Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Часть четвертая 9 страница




— Ну, со всеми этими дело выгорит, — сказал Лудовико.

— Да, народу достаточно, — сказал Молина. — Следите только, чтоб не перепились.

— В театре поставим несколько полицейских, дон Кайо, — сказал префект. — Да, да, в форме и с оружием. Да, я предупредил Коалицию. Нет, не возражали. Предосторожность не бывает излишней, дон Кайо.

— Сколько народу удалось Ламе собрать на рынке? — сказал Кайо Бермудес. — Нет, нет! Вы сами, лично, своими глазами скольких видели, Молина?

— Да как их сосчитаешь, — сказал Молина, — много народу, дон Кайо. Несколько тысяч, вероятно. Все идет гладко. Тех, кто должен будет сидеть в театре, мы уже отвезли в комитет. Да, я оттуда и звоню, дон Кайо.

Быстро стемнело, и Трифульсио уже не видел доктора, а только слышал. Да, это вам не Руперто, этот умел говорить. Так витиевато и складно, за Одрию, за народ, против Коалиции. А все‑таки до сенатора Аревало ему далеко, думал Трифульсио. Тельес взял его за локоть: пошли. Они стали проталкиваться вперед, туда, где стоял грузовик, а в нем — Урондо, Мартинес, главный и тот из Лимы, что говорил про фаршированные перцы. Как ты, Трифульсио? Порядок. Грузовик покатил по темным улицам, остановился у комитета. Там горели все окна, все комнаты были полны людьми — и тут опять началось удушье, бросило в холод, затрепыхалось сердце. Главный и китаец Молина говорили: глядите, запоминайте, вы пойдете первыми. Им раздали водку, сигареты, бутерброды. Двое из Лимы были вполпьяна, а местные едва стояли на ногах. Не шевелиться, вдохнуть поглубже воздух, терпеть.

— Лудовико Пантоха — с негром, — сказал Молина. — Трифульсио, так?

— Мне в напарники дали одного, а он был еле живой от горной болезни, — сказал Лудовико. — Его там убили, в театре. А могли бы и меня, я рядом стоял.

— Двадцать два человека, одиннадцать пар, — сказал Молина. — Присмотритесь друг к другу, чтоб там не перепутать.

— Троих до смерти забили, четырнадцать наших свезли в госпиталь, — сказал Лудовико. — А у этого труса Иполито — ни царапинки, разве это справедливо?

— Ну‑ка, проверим, как вы поняли, — сказал Молина. — Вот ты: расскажи, что будешь делать.

Тот, которого отрядили ему в напарники, протянул Трифульсио бутылку, и он глотнул. Потом подал ему руку: приятно познакомиться, из Лимы? как на него этот воздух‑то разреженный действует? Никак, сказал Лудовико, и оба заулыбались. Вот ты, сказал Молина, и поднялся какой‑то парень: я — в партер, налево и назад. А ты? — сказал Молина. Поднялся другой: на галерку, к центру, вот с ним. Так перебрали всех, и все вставали, а когда черед дошел до Трифульсио, он остался сидеть: я — в партер, к самой сцене, вот с этим сеньором. Правильно, тебе там самое место, сказал Урондо, и послышались смешки.

— Усвоили, значит, — сказал Молина. — Пока не будет свистка, всем сидеть тихо. Только по сигналу. Сигнал — «Да здравствует генерал Одрия!». Кто подаст?

— Я подам, — сказал главный. — Я буду на галерке, как раз посередине.

— Тут, сеньор инспектор, вот какое дело, — прозвучал чей‑то смущенный голос. — Они‑то ведь тоже сложа руки не сидят, — готовятся. Я видал ихних людей, ездили на машинах, агитировали. Первостатейные ухорезы, сеньор инспектор. Взять хоть Аргельеса — матерый бандит, отпетый.

— Они и из Лимы выписали людей на подмогу, — сказал другой голос. — Человек пятнадцать, сеньор инспектор.

— Агенты, которых Молина уговорил, были неопытные, и нельзя сказать, чтоб так и рвались в драку, — сказал Лудовико. — Я‑то сразу почуял: чуть что не так, они удерут.

— На всякий случай приготовлены штурмовые группы, — сказал Молина, — приказ им дан четкий. Так что попрошу не хныкать.

— Да вы не подумайте, сеньор инспектор, что мы боимся, — сказал первый голос. — Просто хотели, чтоб вы это поимели в виду.

— Ладно, понял, — сказал Молина. — Вот этот сеньор подаст сигнал, и вы все устроите небольшое землетрясеньице, оттесните всю публику на улицу, а там уж ее встретит наша демонстрация. Примкнете к «возрожденцам», а потом, после митинга на площади, соберетесь снова здесь.

Раздали еще водки и курева, а потом газеты, чтоб завернуть велосипедные цепи, дубинки, кастеты. Молина и главный всех осмотрели — спрячь поглубже, пиджак запахни, — а дойдя до Трифульсио, главный его подбодрил: ну, негр, вижу, ты молодцом. Угу, сказал Трифульсио, оклемался, а про себя подумал: мать твою так. С оружием повнимательней, сказал Молина, своих не перестреляйте. На улице ждали такси. Нам с тобой в эту, сказал Лудовико Пантоха, и Трифульсио полез за ним в машину. В театр приехали раньше остальных. У входа толпился народ, раздавали листовки, но в партере почти никого не было. Сели в третьем ряду, Трифульсио закрыл глаза: вот сейчас, сейчас лопнет, весь театр кровью запачкаю. Плохо тебе? — спросил этот, из Лимы. Да, неважно, сказал Трифульсио. Подходили попарно остальные, занимали свои места. Какие‑то юнцы стали хором кричать: «сво‑бо‑да, сво‑бо‑да». Народу прибывало, зал был почти полон.

— Хорошо, что рано пришли, — сказал Трифульсио. — А то стоять бы пришлось, кому это нужно?

— Да, дон Кайо, началось, — сказал префект. — Да, почти полный. Да, сейчас, наверно, уже выходят с рынка.

Заполнился людьми партер, потом амфитеатр, потом ярусы, и опоздавшие пытались прорваться на сцену через кордон парней с красными повязками — они распоряжались и следили за порядком. А на сцене стояло десятка два стульев, микрофон, перуанский флаг, висели плакаты. Когда не шевелюсь, вроде отпускает, думал Трифульсио. «Сво‑бо‑да», — продолжали скандировать одни, а в задних рядах завели свое: «За‑кон‑ность, за‑кон‑ность». Слышались рукоплескания, крики «ура», все галдели, перекрикивая друг друга. На сцену вышли какие‑то люди, стали рассаживаться. Их встретили овациями, крик сделался оглушительным.

— Чего это насчет законности, я не понял? — сказал Трифульсио.

— Требуют, чтоб разрешили партии, которые объявлены вне закона, — сказал Лудовико. — Здесь ведь, кроме толстосумов, еще и апристы с коммунистами.

— Я на многих митингах бывал, — сказал Трифульсио. — Вот в пятидесятом, помню, в Ике был с сенатором Аревало. Но всегда где‑нибудь на площади, на воздухе. В театре первый раз.

— А вон там, в глубине, Иполито, — сказал Лудовико. — Дружок мой. Мы уж лет десять вместе работаем.

— Повезло тебе, что не страдаешь от горной болезни, такая пакость, — сказал Трифульсио. — Слушай, а ты‑то чего кричишь?

— И ты кричи, — сказал Лудовико. — Хочешь, чтоб расчухали, кто мы?

— Мне не кричать велели, а выскочить на сцену, отсоединить микрофон, — сказал Трифульсио. — Тот, который знак подаст, — главный над нами, и он вот сейчас на меня смотрит. Он злой как черт, чуть что — оштрафует.

— Дурак ты, — сказал Лудовико. — Слушай, что я говорю: кричи «свобода» и хлопай.

Не верится, что отпустило, подумал Трифульсио. Низенький человечек — очки, галстук‑бабочка — дирижировал теми, кто кричал «сво‑бо‑да» и объявлял ораторов. Называл их по имени, указывал на них, а публика встречала каждого громом рукоплесканий и криком. Кричавшие «сво‑бо‑да», явно соревновались с теми, кто кричал «за‑кон‑ность», кто кого переорет. Трифульсио повернулся посмотреть на своих, но все повскакали на ноги, почти никого уже не увидел. Главный, однако, был на месте, сидел, опершись на барьер галереи, а с ним еще четверо — зыркали глазами во все стороны, слушали.

— Смотри‑ка, одну только сцену охраняют пятнадцать человек, — сказал Лудовико. — А сколько этих, с повязками, по всему залу. Это не считая тех, кто обнаружится, когда начнется. Думаю, ни черта у нас сегодня не выйдет.

— Почему же не получится? — сказал Трифульсио. — Этот, как его, Молина, не объяснил толком?

— Нас должно было быть полсотни — хорошо обученных, — сказал Лудовико. — Этих, местных, я в расчет не беру — барахло. Нет, ничего не выйдет.

— Должно выйти. — Трифульсио кивнул из галерею. — Не выйдет — перед главным отвечать придется.

— Демонстрация с рынка уже, наверно, подошла, — сказал Лудовико. — Ничего не слышишь — на улице?

Трифульсио не ответил, он слушал ставшего перед микрофоном господина в синем: «Одрия — это диктатор, закон о внутренней безопасности — попрание конституционных норм, люди требуют свобод». И льстил Арекипе: «Город‑мятежник, город‑мученик, который Одрия в пятидесятом году залил кровью, но не смог уничтожить его стремление к свободе».

— Ловко чешет, — сказал Трифульсио. — Вроде сенатора Аревало, тот даже еще лучше. До слез публику доводит, не приходилось слышать?

— Яблоку негде упасть, а народу все подваливает, — сказал Лудовико. — Надеюсь, этому твоему хмырю начальнику не взбредет в голову сигнал подать.

— Но доктора Ламу этот обставил, — сказал Трифульсио. — Говорит так же красиво, зато все понятно.

— Что вы сказали? — сказал Кайо Бермудес. — Провалилась?

— С рынка тронулось никак не больше двухсот человек, дон Кайо, — сказал Молина. — Перепоили. Я предупреждал Ламу, но вы же знаете его. Напились на дармовщинку и остались на рынке. Пошло не более двухсот. Что будем делать, дон Кайо?

— Ох, опять, — сказал Трифульсио. — Обкурили всего, заразы. Вот и опять мне худо.

— Рехнуться надо, чтобы в таких условиях подавать сигнал, — сказал Лудовико.

— Где там Иполито? Ты не видишь?

От тесноты и скученности, от возбуждения, от бесчисленных сигарет становилось жарко, Трифульсио видел, как заблестели испариной лица, кое‑кто снял пиджак, развязал галстук, и все кричали хором: «сво‑бо‑да, за‑кон‑ность». Опять прихватило, с тоской подумал Трифульсио. Закрыл глаза, повесил голову, глубоко вздохнул. Прикоснулся к груди: колотится, опять колотится. Господин в синем костюме кончил говорить, выкрикнули лозунг, и тот, маленький в бабочке, взмахнул руками, как дирижер.

— Ну ясно, — сказал Кайо Бермудес. — Мы проиграли. При таком раскладе, Молина, лучше операцию не проводить. Отмените.

— Попробую, дон Кайо, но боюсь, уже не успею, — сказал Молина. — Люди — на местах, вряд ли удастся оповестить об отмене. Даю отбой, дон Кайо, позвоню попозже.

Теперь выступал высокий и толстый человек в сером костюме — наверно, из Арекипы, потому что все повторяли его имя и махали ему руками. Ох, сколько же мне мучиться, думал Трифульсио, сколько ж этой муке длиться, почему бы не сразу? Скорчившись в кресле, полузакрыв глаза, он считал себе пульс: раз‑два, раз‑два. Толстый на сцене вскинул руки, замотал ими, захрипел что‑то.

— Худо мне, — сказал Трифульсио. — Дышать нечем.

— Хоть бы он сообразил, что нельзя подавать сигнал, — прошептал Лудовико. — Но если даже подаст, мы с тобой с места не сдвинемся, понял? Сидеть будем как пришитые, понял, негр?

— Замолчи, миллионер! — грянул откуда‑то сверху голос главного. — Народ не обманешь! Да здравствует Одрия!

— Ну, наконец‑то, а то бы я задохся. Вот и свисток, — сказал, поднимаясь, Трифульсио. — Да здравствует генерал Одрия!

— Все оторопели, даже тот, кто выступал, — сказал Лудовико. — Оторопели и уставились на галерку.

В разных концах зала раздались выкрики «Да здравствует Одрия», и толстый, с почерневшим от бешенства лицом, опомнившись, завизжал: это провокация! провокация! — но голос его потонул в многоголосом оре, в свисте и топоте, и дикая волна захлестнула театр. Все вскочили, в задних рядах партера уже слышалась брань, оттуда, толкаясь, рвались вперед, кое‑где уже дошло до кулаков. Трифульсио, выпрямившись, снова крикнул «Ура Одрии!» — грудь его вздымалась и опадала. Кто‑то сзади вцепился ему в плечо: провокатор! Он, не глядя, сунул локтем, подтолкнул столичного: пошли! Но Лудовико Пантоха съежился, усох, точно мумия, и только глядел на него, выпучив глаза. Трифульсио ухватил его за отвороты пиджака, сгреб, вздернул кверху: давай, давай, пошевеливайся.

— Что же мне оставалось, — сказал Лудовико, — все уже закрутилось. Негр вытащил свою цепь, кинулся на сцену. Я достал пистолет, побежал за ним. Там было еще двое наших, с ними пробились к самой рампе. А у рампы нас встретили эти, с повязками.

Кое‑кто из сидевших на сцене скрылся за кулисами, а остальные смотрели на парней с повязками: те подняли палки и готовились встретить огромного негра и еще двоих, — крутя над головой цепями, они надвигались на них. Бей их, Тельес, крикнул Трифульсио, бей их, Урондо. Он взмахнул цепью, как укротитель — бичом, и парень с повязкой, стоявший ближе других, выронил палку, схватился за голову, рухнул. Негр, давай на сцену! — крикнул Урондо, а Тельес: мы их оттянем на себя, прыгай! Трифульсио видел, как они ринулись на тех, кто охранял лесенку на сцену, и, молотя цепью, прыгнул туда же.

— Меня отсекли от напарника и от остальных, — сказал Лудовико. — Никак было к ним не пробиться: стеной стояли. Человек пять меня окружило, а палки так и мелькают, будто у каждого по десять рук. Я их держал под прицелом и все звал Иполито. И тут, брат Амбросио, началось уж чистое светопреставление.

С галерки полетели похожие на бурые булыжники гранаты, разорвались с сухими хлопками в партере и на досках сцены, и сейчас же вверх спиралями потянулся дым. Через несколько секунд он стал белесым и густым, и жгучее плотное облако заволокло, скрыло от взглядов зал. Громче стали крики, раздался шум падающих тел, треск ломающихся кресел, кашель, и Трифульсио остановился. Руки его повисли вдоль туловища, пальцы разжались, выпустив цепь, колени подогнулись, но глаза еще различали в клубах едкого дыма силуэты тех, кто убегал со сцены, прижимая к лицу носовые платки, и тех, кто разводя руками, словно плавая, надвигался на него — это были парни с повязками. Не в силах выпрямиться, не чувствуя обрушившихся на него ударов, схватился за грудь, широко разинул рот. Как рыба дышу, Томаса, еще успел подумать он.

— Я, Амбросио, ослеп, — сказал Лудовико. — И мало того — задыхаться начал. Стал стрелять наугад. Не понял, что это гранаты, думал, меня сзади звезданули.

— Слезоточивый газ в закрытом помещении, несколько человек убито, десятки раненых, — сказал сенатор Ланда. — Большего и желать нельзя, не правда ли, Фермин? Будь Бермудес о двух головах, все равно теперь не выкрутится.

— Сам не заметил, как расстрелял всю обойму, — сказал Лудовико. — Глаза не могу открыть. Чувствую, голову пробили, упал, а они на меня сверху навалились.

— Не без эксцессов, дон Кайо, — сказал префект. — Да нет, митинг‑то этот не состоялся. Люди в панике бегут из театра.

— Штурмовые группы ворвались в театр, — сказал Молина. — Там стрельба, дон Кайо. Убитые? Пока не могу сказать, дон Кайо.

— Не знаю, сколько я так провалялся, но потом все‑таки открыл глаза, а дым все стелется, — сказал Лудовико. — А я чувствую — подыхаю, весь в крови был. И тут увидел эту суку Иполито.

— Он тоже топтал твоего напарника? — засмеялся Амбросио. — Обдурил их, значит? Не такой уж он олух, как мы думали: сообразил.

— Я говорю: помоги, помоги, — сказал Лудовико. — А он — ноль внимания, будто не узнает. Месит сапожищами этого негра, а тут они заметили, что я очухался, — и снова ко мне. Опять давай ногами, палками. Я снова вырубился.

— Префект! — сказал Кайо Бермудес. — Перекрыть все улицы. Не допускайте никаких манифестаций. Лидеров Коалиции арестовать. Список пострадавших составлен? Убитые есть?

— Знаешь, это все равно как увидеть во сне кошмар, проснуться, а он продолжается, — сказал Лудовико. — Театр был уже почти пустой. Все перебито, переломано, все кровью залито, а напарник мой, негр этот, он вообще в луже лежит. Вспомнить не могу, что у него вместо лица было. Вокруг кашляют, корчатся, стонут.

— Да, дон Кайо, на площади Армас — многолюдная манифестация, — сказал Молина. — Префект вместе с армейским командованием сейчас там. Боюсь, дон Кайо, что это невозможно. Там тысячи людей.

— Немедленно разогнать, идиот, — сказал Кайо Бермудес. — Вы что, не понимаете: это будет нарастать, как снежный ком. Соедините меня с начальником гарнизона. Сейчас же очистить улицы, Молина.

— Тут ворвались штурмовые, один увидел, как я ворочаюсь на полу, и добавил мне еще, — сказал Лудовико. — Я им: я — свой, я из префектуры Лимы. Ну, слава богу, появился китаец Молима, меня вытащили через запасной выход, и я опять потерял сознание, очнулся в госпитале. А вся Арекипа уже бастовала.

— Положение ухудшается, дон Кайо, — сказал Молина. — Разместили улицы, по всему центру города — баррикады. Своими силами штурмовые группы прекратить беспорядки не могут.

— Надо просить армию вмешаться, — сказал префект. — Но генерал Альварадо мне заявил, что, пока он не получит приказ министра, ни один солдат не выйдет из казармы.

— В одной палате со мной лежал парень из сенаторской команды, — сказал Лудовико. — Нога у него была сломана. Он мне рассказывал, что творится в Арекипе, нервы вконец расшатал. Страшно было, Амбросио.

— Хорошо, — сказал Кайо Бермудес. — Я обращусь к генералу Льерене, и он отдаст приказ.

— Сбегу я отсюда, — сказал Тельес. — На улице безопасней, чем здесь, в больнице. Не хочу, чтоб со мной сделали то же, что с Мартинесом и с негром. У меня тут знакомый есть, Уркисой зовут, он меня спрячет.

— Не трусь, ничего не будет, сюда они не войдут, — сказал Лудовико. — Ну и что, что всеобщая забастовка? Армия их быстро прижмет к ногтю.

— Где она, твоя армия? — сказал Тельес. — Что‑то не видно ее. А захотят нас линчевать, так войдут сюда как к себе домой. Здесь даже охранника у дверей нет.

— Никто не знает, что мы тут, — сказал Лудовико. — А хоть бы и знали. Подумают, что мы за Коалицию были, вот и пострадали.

— А вот и нет, мы — чужаки, — сказал Тельес. — Люди со стороны. Сегодня же уйду к Уркисе. Доковыляю как‑нибудь, хоть и в гипсе.

— Двоих его товарищей убили в театре, и он места себе не находил со страху, — сказал Лудовико. — Говорил, что требуют отставки министра внутренних дел, что сюда ворвутся и нас повесят на фонарях. Да что же происходит, черт бы их всех драл?

— Что происходит? — сказал Молина. — Можно считать, что революция, дон Кайо. Нам пришлось снять патрули, чтоб их не забрасывали камнями. Почему армия не вмешивается, дон Кайо? Почему нет приказа помочь нам?

— А они, сеньор? — сказал Тельес. — Что они сделали с Мартинесом, со стариком Трифульсио?

— О них можешь не беспокоиться, мы их похоронили, — сказал Молина. — Тебя Тельес зовут? Твой начальник оставил тебе в префектуре денег, когда сможешь ходить, поедешь в Ику на автобусе.

— Чего же их здесь‑то зарыли? — сказал Тельес. — У Мартинеса в Ике — жена и дети, у Трифульсио тоже родня какая‑то в Чинче осталась. Почему их домой не отправили, чтоб схоронить по‑человечески? Зарыли как все равно собак. Тут к ним и на могилку никто не придет.

— Иполито? — сказал Молина. — В Лиму укатил твой Иполито, невзирая на мой приказ. Я просил его остаться, помочь, а он — хвост трубой. Да, я знаю, как он отличился в театре. Ничего. Подам рапорт Лосано, он у меня попляшет.

— Потише, потише, Молина, — сказал Кайо Бермудес. — Какие еще рапорты?! Спокойно и подробно доложите о ситуации в городе.

— Ситуация такова, дон Кайо, что полиция своими силами поддерживать порядок не может, — сказал префект. — Я уже докладывал, могу еще раз повторить: если армия не вмешается, произойдут весьма серьезные события.

— Ситуация какова? — сказал генерал Льерена. — Элементарно простая ситуация, Паредес. Идиот Бермудес поставил нас в безвыходное положение. Он их раздразнил, а отдуваться предоставляет нам. Требует демонстрацию силы.

— Демонстрация силы? — сказал генерал Альварадо. — Нет. Если я выведу войска, прольется крови больше, чем в пятидесятом. Уже сейчас город в баррикадах, люди вооружаются, а бастует вся Арекипа. Предупреждаю вас, прольется много крови.

— Кайо утверждает, что это не совсем так, генерал, — сказал Паредес. — По его словам, забастовку поддерживает лишь двадцать процентов жителей. И вообще, страсти разжигает кучка агитаторов, нанятых Коалицией.

— Не двадцать процентов, а все поголовно, — сказал генерал Альварадо. — Полновластный хозяин в городе — народ. Создан какой‑то комитет, куда вошли адвокаты, рабочие, врачи, студенты. Префект настаивает, чтобы я вывел войска сегодня вечером, однако я хочу, чтобы решали это вы, генерал.

— Ваше мнение, Альварадо, — сказал генерал Льерена. — Без экивоков.

— Они разбегутся по домам при одном виде танков, генерал, — сказал Кайо Бермудес. — Терять время — это безумие. Каждая минута промедления усиливает мятежников и роняет престиж власти. Отдайте наконец приказ.

— Если без экивоков, то я не понимаю, почему армия должна пачкать себе руки ради сеньора Бермудеса, — сказал генерал Альварадо. — Здесь не затронут ни президент, ни вооруженные силы, ни режим как таковой. Лидеры Коалиции заверили меня в этом. Они обещали унять страсти, как только Бермудеса снимут.

— Генерал, вам ли не знать, кто возглавляет Коалицию? — сказал сенатор Аревало. — Бакакорсо, Савала, Ланда. Нелепо предполагать, что они хоть каким‑то боком связаны с АПРА или с коммунистами, не так ли?

— Они питают глубочайшее уважение к вооруженным силам вообще и к вам, генерал, в частности, — сказал сенатор Ланда. — Выдвигается одно‑единственное условие: отставка Бермудеса. Ведь он уж не в первый раз допускает непростительную оплошность. Прекрасный случай избавиться от этого субъекта, который порочит и режим, и нас всех.

— Арекипа возмущена происшествием в театре, — сказал генерал Альварадо. — Сеньор Бермудес ошибся в расчетах, господин генерал. Лидеры Коалиции очень искусно направляют народный гнев по нужному им руслу. Во всем винят не режим, а Бермудеса. Разумеется, если вы прикажете вывести войска, я подчинюсь. Но подумайте, стоит ли. Если Бермудес уйдет, все решится мирным путем.

— Мы за несколько часов потеряли то, что добывали годами, — сказал Кайо Бермудес. — Льерена отделывается недомолвками, другие министры избегают встречи. Это заговор, Паредес, настоящий заговор против меня. Ты, ты лично говорил с Льереной?

— Так, — сказал генерал Льерена. — Части из расположения не выводить, Альварадо. Войскам не вмешиваться и реагировать только в случае нападения.

— Архиверное решение, господин генерал, — сказал Альварадо. — Меня снова посетили Бакакорсо и Ланда из Коалиции. Они предлагают военное правительство. Бермудеса — вон, а впечатления слабости не создается. Мне кажется, это разумно.

— Генерал Альварадо отлично себя проявил, Фермин, — сказал сенатор Ланда.

— Страна устала от Бермудеса, генерал, — сказал сенатор Аревало. — События в Арекипе — это предупреждение о том, что может произойти в Перу, если мы не избавимся от этого негодяя. Прекрасная возможность для армии завоевать симпатии перуанцев.

— Меня нисколько не пугают волнения в Арекипе, доктор Лора, — сказал доктор Арбелаэс. — Напротив, можно считать, мы выиграли в лотерею. Бермудес — это политический труп.

— Что? — сказал доктор Лора. — Президент никогда на это не пойдет. Бермудес — его баловень. Он скорей предпочтет залить всю Арекипу кровью.

— Президент — не семи пядей во лбу, но и далеко не дурак, — сказал доктор Арбелаэс. — Надо объяснить подоходчивей, и он поймет. Вся ненависть к режиму сосредоточена на Бермудесе. Надо бросить им эту кость, и псы притихнут.

— Если войска не вмешаются, мне опасно будет оставаться в городе, — сказал префект. — Для защиты префектуры у меня всего десятка два полицейских.

— Если покинете Арекипу, будете разжалованы и уволены, — сказал Бермудес. — Возьмите себя в руки. Генерал Льерена с минуты на минуту отдаст приказ вывести войска из казарм.

— Дон Кайо, мы тут как в западне, — сказал Молина. — Отсюда слышно митинг на площади Армас. Как бы они не начали нас штурмовать. Почему не выходят войска?

— Понимаете, Паредес, армия не хочет пачкаться для того лишь, чтобы сохранить Бермудесу министерское кресло, — сказал генерал Льерена. — Нет‑нет, что вы, ни в ком случае. Да. Да. Разумеется, надо положить конец беспорядкам. Командование вооруженных сил и группа наиболее близких режиму сенаторов решила предложить президенту военное правительство.

— Мы убиваем двух зайцев: избавляемся от Бермудеса и вместе с тем одерживаем верх над Арекипой, вовсе не поддаваясь на их требования, — сказал доктор Арбелаэс. — Правительство в полном составе уходит в отставку, военные формируют новый кабинет, и вопрос решен.

— Что происходит? — сказал Кайо Бермудес. — Я четыре часа жду приема у президента. Что это значит, Паредес?

— Благодаря этому решению армия остается незапятнанной, — сказал сенатор Аревало. — А вы приобретаете огромный политический капитал. И все, кто вас ценит, генерал, очень рады этому.

— Ты можешь беспрепятственно пройти к президенту, — сказал Кайо Бермудес. — Я прошу тебя: отправляйся сейчас же, объясни ему, что тут заговор в самых высших сферах и теперь все зависит только от него. Пусть вразумит Льерену. Я уже никому не верю. Меня продали даже Лосано с Альсибиадесом.

— Без глупостей, Молина, — сказал Лосано. — Никаких арестов. Оставайтесь на месте со своими людьми, постарайтесь обойтись без стрельбы.

— Не понимаю, сеньор Лосано, — сказал Молина. — Вы приказываете одно, министр — другое. Кого мне слушать?

— Меня, — сказал Лосано. — О доне Кайо можете забыть. Он отстранен от дел, и, боюсь, ему недолго ходить в министрах. Сколько там раненых?

— Человек двадцать, сеньор Лосано, — сказал Молина. — Это тяжелые, они все в госпитале.

— А тех двоих похоронили? — спросил Лосано.

— Да, как дон Кайо распорядился, тайно. Двое других вернулись в Ику, — сказал Молина. — Один в госпитале. Тельес его зовут.

— Выпроводите его поскорей из Арекипы, — сказал Лосано. — И моих агентов тоже. Нечего им там околачиваться.

— Иполито уже уехал в Лиму, вопреки моему приказу, — сказал Молина. — А второй, Пантоха, — в довольно тяжелом состоянии. Ему придется полежать, передвигаться самостоятельно он не может.

— А‑а, понимаю, — сказал Кайо Бермудес. — Обстоятельства складываются так, что не понять нельзя. Отлично понимаю. Что ж, я согласен. Где подписать?

— Ты как будто не очень огорчен, Кайо? — сказал Паредес. — Мне очень жаль, но я не мог тебе помочь. Сам понимаешь, в политике дружбу — побоку.

— Да что ты мне объясняешь, я все прекрасно понимаю, — сказал Кайо Бермудес. — И потом, я и сам давно уже собирался уйти и говорил тебе об этом, если помнишь. Да, завтра утром. Самолетом.

— Не знаю, как я буду себя чувствовать в твоем кресле, — сказал Паредес. — Ах, если бы ты, с твоим громадным опытом, мог остаться, подать мне совет в трудную минуту.

— Пожалуйста, — сказал Кайо Бермудес. — Вот тебе мой совет: не верь никому на свете, даже родной матери.

— Ошибки в политике обходятся очень дорого, — сказал Паредес. — Это как на войне.

— Верно, — сказал Кайо Бермудес. — Я не хочу, чтобы знали о том, что я уезжаю. Будь добр, сохрани это в тайне.

— Мы тебе наймем такси, оно тебя отвезет в Каману, там, если захочешь, отдохнешь денька два перед тем, как ехать в Ику, — сказал Молина. — И помалкивай насчет всего, что видел тут, в Арекипе. Лучше будет.

— Ладно, — сказал Тельес. — Лишь бы убраться отсюда.

— А я? — сказал Лудовико. — Меня когда отправите?

— Как только начнешь вставать, — сказал Молина. — Да не бойся, все уже позади. Дон Кайо больше не министр, и забастовка скоро кончится.

— Не держите зла, дон Кайо, — сказал доктор Альсибиадес. — На меня было оказано такое давление, что иначе поступать я не мог.

— Ну, разумеется, Альсибиадес, — сказал Кайо Бермудес. — Какое там зло, напротив: я восхищен вашим проворством. Помогайте по мере сил моему преемнику — команданте Паредесу. Он вас назначит начальником канцелярии. Паредес спросил мое мнение о вас, и я заверил его, что вы справитесь.

— Всегда буду рад оказаться вам чем‑нибудь полезным, дон Кайо, — сказал Альсибиадес. — Вот ваши билеты, вот паспорт. Все в порядке. Мы уже не увидимся, позвольте пожелать вам доброго пути, дон Кайо.

— Ну, заходи, заходи, у меня потрясающие новости, — сказал Лудовико. — Ну‑ка, угадай.

— Нет, Лудовико, не «с целью грабежа», — сказал Амбросио. — Нет, нет, и не поэтому тоже. Не спрашивай меня, а? Я все равно не скажу, почему я это сделал. Ты поможешь?

— Мне дали звание! — сказал Лудовико. — А ну‑ка, одна нога здесь, другая там, притащи бутылку, только чтоб не засекли, — отметим.

— Нет, это не он меня послал, он и не знает об этом, — сказал Амбросио. — Убил — и убил, а почему — не спрашивай. Сам, один все задумал и исполнил, нет, никто не помогал. Он собирался дать ей денег на Мексику, он смирился, что она всю жизнь будет из него кровь сосать. Поможешь, а?

— Агент третьего класса, отдел по расследованию убийств, — сказал Лудовико. — А знаешь, кто мне сообщил эту новость?

— Да, да, чтобы спасти его, — сказал Амбросио, — да, ради него! Да, в благодарность ему. Теперь он хочет, чтоб я уехал. Вовсе он не неблагодарный. Просто не хочет, чтоб тень легла на семью. Он хороший человек. Пусть, говорит, твой дружок Лудовико тебя выручит, присоветует, как быть, а я его, говорит, отблагодарю. Поможешь?

— Сам сеньор Лосано, можешь себе представить? — сказал Лудовико. — Вдруг входит в палату, я рот разинул, Амбросио.

— Он тебе даст десять тысяч, и я — десять тысяч, у меня отложено, — сказал Амбросио. — Ну, ясное дело, Лудовико, моментально — из Лимы, и никогда больше тебе не попадусь. Ладно, Амалию увезу. Договорились: сюда больше мы — ни ногой.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 195; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.088 сек.