.

После ужина Аристарх подсел к роялю и заиграл, по-видимому, на слух модную веселую песню своей молодости «Челиту». Эля не выдержала, встала рядом и запела. Голос у нее был небольшой, но красивый. Она исполняла песню Аристарху, но и он, и я понимали, поет она для меня. Закончив петь, Эля, вспомнив что-то, сказала:

- Моему дедушке тоже нравилась эта песня. А когда я приехала к нему в Караагач, у нас соседи были… Женщина – бывшая балерина, маленькая и худенькая, тетя Лена. Дедушка звал ее Элен. Он боготворил ее.

Я осторожно спросил Элю:

- А эта тетя Лена одна жила?

- Нет! У нее был сын, тот самый, недостойный ее, Гоша.

- Это он, Ваша первая любовь? Очень странно. У меня тоже в отрочестве была большая любовь. Я потерял мою девочку и долго искал…

- Вы ее так и не нашли? – с любопытством спросила Эля.

- Нашел. Но в ее лице, совсем другую женщину.

Она поняла, что речь пойдет о ней. Ее не устраивало наше стремительное сближение. О том, что между нами уже случилось, мы оба тщательно избегали говорить.

- Когда у вас день рождения? – спросила Эля.

Я ответил, что 14-го апреля. И ей:

- А вы родились ровно через месяц после меня.

Она изумленно подняла брови, но я поспешил разъяснить, что взял эти данные из ее личного дела. Выдохнув, она засмеялась и обозвала меня шпионом.

- Да, я шпион. Вы даже не представляете себе, как много я о вас знаю. Но если вам интересно, могу рассказать о себе.

Но Эля дотронулась до моего локтя и остановила меня:

- Не сегодня. Вы сказали, мы пробудем здесь полтора месяца. Я успею о вас узнать все. Только вот…

- Что, вот?

- Отпуск у меня всего три недели.

- Не беспокойтесь. Я уже звонил председателю другого района и предложил вашу кандидатуру на должность инспектора.

- Зря старались, Григорий Алексеевич. У меня высшее образование, но со школы меня выгнали за самодеятельное поведение.

- И это я знаю. Но по моей рекомендации у вас никогда никто не спросит документов. Пойдемте-ка в парк. Грех в такую погоду сидеть дома, – предложил я Эле и молчавшему весь вечер Аристарху. Но он отказался, понимая, что нам необходимо побыть вдвоем.

Некоторое время мы гуляли молча, потом Эля тихо заметила:

- У меня такое ощущение, что вы – мой ангел-хранитель. Почему вы принимаете такое участие в моей жизни?

Я посмотрел на небо. Собирались тучи. На горизонте мелькнули молнии и слышался далекий гул. Ветер зашевелил верхушки деревьев. И вот уже зашумел в листве. На нос мне упала капля дождя. Мы ушли довольно далеко от парадного подъезда.

- Сейчас будет ливень. Бежим быстрей, - взял я ее за руку, и мы побежали, смеясь, и едва скрылись под крышей веранды, как над нами раздался такой грохот, что мы интуитивно пригнулись.

Остаток вечера мы провели в гостиной. Я играл на рояле, Эля пела. Когда она проникновенно закончила петь «Снится мне море, солнце и ты…», я перестал играть, подумав: «Или сегодня ей все скажу, или набраться терпения?». Пожелав Эле спокойной ночи, поднялся к себе. Под звуки природной канонады и шум ливня, быстро уснул, мне впервые приснилась матушка. Она стояла в белом платье, совсем юная, как на фотографии. Голова ее была прислонена к плечу генерала. Матушка, не глядя на меня, сказала: «Гриша, мы все знаем. Будь счастлив. Приходите к нам вдвоем».

Меня, по сути, благословили во сне. От радости я заплакал и проснулся. Дождя не было. Рассвет едва занимался. Я вышел в парк. Нашел во флигеле грабли, метлу и занялся уборкой прошлогодних листьев, как когда-то матушка, начал с обелиска в углу сада и, как она, посидел перед этим на скамье. На душе стало светло и радостно. Все мои на небе были со мной, на моей стороне, и боги мои небесные заступники, и поверилось в хорошее будущее.

Птицы громко приветствовали восход солнца. Меня нашел Аристарх и тоже стал молча сгребать листья. Ему хотелось быть полезным на этом празднике жизни. Он был таким трогательным в своей старости, что я решил, получу новую должность, придется переехать в другой город, возьму его с собой. Я любил его. И не только его. Мне хотелось обнять весь белый свет.

Вечером мы гуляли с Элей, и я снова готов был признаться ей в любви и во всем остальном. Но в парке было так хорошо и торжественно, что я не знал начинать ли разговор сейчас. Мне нужно было навестить священника и договориться с ним о складировании портретов моих предков, прежде чем отправить их себе домой. И я предложил:

- Эля, а пойдемте-ка с вами к священнику!

- Зачем? – удивилась она.

- Да у меня к нему дело. Я его с рождения знаю. Не спрашивайте меня ни о чем. Пока это секрет.

Свет в окне батюшки уже горел, но дома ли он сам, здоров ли? Я постучал в двери и тут же увидел перед собой сухонького старичка, отца Владимира. Прежде чем представиться, я попросил его провести меня в другую комнату, там тихо назвал себя: «Внук генерала Томилина, Григорий Томилин. Я с моей...».

- Томилин? Внук? Его Сиятельства князя Григория Томилина, - ели сдерживаясь от радости, прошептал отец Владимир и расцеловался со мной три раза. – Я помню Вас маленьким и издали наблюдал, как Вы растете. Школярам, к сожалению, нельзя появляться в стенах храма даже сейчас.

Оказалось, попадья его давно умерла и он жил с дочерью и внуками. Отец Владимир сожалел об ушедших днях, о том, что возврата к прошлому нет. Вспомнил добрым словом мою матушку. Но я осторожно перебил его, и, тихо, чтобы Эля не слышала, сказал:

- Мне ваша помощь требуется.

И вкратце рассказал ему о тайнике в доме, что хочу перенести картины предков в его дом, здесь упаковать и отправить себе домой. И, конечно, просил его прийти в гости на день рождения, чтобы познакомить его с Аристархом.

- А этот Ваш товарищ, в единого Бога верит?

- Верит, но у него другое представление о боге. Он слишком много странствовал вне родины и ознакомился со многими конфессиями и сделал собственные выводы.

- Это Ваша невеста, Григорий. Значит, все-таки, я вас повенчаю? – спросил отец Владимир.

- Ну, повенчаете, это, как еще сказать, а вот запишите нас, а возможно и наших детей в старую фамильную книгу князей Томилиных, это точно. Возможно, со временем пригодятся доказательства о княжеском происхождении.

Мы вышли к Эле. Отец Владимир предложил чаю, но мы отказались, сославшись на нехватку времени.

В этот же вечер я готовил огромную стену зала к разбору. Втроем мы сняли со стены большие портреты вождей, так называемой революции. Очень хотелось это все выбросить на свалку, но нужно было терпение и еще раз терпение. Эля полагала, что мы готовим стену к ремонту, и ничего не подозревала, пока я сам не дал ей к этому повод, пристальным осмотром стены.

- Вы думаете, за этой стеной что-то скрывается? – догадалась она.

- Нет, просто задумался о своем празднике. Я пригласил отца Владимира, чтобы Вам, Аристарх Андреевич, было с кем поговорить, - отвлек я ее внимание и попросил накрыть завтра стол.

После ужина втроем мы долго гуляли в парке. Вернувшись нарочно, в полночь. Мы с Аристархом дружно пожелали Эле доброй ночи и ушли в большую залу. Сидели там, в темноте, еще с час, пока не убедились, что Эля спит и принялись за работу. Ножовка, большие гаечные ключи различных размеров и большие ножницы лежали на полу у окна, завернутые в тряпицу. Я уже понял, где искать болты. За дубовыми плитками, похожими на паркет, являющиеся, заодно, и украшением стены. Аристарх засомневался, не проржавели ли болты, удастся ли открутить их. Моя догадка, насчет паркетных плит, оказалась верной. Но болты, когда-то хорошо смазанные, подавались с трудом. Пришлось провозиться часа два. Нужно было торопиться.

Картины, к нашей общей радости, были целехоньки. А на рассмотрение тоже уже не было времени. Нужно было разрезать их на полутораметровые квадраты. Мы делали это с болью, стараясь резать их по складкам одежды предков, чтобы легче было со временем их реставрировать. Сняв со стены последнюю картину, я обнаружил за ней на огромном холсте свою родословную.

- Вот этот предок очень уж на вас похож, - не удержался Аристарх, но я по-прежнему не вглядывался в лица прадедов, торопился пилить золоченые рамки.

Никогда еще я не работал так быстро и сосредоточенно. В предрассветный час я уже увозил на тележке в дом священника свои бесценные сокровища. А старый мичман в это время сворачивал рулоны и связывал распиленные тяжелые позолоченные рамы.

К шести утра вся работа по переноске картин и рам была закончена. И мы с Аристархом, вздохнув свободно, приняв душ, отправились спать.

Проснулся от звуков музыки. Эля играла на рояле. Это надо было понимать, она зовет нас к столу. Но вспомнил о своем рождении и госте, приглашенном к столу, тоже не спавшем в эту ночь отце Владимире, соскочил с кровати. Болели все мышцы. Стало стыдно. Все мужчины нашего рода были покрепче меня. Видать, я пошел в деда-музыканта.

Эля поздравила меня букетом красных роз, но лицо ее было озабоченным, и я поинтересовался, хорошо ли она выспалась.

Вскорости к нам спустился и Аристарх. И мы пошли к воротам встречать о. Владимира.

- Как вы думаете, Эля ничего не заподозрила, ничего не видела? – спросил я Аристарха, - Мне, кажется, она расстроена, а должна бы радоваться. Или делать вид, что ей радостно. Все-таки у меня праздник сегодня.

- Не стоит этого опасаться. Елизавета Владимировна любит вас. Если даже она ночью проснулась, она нас не выдаст. А в целом все прошло очень удачно.

- Жаль, не пришлось налюбоваться на портреты, - вздохнул я.

- Но перед упаковкой их для отправки багажом, вы же можете остаться ночевать в доме священника?

- Конечно, - согласился я и, завидев меж кустов жасмина о. Владимира, пошел ему навстречу.

Мы поприветствовали друг-друга, поздравили с успешным завершением дела и я познакомил о. Владимира с Аристархом.

За праздничным обедом я ожидал некоторых разногласий в вопросах религии между христианином и язычником Аристархом, но старики ловко обходили эту тему. Вспоминали исключительно старые времена, а о.Владимир еще и постоянно моего деда генерала Григория Томилина. Я же был, всецело, занят моей Элей и готовился к тому, что если не сегодня, то завтра обязательно объяснюсь с ней. Она же периодически прислушивалась к разговору стариков и однажды задала вопрос:

- Это бывшее поместье князя Томилина?

- Наверное, - ответил я с деланным безразличием.

Все вместе мы поздно вечером проводили о. Владимира домой. А когда вернулись, Аристарх, сославшись на усталость, снова оставил нас с Элей наедине. Он был очень тактичный человек и, видя, нашу взаимную любовь, не хотел, как он выражался, красть у нас «волшебные минуты».

Я взял Элю за руку, чтобы она не оступилась, и мы спустились по ступеням к берегу моря. Раньше здесь горели фонари. Теперь только луна тихо освещала волны, камни да голубые цветы на склонах берега.

- Жаль, еще купаться нельзя, - тихим голосом сказала Эля и отступила в сторону.

- Не уходите, - попросил я.

Глядя, задумчиво в небо она спросила:

- Почему вы все время так пристально смотрите на меня? Что ищите во мне? Вы ставите меня в неловкое положение… ловите мои взгляды… Они вам ничего не скажут. Мы с вами разные люди, у нас разные дороги. Встретились на перекрестке…

Я перебил ее:

- Почему смотрю? Потому, что насмотреться не могу. Потому что люблю.

Я действительно любил ее искренне и нежно и, подойдя ближе, прошептал:

- Смотрю потому, что в глазах твоих я утопил свое сердце. Потому что долго был в разлуке с тобой. Дай мне руку.

С этими словами приложил ее ладонь к своей груди и, волнуясь, сказал:

- Видишь, как трепетно бьется сердце во мне? Я люблю тебя давно, ты даже не представляешь себе как давно. Видишь, я весь горю.

- Будь на моем месте другая женщина, Вы бы говорили ей эти же слова. - Она пыталась отнять руку, но я притянул ее всю к себе, она не сопротивлялась. Прижав ее к груди, услышал, как наши сердца забились в унисон. И попросил:

- Эля, не уходи сегодня от меня. Мы же с тобой уже были вместе, но тогда ты мыслями была не со мной, а с Гошей. Удели мне эту ночь… Если бы ты знала, какой огонь желаний ты во мне разжигаешь. Я могу сгореть в этом огне. Тебе совсем, совсем не жаль меня? Забудем про весь мир. Есть только мы и наша любовь. Отдадимся ей.

Частью, еще свободного сознания, я понимал, Эля сейчас подарит мне себя и это ее подарок мне ко дню рождения. Восток светлел и громче запел соловей и многоголосый птичий хор, сначала робко, а потом уверенней подхватил гимн заре. Я взял на руки свою Элю и понес по ступеням наверх. Мне казалось, достанет силы донести ее до неба. Парк точно был в подвенечном уборе. Звезды на небе еще не потухли, но ярче всего они горели в моем сердце. Остаток ночи мы провели на шелковой изумрудной перине и к часам шести утра, утомленные любовью, вернулись домой.

Мне казалось, я только заснул, как в дверь постучали. Это был Аристарх. Поприветствовав меня, он протянул мне конверт со словами:

- Елизавета Владимировна собралась на вокзал. Она уезжает. Просила передать вам это письмо, когда проснетесь. Полагаю, это случилось бы не раньше полудня. Может, вы его сейчас прочтете?

- Как уезжает? Зачем? – все еще в состоянии своего счастья, спросил я, но не получив ответа, вынул письмо из конверта.

- Я оставлю вас, - Аристарх вышел за дверь.

Эля писала: «Дорогой Григорий Алексеевич! Милый, бесценный мой! Я уезжаю, чтобы успеть, до вашего приезда, поменять квартиру. Я люблю Вас больше жизни, но видеть мне вас больше нельзя. У наших отношений нет будущего. Первая ночь с вами была ночь отчаянья. Последняя, прошедшая, как вы правильно поняли, подарок вам ко дню рождения. Так странно, что и у Гоши, моего первого мужа, день рождения тоже 14 апреля. Как много сходства! Очень глупо, с моей стороны, ждать предложения руки и сердца, после таких горячих объяснений в любви. Я действительно, как Вы говорили, начиталась сказок и жду хорошего конца. Но даже то, что вы мне дали, я не говорю о материальной стороне, хватит мне на два века. Другие проживают целую жизнь и толику того счастья не испытали, которое испытала рядом с Вами я. Дай же Вам Бог много удачи и найти хорошую жену!»

Я понял, что пришла пора признаться ей во всем сегодня, сейчас. Нужно только успеть перехватить ее по дороге к вокзалу.

Быстро одевшись, вынул из ящика стола медальон, побежал догонять Элю. Слава богу, еще никакой транспорт не ходил. Впереди, по дороге одиноко брела с чемоданом в руке моя Эля. Не добежав до нее метров пятьдесят, перешел на быстрый шаг. Она обернулась, увидела меня, и на ее личике появился страх пойманного на месте воришки. Остановившись, поставила чемодан на землю, и стояла так, не поворачивая ко мне головы. Я подошел к ней и тихо спросил:

- Эля, почему ты постоянно исчезаешь из моей жизни? И что за странное письмо ты мне оставила?

Не глядя на меня, она ответила:

- Там все написано.

- Думаю, настоящая причина – твой Гоша?

- Гоша? – с горечью в голосе переспросила Эля. – Гоша, несчастный человек. Он совершал кражи в юности и погубил свою жизнь. Но он был мальчик. А Вы взрослый, умный… Зачем Вы-то, такой успешный человек, обкрадываете санаторий? Странно, что и Аристарх Андреевич, Вам помогает в этом деле. Я уезжаю потому что мне будет невыносимо знать, что и Вас постигнет та же участь, что и первую мою любовь. Снова кого-то ждать еще 15 лет, у меня не достанет сил.

И с горечью и болью, глядя в небо, воскликнула:

- Ну за что мне такая судьба?!

Я готов был встать перед ней на колени. Но только обратился к ней со словами, которые шли из глубины сердца:

- Милая, любимая, единственная, жизнь моя, все не так. Я должен объяснится. Вернемся. Не думаю, что после моих объяснений ты захочешь оставить меня, – с этими словами, взяв ее за руку, другой рукой чемодан, повел Элю назад к воротам. Она не сопротивлялась, только вяло спросила:

- Как можно объяснить то, что Вы здесь делаете? Старая женщина на операцию легла, доверила Вам сохранность санаторий, а Вы ценности разворовываете. Ночью я услышала какое-то постукивание и пошла посмотреть. Господи! Но почему я влюбляюсь в воров! Вряд ли Вам, Григорий Алексеевич, удастся передо мной оправдаться. Мне здесь было очень хорошо, но нашим отношениям пришел конец.

Я молча выслушал ее, закрыл за нами ворота, швырнул ее чемодан в кусты и, не отпуская ее руки, повел ее к аллее «Унтер ден Линден» и признался:

- Да, я был вором. Но что толкнуло меня на эту кривую дорожку? Выслушай меня. Мой рассказ перевернет твое сознание на 360 градусов.

- Вряд ли, - с грустной иронией ответила Эля.

Мы шли молча, пока я думал с чего начать. Я начал свой рассказ со своей матушки, с тех пор как помнил ее, о ее любви и любви тридцатипятилетнего раненого генерала, князя Томилина, о проклятой революции и далее подробнее о ее жизненной трагедии. Дошел до ареста ее сына, моего отца, и о том, как ее внука, меня спасали, просунув через прутья решетки. Только один раз она прервала меня, воскликнув:

- Ваш дед был князь?! А отец... Так Вы стали подкидышем? А как же мать, она жива?

- Отца расстреляли, мать, как член семьи изменника родины, отбывала сроки в лагерях. Когда мне исполнилось 13-ть лет, и матушка – на самом деле мне бабка, рассказала всю правду обо мне. Этот санаторий и эта земля - наша фамильная собственность.

- Это правда, Григорий Алексеевич? – недоверчиво повернулась ко мне Эля.

Вместо ответа продолжил:

- О тайнике, где хранятся полотна великих художников, где изображены мои предки, начиная еще с ХУ века, тоже сообщила мне матушка. И вот, появилась возможность выкрасть их у самого себя, и я эту возможность использовал.

- Боже мой! – воскликнула Эля. – Ну продолжайте, это так интересно.

- Люди при нашей власти скрывают прошлое своих предков. Это откровение обошлось бы мне дорого. И с должности я полетел бы в один миг, и с партии бы исключили. Тайну моего происхождения знают только два человека, старый священник нашего прихода, да Аристарх Андреевич и теперь еще и ты. Они меня не выдадут. А ты надеюсь и подавно, когда услышишь продолжение.

Эля торопила:

- А мать-то освободили, была же амнистия?

- Да, мать выпустили. Она отбывала срок, в пригороде Караагача. Ее выпустили незадолго до смерти матушки. Я говорю о бабке, матери своего отца. Ей нечем было меня обогатить. Остался один золотой медальон, фамильная ценность. Очень дорогая вещь. Она передавалась невестке старшего сына еще с времен Готов, это одна из ветвей нашего рода. Матушка попросила передать медальон своей невестке, жене своего сына, то есть моей матери, у которой я вскоре и оказался.

Дата добавления: 2015-06-28