Часть вторая 2 страница

– Он плавает в морских глубинах.

– Значит, сегодня он не придет.

– А может, придет…

– Может, он забыл, где находится Рокочущий…

–…и ищет дорогу.

– Потому что мы в опасности.

Рокочущий быстро погружался под воду; он только что столкнулся с айсбергом. Скоро я начну глотать соленую воду. И Классик тоже. Нам надо было продержаться на плаву до прихода Диккенса. Он был нашей единственной надеждой.

– Держись, – сказала я. – Не сдавайся. Нам надо доплыть до суши.

– Но я не умею плавать.

– Греби по-собачьи, – сказала я. – Греби изо всех сил!

Волна подхватила нас и понесла прочь от крыльца, а я усиленно гребла руками. Потом мы оказались под водой и поплыли через заросли сорго, ставшие водорослями. Я старалась не дышать как можно дольше. Но это было трудно. Тогда я превратилась в осьминога, и мои пальцы заработали как щупальца. Классик стала морским коньком. А на лугу нам повстречался затонувший «Титаник», из разбитых окон которого выскакивали нам навстречу мурены-кузнечики.

– Он опустился на самое дно моря, – сказала я Классик, заглядывая в мрачное нутро корабельного остова.

– Никто не выжил, – сказала она.

– Жуть какая.

– Пошли отсюда.

И мы поднялись на поверхность взглянуть, нет ли на соседнем лугу Делл. Но ее не было. Тогда мы поплыли дальше, пока не вынырнули перевести дух у самых железнодорожных путей, возле шалаша Диккенса. Мы чуть не утонули.

– Акула-монстр где-то близко, – предупредила я Классик. – Нам надо быть настороже.

Расплющенные монетки пестрели на рельсе, как стеариновые капли от свечи. Я попыталась оторвать одну, но она даже не шелохнулась. Акула припечатала ее что надо.

– Здесь опасно. Лучше нам спуститься в подлодку.

Я представила себе акулу, как она на всей скорости несется за нами, щелкая челюстями.

– Акула нападает! – завопила я.

И мы с Классик пробежали по рельсам, скатились вниз по насыпи и скрылись внутри «Лизы». Но Диккенса там не оказалось. Он не стоял у руля и не всматривался сквозь стекла плавательных очков в морское дно в поисках Рокочущего и меня. И вообще шалаш не больше походил на подлодку, чем вчера.

– Акула нападает.

«Лиза» разваливалась на куски, и нам с Классик она совсем не понравилась. Классик сказала, что в шалаше пахнет хуже, чем в Рокочущем. А мусора и всякой грязи внутри было столько, что куда там до него автобусу; за ночь часть сделанной на скорую руку крыши провалилась, несколько длинных мескитовых веток придавили искореженный велосипед, другие скрывали разорванные покрышки, еще другие стояли прямо, одним концом воткнувшись в землю, а другим высовываясь в дыру на крыше. Оползень разделил и без того тесный шалаш на две половины, отчего в нем стало совершенно негде стоять.

«Лиза» затонула, подумала я. Диккенс больше не поплывет. Он ведь даже не осьминог и не морской конек.

– Это сделала пиратка, – сказала Классик. – Она пробралась на лодку и взяла его в плен. Придется ему прогуляться по доске. Она его утопит, свинья такая. Она ведь бросила тебя в поле. От нее одни неприятности.

Мне вспомнилась Делл – фунтовый кекс в одной руке, губы мокрые от яблочного сока, темная линза посверкивает на полуденном солнце. Она где-то рядом, размахивает над головой саблей – «На абордаж!» – или кончиком этой самой сабли тычет Диккенса в спину, пока тот, хлопая своими вьетнамками, приближается к краю доски.

– Спасем его! Спасем капитана…

–…или он пойдет на корм акулам!

Но спасать Диккенса нам все же не пришлось. Он прекрасно себя чувствовал и, бормоча что-то себе под нос и улыбаясь, разравнивал граблями землю перед домом Делл. И он был не во вьетнамках и купальных трусах. И очков на лбу не было. Вместо этого он надел красную бейсболку и майку. А еще джинсы и ковбойские ботинки. Выглядел он совсем как фермер.

– Он не капитан и не пленник…

–…и вообще никто.

Мы с Классик спрятались в зарослях мескита и, выглядывая из-за можжевелового куста, наблюдали, как Диккенс ходит кругами. Он топтался на одном месте, разравнивая граблями следы от своих ботинок, бормотал и улыбался, бормотал и улыбался. И все время повторял одну и ту же ошибку. Едва разровняв один кусок земли, он поворачивался к нему спиной, наступал на него своими ботинками, и все начиналось сначала. Его следы были повсюду.

И Делл тоже была там, в колпаке и митенках, как обычно; она срывала помидоры и кабачки и складывала овощи в пластиковый пакет, а некоторые отбрасывала. И что-то тихонько насвистывала. Время от времени она отрывалась от работы, поворачивала голову и говорила Диккенсу:

– Нет, нет, так не годится, ты опять пятно оставил. Будь внимательнее.

И она показывала, тыча пальцем:

– Не здесь, вон там.

Тогда Диккенс начинал осматриваться в поисках пропущенного места. При этом он отступал назад и оставлял новые следы.

– Вон там. Да, да, прямо у тебя под ногами.

И он начинал судорожно грести землю у себя под ногами, бормоча и улыбаясь, бормоча и улыбаясь.

– Да нет же, нет, смотри, ты еще оставил. Ты сам топчешься и следишь. Смотри внимательно, что делаешь, ладно?

Неизвестно, сколько еще это могло продолжаться, – Делл тыкала бы пальцем, а Диккенс орудовал бы граблями и оставлял свежие отпечатки, – как вдруг появился на своем «ниссане» Патрик-упаковщик. С громким бибиканьем пикап, подскакивая на ухабистой дороге, подъезжал к дому, и солнце отражалось в его ветровом стекле.

Бибиканье напугало Диккенса; он уронил грабли. Потом, кусая нижнюю губу, глянул на Делл и обхватил себя руками.

– Ух-ху, – сказал он.

Выпрямив спину, она шагнула на гравийную дорожку и велела ему:

– Иди в дом. Оставайся в своей комнате, пока я тебя не позову.

– Ладно, Делл, ладно.

И он пошел прочь – не пошел, а побежал как сумасшедший, по-прежнему держа себя руками за плечи. Он с топотом промчался по двору, оставляя на земле новые отпечатки. Потом прыгнул на крыльцо, влетел в дом и захлопнул за собой дверь.

– Оставайся, где ты есть.

Делл нарисовала в воздухе круг. Потом хлопнула в ладоши. Потом сняла колпак и шлем, положила их на дорожку и поплевала во двор:

– Не твори разбоя здесь.

Тем временем «ниссан» уже подкатил к дому и стоял, широко распахнув водительскую дверцу. А Патрик, пыхтя, выволакивал с пассажирского места два тяжелых бумажных пакета. Потом он подхватил их, по одному под каждую руку, и пошел во двор, где Делл уже вытирала свои митенки о передник.

– Д-д-добрый день, м-м-мисс Манро, –сказал он.

– Здравствуй, Патрик, – ответила Делл.

–А что, утро уже прошло? Бог ты мой, как время-то летит.

Она широко улыбалась. Голос ее звучал дружелюбно. Она, кажется, даже помолодела, как будто другим человеком стала.

– Д-д-да, мэм, п-п-прошло!

Делл указала пальцем на крыльцо:

– Поставь пакеты там, у двери. Я сама их занесу. Ты не забыл про печенье – сладкое, без соли? А вяленое мясо?

Он кивнул. На его лице тоже была улыбка.

– Нет, конечно, ты не забыл, конечно.

Она смотрела, как он ставит пакеты на крыльцо, а сама рукой поправляла на затылке светлый узел волос.

– Я очень благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты добрый юноша.

Тут он пошел к ней по дорожке, глупо ухмыляясь половиной рта. Она протянула руку, взяла его ладонь в свою и прижала к груди.

Он начал заикаться:

– Я-я-я…

– Знаю, – ответила она, – ты уже за все заплатил.

Он кивнул.

– Ну да, конечно. Спасибо тебе, спасибо.

– А-а-а вы? – спросил он.

– Да, Патрик, разумеется. Только не здесь, не во дворе, не рядом с помидорами.

Делл повела Патрика к боковой стене дома и заставила лечь там на землю. Потом встала на колени рядом с ним. Он положил ладонь на узел светлых волос у нее на затылке, а она расстегнула ему молнию на брюках. И тут его глаза закрылись, а рот открылся. Она пошарила у него в штанах и вытащила эту штуковину, которая есть у мальчишек, – уродливую, лиловую и распухшую. И она ее поцеловала и даже положила ненадолго себе в рот. Он, стиснув узел ее волос, водил ее головой вверх и вниз, вверх и вниз. Щеки у Делл так раздулись, как будто она ела что-то большое. Она проголодалась.

Вверх и вниз.

Патрик тяжело дышал и даже постанывал.

Она ему больно делает, подумала я. Она сосет у него кровь.

И вдруг Делл перестала. Вместо этого она встала над ним, расставив ноги, а платье подняла, зажав подол руками в митенках. А потом села на него так, как будто Патрик был конь, а она всадник. Она двигала бедрами и молчала. Она не смеялась и не улыбалась, а просто спокойно ехала на нем. Но Патрик заскреб ногтями по земле. Его кроссовки задергались, губы задрожали, как будто он хотел крикнуть, но никак не мог выдавить из себя слова: «На помощь!» Но он не закричал, а только застонал и как-то дернулся вверх серединой тела. Его лицо горело, он бормотал:

– О, ч-ч-черт, о!

И тут все кончилось. Делл перестала играть. Она слезла с него и опустила подол платья, которое снова скрыло ее ноги до самых сапог. Но Патрик продолжал лежать на земле в изнеможении, а его штуковина по-прежнему торчала у него из штанов.

Она вампир, подумала Классик. Следующая на очереди – ты.

Но я не хотела, чтобы Делл сделала со мной такое, чтобы она прижимала своим ртом мне между ног или ездила на мне верхом.

– Гадость какая! – прошептала я.

И мы хотели потихонечку уйти, пока нас никто не видел, но тут мое платье зацепилось за можжевеловый куст. Я рванулась, куст затрясся. И тогда мы побежали. Мы мчались через мескитовую рощу. Я боялась, что Делл услышала меня и теперь они с Патриком бросятся за мной в погоню.

Наконец я остановилась у какого-то дерева и огляделась. За мной никто не гнался. Дом остался вдалеке. Снова дважды бибикнул «ниссан» Патрика. Он уезжал. И тогда я поняла, что они меня не заметили.

Я перевела дух.

Здесь недалеко должна быть та кроличья нора, думала Классик. Может, покажешь. Теперь-то они не будут за тобой гнаться.

Если мы пойдем к норе, тебе придется все время прислушиваться, не идет ли она. Она ведь может устроить нам ловушку.

Нет, она не станет этого делать. Она тебя не слышала. Ты спасена.

– Ну ладно, – сказала я. – Хорошо.

И я пошла к тропинке, то и дело оглядываясь в поисках Делл. Отыскать кроличью нору оказалось совсем не трудно, ее похожий на пещеру вход зиял между корнями мески-тового дерева. Я показывала его Классик, вытянув руку. Я держала ее над самым краем. В норе было черным-черно, и еще она показалась мне куда больше, чем я запомнила. Я могла бы просунуть в нее не только голову, но и плечи.

Ближе, Джелиза-Роза. Дай мне войти внутрь.

Там живет кролик Лик.

Еще ближе, пожалуйста.

– Это нора, в которую упала Алиса, – сказала я.

И тут Классик соскользнула с моего пальца. И прямо в нору. И полетела, кружась, точно волчок, в темноту, куда я не могла за ней дотянуться. Пропала. Провалилась сквозь землю на ту сторону, где люди ходят вниз головами.

В животе у меня стало так нехорошо, как будто я тонула вместе с «Лизой».

– Классик!

И мне захотелось плакать. И я бы наверняка заплакала, но тут от нее пришло сообщение:

– Все в порядке, дорогая. Я падаю очень медленно. Стены норы увешаны полками с книгами и вареньем.

Я не могла уйти оттуда. По крайней мере сразу. Поэтому я сидела под деревом до тех пор, пока солнце не начало клониться к закату, заливая все вокруг золотистым светом, и думала, как бы мне выручить Классик. Я сидела на земле скрестив ноги. Я бросала в жуткую нору камешки. Потом раздался свист поезда. Значит, Болотный Человек скоро заворочается в своей могиле.

– Классик, не волнуйся, – сказала я.

Но никакого ответа не последовало.

Она спит, сказала себе я. Падает все глубже и глубже, спит и видит сон про меня и своих бестелых подружек, которые остались в Рокочущем.

В тот вечер я брела домой и злилась на себя за то, что я вообще отыскала эту нору. Но и на Классик я злилась тоже. Это она просила поднести ее поближе. Она сама во всем виновата, а я из-за нее опять осталась одна.

– Какая ты глупая! – сказала я. – Иногда ты бываешь глупее всех на свете.

Глава 14

Классик была самой первой кукольной головой, которую я отыскала в комиссионке. Я взяла ее в руку и показала матери.

– Она такая красивая, – сказала я. –

Мать пожала плечами. На меня она не смотрела. Она разглядывала полку, на которой были выставлены расписные фарфоровые тарелки, каждая на своей проволочной подставке и со своей картинкой: на одной был нарисован водопад, на другой – Джон Уэйн, а еще котята, распятый Иисус и Битлз.

– Можно, я ее возьму, пожалуйста?

И, к моему удивлению, мать согласилась. Выудила из кошелька два доллара.

– Если окажется дороже, – сказала она, – положишь деньги назад.

Она не прочитала объявление над контейнером с игрушками: «Куклы по Частям, Любые на Выбор, Пять Штук за Один Доллар».

– Спасибо, спасибо, – сказала я.

Потом, не выпуская Классик, стала рыться в коробке, наполненной руками, туловищами, ногами и головами. Следующей, кого я нашла, была Волшебная Кудряшка. Потом Джинсовая Модница. Потом Стильная Девчонка. Но ни одна из них и в подметки Классик не годилась. Она была лучше всех. И знала это.

– Дорогая, я тебя сразу выбрала, – сказала она мне потом. – А ты выбрала меня.

Будь у ее голоса вкус, он оказался бы медовым, сладким и всепроникающим.

Но теперь, когда она упала в нору, расслышать ее стало куда труднее. Ее голос становился все тише, точно где-то вдалеке еле слышно играло радио, а иногда ей приходилось срываться на визг:

– ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?! СЛЫШИШЬ?!

Она появилась, когда я спала на отцовском матрасе; она проплывала мимо буфетов и полок с книгами, ее рыжие волосы развевались, плотно сжатые губы изгибались не то в улыбке, не то в гримасе.

– Ну, вот и все, дорогая. Со мной все кончено. Полагаю, ты меня бросила.

Нет, с тобой все будет в порядке. Ты нужна мне.

– Поздно. Слишком поздно. Но у тебя, по крайней мере, есть другие, для компании.

Другие… Когда утром я проснулась, они лежали на полу и взволнованно ждали, как претендентки на титул королевы красоты ждут конца конкурса. Все три кукольные головки задавались одним вопросом: которой из них суждено заменить Классик и быть увенчанной короной дружбы Джелизы-Розы?

– Она еще не умерла, – сказала я им. – А вы – как голодные акулы, налетели! Радуетесь небось, что она провалилась сквозь землю!

И я запретила им разговаривать миллион лет.

– Вы только пустые головы, и ничего больше! Сердца у вас нет! Предательницы!

Встав на четвереньки, я набросилась на них и раскидала предательниц по комнате, поддавая то одной, то другой указательным пальцем, который я загибала за большой.

– Вот тебе!

Щелк.

Волшебная Кудряшка завертелась по полу, как волчок.

– И тебе!

Щелк.

Джинсовая Модница взлетела в воздух.

– И тебе тоже!

Но ударить Стильную Девчонку я не могла.

Мой палец замер перед ее изувеченным лицом с почерневшими глазными яблоками. Если кто-нибудь и имел право ненавидеть Классик, так это она, поэтому я осторожно ее перевернула и прошептала ей на ухо:

– Ты лучше этих двух. Мне жаль, что Классик всегда была с тобой такой недоброй.

Потом я подумала, а не взять ли мне ее с собой к кроличьей норе, где я смогу привязать ее к бабушкиному боа и опустить вниз. Стильная Девчонка ведь слепая, так, может, она лучше почувствует Классик в темноте. Может, она даже спасет Классик как-нибудь, и тогда они станут лучшими подругами до конца жизни.

Я хочу спасти ее, думала Стильная Девчонка. Возьми меня с собой.

– Нет уж, лучше оставайся, – ответила я, хотя мне хотелось сказать совсем другое. – А то еще провалишься тоже, и с кем я тогда тут буду, с Джинсовой Модницей и Волшебной Кудряшкой? Толку от них как от муравьев. Белки – и те лучше, чем они.

И я хорошо сделала, что не взяла Стильную Девчонку с собой. Помощи от нее все равно было бы немного. Да и от боа толку никакого не было, слишком оно было нежное и пушистое, на веревку никак не тянуло; я даже не знаю, доставало оно в норе до дна или нет.

– И зачем нужны эти здоровенные дурацкие перья!

Дело кончилось тем, что я обмотала боа вокруг шеи и под неумолчные вопли Классик, доносившиеся из бездны, отправилась на поиски чего-нибудь подлиннее и покрепче.

ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?!

Да. Ясно и четко.

ЗДЕСЬ ХОЛОДНО! Я НА ЧЕМ-ТО ЛЕЖУ, НАВЕРНОЕ, ЭТО ДНО! ИЛИ ВЫСТУП В СТЕНЕ!

Не волнуйся. Я здесь. Я ищу палку.

ЗДЕСЬ УЖАСНО ХОЛОДНО, И Я ТАК УСТАЛА!

– Иду, – ответила я. – Ты только не засыпай. Держись.

Ветки мескитовых деревьев валялись повсюду – на земле и возле тропинки, – но все корявые и ломкие, да и слишком короткие к тому же. Пришлось отламывать мертвую ветку от какого-то дерева: я повисла на одном ее конце и тянула вниз до тех пор, пока другой конец не дал трещину и ветка не осталась у меня в руках. Тогда я выволокла ее на тропинку. Эта ветка длиннее, чем моя нога, подумала я. Длиннее, чем та мерзкая штуковина из штанов П-п-патрика. А когда ветка растянулась в грязи, я чуть не свистнула. Я сложила губы трубочкой и дунула. Но ничего не вышло, только воздух и немного слюны. Безнадежно. Тогда я взяла и сочинила веселую песенку. Вот что я пела:

– Ветку тащу, в нору опущу, – эй, там, берегись, это Ветка-Дракон, – твою голову быстро оттяпает он, – ветку тащу, – это Ветка-Дракон, – голову тут же оттяпает он…

Песенка получилась такая классная, что я улыбнулась, наклонилась над норой и запела ее для Классик, слушая, как эхо вторит в темноте моим словам. Я даже представила себе, что мескитовые деревья вокруг – это не деревья, а старики и старухи, которые пришли послушать мою песню. Они аплодировали; на их узловатых прутиках-пальцах блестели кольца с бриллиантами и золотые браслеты.

Кончив петь, я сказала: – Спасибо всем, большое спасибо. – И погладила боа, как будто это была кошка, свернувшаяся у меня на плечах.

А когда воображаемые аплодисменты наконец стихли, я прислушалась, не донесется ли ослабленный расстоянием голос Классик. Разумеется, она должна была сказать:

– Фантастика! Ты великолепна! «Ветка-Дракон» – лучшая песня в мире! Но она молчала.

– Классик, – позвала я, – ты еще здесь?

Нет ответа.

Я подождала.

– Классик?

Тишина.

Я просунула ветку в дыру. Она уходила все глубже, глубже и глубже. Фута на три по крайней мере. Моя рука скрылась внутри по самое запястье. И вдруг ветка уткнулась в дно – было слышно, как она трещит, поддевая комья земли и, возможно, мелкие камешки, – и переломилась. И тут мне показалось, будто земля осыпалась и дыра стала глубже.

– Ух-ху, – сказала я, совсем как Диккенс.

Ветка больше не доставала до дна, ее конец болтался в воздухе. Тогда я разжала пальцы и выпустила обломок.

– Осторожно, он летит! – предупредила я Классик.

Мистер Ветка-Дракон приближался к ней. Теперь он точно голову ей оттяпает.

Потом я опустилась на землю, скрестив ноги, и стала созерцать нору. Классик упала вовсе не так глубоко, как я думала. Будь у меня рука как у взрослой, я бы просунула ее в нору и, может быть, дотянулась бы до Классик хотя бы кончиками пальцев. И темнота в норе не пугала бы меня так сильно, и сама нора не казалась бы такой огромной.

– О-хо-хо, – сказала я снова.

И я вспомнила Диккенса, как он обхватывает себя своими костлявыми ручищами, так что они едва не сходятся у него на спине. Он бы ее вмиг вытащил. Руки у него – что твои метлы. Ему даже грабли не нужны, он бы прямо пальцами мог землю во дворе разравнивать. И нагибаться бы не понадобилось.

– Классик, я сейчас приду.

У меня возникла идея.

– Никуда не уходи.

Диккенсу грабли, может, и не нужны. Зато мне нужны. Грабли не сломаются; я опущу их металлической частью вперед в нору и выгребу все зараз: обломки ветки, камешки, комья земли и Классик.

«Грабли Жизни», – думала я, бредя по тропинке и переступая обутыми в кроссовки ногами через камни. Подбираясь ко двору перед домом Делл, я внимательно огляделась по сторонам. А вдруг Делл прячется где-нибудь поблизости, еще подкрадется и выскочит из-за какого-нибудь корявого дерева; если не быть начеку, она из меня всю кровь высосет.

– Оставайся, где ты есть, – сказала я.

Потом повернулась и плюнула:

– Не твори разбоя здесь.

Скорчившись за кустом можжевельника, я оглядела двор, дорожку перед домом и крыльцо. Над входной дверью горел желтый фонарь. Но Грабель Жизни нигде не было видно. И тишина кругом. Ни шепотка, ни скрипа. Дом казался опустевшим, непрозрачные шторы были опущены, как будто Диккенс и Делл собрали вещи и поехали отдыхать. Или вздремнуть прилегли. Или исследуют дно океана на борту «Лизы».

Я вышла из-за куста и пересекла двор, оставляя следы на тщательно выровненной Диккенсом земле. Стараясь держаться как можно ближе к дому, я кралась к заднему двору и внимательно прислушивалась, не раздастся ли шепот или громкий голос, не скрипнет ли половица.

Задний двор был как другой мир; здесь оказалось не так чисто, как перед домом. Сорняки и лисохвосты заполонили все кругом. У задней стены дома был припаркован синий «форд»-пикап, по ветровому стеклу которого бежала длинная извилистая трещина. Чуть дальше виднелся какой-то сарай без окон, весь из гофрированного железа, даже стены и крыша, – а подле него стояли две деревянные клетки, обтянутые мелкой проволочной сеткой.

Но где же тут искать Грабли Жизни? Ни о чем другом я не могла и думать.

Только я двинулась к сараю, как вдруг в мескитовой роще – довольно далеко – что-то грохнуло, и я от неожиданности застыла на месте. Грохот повторился. И еще раз. Не такой гулкий, как в каменоломне. Тот больше походил на гром, а этот был какой-то другой. И совсем не страшный.

Я шла через заросли сорняков по проторенной дорожке – наверняка это Делл утоптала траву своими сапожищами – и, вглядываясь в хитросплетения колючих стеблей, искала, не покажутся ли грабли. Но трава росла слишком густо. Я даже землю сквозь нее не видела.

Куда же они их прячут? Может, сюда, – и я подергала замок на двери сарая, но он оказался заперт.

Из-за двери тянуло едким запахом, похожим на запах скипидара или жидкости для снятия лака. У меня даже глаза защипало. И я не знала, есть в сарае грабли или нет. Тогда я попробовала заглянуть в узкую щель между дверью и косяком. Бесполезно. В сарае было темно, как в той норе под деревом.

Поиски оказались абсолютно безрезультатными, и я ругнулась, вспомнив любимое проклятие отца:

– Чтоб тебе сгореть, дерьмо ебучее!

И пнула дверь.

Все куда-то девается – люди, вещи. Сначала Классик. Потом дно у норы. Делл с Диккенсом. Теперь вот грабли. Даже в клетках по обе стороны двери ничего не было, только замаранные обрывки газет да клочки белого меха и круглые какашки.

– Дерьмо ебучее!

Ничего не поделаешь, придется возвращаться к норе с пустыми руками. Я шла, надув губы, бессильно повесив руки вдоль тела, и пинала камешки, попадавшиеся мне на тропе, – само воплощение отчаяния.

Но что было хуже всего – я забыла свою песенку. Плюхнувшись рядом с норой на землю, я попыталась запеть.

– Ветка-Дракон идет… Мистер Драконо-вая Ветка… откусит ей голову…

Но слова были не те, и ритм тоже неправильный.

– Мистер Драконовая Ветка… он идет, идет, идет…

Все было бесполезно, и я бросила петь и хлопнула себя по лбу. Тут-то я и услышала, как тот мальчик сказал:

– Черт подери, Люк, понятия не имею, ты ведь был там первым.

А другой ответил:

– Знаю, знаю.

Громко разговаривая и почти смеясь, они подходили все ближе. Скоро я их увидела. Они прошли мимо меня, мимо норы и дерева, под которым я сидела, неспешно, как на про– гудке, в сторону дома Делл. Но меня они не заметили. Слишком заняты были своей болтовней и дорогой. Один был в черных джинсах, другой в синих. Оба с винтовками. Они походили друг на друга, как близнецы или родные братья, и вид у них был не самый благопристойный: надвинутые на глаза бейс-болки, черные от солнца шеи, ботинки с заправленными в них штанами покрыты коркой грязи, и только кожа под мешковатыми футболками белее белого.

Ствол ружья Черных Джинсов лежал у него на плече. Два мертвых кролика свисали с пояса, привязанные проволокой за задние лапы. А Синие Джинсы что-то жевал – резинку или, может, табак; ружье он держал на бедре, ствол смотрел вниз.

– Слушай, Люк, а мы точно не заблудились? – спросил Синие Джинсы.

– Точняк нет. Мы идем прямо к дороге. Точняк.

Я подкралась к тропе и следила, как они уходят. Штаны у них сзади были зеленые, как будто от травы. Черные Джинсы почесал зад, как будто у него там зудело или трусы между половинок залезли. Некоторое время я шла за ними по пятам – роскошная шпионка в боа, я держалась на безопасном расстоянии и в конце концов затерялась среди деревьев. Они приближались к дому Делл, болтая и шумя, как две белки.

Вели бы вы себя потише, подумала я. А то из вас всю кровь высосут. Не успела я это подумать, как откуда ни возьмись появилась Делл.

– Вандалы! – завопила она. – Стоять, с места не сходить!

Она выскочила на тропинку прямо из леса; ее домашнее платье хлопало как парус, колпак и пробковый шлем съехали набок. Мальчишки вздрогнули. Не будь в руках у Делл гладкоствольного ружья, которое она переводила с одного на другого, покачивая длинным стволом, они бы побежали. Но так они не могли. Они просто застыли на месте.

– Грязные бандиты! – завопила она. – Вы что, не знаете, на чьей земле вы находитесь, малолетние нарушители?

– Нет, нет, мы ничего не делаем, мы просто идем к дороге, на ферму Килера, – заговорил вдруг Черные Джинсы. – Мы просто срезать немного хотели.

– Лжец! – взвизгнула Делл. – Разве вы с Вилли Килером родственники? Так я вам и поверила!

И она дернула ружьем, как будто это были вилы, пронзив воздух между собой и мальчиками.

– Он мой дядя, – начал Синие Джинсы. – Клянусь! – И его голос дрогнул.

– И мой тоже, – сказал Черные Джинсы.

– И мой тоже! – передразнила их Делл. – Клянусь!

– Мы в гости приехали, честно, – объяснял Синие Джинсы. – Мы даже не знали, что зашли на чужую землю.

– Там ни надписи, ни забора никакого не было, – сказал Черные Джинсы.

Делл продолжала тыкать в них ружейным стволом.

– Ну конечно, разумеется, а вы, значит, решили, что вам тут шляться позволено? Иди куда хочешь? Как бы не так! Земля принадлежит мне. Она моя. Вся! И это тоже мое!

И она наставила ствол ружья на Черные Джинсы, тыкая дулом в кроликов, которые болтались у того на поясе.

– Вот эти – тоже мои! Понял? Они принадлежат мне!

Черные Джинсы почти осип от страха

– Нам так жаль, – прошептал он. – Мы не знали.

Делл фыркнула.

– Да уж надеюсь, что вам жаль, – сказала она. – Я все видела, ясно? Я следила за вами, мерзавцы эдакие. Ходят тут по моей земле, ссут где попало, носы свои сопливые в рубашку сморкают. Кроликов моих убивают!

Уже потом, когда все кончилось, я наклонилась над самой норой и, надеясь, что Классик меня услышит, прошептала, что мальчишкам еще повезло, ведь Делл могла их убить.

– Еще раз попадетесь мне на пути, – сказала она им, – будете жалеть всю оставшуюся жизнь. Это я вам обещаю. Запомните: я хуже смерти.

Так я и сказала Классик:

– Они еще легко отделались, Делл ведь хуже смерти.

Я лежала возле норы на животе, сложив руки под подбородком и зажав боа между ладонями, и пересказывала то, что видела. Я не забыла сказать и о том, как Делл заставила мальчишек разрядить винтовки и забрала у них пули и кроликов. И как все это время мальчишки тряслись от страха. Но Делл не стала высасывать из них кровь. Только предупредила их своим квакающим голосом:

– Еще раз попадетесь мне на пути…

После этого она их отпустила; они сорвались с тропинки и помчались, не разбирая дороги, между деревьев, точно олени, только ветки под сапогами захрустели, и тут же исчезли из виду.

– А я, наверное, стала невидимой, – сказала я. – Делл меня потому и не заметила, что я уже почти призрак. По крайней мере, мне так кажется. А ты как думаешь?

И я уставилась в нору, ожидая ответа, но так ничего и не услышала.

Тогда я закрыла глаза и стала посылать внутрь телепатические сообщения: ты еще там? ты меня слышишь? меня хорошо слышно?

Ничего, кроме далекого шипения атмосферных помех.

Вот когда я пожалела, что у меня нет радио. Покрутила бы сейчас ручку настройки и нашла Классик. Спела бы ей свою песенку, если бы вспомнила слова. Ей бы понравилась передача специально для нее. Она бы не засыпала, а слушала. И ей не было бы так одиноко, моя песенка согрела бы ее в холодной норе.

Глава 15

Диккенс пришел за мной, бренча пулями в кармане, так что я сначала решила, что это белка. Я была на втором этаже и слышала, как он топает внизу. И потому, что входная дверь была у меня в тот день открыта – я проветривала дом, надеясь, что будет хоть немного меньше вонять отцом, – я решила, что это белка забралась в комнату и шарит там, ищет крекеры с арахисовым маслом.

Но когда я спустилась проверить свою догадку, то увидела Диккенса: тот стоял напротив моего отца в джинсах и без рубашки и рассматривал его в свои синие очки.

Дата добавления: 2015-06-29