Часть четвертая 8 страница

— Наконец‑то, Амбросио, — сказал Лудовико. — А то очень некрасиво получалось: недаром же говорят — друг познается в беде.

— Да я бы раньше пришел, — сказал Амбросио. — Но я только сегодня утром узнал — встретил на улице Иполито.

— И ты от этой паскуды все узнал? — сказал Лудовико. — Наверно, все‑таки не все.

— Что там про Лудовико слышно? — сказал Амбросио. — Уже месяц, как уехал в Арекипу и как сгинул.

— Он лежит в полицейском госпитале, — сказал Иполито, — весь как есть в бинтах. Из него там, в Арекипе, котлету сделали.

Еще до конца не развиднелось, когда тот, главный, пнул дверь их барака и крикнул: уходим! Еще звезды не погасли, тянуло ночной сыростью. Трифульсио приподнялся и сел на своем топчане, крикнул — иду! — и мысленно помянул матушку того, главного. Он спал не раздеваясь, так что надо было только натянуть свитер, набросить на плечи пиджак, сунуть ноги в башмаки. Подошел было к крану умыться, но передумал — и так было зябко, только прополоскал рот, пригладил курчавые волосы, протер гноящиеся глаза. Когда вернулся в барак, все уже встали — и Тельес, и Урондо, и Мартинес — и ворчали, что подняли их в такую рань. В окнах усадьбы горел свет, у ворот стоял фургон. Девчонки с кухни дали им горячего кофе, и каждый выпил по большой кружке, а вокруг сидели, рыча, собаки. Дон Эмилио в комнатных туфлях, в халате, вышел проводить их: с Богом, ребята, не осрамите меня. Лезьте, сказал главный. Тельес сел впереди, а Трифульсио, Урондо и Мартинес — сзади. Небось у окошечка хотел, подумал про Урондо Трибульсио, шалишь, я тебя опередил. Ему что‑то немоглось, все тело ломило. Поехали, сказал главный. И дал газу.

— Вывихи, ушибы, кровоизлияния, — сказал Лудовико. — Доктор меня просветил: я теперь поднаторел в медицине. Ох, ты бы знал, что это были за дни.

— Мы с Амалией как раз в воскресенье тебя вспоминали, — сказал Амбросио. — Как ты не хотел ехать в Арекипу.

— Сейчас хоть спать могу, — сказал Лудовико. — А в первое время, не поверишь, даже ногти болели.

— Утешайся тем, что пострадал при исполнении, — сказал Амбросио. — Получишь награду.

— А что это еще за Коалиция? — сказал Тельес.

— Да хрена с два при исполнении, — сказал Лудовико. — Нас и посылали, а с другой стороны — вроде бы и нет. Ты не представляешь, Амбросио, что это за бардак.

— Дерьмо собачье — вот и все, что тебе надо о ней знать, — засмеялся главный. — И что мы разгоним к чертям ее демонстрацию.

— Да я так просто спросил, для разговору, — сказал Тельес. — Ехать‑то скучно, такая езда всю душу вымотает.

Это точно, подумал Трифульсио. Он попытался было уснуть, но машина подскакивала на ухабах, и он то и дело ударялся головой о крышу, плечом — о дверцу. Пришлось вцепиться в спинку переднего сиденья. Вот тебе и «у окошечка»: в выигрыше‑то оказался Урондо, а не он. Урондо, которого он с Мартинесом оберегали от толчков, захрапел. Трифульсио посмотрел наружу: пески, черная петляющая полоска шоссе в клубах пыли, море, а над морем кружатся чайки. Старый стал, подумал он, не выспался — и тут же расклеился.

— Коалиция — это кучка миллионеров, — сказал главный. — Раньше они лизали сапоги Одрии, а теперь, видишь, осмелели, обнаглели, испытывают его терпение.

— А как же это Одрия позволяет устраивать демонстрации против себя? — сказал Тельес. — Чего он с ними чикается? Раньше‑то кто пикнет — сейчас же посадят и еще вздуют. А теперь почему не так?

— Им только палец сунь, они тебе руку по локоть отхватят, — сказал главный. — Но уж в Арекипе они слишком далеко зашли. Теперь узнают, почем фунт лиха.

Бестолочь, подумал Трифульсио, глядя на подбритый затылок Тельеса, что б ты понимал в политике, ни уха ни рыла не смыслит, а туда же. И спрашивает‑то, чтоб только подольститься к главному. Он вытащил сигарету и, закуривая, толкнул локтем Урондо. Что, приехали? — вскинулся тот. Какой там приехали, только еще Чалу миновали.

— История такая, что не знаешь, как рассказать, — сказал Лудовико. — Все пошло сикось‑накось. Все нас обманули, даже дон Кайо — и тот.

— Ну уж ты скажешь тоже, — сказал Амбросио. — Он больше всех погорел на Арекипе. И министерство потерял, и за границу пришлось смываться.

— Твой‑то хозяин — на седьмом небе, наверно? — сказал Лудовико.

— Дон Фермин? Еще бы, — сказал Амбросио. — Его даже не столько Одрия радует, а то, что дону Кайо крышка. Прятался несколько дней, боялся — арестуют.

Часов в восемь приехали в Каману. Смеркалось, народу на улицах было мало. Главный затормозил перед рестораном, они вылезли, разминая ноги, потягиваясь. Трифульсио познабливало, все тело затекло. Главный заказал поесть и пива: пойду посмотрю что и как. Что это с тобой, подумал Трифульсио, все молодцами, один ты скис. Тельес, Урондо, Мартинес ели, перебрасывались шуточками. А ему есть не хотелось, жажда мучила. Залпом осушил стакан пива и вдруг вспомнил Томасу и как жили в Чинче. Здесь и ночевать будем? — спросил Тельес, а Урондо: девочки‑то тут есть? Всенепременно, сказал Мартинес, в каждом порядочном городке должна быть церковь и публичный дом. Потом заметили, что с Трифульсио неладно, спросили: что с ним? Да ничего, знобит чего‑то. Что с ним? — сказал Урондо, — есть такая болезнь: старость. Трифульсио засмеялся, но в душе почувствовал к нему злобу. Когда доедали сладкое, вернулся туча тучей главный: что за неразбериха, вечно все напутают.

— Ничего не напутано, — сказал субпрефект. — Министр Бермудес лично мне все разъяснил по телефону.

— Тут к вам приедет грузовик с людьми сенатора Аревало, — сказал Кайо Бермудес. — Вы уж, будьте добры, обеспечьте их всем необходимым, окажите всяческое содействие.

— Но сеньор Ланда просил у дона Эмилио человека четыре‑пять, — сказал главный. — О каком грузовике речь? Он что, с ума сошел?

— Пятерых на разгон демонстрации? — сказал субпрефект. — Уж не знаю, кто сошел с ума, но только не сеньор Бермудес. Он мне ясно сказал: грузовик, значит, человек двадцать‑тридцать. Я на всякий случай приготовил сорок коек.

— Я пытался дозвониться дону Эмилио, а он в Лиму уехал, — сказал главный. — И сеньора Лосано, как назло, тоже нет на месте. А, черт.

— Да вы не беспокойтесь, — заржал Тельес. — Мы и впятером справимся: нас хватит и еще останется. Не переживайте, выпейте пива.

— А вы не можете подкинуть нам людей? — сказал главный.

— Откуда? — сказал субпрефект. — Разве этих бездельников заставишь? Партию Возрождения здесь представляю один я.

— Ладно, разберемся, — сказал главный. — Никаких девок, и вообще кончайте лакать. Всем спать. Завтра тяжелый день.

Субпрефект отвел им на ночлег комнату в комиссариате, и, чуть только пришли, Трифульсио рухнул на койку, завернулся в одеяло. Когда не шевелишься и лежишь укрытый, вроде получше. Тельес, Урондо, Мартинес все‑таки пронесли с собой бутылку и теперь пустили ее вкруговую, под разговор прикладываясь к горлышку. Он слышал этот разговор: если затребовали целый грузовик, значит, дело серьезное, сказал Урондо. Да ну, сказал Мартинес, сенатор обещал, что работа будет легкая, а он до сих пор их ни разу не обманывал. И потом, сказал Тельес, если что не заладится, есть полиция. Сколько мне? — размышлял Трифульсио, — шестьдесят? шестьдесят пять?

— С самого начала не заладилось, — сказал Лудовико, — в самолете так укачался, что вывернуло прямо на Иполито. Еле выполз в Арекипе. Пришлось дернуть как следует, чтоб в себя прийти.

— Когда в газетах написали про театр и что есть убитые, я подумал: вот дьявол, как же там Лудовико, — сказал Амбросио. — Но тебя в списке пострадавших не было.

— Нас заведомо послали на убой, — сказал Лудовико. — Как услышу «театр», так искры из глаз сыплются. А какая там была свалка, Амбросио, ты бы знал, настоящее побоище.

— Как же им удалось устроить такую заваруху, Лудовико? — сказал Амбросио. — Весь город, что ли, поднялся против правительства, да?

— Да, — сказал сенатор Ланда. — Забросали театр гранатами, есть убитые. Бермудесу теперь конец, Фермин.

— Если Лосано требуется целый грузовик, почему же он сказал дону Эмилио: человек пять? — в десятый раз возмутился главный. — И где он, этот Лосано? Где дон Эмилио? Почему никому нельзя дозвониться?

Из Каманы выехали еще затемно, не поевши, а главный только ругался. Всю ночь дозванивался куда‑то, думал Трифульсио, спать небось охота. Ему и самому заснуть не удалось. Чем выше в сьерру поднимались, тем холоднее становилось. Время от времени он задремывал, а Тельес, Урондо, Мартинес курили одну сигарету на троих. Старый ты стал, думал он, помирать пора. В Арекипу прибыли к десяти. Главный привел их к дому с надписью красными буквами «Партия Возрождения». Стучали, звонили, но никто не открывал. По узкой улочке сновали люди, заходили в лавки, кричали мальчишки‑газетчики, и солнце не грело. Воздух был чистый, а небо — высокое, прозрачное. Наконец какой‑то босой парнишка, зевая, отпер им дверь. Почему комитет закрыт, зарычал на него главный, ведь уже десять часов? Парнишка поглядел удивленно: он всегда закрыт, только по четвергам вечером сюда приходит доктор Лама и другие сеньоры. Почему же это Арекипу называют «белый город», а ни одного белого здания нет? — размышлял Трифульсио. Вошли внутрь. Голые столы, ветхие стулья, портреты Одрии, полотнища: «Да здравствует партия Возрождения», «Здоровье, Образование, Труд», «Одрия — это Отчизна». Главный побежал к телефону: что происходит, где люди, почему нас никто не ждал? Тельес, Урондо, Мартинес хотели есть: сеньор, можно мы сходим перекусим? Пять минут даю, сказал главный, сунул им кредитку и укатил. Нашли кафе со столиками, застеленными белыми скатертями, заказали кофе с молоком и бутербродов. Глядите, сказал Урондо: «Все — в муниципальный театр на поддержку Коалиции!» — и сюда добрались со своей пропагандой. Что у меня, горная болезнь? — думал Трифульсио. Он глубоко дышал, а воздух как будто не проникал в легкие.

— Арекипа — славный городок, чистый такой, — сказал Лудовико. — Хорошеньких много на улицах. Коротенькие, правда, толстенькие — горянки.

— Совесть замучила, — сказал Амбросио, — ведь и я мог бы там оказаться вместе с вами. Слава богу, дон Фермин не поехал в Арекипу.

— А знаешь, кого мы там встретили, в Арекипе? — сказал Лудовико. — Молину. Он там был начальником отделения.

— Китайца? — сказал Амбросио. — Разве он не в Чиклайо?

— Помнишь, как он с нами через губу разговаривал, потому что мы без звания? — сказал Лудовико. — А там — что ты, встретил, как родных.

— Добро пожаловать, друзья мои, прошу, прошу, — сказал Молина. — А остальные где? На площади? Увиваются за нашими горожаночками?

— Какие еще остальные? — сказал Иполито. — Нас всего двое: я да Лудовико.

— То есть как это — двое? — сказал Молина. — Сеньор Лосано обещал перебросить сюда двадцать пять человек.

— А‑а, так это, наверно, люди из Пуно и Куско, — сказал Лудовико. — Еще не прибыли?

— Я только что связывался и с Пуно и с Куско, там ничего не знают, — сказал Молина. — Ничего не понимаю. Ну ладно, времени у нас в обрез. Митинг — в семь.

— Все брехня, Амбросио, сплошной обман, надувательство. Бардак.

— Понятно, это ловушка, — сказал дон Фермин. — Бермудес знает, что ряды коалиции выросли, и хочет нанести упреждающий удар. Но почему выбрана именно Арекипа, дон Эмилио?

— Потому что это сулит выигрыш и это можно эффектно подать в газетах, — сказал дон Эмилио Аревало. — С Арекипы началась и революция Одрии, Фермин.

— Он хочет показать стране, что Арекипа — бастион одристов, — сказал сенатор Ланда. — Население города разгоняет митинг Коалиции, оппозиция попадает в дурацкое положение, дорожка партии Возрождения на выборы пятьдесят шестого года укатана.

— Из Лимы прилетят двадцать пять костоломов, — сказал Аревало. — А меня просили прислать грузовик с крепкими ребятами — специально для свалки.

— Он тщательно приготовил эту бомбу, — сказал Ланда. — Но повторить историю с Эспиной ему не удастся. На этот раз бомба взорвется у него в руках.

— Молина все хотел поговорить с сеньором Лосано, — сказал Лудовико, — а тот исчез куда‑то. И сам дон Кайо — тоже. Его секретарь все отвечал: его нет, его нет.

— Подкрепления прислать? — сказал Кабрехитос. — Да ты бредишь, Китаец. Никто мне ничего не говорил. А я и захотел бы — не смог, у нас у самих дел по горло.

— Китаец прямо рвал на себе волосы, — сказал Лудовико.

— Хорошо хоть, сенатор Аревало прислал нам помощников, — сказал Молина. — Полсотни, кажется, самых боевых. С ними, с вами и своим личным составом сделаем все, что в наших силах.

— Надо бы попробовать здешние фаршированные перцы, — сказал Иполито, — а то не поверят, что мы были в Арекипе.

Они перекусили, а потом, ослушавшись приказа, решили погулять по городу: узкие улочки, негреющее солнце, домики с забранными решеткой окнами, поблескивающий булыжник под ногами, церкви, священники. Трифульсио хватал воздух, как рыба, а Тельес показывал на стены: вот это пропаганда, Коалиция времени даром не теряет. Сели на скамейку лицом к серому фасаду кафедрального собора, а мимо проехала машина с громкоговорителем на крыше: все на митинг в муниципальный театр на встречу с лидерами оппозиции, митинг состоится в семь часов. Из окон швыряли листовки — прохожие поднимали их, проглядывали и тут же выбрасывали. Высоко здесь, думал Трифульсио. Ему рассказывали про такое: сердце стучит, как барабан, а дышать нечем. Он чувствовал себя как после драки или долгого бега: в висках стучало, билась жилка на запястье. А может, просто старость, думал Трифульсио. Дорогу назад не запомнили, пришлось спрашивать. Комитет партии Возрождения? — недоумевали прохожие, — первый раз слышу. Ну и партия у Одрии, веселился Мартинес, никто и не знает даже, где ее искать. Добрались наконец, а главный на них напустился: вы что, на экскурсию сюда приехали? С главным было еще двое: один — маленький в очках и при галстучке, а второй — здоровенный рябой верзила в рубашке без пиджака, и маленький стал ругать главного: обещали пятьдесят, а прислали пятерых. Издеваются, что ли?

— Позвоните в Лиму, доктор, постарайтесь связаться с доном Эмилио, или с Лосано, или с сеньором Бермудесом, — сказал ему главный. — Я всю ночь звонил, и ничего не вышло. Сам теряюсь, понимаю еще меньше, чем вы. Сеньор Лосано сказал дону Эмилио: пятерых, и вот мы перед вами, доктор. Пусть они вам объяснят это недоразумение.

— Да ведь дело тут не только в количестве, нам нужны умелые, обученные люди, — сказал доктор Лама. — И потом, это вопрос принципа. Меня обманули.

— Да ладно, доктор, — сказал рябой. — Справимся как‑нибудь. Сходим на улицу Меркадо, к рынку, возьмем народу сотни три, с ними и ударим на театр.

— А ты уверен в них? — сказал главный. — Что‑то мне плохо верится, Руперто.

— Уверен как в самом себе, — сказал Руперто. — Кой‑какой опыт имеется. Поднимем весь рынок и налетим.

— Пойдемте к Молине, — сказал доктор Лама. — Его люди уже, наверно, прибыли.

— И в префектуре, Амбросио, увидели мы этих знаменитых громил сенатора Аревало, — сказал Лудовико. — Вместо пятидесяти их оказалось пять.

— Тут что‑то не то, сеньор префект, — сказал Молина. — Нас дурачат. Так не пойдет.

— Я попытаюсь дозвониться министру, запрошу у него указаний, — сказал префект. — Мне кажется, секретарь врет. Нет его, вышел, еще не вернулся, уже ушел. Альсибиадес, женоподобный такой.

— Да нет, это не недоразумение, это больше похоже на саботаж, — сказал доктор Лама. — А это твои, Молина? Двое вместо двадцати пяти? Ну, нет, примите мой отказ.

— Альсибиадес — мой человек, — сказал сенатор Аревало. — Но ключевая фигура — Лосано. Он понятлив и ненавидит Бермудеса. Ну, разумеется, придется позолотить ручку.

— Пять олухов, — сказал Лудовико, — причем один — старик: еле дышит. И вы считаете, что они да мы двое разгоним митинг? Мы ведь не супермены, сеньор префект.

— Все вам будет, — сказал дон Фермин. — Я поговорю с Лосано.

— Придется вам вводить ваших людей, Молина, — сказал префект. — Знаю, что не планировалось и что сеньор Бермудес не хотел, чтобы местные принимали участие, но другого выхода нет.

— Нет, Фермин, вам не стоит, — сказал Аревало. — Вы — член Коалиции, официальный противник режима, а я его столп, так что мне Лосано поверит больше. Я этим займусь.

— Ну, Молина, на скольких парней мы можем рассчитывать? — сказал доктор Лама.

— Человек двадцать, — сказал Молина. — Но все — агенты в офицерских званиях и просто так не согласятся. Потребуются какие‑то наградные или что‑то вроде страховки.

— Дайте все, что потребуют, лишь бы только помогли разогнать это сборище, — сказал Лама. — Я вам обещаю…

— Кажется, мы напрасно так всполошились, — сказал префект. — Театр еще и наполовину не заполнен. Да кто в нашей Арекипе знает этих сиятельных господ из Коалиции?

— Придут зеваки — из чистого любопытства, и они же, чуть что, бросятся бежать, — сказал доктор Лама. — Но тут, повторяю, дело принципа. Нас обманули, господин префект.

— Я все‑таки постараюсь пробиться к министру, — сказал префект. — Может быть, Бермудес передумал — тогда пусть проводят свой митинг.

— Нет ли у вас какой‑нибудь таблетки? — спросил главный. — Вот тому самбо. Видите, как он дышит: горная болезнь. Того и гляди брякнется.

— А зачем сунулись в театр, раз людей не набрали? — сказал Амбросио. — Что они, ополоумели, Лудовико?

— Зачем, зачем, — сказал Лудовико. — Наплели нам с три короба, а мы уши развесили и даже пошли есть эти самые перцы, о которых мечтал Иполито.

— В Тиабайе их несравненно готовят, — сказал Молина. — Отлично идут под кукурузную водку. А часам к четырем приходите в комитет. Там сборный пункт.

— По какой причине? — сказал Аревало. — Причину, Лосано, вы сами прекрасно знаете. Утопить Бермудеса.

— Но это же значит сыграть на руку Коалиции, сенатор, — сказал Лосано. — На этот раз я вам не смогу помочь. Подложить такую свинью дону Кайо — сами понимаете. Он — министр, мой прямой начальник.

— Сможете, Лосано, — сказал Аревало. — Мы с вами вместе — сможем. Все зависит от нас двоих. Не посылайте людей в Арекипу, и план Бермудеса лопнет.

— А потом что? — сказал Лосано. — Ведь дон Кайо не с вас спросит, а с меня, своего подчиненного.

— Вы полагаете, Лосано, что я служу Коалиции, и в этом ваша ошибка, — сказал Аревало. — Нет, я служу правительству. Я сторонник режима и противник Коалиции. Режим испытывает сейчас трудности, и надо помочь ему справиться с ними, удалив со здорового ствола сухие и гнилые ветки. Я имею в виду Бермудеса. Вам понятно, Лосано? Вы окажете услугу не Коалиции, а президенту.

— Президент осведомлен? — сказал Лосано. — Это меняет дело.

— Официально президент не может быть осведомлен, — сказал дон Эмилио Аревало. — Но для чего‑то же существуем мы, его друзья?

От чичи[59]только хуже стало, подумал Трифульсио. Кровь как будто загустела в жилах, вот‑вот вскипит. Но он делал вид, что все в порядке, пил стакан за стаканом, улыбался Тельесу, Урондо, Руперто, Мартинесу, чокался с ними. Они уже были сильно навеселе. Рябой верзила просвещал их: вон в том доме останавливался на ночлег Боливар, чича у нас лучшая в мире — и смеялся, довольный, — у вас в Лиме нету такой. Никак ему было не втолковать, что приехали не из Лимы, а из Ики. Трифульсио думал: надо бы не одну таблетку принять, а две, глядишь, и полегчало бы. Он глядел на закопченные стены, на женщин, сновавших от плиты к столикам, потом пощупал себе пульс. Нет, кровь продолжала струиться по жилам, только медленно, страшно медленно. И кипела, кипела — он чувствовал, как плещутся в груди горячие волны. Скорей бы вечер, скорей бы разделаться с работой, с этим театром и вернуться в Ику. Не пора ли нам на рынок, спросил Мартинес. Руперто взглянул на часы: посидим, еще четырех нет. Двери забегаловки были открыты и Трифульсио видел маленькую площадь, скамейки и деревья, ребятишек, запускавших юлу, белые стены церкви. Наверно, и впрямь не в высоте дело, а в старости. Проехала машина с рупорами: все на митинг, все как один поддержим Коалицию. Руперто выругался. Тихо, тихо, сказал ему Тельес, не заводись раньше времени. Ну, дед, как здоровьице? — сказал Руперто, а он ответил: получше, внучек, улыбнулся и почувствовал, что ненавидит его.

— Хорошо, сенатор, — сказал Лосано, — но кое‑какие меры предосторожности я все же приму. Людей отправлю, но поменьше. А остальные опоздают. Могу я рассчитывать на вас в этом…

— Во всем, Лосано, во всем можете рассчитывать на меня, — сказал Аревало. — А также на благодарность Коалиции. Эти господа будут думать, что вы оказываете услугу им. И прекрасно: пусть думают.

— Вы до сих пор не смогли связаться с Арекипой? — сказал Кайо Бермудес. — Ну, Альсибиадес, это уж слишком!

— Не понравились мне ихние знаменитые перцы, — сказал Иполито. — Все нутро себе ими сжег.

— Десятерых уговорил, — сказал Молина. — Остальные — ни в какую: ни за какие деньги, говорят, не будем лезть в эту кашу, да еще в штатском. Ну? Что будем делать, префект?

— Десять ваших, да двое из Лимы, да пятеро сенаторских — это семнадцать, — сказал префект. — Если доктору в самом деле удастся поднять рынок, тогда не все потеряно. Семнадцать человек, если их не ногой делали, могут навести шороху. Думаю, Молина, могут.

— Я, может быть, и дурак, но не до такой степени, — сказал Лосано. — Чеки не принимают.

— Алло, алло, Арекипа? — сказал Кайо Бермудес. — Молина, вы? Что там происходит, куда, к черту, вы запропастились?

— Господа из Коалиции тоже не такие уж дураки, — сказал Аревало. — Чек на предъявителя.

— Так ведь я вам звоню, дон Кайо, целый божий день, — сказал Молина. — И префект звонил, и доктор Лама. Это вас нигде разыскать не могли, дон Кайо.

— В Арекипе что‑нибудь неблагополучно, дон Кайо? — сказал Альсибиадес.

— Сплошные неурядицы, дон Кайо, — сказал Молина. — Нам может не хватить людей, дон Кайо. Не уверен, что с такой горсточкой сумею что‑либо сделать.

— Что вы несете, Молина? — сказал Кайо Бермудес. — Люди Лосано не прибыли? Люди Аревало — целый грузовик?

— Я дал десяток своих агентов, но согласитесь, дон Кайо, — семнадцать человек — вовсе не много, — сказал Молина. — Доктору Ламе я не очень‑то верю, если честно. Обещает привести пятьсот, тысячу, но вы же знаете: он — фантазер несусветный.

— Что? Из Лимы — двое, из Ики — пятеро? — сказал Кайо Бермудес. — Это вам может дорого обойтись, Молина. Где остальные?

— Нету, — сказал Молина. — Это я вас спрашиваю, где они, почему не приехали все, кого вы нам обещали дать?

— И мы как ни в чем не бывало, ничего худого не подозревая, покушавши перцев, погуляли по площади, — сказал Лудовико. — Посмотрели театр, где предстояло нам работать.

— По моему мнению, дон Кайо, несмотря на эти непредвиденные обстоятельства, можно рассчитывать на успех, — сказал префект. — Коалиция здесь сторонников не имеет. Театр ей заполнить не удалось, как ни старалась. Там сотня зевак, не больше. Но как же, дон Кайо, вы думали, что прибыли все посланные?

— К этому кто‑то приложил руку, и мы еще выясним кто, — сказал Кайо Бермудес. — Передайте трубку Ламе.

— Алло, это вы, сеньор министр? — сказал доктор Лама. — Я заявляю самый решительный протест. Вы нам обещали пятьдесят человек, а прислали семерых. Мы предложили президенту превратить этот митинг, устроенный заправилами Коалиции, в грандиозную народную манифестацию в поддержку правительства, а нам суют палки в колеса. Предупреждаю вас, отступать мы не намерены.

— Погодите ораторствовать, Лама, — сказал Кайо Бермудес. — Вот что я хочу знать. Вы можете нанять — за любые деньги — человек двадцать‑тридцать и бросить их на поддержку отряда Молины? Двадцать‑тридцать стоящих парней. Можете?

— Да могу хоть пятьдесят, — сказал доктор Лама. — Дело тут не в количестве, сеньор министр. Людей у нас хватает. Вы нам обещали для такого рода дел обученных, грамотных профессионалов.

— Ну так вот, наймите тридцать человек, которые ворвутся вместе с Молиной в театр, — сказал Кайо Бермудес. — А как дела с контрманифестацией?

— Активисты нашей партии разошлись по кварталам, ведут пропаганду, — сказал доктор Лама. — Мы их доставим к дверям театра, а в пять состоится манифестация на рынке. Мы соберем тысячи людей. Коалиция погибла.

— Хорошо, Молина, будем действовать, — сказал Кайо Бермудес. — Я знаю, что Лама сильно преувеличивает, но приходится ему верить — ничего другого нам не остается. Да‑да, я позвоню командующему: пусть на всякий случай подтянет в центр войска.

Что за напасть, подумал Трифульсио, то накатит, то отпустит. Чувствовал, что умирает, воскресает, снова умирает. Руперто с вызовом мотал над столом стаканом: что, дескать, слабо? Будь здоров, улыбнулся ему Трифульсио и выпил. Урондо, Тельес, Мартинес нестройно завели песню, а забегаловка меж тем наполнялась народом. Руперто взглянул на часы: пора, пора, грузовики, наверно, уже на рынке. Нет, сказал Мартинес, давайте посошок на дорожку. Принесли еще кувшин, и они выпили стоя. Прямо тут и начнем, сказал Руперто и вскочил на стул: земляки, братцы, послушайте, чего я вам скажу. Трифульсио привалился к стене, закрыл глаза: неужели и впрямь смерть пришла? Но мало‑помалу мир перестал кружиться перед глазами, кровь снова побежала по жилам. Все в театр, рычал, качаясь на стуле, Руперто, покажем столичным гнидам, что такое граждане Арекипы. Люди продолжали, посмеиваясь, есть и пить. Пью за вас и за здоровье генерала Одрии, поднял Руперто стакан, ждем вас у театра. Тельес, Урондо, Мартинес обхватили Руперто, вытащили его на улицу: а кто не придет, пусть пеняет на себя. Трифульсио, сжав зубы, стиснув кулаки, вышел следом. Опять остановилась, замерла, закипела кровь. Поймали такси: давай на рынок.

— А прошляпили мы по двум причинам, — сказал Лудовико. — Во‑первых, считали, что этих «возрожденцев» в городе больше. А во‑вторых, и представить не могли, скольких костоломов наняла Коалиция.

— В газетах писали, все началось от того, что полиция ворвалась в театр, — сказал Амбросио. — Стали стрелять и бросать гранаты.

— Дай ей Бог здоровья, — сказал Лудовико, — если б не ворвалась, я бы в том театре и остался. А так хоть ноги унес.

— Да‑да, посмотрите, что там на рынке, Молина, — сказал Кайо Бермудес, — и доложите немедленно.

— Я сию минуту из театра, дон Кайо, — сказал префект. — Народу по‑прежнему мало. Штурмовые группы накапливаются на прилегающих улицах.

Такси высадило их на углу, и Руперто сказал: видите? вот и наши. Оба фургона с громкоговорителями производили адский шум: один оглашал весь рынок музыкой, из другого гремел чей‑то голос, и Трифульсио, пошатнувшись, ухватился за Тельеса. Что с тобой, негр? никак не оклемаешься? Нет, ничего, пробормотал он в ответ, прошло. Одни раздавали прокламации, другие орали в рупоры, и постепенно у грузовиков собралась порядочная толпа. Однако большинство все же толкалось у лотков и прилавков, покупало зелень, фрукты, одежду. Имеешь успех, Трифульсио, сказал Мартинес, только на тебя и смотрят. Еще бы, сказал Тельес, где еще такого страхолюдину увидишь. Руперто влез в машину, обнялся с теми, кто там сидел, взял микрофон. Землячки, сограждане, а ну поближе, поближе, послушайте меня. Часов пять проваландаемся, подумал Трифульсио, потом ночь — еще восемь часов, а раньше полудня назад не тронемся: нет, столько мне не вытянуть. Вечерело, становилось прохладно, зажглись свечи на столиках между павильончиками и палатками — там можно было закусить. Ноги дрожали, спина была вся мокрая, виски огнем горели. Он мешком опустился на стул, приложил ладонь к груди: ишь как колотится. Женщина, торговавшая тканями, посмотрела на него из‑за прилавка, засмеялась: ну и ну, я таких раньше только в кино видела. Верно, подумал Трифульсио, в Арекипе же нет темнокожих. Вам нехорошо? — спросила женщина, — может, воды? Да, спасибо. Нет, он не болен, это от высоты. Он выпил, стало легче, пошел помочь остальным. Покажем этим, гвоздил кулаком Руперто, и людей вокруг него становилось все больше. Запрудили всю улицу, а Тельес, Урондо, Мартинес и те, из фургончиков, сновали в толпе, хлопали в ладоши, подбадривали зевак, жали им руки. Все — в театр! — бил себя в грудь Руперто. Да он совсем пьяный, подумал Трифульсио, жадно хватая воздух.

— А кто ж вам наплел, что в Арекипе полно одристов? — сказал Амбросио.

— Да там на рынке собрался митинг «возрожденцев», — сказал Лудовико. — Мы посмотрели на них и решили. Сами, в общем, виноваты.

— Ну, Молина, что я вам говорил? — Доктор Лама показал на толпу. — Жалко, Бермудес не видит.

— Вы бы к ним обратились, доктор, — сказал Молина, — с напутствием. Мне моих уже пора инструктировать.

— Да‑да, я скажу им несколько слов, — сказал доктор Лама. — Дайте‑ка мне пройти.

— А по плану, значит, вы должны были из Коалиции этой котлету сделать? — сказал Амбросио.

— Должны были проникнуть в театр, устроить там свалку, — сказал Лудовико. — Должны были выкинуть их вон, прямо в толпу этих «возрожденцев». План‑то был замечательный, да не вышло ни черта.

Вплотную притиснутый к смеявшейся, аплодировавшей, слушавшей оратора толпе, Трифульсио перестал хватать ртом воздух. Нет, не умрет, и кости не сломаются, и больше не казалось, что сердце вот‑вот остановится. И колотье в висках прекратилось. Он слушал вопли Руперто, видел, как толпа поднаперла к грузовичкам, с которых начали раздавать водку и прочее. В меркнущем свете различил вкрапленные в толпу лица Тельеса, Урондо, Мартинеса и представил, как его товарищи хлопают, подзуживают, подстрекают. Сам он ничего не делал: глубоко дышал, то и дело щупал себе пульс, думал: если не буду шевелиться, может, и вытерплю все до конца. Тут толпа задвигалась, подалась вперед, море голов точно покрылось рябью, люди оказались у самых колес, а стоявшие наверху стали протягивать к ним руки, втаскивать в кузов. Троекратное ура генеральному секретарю партии Возрождения, крикнул Руперто, и Трифульсио узнал этого человека: это был тот самый, кто дал ему таблетку, доктор. Тише, доктор Лама берет слово! — завывал Руперто. Главный тоже вскарабкался на грузовик.

Дата добавления: 2015-06-28