Лучшая страна в мире, или Факты о Финляндии 9 страница

В Согне, оказывается, идет собрание, собрался весь штат, набилась полная комната сторожей со значком «Сокола» на рукавах, а я-то думал, что это служащие коммуны, представители дорожно-транспортной службы, а на самом деле они, оказывается, из «Сокола», вот оно как получается, и тут тоже все течет и меняется, выполнение некоторых работ передоверяется субподрядчику — outsourcing, так это, кажется, называется; интересно, что мой интерес относится к тому, правильно ли я угадал значение слова outsourcing, то есть значит ли оно то, что ты мог бы выполнить какое-то дело сам, но препоручаешь его кому-то другому, например «Соколу», да пропади оно пропадом, неважно, что такое outsourcing; меня усадили на диван, предлагают чашечку кофе — нет, спасибо, я не буду пить кофе, от кофе мне потом снятся такие тревожные сны, где все словно бы течет, а я люблю спокойные сны, где все стоит на месте, поэтому я уж лучше без кофе. Собрание проводится в связи с Хольменколленской эстафетой. «Сокол» должен выставить свою команду, но им не хватило одного человека, и вот после того, как Сестра рассказала про меня, какой я молодец и как я готов прийти на помощь по первому требованию, они и решили попросить меня заменить недостающего человека, хотя я и не работаю в «Соколе» и никогда там не работал, а работаю в средствах массовой информации, где благодаря своим трудовым успехам заслужил право на долю масс-медийной власти, до которой «Соколу» далеко как до небес, думаю я, но вижу, что они уже смотрят на меня как на своего человека, я для них не чужой; всякий, у кого они больше трех раз забирали на штрафную площадку машину, для них свой человек, а мою они забирали уже четыре раза, причем дважды на протяжении каких-то двух-трех недель, значит, я-то уж, без сомнения, свой и, если захочу, могу запросто пробежать с ними кросс, надев майку «Сокола», вопрос только в том, захочу ли. А почему бы и нет? — думаю я. Я не вижу никаких препятствий к участию в кроссе, за исключением того, что это отнимет у меня сколько-то времени, еще одно дело, на которое нужно потратить время — драгоценное время, по праву принадлежащее Финляндии, но, с другой стороны, надо как-то бороться с водным потоком, чтобы его задержать, бороться со смертью, речь ведь, в частности, об этом, а бег — это спокойно можно утверждать — несколько замедляет течение, ведь если мы бегаем, то в основном как бы для того, чтобы убежать от смерти, мы бегаем ради здоровья, ради того, чтобы поддерживать себя в форме, а здоровье — это не смерть, какая же тут смерть, хотя и тут, конечно, попадаются серые зоны, разве мы не слышали про людей — здоровых людей в расцвете сил, — которые падали прямо на бегу или в то время, как они крутили педали тренажера в спортивном зале, хотя надо отметить, что зачастую это бывало в Калифорнии, но ведь может случиться и здесь у нас, так что с уверенностью ничего нельзя сказать, и слышать об этом всегда очень грустно, ведь эти несчастные люди считали, что они закладывают прочные основы своего долголетия, а на самом деле заложили основу своей недолговечности, но вряд ли уж такая неприятность произойдет от Хольменколленской эстафеты, подумал я; разумеется, это тоже риск, но, как говорится, если совсем не рискуешь, ничего не добьешься, нужно, бывает, в жизни рискнуть, а то не увидишь победы, я же как раз хочу добиться, я хочу стать победителем. «Сокол» ждет моего ответа, а я, как всегда, тяну с этим дольше, чем следовало бы, ситуация оборачивается неожиданной стороной, и ребята из «Сокола», должно быть, уже подумали, что я решил поломаться, а я совсем не потому медлю с ответом, я медлю, потому что хочу поставить одно условие — условие близкое к ультиматуму, и мне это самому не нравится, но я все равно это сделаю; и я прыгаю словно в омут, говорю им, что побегу за «Сокол», если кто-нибудь достанет мне августовский номер «National geographic» за 1981 год; моя решимость основана на расчете, я мгновенно прикинул и понял, что среди такого большого собрания, как подсказывает статистическая вероятность, кто-то непременно должен быть подписчиком журнала «National geographic», иначе и быть не может, я не знаю, кто из них его выписывает, но это сейчас же выяснится, подумал я. Такого поворота они явно не ожидали, они удивлены, и кто-то наверняка подумал, что подобный поступок свидетельствует о моей несообразительности и невысоком уровне социального умственного развития, тогда как в действительности дело обстоит как раз наоборот, я перерос их на целую голову, как-никак, я работаю в области СМИ и привык строить свою игру на человеческих ожиданиях, а тут достаточно небольшого воздействия — легонечко и умело тронуть где надо, и готово, эффект достигнут, разумеется же достигнут, вот уже большинство из присутствующих, включая Сестру, заулыбались и закивали, а вскоре начали поглядывать на единственного человека, который не улыбается и не кивает; он, конечно же, и есть тот, кто всю жизнь собирал «National geographic», аккуратно укладывал каждый номер в особую папку, чтобы не помялся; знакомый тип, из тех, кто даже друзьям не дает почитать, потому что в каком-то смысле журналы для него важнее друзей, такая вот странность, несомненно вызванная каким-то психическим отклонением, мозг — такой сложный инструмент, что требуется огромная точность, а не то сразу будет сбой, и тут как раз такой случай, когда что-то там не заладилось, но это уж не моя забота; его мозг, значит, его и забота; мозг живет сам по себе, всякий мозг — сам по себе, а в этом мозгу что-то там такое свихнулось; но это его забота, а не моя, и ультиматум выставлен твердо и бесповоротно, он стоит как скала, не пошатнешь, и я не побегу, пока не получу номер за август 1981 года, и все ребята из «Сокола» повернулись и смотрят на него, это — давление, еще какое давление; ладно, говорит он в конце концов, ладно, какого черта; итак, мне обещано, что я получу номер за август 1981 года, только почитать, не навсегда, а только взаймы на несколько дней, но это все, что мне нужно, и ну их к черту, тех, что кладут каждый журнал в особую папочку, думаю я, хотя и не всерьез, потому что они тоже бывают по-своему неплохие ребята, конечно же неплохие.

Я дал согласие бежать в эстафете, и это очень необычное решение, потому что я никогда не бегал в эстафете, вообще никогда не бегал ни на каких соревнованиях, а если подумать, так и совсем перестал бегать после двадцати лет. Так что эта затея с эстафетой — чистый бред и безумие. И остается до эстафеты меньше двух недель. И до сдачи брошюры осталось меньше двух недель. Те же самые две неполные педели. Дурацкая история, потому что совсем некстати; но кстати почти никогда ничего не бывает, так что пора к этому привыкнуть, как пора привыкнуть к мысли о том, что все течет, потому что оно все равно будет течь, хочу я того или не хочу, и единственное, на что можно уверенно положиться, — это то, что все будет течь, только на это и можно твердо рассчитывать, но я никак не могу с этим свыкнуться и не желаю свыкаться, и поэтому я должен за те же две недели и брошюру закончить, и привести себя в спортивную форму. В олимпийский год — в спортивной форме весь народ! Был ведь такой лозунг!

Но это было уже давно, и я не набрал формы к олимпийскому году и после так и не удосужился; я не в форме, сам чувствую, я же неформируемый, как вода, это же типический случай, совсем как в этаком до отвращения схематически построенном фильме, в котором главный герой превращается в того, в кого он больше всего боится превратиться, он борется с этим и все равно становится таким, потому что это требуется по характеру сюжета; он не может не стать таким; а затем, после долгой и мучительной борьбы, привыкает жить с тем, чего больше всего боится, и мы уходим домой, воодушевленные только что увиденным, ведь отчего бы и нам не привыкнуть жить с тем, чего мы больше всего боимся, раз уж главный герой, такой же человек, как мы, и ничуть не хуже, научился с этим жить, вот ведь к чему нас хотят подвести, и у них часто получается, как я заметил, вот только на меня это не действует, во многих отношениях я — крепкий орешек, упрямый черт, ну и катись ты ко всем чертям, можно на это сказать. Однако я вес лес выцарапал себе номер «National geographic» за август 1981 года, и это отлично; очевидно, это и есть решение проблемы, и, судя по всему, отличное решение моих проблем с брошюрой, потому что кто же сейчас еще помнит, что там писали в «National geographic» в августе 1981 года! Ни один нормальный человек этого не помнит, а моя брошюра рассчитана именно на нормальных людей, на подавляющее большинство, точно так же как партии популистского толка, которые тоже рассчитаны на подавляющее большинство, его нельзя увидеть, оно не представляет никого в отдельности и в то же время представляет всех скопом, а это же и добряки, и идиоты, и те, кто мне нравится, и те, кто не нравится, подумал я, но подозреваю все-таки, что в основном это те, кто мне не нравится, хотя, возможно, я ошибаюсь, и тем не менее моя брошюра рассчитана именно на этих людей, a «National geographic» за август 1981 года никто из них не помнит, потому что время с тех пор не стояло на месте и август 1981 года для нас давно канул в прошлое, мы даже не помним, что мы тогда делали — побаловали ли мы себя путешествием в Бенидорм или попросту провели лето в деревне, и как раз тогда хозяин соседней усадьбы попал под борону и лишился ноги до колена — как будто бы до колена, да, точно, до колена, вспоминаем мы, — про отрезанную ногу соседа мы запомнили, но уже не помним, случилось ли это в августе 1981-го или 1980 года или в 1982-м, может быть, это было годом раньше или годом позже, нам, в сущности, все равно, мы помним, где это случилось, но не помним когда, память отмечает где, потому что где можно представить себе визуально, а вот когда не оставляет зарубки в памяти, когда оставляет зарубку и визуализируется только в том случае, когда происходит что-то из ряда вон выходящее, а это бывает редко, и слава Богу, что редко, при нынешнем направлении и без того хватает воды, так что не стоит еще от себя добавлять лишних течений; в общем, большинство людей ничего не помнят про август 1981 года, и мне это на руку, потому что я могу надергать фактиков из «National geographic», и никто ничего не заметит; люди же сами хотят, чтобы их обманывали, обманывали без конца, за что их вполне можно настолько возненавидеть, что так и хочется послать большинство людей к черту, но я воздерживаюсь от этого, я не могу этого сказать, потому что я тоже хочу, чтобы меня обманывали, я — такой же, как они, и так же, как они, хочу, чтобы меня обманывали.

Лежащая на столе скопированная и скрепленная скрепками статья о Финляндии вызывает у меня такое чувство, как будто я прикупил себе лишнего времени, и брошюра у меня практически готова, потому что я доверяю журналу «National geographic», почти что слепо доверяю, ведь если они в 1981 году решили напечатать что-то о Финляндии, это значит, что кто-то представил в редакцию хороший объемистый очерк, посвященный именно Финляндии, и, разумеется, он отвечал всем требованиям, иначе они бы его ни за что не опубликовали, это же совершенно очевидно, ведь что касается выбора авторов и фотографов, «National Geographic» снимает самые сливки, они не печатают статей сомнительного качества, а только то, что сочтут отличным, и вот оно лежит у меня на столе, а журнал, из которого я скопировал эту статью, возвращен хозяину и, наверное, положен в папку и поставлен на место, на полку с остальными папками, а мы с Сестрой бегаем трусцой за городом. Мы с ней сели в машину и уехали подальше и теперь бежим трусцой. Сестра решила, что к эстафете мы должны быть в хорошей форме, так что нельзя терять времени, поэтому мы сейчас делаем в лесу пробежки, иногда переходя на шаг, и Сестра рассказывает мне о том, чем она занимается в университете, о географии, в частности про Ооновскую равнину — это ее любимая тема. Ословская равнина, рассказывает мне Сестра, — классическая тема в геологической литературе, она хорошо описана, однако в этой области еще остается достаточно неописанных вещей, и когда придет время для дипломной работы, она возьмет эту тему, вообще-то давно пора было это сделать, но помешала трагическая гибель родителей, так что пришлось отложить защиту диплома на неопределенное время: что поделаешь, жизнь так уж распорядилась! Жизнь определяет пределы наших возможностей, и пока Сестра вынуждена работать в «Соколе», чтобы прокормить себя и Бима, Ословской равнине придется подождать, благо она — терпеливая равнина, где лежала, там и лежит, и никуда от нас не уйдет; вроде Финляндии, отмечаю я мысленно на будущее; Ословская равнина представляет впадину земной коры, которая простирается с юга на север от Лангесунна до Брумунддаля, и это замечательная равнина, потому что своими горными породами она резко отличается от соседних районов; хотя для меня это не представляет особенного интереса, я не мешаю Сестре рассказывать о геологических сдвигах, которые протянулись с севера на юг, о кальдерах, сланцевых породах, известняках и песчаниках, об огромной роли вулканической деятельности и кварцевых конгломератах, а также о ромбическом порфире; какие-то ненормальные названия, думаю я, только ненормальные люди могли их придумать. Какой-то rombeporfyr — ромбический порфир, понимаете! — думаю я про себя, rombe звучит почти одинаково с rumpe, то есть почти как «задница». Сестра все говорит и говорит, и тут я возьми и буркни себе под нос: «Rumpeporfyr». Ты что-то сказал? — спрашивает Сестра. Да нет, ничего, — говорю я, — тебе послышалось. Но это ложь, на самом деле я буркнул, я пробормотал «rumpeporfyr», так что правда сказал, но я вру ей, будто ничего такого не было, опять я запутываюсь в сетях лжи, я живу во лжи, но лучше так, чем попадаться на том, что ты сказал «rumpeporfyr», всему же есть границы. Но едва слово произнесено, сразу же становится ясно, что те люди, которые придумали название rombeporfyr, на самом деле хотели назвать его rumpeporfyr, но не рискнули, потому что наверняка дело было в викторианскую эпоху, поэтому они решили как-то замазать неприлично телес ное значение, я бы на их месте, имея в виду задницу, скорее уж так бы и сказал титре, чем заменять его на rombe, я за прямоту, за то, чтобы называть вещи своими именами; не знаю почему, но мне кажется, что все вещи надо называть своими именами, за исключением разве что воды, ведь вода несет изменения, и ее надо исключить целиком и полностью, так-то, дружок! А солнце довершит дело, в конечном счете оно одержит верх. Какие тут могут быть сомнения!

Мы сели и принялись за дорожный завтрак, расположившись на вершине Рингколлена, которая возвышается над ословской долиной, достигая высоты семьсот метров над уровнем моря, как сообщила Сестра. Я подумал: чем выше над морем, тем лучше; между прочим, мы сидим на береговых скалах, говорит Сестра, потрогай, какие они гладкие, это их морс обточило, говорит, когда-то псе тут было покрыто водой, я чувствую, как к горлу подступает тошнота, а Сестра продолжает рассказывать как ни в чем не бывало; дело в том, говорит она, что в конце карбона море стало наступать, оно постепенно просачивалось на сушу, медленно, но верно, уровень моря поднимался и поднимался, рассказывает она, и тут я чувствую, как 01 т опять начинает подниматься, я прикладываю к губам палец и шепчу: «Тсс», чтобы Сестра замолчала, ведь море услышало, что она говорит, и вспомнило о временах своего торжества, когда оно доходило до самого верха, ему хочется вернуть эти времена, море снова хочет подняться до самого верха, это отвратительное сообщение об обточенных морем камнях на высоте семьсот метров привело к тому, что море зашевелилось, оно полезло вверх, ведь есть же и такая точка зрения, что вода обладает памятью, серьезные исследователи говорят о том, что у воды есть память, и ведь они правы, черт их побери, так что нигде нельзя чувствовать себя в безопасности, достаточно выбраться на разминку за город, неосторожно обмолвиться, о чем не следовало, и нате вам — уже повсюду вода, все залито: и квартира, где я живу, и весь город — все оказывается под водой, так я подумал; ты воображаешь, что кругом суша и все спокойно, но нельзя поддаваться на обман, потому что вода тут как тут, она только затаилась, залегла в засаде, как хищный зверь; мы же убиваем хищных зверей, не дожидаясь, когда они утащат наших овец, а воду не трогаем, хотя вода страшнее всех хищников, вместе взятых, волка все-таки можно приручить, надеть на него намордник и уговаривать, пока он не смирится, или переселить в Швецию, а воду нельзя переселить и нельзя надеть на нее намордник, ее даже нельзя застрелить, овцы еще куда ни шло, а человеку вода вливается прямо в глотку, и это меняет нашу жизнь, и за одним изменением тянется другое, и меняется не только живое, но и мертвое, это же установленный факт, однако, думаю, лучше не смотреть слишком реалистически, давайте не будем думать об этом, лучше будем жить во лжи и радоваться, а в город мы не пойдем, думаю я, об этом не может быть речи, я никогда больше туда не спущусь, ведь это все равно что спуститься под воду, и когда я приду домой, это значит, что я буду находиться на глубине семьсот метров под поверхностью воды, где плавают рыбы, и с этим я не могу жить. Следовательно, мне надо поселиться тут, на Рингколлене; а здесь наверняка запрещено строиться, потому что местные политики сделали из зеленой зоны святыню, ну и к черту их, местных политиков, раз надо, я проживу до конца моих дней в палатке, на Рингколлене, к счастью, в наше время делают хорошие палатки, из горетекса и других водоотталкивающих материалов, сейчас делают такие материалы, что просто фантастика, молекулы воды им нипочем, они отпихивают эти молекулы и не пропускают их внутрь, надо будет заказать себе полный комплект одежды из горетекса, думаю я; а вода все прибывает. Когда я был еще совсем маленький, я думал, что вода — это вроде пленки, а внизу под пленкой все так же сухо, как над нею, но в первый же раз, как я очутился под водой, я помял, что ошибался и что вода опасна для жизни, и вот в последнее время ко мне вернулся этот страх, и мне стала сниться вода, и сон повторялся, главное — это удержать голову над водой, а сейчас, на вершине Рингколлена, я понял, что этому не будет конца, я не вижу света в конце тоннеля, и вода оказывается начальником, а я обыкновенным наемным работником, который не имеет возможности влиять на условия найма, и я становлюсь бессильным свидетелем надвигающегося наводнения, вода поднимается, поскольку это заложено в ее природе: она должна подниматься и заполнять все пустоты, а я-то думал, что Сестра — это островок суши среди бескрайнего водного мира, но она, оказывается, совсем даже напротив, никакой не островок, и вместо того, чтобы вести себя как суша, она еще и сама льет воду на эту мельницу, льет воду, чтобы мельница продолжала крутиться, и потоки разбушевались пуще прежнего, и надо бы сделать так, чтобы при наводнении каждый был обязан бежать в ближайшее почтовое отделение и посылать телеграммы по адресам всех знакомых, предупреждая о начавшемся наводнении, ведь принято же предупреждать о перемене места жительства, так и тут тоже надо предупреждать о надвигающихся переменах, а на почте для этого должны лежать готовые формуляры, чтобы оставалось только вписать фамилию и адрес и отметить галочкой нужный квадратик, например такой, против которого написано «большая вода», поэтому впредь до получения соответствующего извещения не пытайтесь со мной связаться, и такие сообщения должны приниматься бесплатно в пределах всей Скандинавии, включая также Финляндию, — иными словами, если у тебя есть друзья в Финляндии, они должны быть своевременно оповещены о том, что ты пожал в наводнение, чтобы они ненароком не заявились к тебе в гости в тот момент, когда на тебя обрушилась стихия, а работодателей следовало бы обязать относиться с пониманием к исполнителю заказа, когда тот присылает сообщение о том, что попал в чрезвычайное положение в связи с непредвиденными обстоятельствами; «Бедняга» — вот что должен бы подумать работодатель, получив от одного из работников сообщение о стихийном бедствии, в таком случае ты, едва почувствовав признаки надвигающейся грозы, бежишь сразу на почту, отправляешь телеграмму, и все в порядке — люди уже знают, что, приняв сигнал бедствия, они должны относиться к тебе бережно, пока чрезвычайное положение не будет отменено, а ты получаешь возможность целиком посвятить себя борьбе со стихией, вместо того чтобы объяснять всем друзьям и знакомым, что у тебя сейчас чрезвычайные обстоятельства и в чем они заключаются. Надо бы, чтобы это вошло в привычку, и вырабатывать ее следует уже в начальной школе; эти правила должны войти в плоть и кровь, чтобы каждый реагировал безошибочно, как при пожарной тревоге, обучение нужно проводить так, как проводится подготовка к параду 17 мая, когда мы ходим строем по школьному двору, чтобы шестьсот ребятишек смогли потом пройти до улице красивой шеренгой; мы ведь заранее знаем, как надо вести себя при пожаре, и знаем, как надо прошагать по улице 17 мая, но не знаем, что надо делать, когда разбушуется водная стихия, мы не подготовлены должным образом, хотя наводнение может нахлынуть в любой момент, а между тем в мире полным-полно воды, вода. — самое распространенное вещество, и вероятность того, что нас зальет, гораздо выше, чем вероятность пожара или вероятность того, что завтра наступит 17 мая. Дикость какая-то, что на почте не держат готовых формуляров для сообщений о наводнениях! Ну и черт с ней, с почтой!

Послушай, что там у тебя с водой? — спрашивает меня Сестра. — У тебя лицо побелело, говорит она, что ты такое бормочешь про воду и про почту, посылаешь почту к чертям, что это с тобой? Ты сама начала, говорю я, мы тут сидели, отдыхали, все было, кажется, так славно, я даже почувствовал, что начинаю приобретать спортивную форму, раз в кои-то веки у меня появилось ощущение физического здоровья, если понимать слово «здоровье» в относительном смысле, и тут ты вдруг заговорила про море, про то, что вода доходила до того места, где мы сейчас сидим, что вода даже покрывала это место. Это же только представить себе! Мне было очень хорошо, пока ты не перешла все границы, начав говорить про обточенные водой камни; это на семисотметровой-то высоте; и тут оно и накатило, вода поднялась, и надо было бежать на почту, отправлять телеграмму с предупреждением о наводнении, а на почте нет таких формуляров, и потому я чертыхался; но если бы они были, я бы бросился в ближайшее почтовое отделение, потому что вода опять поднимается, как в моих снах, а я этого не желаю, я желаю, чтобы все было спокойно, пускай лучше будет скука; по мне, пускай уж будет полное затишье и застой; но это не сочетается с водой или с прибрежными скалами, это сочетается только с чем-то массивным, устойчивым и неподвижным, как горы, как эта гора, на которой мы сидим. Горы и вправду массивны, но не так уж устойчивы и неподвижны, говорит Сестра, это ошибочное представление, а вода совсем не опасна, вода — это два атома водорода и один атом кислорода, вот и все, и здесь нет никакого скрытого смысла, они просто существуют, они не означают опасности, скорее уж они означают жизнь, то есть, если они что-то и значат, это может быть только жизнь, потому что нам не известна ни одна форма жизни, которая так или иначе не была бы связана с водой; а тебе пора перестать думать о воде, говорит Сестра. Есть столько других вещей, о которых можно думать. Да ведь не от пас зависит, о чем мы думаем, говорю я, это получается само собой, без моего ведома, за меня решает мой мозг, он тут начальник или, вернее, замначальника; главный начальник — вода, а мозг — замначальника, а я тут вообще, можно сказать, никто, я же не мозг, мозг сам по себе; вполне вероятно, что у меня в мозгу что-то не так, очень похоже, что какие-то связи с подкоркой заблокированы или совсем отрезаны, так что эмоции нормальным образом не регистрируются, но для этого существуют ведь и другие способы; ты не думай, я не страдаю эмоциональной тупостью, у меня сигналы проходят через обходные пути, только для этого требуется больше времени; вот сейчас, например, я воспринял, что ты проявляешь заботу, именно здесь и сейчас ты активно интересуешься моей дурацкой башкой и моими дурацкими мыслями, а это уже забота, и я ее воспринимаю, хотя, возможно, этот сигнал доходит до меня не через обычные нейронные связи; но мой случай ведь не самый худший, бывает и гораздо хуже; например, я читал про синдром Фреголи, при котором больные воспринимают совершенно чужих людей как своих лучших друзей, и чувство узнавания они переживают с такой убедительностью, что им легче принять чужого человека за переодетого друга, чем поверить в свою ошибку; должно быть, это очень плохо для них, думаю я, но я-то, слава Богу, этим не страдаю; зато у меня действительно есть проблемы с водой, это я и не думаю оспаривать, и, честно говоря, я не знаю, что мне с этим делать, потому что вода может застать меня врасплох в любой момент, вот как тогда, когда ты заговорила про обточенные водой прибрежные скалы; в ту минуту я сразу представил себе, как вода поднимается в центре города, как она медленно заливает площадь Ратуши, и все магазины и уличные кафе на Акер-Брюгге начали быстро, словно в кошмарном сне, погружаться в воду, вода заполнила Макдональдс, на что, кстати, было одно удовольствие посмотреть, потому что мне, например, не жалко «Макдональдса» — пускай бы он провалился ко всем чертям, но вот с остальным дело было похуже, потому что куда же денутся люди, если их рабочие места и дома окажутся под водой, как в Китае, который ставит рекорды по затоплению, в Китае просто обожают затоплять долины, и дороги, и города, теперь вон они, прости господи, строят самую большую в мире плотину, и миллионы людей должны будут переселяться, если не хотят потонуть, им придется рассылать извещения о перемене места жительства или о том, что они терпят стихийное бедствие — одно из двух, так что не вздумайте говорить, что вода не несет изменений, она меняет ландшафты и людей, ничто не приносит столько изменений, как вода, и для тех, кто любит изменения, вода — самое лучшее, что может быть на свете, но для многих других, скажем для меня (за примером тут далеко ходить не надо), вода — это сущий ад.

Довольно о воде, говорит Сестра. Сейчас мы спустимся вниз и вернемся в город, мы преспокойно пойдем назад к машине и будем жить дальше как взрослые люди. Что же это делается? — подумал я. Другой человек входит в мою жизнь и берет инициативу на себя; мне говорят, что надо и чего не надо делать; я ведь только что решил никогда больше не возвращаться в город, который заливает вода, он медленно погружается в воду, как Венеция, к чертям Венецию, а безголовые итальянцы сами заслужили, чтобы их заливало водой, надо было раньше думать, а не строить город где попало, вот теперь он и погружается в воду, точно так же как Осло, в этот самый миг Осло тоже заполняется водой, и я не желаю больше спускаться туда, но Сестра тянет меня за собой; я не могу с тобой идти, говорю я, там же наводнение, это верная смерть. Наводнение только вот тут, говорит она, указывая на мою голову. Это не совсем так, говорю я. Я не исключаю, что в голове не все в порядке, но не только в моей голове творится неладное, и я не могу спускаться в город, потому что это значило бы погружаться в воду, а при погружении тела в воду вытесняется количество воды, равное объему этого тела, но мне совершенно не требуется погружать свое тело в воду и не требуется выяснять объем. Послушай, помолчи и побереги дыхание, говорит Сестра. Не будем суетиться, побережем дыхание. Это так логично, чертовски логично, у женщин — железная логика, думаю я, трусцой направляясь вместе с нею к машине, я набрал воздуха и задержал дыхание. Я терплю долго. Я способен очень долго задерживать дыхание. Я наберу воздуха и не буду дышать, пока не приеду домой и не встану под душ; я не буду дышать, пока не узнаю наверняка, что моя квартира и мои вещи не затоплены и что дом по-прежнему окружен великолепным твердым асфальтом, и травой, и воздухом; и тут я переведу дыхание на радостях, что на сей раз мне опять удалось спастись от потопа, я убежал от него, и он меня не настиг, потому что я бегом пробежал, не дыша, через лес, не дыша вел машину, в которой мы ехали с Сестрой, мы — друзья, мы сплетены, словно два гороховых стебля, подумал я, мы с нею всегда вместе — где один, там и другой, мы неразлучны, мы — два голубка, мы вместе бегаем по лесу, убегаем от воды и потопа; тут я отмечаю, что говорю мысленно мы, а не я, и это очень здорово, когда ты думаешь не я, а мы, а то я очень давно думал я, но мы гораздо лучше, чем л, ведь если идешь одиноким путем, он уводит тебя от тебя — это я где-то читал, читать ведь очень важно, а это, помнится, было что-то шведское или, может быть, автор был финский, но шведскоязычный, ведь в Финляндии есть шведскоязычное население, делаю я мысленную заметку на будущее, шесть процентов населения говорит па шведском языке, это в Финляндии; сто процентов в Швеции да шесть процентов в Финляндии, если сложить, то всего получается сто шесть процентов, — иначе говоря, отмечаю я, шведского много; вот как я здорово умею одновременно управляться с несколькими мыслями, подумал я, одновременно с мыслями о Финляндии, потому что Финляндия всегда со мной, Финляндия всегда присутствует рядом, есть у меня дверь в Финляндию, дверь эта всегда раскрыта, и надо только хорошо задерживать дыхание — если наберешь в легкие воздуха, вода тебе ничего не сделает, тогда она отступит, а если миллиард китайцев одновременно подпрыгнет, то Земля сдвинется со своей орбиты, как я где-то вычитал; ну а что будет, если этот миллиард задержит дыхание? Интересно, кто-нибудь уже задумывался о том, что тогда получится? Ведь что-нибудь должно получиться; возможно, что-то замечательное, так что стоило бы попробовать; а еще я читал, что все население Земли может уместиться на льду озера Мьёса, если станет поплотнее. Чего только не вычитаешь! Я принимаю душ, я люблю принимать душ, хотя из него льется вода, но в душе я могу ее контролировать, я могу ее включить и выключить, я решаю, течь ей или не течь и какой будет напор, вода в душе полностью у меня под контролем, у нес подрезаны крылышки, и она рабски подчиняется мне, как тигр в наморднике или как чесночина, которая битый час варилась в кипятке! Поганое сравнение, забудем его. Однако эта вода — укрощенный зверь, поэтому люблю душ, а вот вода при вольной дрессуре, вода на природе, вода сама по себе — безобразна и опасна, и я не хочу иметь с ней никакого дела, и вот, принимая душ, я вдруг вспоминаю свою финскую бабушку, лжебабушку — ту, что готовит студень. Я соскучился по ней, я замечаю, что скучаю по смиренному настроению, которым пронизано ее скромное хозяйство, я тоскую по той нетребовательности, которую она выказывает ко мне, ей ничего от меня не надо, ты, мол, только не волнуйся, дай себе немного покоя, ты слишком заработался, говорит она, забудь ты про эту дурацкую брошюру, ляг лучше и полежи в гамаке, говорит она из-за финского кухонного стола, хлопоча над студнем, и я чувствую, как я соскучился по ее кушаньям, чувствую, как бы мне хотелось сейчас увидеть ее, вечно вяжущую что-то крючком; как же я стосковался по всему, что связано с нею, моей лжебабушкой, которой нигде нет, которую я выдумал, чтобы задобрить посольских финнов; мне пришлось придумать ее, потому что финнам нужна была такая бабушка, так что все это сказки и выдумки, а между тем я по ней тоскую.

Дата добавления: 2015-06-28