Явление первое. О добрый зритель, бог тебя храни,

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ПРОЛОГ

О добрый зритель, бог тебя храни,

при том, что настроенье

твое зависит, видимо, от нас.

Узнаешь ты, какое в наши дни

случилось приключенье,--

молчи и не спускай со сцены глаз.

Флоренцию сейчас

твою тебе покажем

и случай наш расскажем.

В другой же раз тебя мы посмешим

тем, что покажем Пизу или Рим.

Вот одного законника жилье,

который, изучая

закон, Боэция осилил том.

А вот -- Амура улица: ее

коварна мостовая,--

упав на ней, не встанешь нипочем.

Узнаешь и о том,

коль не уйдешь ты прежде,

кто именно в одежде

монаха -- настоятель иль аббат --

во храме некий совершит обряд.

Левее юноша один живет --

Гваданьи Каллимако,

что только из Парижа прикатил.

Любезен он, достоинство блюдет,

как все его товарищи, однако.

Он девушку любил,

любил что было сил

и -- станет вам известно --

с ней поступил нечестно,

но я б хотел, чтобы любой из вас

вот так обманут был хотя бы раз.

Мандрагорой историю назвать

решил ее создатель,

а почему -- потом поймет любой.

Коль скоро вздумаете вы скучать,

не так уж горд писатель,

чтоб вам не поднести бокал-другой.

Любовник -- никакой,

законник -- плут немалый,

монах -- прегрешный малый,

коварный и презренный парасит...

Вам любоваться ими предстоит.

И если глубины рассказ лишен

и не украсит имя

того, кто жаждет мудрецом прослыть,

простите автора за то, что он

сужденьями пустыми

дерзнул досуг свой горький усластить,

не вправе обратить

глаза к другим предметам:

ведь не дано при этом

ему иными свойствами блеснуть,--

труды его не ценятся ничуть.

Какой награды ждать? Исподтишка

любой, на что ни глянет,

что ни увидит, все подряд клянет.

Век нынешний -- не прошлые века,

и, ясно, он не тянет

ни в коей мере до былых высот.

Прикинув наперед,

что ругань -- неизбежна,

иной из нас небрежно

на голову свою рожает труд,

который ветры в клочья разорвут.

Но если б даже этого творца,

схватив за космы, в чувство

привесть надумал кто-то и от дел

отставить, я пугнул бы наглеца,

чье первое искусство --

хула. Несладок авторов удел:

ведь мир не преуспел

в сужденьях об успехе,

коль скоро пустобрехи

суют рецепты, но кому?-- Тому,

кто не чета из них ни одному.

Но пусть злословят все, кому не лень.

Не будем опозданье

затягивать и действие начнем,

оценки тех, чьи мысли -- набекрень,

оставив без вниманья.

На сцене -- Каллимако, и при нем --

слуга. Вы обо всем

узнать довольно скоро

сумеете, коль скоро

не будете по ходу дела спать

или того, чего не будет, ждать.

Каллимако, Сиро.

Каллимако. Сиро, не уходи! Ты мне нужен.

Сиро. Я здесь.

Каллимако. Я думал, ты был удивлен моим внезапным отъездом из Парижа, а теперь дивишься, что я живу здесь целый месяц, ничего не делая.

Сиро. Что правда, то правда.

Каллимако. Если я до сих пор не сказал тебе то, что скажу сейчас, это не потому, что я не доверял тебе. Я считаю более правильным, не будучи к тому вынужденным, не говорить о вещах, которые желаешь сохранить в тайне. Но так как я думаю, что мне может понадобиться твоя помощь, я хочу сказать тебе все.

Сиро. Я ваш слуга. Слуги никогда не должны спрашивать господ и разузнавать об их делах. Но когда господа сами говорят о них, они должны служить верой и правдой. Так я всегда поступал и буду поступать впредь.

Каллимако. Знаю, знаю. Думается, ты слышал от меня уж тысячу раз -- но не беда, если услышишь и в тысячу первый, -- что мне было десять лет, когда после кончины отца и матери опекуны отправили меня в Париж, где я прожил двадцать лет. А так как на десятый год моего пребывания там начались, походом короля Карла, воины в Италии, опустошившие эту страну, я решил остаться в Париже и никогда не возвращаться на родину, полагая, что могу жить на чужбине в большей безопасности, чем здесь.

Сиро. И правильно рассудили.

Каллимако. Распорядившись продажей всего моего имущества, за исключением этого дома, я остался жить в Париже, где провел еще десять лет в полном довольстве.

Сиро. Я знаю.

Каллимако. Распределив время между ученьем, удовольствиями и делами, я прилежал к этим занятиям так, чтобы одно не мешало другому. Благодаря этому, как ты знаешь, я жнл в полном покое, помогая каждому и стараясь никого не обижать, так что -- мне сдавалось -- я был угоден в равной мере и горожанам и дворянам, чужеземцу и французу, бедному и богатому.

Сиро. Истинная правда.

Каллимако. Но Фортуна, которой показалось, что мне жилось слишком хорошо, устроила так, что в Париже очутился некий Камилло Кальфуччи.

Сиро. Я начинаю догадываться о вашей беде.

Каллимако. Его, как и других флорентийцев, я часто приглашал к себе, н раз во время беседы случилось, что мы заспорили, где женщины красивее -- в Италии или во Франции; и так как я не мог судить об итальянских, будучи малышом, когда уехал, какой-то другой флорентиец, находившийся там, принял сторону француженок, а Камилло -- сторону итальянок. После многих приведенных каждым из них доводов Камилло сказал, почти запальчиво, что если бы все итальянки были уродами, то все равно одна его родственница в состоянии восстановить их честь.

Сиро. Теперь уж мне ясно, что вы собираетесь поведать.

Каллимако. И он назвал мадонну Лукрецию, супругу мессера Нича Кальфуччи, которой расточил столько похвал, превознося и ее красоту и ее нрав, что все мы одурели; а во мне он пробудил такое желание видеть ее, что я оставил всякие другие помыслы и, не думая более нн о войнах, ни о мире Италии, пустился в путь. Приехав сюда, я нашел, что слава мадонны Лукреции была много ниже действительности -- что случается весьма редко, -- и возгорелся таким желанием обладать ею, что места себе не могу найти.

Сиро. Если бы вы сказали мне об этом в Париже, я знал бы что посоветовать вам. А теперь мне ничего не приходит на ум.

Каллимако. Я тебе рассказал это не для того, чтобы просить твоего совета, но чтобы хоть несколько облегчить себе душу и чтобы ты запасся мужеством помогать мне, если к тому появится надобность.

Сиро. На это я готов. Но какую вы имеете надежду на успех?

Каллимако. Увы, никакой, или почти никакой. Прежде всего моему умыслу противится ее нрав, честный и чуждый всяким любовным шашням; у нее богатый муж, который пляшет под ее дудку, и хоть он и не молод, но далеко еще, по-видимому, не старик; у нее нет родственников или соседей, с кем бы она могла посещать вечерники, празднества или другие увеселения, которыми обычно развлекаются молодые дамы. Из ремесленников никто в их дом не ходит, служанки и слуги трепещут перед ней, так что нечего и думать о подкупе.

Сиро. Что же, вы полагаете, можно предпринять?

Каллимако. Нет такого безнадежного дела, в котором бы не было хоть искры надежды; пусть она будет слабой и тщетной -- воля человека и желание довести дело до конца не дают ей казаться таковой.

Сиро. Итак, что же вас заставляет надеяться?

Каллимако. Два обстоятельства: во-первых, глупость мессера Нича -- он, хоть и доктор, самый большой олух во всей Флоренции; во-вторых, желание обоих иметь детей, ибо, будучи уже шесть лет женаты и не произведя на свет потомства, они, при своем богатстве, умирают от желания иметь детей. Ну и, пожалуй, то, что ее мать всегда была бабой свойской. Теперь она разбогатела, и я не знаю, как к ней подступиться.

Сиро. Вы еще ничего не пробовали предпринять?

Каллимако. Пробовал, да это сущая малость.

Сиро. Что же вы сделали?

Каллимако. Ты знаешь Лигурио, который постоянно ходит ко мне обедать? Он раньше промышлял сватовством, а теперь занялся выклянчиванием ужинов и обедов, так как он человек приятный, то мессер Нича с ним на короткой ноге. Лигурио же околпачивает его. И хоть мессер Нича не приглашает его к столу, зато ссужает то и дело деньгами. Я подружился сним и поведал ему о своей любви; он обещал помогать мне руками и ногами.

Сиро. Берегитесь, как бы он вас не надул; эти блюдолизы -- народ ненадежный.

Каллимако. Правда. Тем не менее, когда такому молодчику выгодно, он будет служить тебе верой и правдой. Я обещал, если дело выгорит, отблагодарить его изрядной суммой; ну а не выгорит, так он сорвет с меня обед и ужин, которые я все равно не стал бы есть в одиночестве.

Сиро. Что он обещал сделать?

Каллимако. Он обещал убедить мессера Нича поехать с женой в мае на купания.

Сиро. А вам-то какая от этого польза?

Каллимако. Какая? А то, что пребывание там могло бы изменить ее нрав, ибо в таких местах только и делают, что развлекаются. И я бы отправился туда, устраивая всевозможные увеселения, не жалея никаких денег, вошел бы к ним в дом. Почем знать! Потихоньку-помаленьку время работает на нас.

Сиро. Это я одобряю.

Каллимако. Лигурио ушел от меня утром и сказал, что будет говорить об этом деле с мессером Нича, а потом сообщит мне ответ.

Сиро. Вот они вместе идут сюда.

Каллимако. Я отойду в сторону, чтобы потом переговорить с Лигурио, когда тот отделается от доктора. А ты возвращайся домой к своей работе; если понадобишься, я дам знать.

Сиро. Иду.

Дата добавления: 2015-06-28