КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Часть первая 5 страница. Я ничего не поняла. Но все равно поверила
Я ничего не поняла. Но все равно поверила. – Значит, когда видишь чудовище, надо бежать? – Бежать надо еще до того, как ты его увидишь. Как только почувствуешь. Как только почувствуешь, что вот сейчас оно выскочит и схватит тебя. А не как в кино. Там люди вечно ведут себя как идиоты. Стоят и ждут, когда их поймают. А потом начинают спотыкаться, оглядываться и визжать. А надо просто бежать. Тогда тебе ничего не страшно. Хватит ждать. Поезд опаздывает. Болотные люди уже выбрались на поле; я слышала, как они шуршат в зарослях сорго. И королева Гунхильда была голодна. Но я еще не умерла, и поэтому я побежала. Мои кроссовки без разбора топтали колокольчики и лисохвосты. «Простите, – повторяла я про себя, – простите меня». Я не оглядывалась и не визжала. А еще я посылала сигнал: – Классик, услышь меня. Ты проснулась, и тебе больше не хочется спать. Ты проснулась, и тебе больше не хочется спать. Ты проснулась. На коровьей тропе было полно светлячков, так что рот пришлось закрыть. Мне вовсе не хотелось проглотить одного из них. Если светлячок окажется у меня внутри, то мой живот тоже начнет мигать. Тогда, если мне вдруг понадобится спрятаться в высокой траве, увидеть меня будет легче легкого; я буду как Багз Банни, который вышагивает перед Элмером Фаддом с мишенью на заду и спрашивает: – А скажите, док, почему вы решили, что в этом лесу есть кролик? – Даже не знаю. Так, интуиция. Подбегая к дому, я услышала поезд. От его приближения дрожала земля. Я прислонилась к флагштоку, чтобы отдышаться, и почувствовала, как вибрирует под моим плечом стальной шест. Джонсонова трава шелестела на ветру, мои руки покрылись гусиной кожей. Никто за мной не гнался. Пока. Я попыталась разглядеть что-нибудь сквозь заросли сорго, но не вышло. Однако я и без того знала, что происходит на лугу: волной воздуха светлячков отнесло от автобуса в поле. Осколки стекла задребезжали на перевернутой крыше обгоревшего салона, другие градом посыпались из окон. А королева Гунхильда не может перебраться через рельсы, по крайней мере сейчас. Классик вышла на связь, я услышала слабый сигнал: «Все в порядке. Я проснулась. Приходи за мной». И тут же все кончилось: стих шум, промчался поезд, улегся ветер. Мои ладони взмокли от пота. Зато я была в безопасности. Я поднялась на крыльцо и вошла в дом. Отец сидел в кресле. Я видела его затылок. Карта Дании на стене обвисла, выгнулась; верхний угол отклеился. Сначала я хотела поправить ее, но это означало подойти ближе к нему. А вдруг он снова поменял цвет, подумала я, страшась самой этой мысли, особенно теперь, когда в доме стемнело. Отец стал похож на Кольцо Настроения из шкатулки моей матери: то посинеет, то вдруг станет черным. И все некстати. Халат валялся прямо на полу, у самой двери, где я и подобрала его. Атлас был гладким. Я прижала его к щеке. – Гладкий, как попка младенца, – сказала я, успокаиваясь от звука собственного голоса. «У меня есть идея», – подумала Классик. «Какая?» «Приходи за мной, я тебе расскажу». Я прижала к себе халат, словно младенца. Лампа над лестницей не горела; там было темно, ступенек не видно. Но я представила, как будто на сгибе моей руки лежит попка младенца, и мне стало легче. – Как я тебя люблю, – сказала я халату. – Ты мой сладенький. А когда я показала моего малыша Классик, она сказала: – Он же неживой. У него даже костей нет. На парике спали все, кроме нее. – Ну и что. Зато он гладенький. – И сердца, которое качает кровь, у него нет. – У тебя тоже. – Откуда тебе знать? – обиделась она. – А может, есть. – Прости меня. Мне не хотелось с ней спорить. Она могла быть очень упрямой. Если я буду спорить, она возьмет и не расскажет, что у нее за идея, хотя я и так уже все поняла. Поэтому я осторожно положила халат на подушку, а потом натянула на палец Классик. – Бери парик, – сказала она. Я дернула парик на себя, отчего Джинсовая Модница, Волшебная Кудряшка и Стильная Девчонка полетели кувырком. Потом я пошла в ванную и взяла там косметичку. Но, прежде чем выйти из ванной, я заметила, что дверца под раковиной снова приоткрылась, а за ней зиял мрак, неизведанное пространство, бездна, где вполне мог устроиться на зимовку Болотный Человек. Чердак стал совсем не таким, как днем; теперь он превратился в иной мир, черную дыру Рокочущего. Я попыталась закрыть дверцу, но щеколда никак не хотела оставаться на своем месте. Я изо всех сил надавила на нее ладонью. Стоило мне убрать руку, как щеколда опять выскочила. Тогда я вытащила из косметички маленькую зубную щетку – ее щетинки были покрыты засохшей тушью – и всунула рукоятку в зазор между щеколдой и косяком. – Ни с места, – приказала я щетке, – иначе умрешь. Зубные щетки иногда умирают. Щетина темнеет, и все. Кроссовки тоже умирают. И дома. И мамы с папами. Планета полна умирающих, умерших, мертвых. И только красивые, такие, как Классик, живут вечно. Смерть безобразна. В гостиной я прошептала: – Ты видение. Парик подошел отцу как нельзя лучше, белые локоны почти полностью скрыли его хвост. – Ты сенсация. Его лицо оставалось бледным, как и раньше. Он вообще почти не переменился за день. И мне стало легче. В косметичке нашлись румяна, и я подкрасила ему щеки, мочки ушей, подбородок, чтобы скрыть лиловые пятна. Потом сняла с себя капор и надела на него. Теперь он стал красивым. И я поцеловала его в губы. Его кожа на ощупь была какая-то ненастоящая, как будто из резины. Я целовала его долго, пока алая помада с моих губ не покрыла его губы. Тогда мы с Классик сели у его ног и стали им восхищаться. – Мы тобой гордимся, – сказала я ему. – Ты – Мисс Америка. В ту ночь я спала в его комнате, заперев дверь на замок. Мы были одни, Классик и я. Какое-то время я наблюдала, как вспыхивает прожектор на башне. Но недолго. Мне не хотелось, чтобы он меня загипнотизировал. Потом я легла на отцовскую кровать, очень осторожно. Закрыла глаза и начала передавать сообщение вниз. – Папа? Это я. Ты меня хорошо слышишь? Папа? Если ты слышишь, скажи мне что-нибудь. Это я. Радио «Джелиза-Роза» передает из твоей спальни. Где ты?
Глава 10
Сидя на ступенях крыльца, я набирала в рот воды из галлонной бутыли и брызгала на волосы Классик. Никакого шампуня в Рокочущем не было, поэтому приходилось притворяться. Я ногтями скребла ей голову, как будто она была намылена. От воды ее рыжие волосы стали коричневыми. Я называла ее мисс. – Как вас причесать сегодня, мисс? – И еще: – Может быть, вам будет интересно взглянуть на наши эксклюзивные продукты для ухода за волосами, мисс? Но она велела мне мылить ей голову как следует, а не болтать. – Да, мисс. Посетитель всегда прав, даже когда он ошибается. Так что я запустила пальцы в волосы Классик, добралась до ее пластиковой кожи и заткнулась. Будь она моей матерью, я бы постучала кулаком ей по голове, как по двери, но не так сильно. Потом я разжала бы кулак и медленно развела пальцы в стороны. У матери от этого всегда мурашки по коже бежали. – Как будто разбиваешь яйцо. – А теперь ты мне. Мы делали это по очереди. Моя мать и я. Разбивали яйца друг у друга на голове. Иногда мы пускали в ход обе руки, и тогда оба кулака разжимались, кончики пальцев расползались повсюду, стекая на лоб, за уши, на шею, скользкие, маслянистые. Аж мурашки по коже. Я всегда любила эту игру. «Паук» – еще одна игра, от которой мурашки бежали по коже. – По спине ползет паук… Пальцы карабкаются по спине к плечу. – Ущипнет… Пальцы впиваются в лопатку. – Подует… И дует в шею, а ногтями – по спине вниз. – Ну вот, теперь у тебя мурашки. Так оно и бывало. Тело покрывала гусиная кожа, шершавая, в бугорках. Тогда я принималась тереть руки и шею, чтобы они скорее прошли. – Еще раз, – просила я мать, когда все бугорки исчезали. – Один разочек. – Ты и перед этим то же самое говорила. – Честное слово. Всего один разочек. А иногда мы мыли друг другу голову. Только без воды и шампуня. Мы делали это в спальне. Понарошку. Мать всегда говорила: – Могу ли я предложить вам что-нибудь из наших эксклюзивных продуктов по уходу за волосами, мисс? – Нет, спасибо, – отвечала я. – В другой раз. Мне хотелось, чтобы она массировала мне кожу головы молча. Я закрывала глаза и, хотя знала, что долго массаж не продлится, всегда мечтала о том, чтобы он длился вечно. Когда она меня так гладила, я могла даже заснуть – вот было бы здорово! Но Классик не засыпала. Пока я сбрызгивала ей волосы, она широко открытыми глазами смотрела куда-то через двор, на серые облака, которые закрывали небо. Солнце пряталось; где – мне не было видно. В то утро туман прильнул к земле, накрыв собой все. В отцовской спальне я раздвинула занавески на окне в изголовье. – Мы летим, – сказала я Классик, представляя, будто Рокочущий парит среди облаков. Но когда я оделась и вышла с кувшином воды на крыльцо, туман уже поднялся. Старый дом благополучно спустился с хмурого неба прямо на бабушкин участок. Я выжала волосы Классик, стряхнула капли воды с рук и сказала: – Будет гроза. А потом наводнение, и Рокочущий поплывет вдаль, а мы вместе с ним. Чтобы волосы Классик не разлохматились после сушки, я разгладила их ладонями. – Ну вот, теперь ты вся сверкаешь, –сказала я ей. – Прямо чище мыла. Но Классик сделала вид, будто не услышала. Она злилась на меня за то, что я вымыла ей голову без шампуня. Она думала, будто я помыла ей голову слюнями. А слюни воняют. Я объяснила ей, что вода была из кувшина, а я только набирала ее в рот и разбрызгивала ей на волосы, чтобы не намочить их слишком сильно. – Что же мне делать? – спросила я. – Я хочу чем-нибудь тебя порадовать. – Хочешь, проверим радио? Если оно все еще там… – А ты хочешь? – Да. Мы были одного мнения. Держа Классик высоко в воздухе, чтобы ее волосы сохли быстрее, я со всех ног бросилась к железнодорожному полотну. Когда мы вскарабкались по насыпи, я присела на корточки в высокой траве, но женщины-призрака нигде не было видно. Тогда я спустилась на ее лужок, где после дождя пахло земляной сыростью. Грозовые тучи клубились над полем, а сквозь них виднелось подернутое дымкой солнце, круглое как луна. Мы с Классик сразу направились туда, где накануне остался наш подарок. – Она была здесь, – сказала я, присев рядом с камнями на корточки. Приемник исчез. – Она его нашла. – И посмотри, что она сделала… Камни лежали по-другому, на равном расстоянии друг от друга, образуя цифру восемь; в середине каждой петли красовался свежий кустик колокольчиков. Для меня это был знак, выражение признательности, что-то вроде спасибо. А благодарность требовала ответа. Поэтому я посадила Классик под куст колокольчиков в одну из петель и начала передвигать камни. Но я никак не могла придумать, что бы такое из них сделать. Рисовать еще один круг бессмысленно. Квадрат или стрелу – глупо. И тогда я решила нарисовать улыбающееся лицо. – Универсальный знак дружбы, – говорил о таких картинках мой отец. – Во всем мире, от Японии до Голландии и Мексики, он означает одно и то же. – Когда у него просили автограф, он никогда ничего не писал, а всегда рисовал улыбающуюся мордашку и ставил под ней свои инициалы. В моем альбоме для рисования, который назывался Большой Вождь, мы с отцом мелками рисовали картинки, часами просиживая за обеденным столом. Я рисовала подсолнухи, или Барби, или фигурки из палочек на парашютах. А он всегда рисовал черный круг с ухмыляющимся ртом и запятыми вместо глаз и носа, – мордашки были разные, но всегда узнаваемые. Он заполнял ими страницу за страницей. Однажды он даже нарисовал американский флаг из одних красных, синих и белых улыбающихся мордашек. А еще когда он укладывал меня спать, то пел иногда такую песню:
Не проси любовных песен, Ведь распутник я известный, Мне в лицо взгляни опять, И улыбка тебе скажет Все, что ты хотела знать.
Мои руки ворочали камни, а я напевала эту песенку. Женщина-призрак увидит мой универсальный символ дружбы и улыбнется, а может, даже посмеется. И станет насвистывать какую-нибудь свою песенку, веря, что на свете есть кто-то, кому она не безразлична. На следующий день я планировала вернуться и посмотреть, что она сделает с камнями. Но все вышло по-другому. Надо было мне вовремя обратить внимание на Классик, которая смотрела мимо меня, онемев от ужаса; ее голубые глаза стали огромными и немигающими. Но я ничего не заметила. Я была слишком занята работой, обеими руками вдавливая камни в землю. Облака разошлись. Позади меня неожиданно сверкнуло солнце. Огромная тень скользнула по моей спине и упала на неоконченную улыбку, – я сразу узнала широкий силуэт женщины-призрака в криво сидящем сетчатом колпаке. Я застыла на месте; сердце едва не выпрыгивало у меня из груди, руки дрожали. – Девочка, – пробасила она, – что ты тут делаешь? – Голос у нее был низкий, как у мужчины, как у моего отца с утра, скрипучий и хриплый. Язык меня не слушался. Ноги тоже. Руки тряслись. Тень шелохнулась. Я услышала, как она топает, приближаясь ко мне. Краешком глаза я видела подол ее домашнего платья и облепленные грязью коричневые сапоги. Потом она остановилась напротив меня и, попинав носком сапога камни, сказала: – Так дело не пойдет. Ты испортила мои кошачьи глаза. Кошачьи глаза? Так, значит, это была никакая не восьмерка. Кошачьи глаза, с колокольчиками вместо зрачков. Я медленно подняла голову, переводя взгляд с белого передника на серые митенки, потом на тропический шлем, со всех сторон затянутый сетчатым колпаком. Руки она сложила на груди. За частой сеткой виднелось лицо: крупный нос, тяжелая челюсть, очки в золотой оправе. «Призрак, – подумала я, – пожалуйста, уходи. Мне страшно». – Ты что, немая, вандалка? – спросила она. – Говорить не умеешь? Я покачала головой. – Что это значит? Да или нет? – Мне страшно, – выдавила я. – Вандалке страшно, – сказала она. – Так оно и должно быть, полагаю. Наверное, она перепутала меня с кем-то другим. – Я не Вандалка, – сказала я ей. – Что? – Я не Вандалка. Я Джелиза-Роза. – Какая роза? – Джелиза… – У-гу, – сказала она, кивая. Повторила про себя мое имя, перекатывая его во рту, точно камешек. Потом продолжила: – Ну, вандалка, или как там тебя зовут, ты поняла? – Нет. Она сняла с груди руки и сказала: – Ну и ладно, не важно. Потом она вздохнула и снова потыкала ногой камни. Солнечный свет едва просачивался через нависшие облака, а я, пораженная ужасом, сидела на корточках, пальцами касаясь земли, и вдруг почувствовала, что парализовавший меня страх начинает утихать. Не обязательно убегать прямо сейчас, можно подождать немного. – Пчелы есть? Я недоуменно пожала плечами. – Один укус, и наступит паралич, – сказала она. – Один укус, и я, скорее всего, умру. – Вы же и так мертвая, – сказала я ей. Женщина-призрак так ахнула, как будто это я ее напугала. – Это надо же сказануть такое! – возмутилась она. – Что ты за ребенок! Я снова пожала плечами. – Ну ладно, увидишь пчелу – или услышишь, – скажешь мне, понятно? Я кивнула. – Если пчела меня ужалит и я умру, ты будешь виновата. Ее митенки взлетели к колпаку, подбирая ткань, натягивая сетку вокруг шлема. Волосы у нее на лбу казались неестественно желтыми; глядя на них, я вспомнила выцветшие уголки хрупких от времени газет, которые отец хранил в своем шкафу, там были такие заголовки: КОРОЛЬ РОК-Н-РОЛЛА УМЕР. Лицо призрака? «Не-а», – подумала Классик. Но она была белая. Кожа розоватая, второй подбородок, выражение лица рассеянное, – а еще ее обветренное лицо было морщинистым, злопамятным и каким-то милым. В ее очках не хватало левого стекла, зато правое было темным и непроницаемым. – Оставайтесь, где вы есть, – бормотала она, обводя рукой круг в воздухе. – Не творите разбоя здесь. Я не совсем поняла, о ком она говорит: о нас с Классик или о пчелах. Она хлопнула в ладоши, один раз. Повертела головой и сплюнула. – Это их отпугнет на время, – сказала она мне. – Хочешь верь – хочешь не верь, но обычно работает. Потом она встала на колени и начала изучать произведенный мной беспорядок. При этом подол ее платья надулся и встопорщился вокруг нее, точно опустившийся на землю парашют. Она протянула руку к перевернутым камням, покачала головой и начала складывать кошачьи глаза заново. – Видишь, у всего свое место, – говорила она, ворочая камни. – Даже у самой мелкой вещички. А когда лезешь не в свое дело –сдвигаешь вещи с их мест, – то получается беспорядок. И тогда исчезает свет. Все превращается в хаос. Она замолчала, увидев Классик, которая сидела под колокольчиками. – А это тоже мне? – Это Классик. Она моя подруга. Она извлекла Классик из-под куста, зажав ее между большим и указательным пальцами, и отшвырнула в сторону, словно вонючий носок. – По-моему, тебе надо тщательнее выбирать себе друзей. Держи. Я протянула руку и аккуратно взяла Классик. А сама не спускала глаз с беспалых перчаток, которые прихлопывали землю, поправляли стебельки колокольчиков, отбрасывали камни. – Вам помочь? – Нет, конечно. Вообще-то тебе уже пора. Я все сказала. Ты ослепила кошку на один глаз. – Но я могу помочь. – У-гу, ну так иди и помоги. Я хочу сказать – уходи. Так ты мне и поможешь. Ты не здешняя. Она сощурилась – один глаз на виду, другой спрятался за темным стеклом – и стала похожа на пирата. Потом взялась за край сетки и с размаху натянула ее себе на лицо, точно дверь захлопнула. Это было нечестно; я ведь и в самом деле могла помочь ей с ее садиком. А она перестала обращать на меня внимание. – Вы не настоящий призрак, – сказала я, вставая. – Да уж надо полагать, не настоящий. Пока. «Чертова старуха», – подумала я. И я пожалела, что отдала ей радио. Она меня даже не поблагодарила и еще нагрубила Классик. И я ушла. Повернулась и побежала прочь. Но когда я карабкалась по насыпи, она окликнула меня. – Роза-Джелиза, – сказала она, – а что ты умеешь еще? Я сделала вид, что не слышу. А когда я оказалась на путях, то выпрямилась, обернулась и, нахмурившись, посмотрела вниз, на ее лужок. Она как раз вытирала перчатки о передник, искоса поглядывая на меня. – Девочка, а что еще ты любишь делать, – она показала рукой на кошачьи глаза, – кроме как портить вещи? Я не знала, как ответить, и потому ляпнула первое, что в голову пришло: – Я люблю драться с белками. А еще – есть. Она ненадолго умолкла. Почесала подбородок под сеткой. – Это хорошо, – сказала она наконец. – Если придешь сюда завтра в полдень, мы с тобой поедим, годится? А теперь иди, иди туда, откуда пришла, к своим. Я все сказала. Приходи завтра, только подружку свою не бери, от нее одни неприятности. Я тут же просияла. – О'кей, – сказала я. По дороге домой я сначала смеялась, потом хихикала. Подбросила Классик в воздух и поймала. Если дух оказался не дух, то тогда он, может быть, друг. А завтра мы вместе поедим, а может, даже подавим друг на друге яйца. Но Классик была безутешна. Всю дорогу домой она дулась. – Она тебя совсем не ненавидит, – утешала я ее. – Ну вот нисколечко. Но Классик не верила ни единому моему слову. Да и я тоже. В конце концов, от нее одни неприятности.
Дата добавления: 2015-06-29; Просмотров: 277; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |