Личность в истории

ЛЕКЦИЯ 8

Если дать краткое рабочее определение предмета исторической психологии, то оно будет таким: психическая жизнь людей прошлых эпох, т.е. в большинстве своем - умерших людей. Историческая психология личности – это раздел исторической психологии, который направлен на изучение психической жизни отдельного человека, а значит, обладающего индивидуальными качествами. Именно историческая психология личности является научной основой для создания психобиографии.

Коль скоро психическая жизнь не есть материальная конструкция, а процесс, наблюдаемый нами при обращении с себе подобными, то предложенное определение может показаться мистическим: мы изучаем то, чего нет ни в каком виде, что субъективно по своей сути и не наличествует в реальности настоящего времени. Прямая ссылка на историю не спасает. Действительно, историки изучают «прежде бывшее», т.е. уже не существующее, но они могут по меньшей мере сослаться на события прошлого, закрепленные или в «баснословии» (устном предании), или в летописи. А «человеческий смысл» происшедшего от нас может быть скрыт. Психолога же интересует именно «внутренняя сторона» событий – мотивация, цели, переживания участников. Именно поэтому прямой путь «внутрь» психики проблематичен, а окольный, косвенный возможен – и даже тогда, когда субъект сознания перестал существовать.

В древности люди могли судить о душевной жизни конкретного человека отдаленной эпохи только по текстам пророков, философов, историков и писателей. В первом тысячелетии до нашей эры были созданы Библия, поэмы Гомера, драмы Софокла, диалоги Платона, исторические труды Геродота и Фукидида. На закате античности появились «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, «Анналы» Тацита и «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диогена Лаэртского. Читатель, познакомившийся только с этими произведениями, открыл бы для себя огромный мир характеров, страстей, интеллектуальных поисков и стремлений постичь сущность человека. Но потребовалось еще две тысячи лет, чтобы о конкретной личности заговорили специалисты молодой, но очень авторитетной науки – психологии. Как истинная наука, психология стремится отвечать общенаучным критериям достоверности, обоснованности, точности и т. д. Поэтому наибольшая часть психологических исследований направлена на анализ типологических характеристик психической жизни людей (свойства памяти, виды защитных механизмов классификация темпераментов). Но человек-то в практической жизни интересуется собою и другими именно как не похожими на других индивидуальностями. Психология личности и дифференциальная психология много сделали для создания научно обоснованных портретов конкретных людей. Но исследовались живые люди. Историческая же психология обращена в прошлое. Все мы пребывающие в настоящем, понимаем, что оно станет прошлым, в котором будет зафиксировано и место каждого из нас – либо в первых рядах партера, либо на галерке, где все лица сливаются в безымянную толпу. И историческая психология ищет основания для определения бессмертия личности в прошлом, достоверность которого возрастает с ростом научного знания.

Психология как наука во многих случаях торжествует над здравым смыслом, поэтому она способна придать б о льшую глубину истолкования фактам конкретной жизни. В этом отношении психологическое исследование дает более серьезный результат, чем эмпирическое жизнеописание. Но, как любая наука, психология ограничена своей же теоретической конструкцией и потому способна использовать только те факты, которые могут стать осмысленными в контексте выбранной теории (или теорий). А отсюда следует, что перечислительно-эмпирическая биография богаче научного психологического жизнеописания, использующего только те факты, которые можно объяснить, истолковать как элементы, соответствующие теоретической системе. Научная принципиальность невозможна без признания того, что есть явления, которые пока наука понять не может. Поэтому многие феномены, интересные для обыденного психологизма, не попадут в поле зрения ученого. Теоретическое «спрямление» линий живого характера оказывается неотвратимой платой за научную строгость. Но этот подход обеспечивает не только честность изложения и б о льшую достоверность содержания, он позволяет более конструктивно обсуждать результаты анализа в последующей научной дискуссии. Теоретическое "огрубление" обладает и еще одним достоинством: описание психической жизни, лишенное "сора" несущественных фактов, позволяет читателю лучше увидеть суть тех психологических процессов, которые он наблюдает у себя и у других в неизбежном индивидуализированном оформлении. Богатая конфигурация психической жизни личности содержит в себе и декоративные украшения, маскирующие «несущие конструкции» здания психики. Теоретическое препарирование позволяет «стереть случайные черты» — хотя бы отчасти.

Однако психологический подход к биографии деятеля прошлого сразу же уводит исследователя в особую сферу, в сферу исторической психологии. Затруднительна не проблема времени сама по себе. В конечном счете, настоящее — это краткий миг, и любой ученый работает в контексте будущего и прошлого. Но в исторической психологии отсрочка во времени выбивает исследователя из привычной парадигмы эксперимента, позволяющего достоверно ответить на поставленный вопрос. Привлечение обильного «однопорядкового» материала (в виде людей как носителей тех или иных гипотетических качеств) позволяет провести статистическую обработку полученных данных. К сожалению, «однопорядковых» гениев или деспотов, да еще живущих в единое время (когда возможно анкетирование по стандартной батарее вопросов), пока не найти. Так что и этот путь заказан.

Психология в состоянии взаимодействовать и с отдельным человеком, располагая к конкретной работе с индивидуальностью. Однако достоверность такой деятельности обеспечивается активной обратной связью: психолог может в живом общении проверять свои гипотезы и в зависимости от поведения личности (пациента, испытуемого) уточнять свою позицию. Умершего ни о чем не спросишь, он все сказал. Его жизнь - законченное произведение, которое можно только истолковывать, но «текст» нельзя видоизменять, к нему нельзя прибавить новые факты, порожденные деятельностью исследования... Человек умер, а значит, перестал быть источником новой информации. Смерть вообще трагична именно потому, что лишает человека возможности стать другим, хотя жизнь его подготовила к этому. Последний вздох гасит искорки нового, которые уже были готовы разгореться. Но смерть, «сделав текст», придала ему фундаментальность. Став элементом истории, человеческая биография приобретает значительность фактом свершившегося: было именно так. Пока жизнь не завершена, можно считать, что случившееся сегодня или в этом году — это черновик, который можно и переписать набело. История черновиков не знает, ибо «текст» свершившегося един, его можно сделать объектом анализа, исходя из установки, что случайное на первый взгляд может оказаться проявлением системного. Таким образом, техника интерпретации в исторической психологии начинает играть очень важную роль. Раз нельзя сменить объект для проведения более «чистого» эксперимента, значит, остается одно: искать наиболее убедительную теорию, которая бы дала самый эффективный результат, будучи «приложенной» к имеющимся историческим фактам, к свершившемуся раз и навсегда.

Естественно, что будет ценнее та концепция личности, которая объяснит наибольшее количество сведений о поведении исторического деятеля, предложит логическое обоснование динамики его личностных черт, придаст цельность его образу. Но ведь человек живет не для аккуратной поставки сведений о себе психологам-систематикам, он сложен. Поэтому наивно полагать, что есть одна концепция личности, которая и обладает наибольшей объяснительной силой. Вероятней всего, одна типология может претендовать только на иллюзию объяснения. В науке об интерпретации текстов (лингвистике, семиотике, поэтике, искусствознании) все больший авторитет получает подход, при котором текст можно осмыслить, только если выделишь два механизма: I) механизм структурирования, обеспечивающий организованность и устойчивость текстовой ткани, являющийся ведущим, но ориентирующий на автоматизацию ее восприятия; 2) механизм нарушения заданной структуры, обеспечивающий живость, гибкость, «вибрацию» текстовой ткани, ориентирующий на дезавтоматизацию ее восприятия, подготавливающий возникновение нового порядка. Оппозиция знака и фона, кода и шума, сюжета и внесюжетных элементов, героя и персонажа, сказанного и подразумеваемого — тому примеры. Но сложные объекты выступают как сложные именно потому, что не поддаются описанию на одном языке. Может быть, и есть объект сложнее, чем человек. Но мне пока такого не известно. Поэтому теоретическое осмысление реальной исторической личности возможно лишь на основе анализа с позиций многих психологических типологий личности. В некоторых случаях разные концепции дадут объяснение одним и тем же фактам - возникнут «швы» между ними. В других только та или другая концепция объяснит известные феномены. А в целом, как бы используя лекало, мы можем обрисовать контуры исторической личности.

Но трудность использования психологических концепций заключается в том, что они весьма сильно связаны не только с областью анализа (психологической сферой), но и с самими процедурами исследования, выход за которые грозит превращением теоретического высказывания в метафору. Истолкование тех или иных феноменов настолько определяется способом их выделения, измерения и группировки, что выход за их рамки просто опасен. Как соотнести количественные результаты опроса по тесту и качественное описание жизни исторической личности? Ответить за умолкнувшего? В конечном счете так и приходится делать психологу-биографу. Только где искать критерии соответствия? Как сопоставить исторический факт (предположим, бегство) и даже историческую интерпретацию поведения личности (скажем, подозрительность) с теоретическим конструктом (например, тревожностью)?

Я вижу основной метод в установлении соответствия между психологическими концепциями и культурологическими моделями. Культурологические построения во многих аспектах можно представить как область психологии (роли, нормы, коммуникация, мотивация, восприятие пространства и времени, ценностные ориентации, ритуалы, статус, и проч.) Эмпирические исследования психологов личности и социальных психологов дали богатейший материал для понимания социокультурных процессов, и в этом смысле роль психологии нельзя переоценить. Но культурологические теории не могут все-таки рассматриваться как индуктивное обобщение психологической эмпирики; они выступают как мощное средство интерпретации психологических систем. Механизм сличения культурологии и психологии позволяет установить большую достоверность как исторической, так и психологической информации. Если же учесть, что при любом количестве биографического материала мы будем испытывать недостаток информации в поиске фактов, подтверждающих или отвергающих психологическую теорию, то культурологические системы будут выступать как «соединительная ткань», подобная современной глиняной основе, в которую вставлены найденные археологами черепки античного сосуда. Глиняная основа отнюдь не бесформенна. Наоборот, она может составлять даже б о льшую часть сосуда, который в этой глине и «оформят» археологи, но форма воссозданного сосуда будет находиться в максимальном соответствии с конфигурацией реальных черепков. А вот все богатство узора, красок, полировки «соединительная» глина уже не передаст.

Асинхронность личностных слоев. При историко-психологическом анализе личности теряет свою очевидность и понятие современности. Обыденное представление о «жизни с веком наравне» уподобляет человека хамелеону: его внутренний мир должен как бы окраситься цветом сегодняшней культурной среды, если, конечно, он не консерватор, не отживший кусок прошлого. Современность образуется взаимодействием людей разных страт – возрастных, специальных, образовательных, – а также и разных культур (особенно национальных). Крик моды, молодежная субкультура и даже новейшие открытия во всех областях культуры – это еще не вся современность, хотя она и маркируется прежде всего данными явлениями. Современность – это диалог всех субкультур в синхронном срезе. И отнюдь не требуется, чтобы все они стремились получить единую маркировку. Например, многие новые явления 1830-х годов были для Пушкина «чужими»: усиленное философствование интеллигентов николаевского времени (любомудров в первую очередь), появление «торговой» литературы, сдвиги интересов с французской культуры к немецкой и английской. О своих сверстниках Пушкин с грустью говорил: «Иных уж нет, а те далече». Восторженное признание Пушкина читателями сменялось почтительным признанием его прошлых заслуг. Но именно в это время Пушкин создает свои самые глубокие произведения, которые оказали особенно сильное влияние на наиболее крупных его последователей (Гоголя и Лермонтова) и далее через их головы на последующую когорту писателей. Пушкин и не собирался подлаживаться под новоявленную моду, но зато через возделывание традиционной культуры готовил день послезавтрашний. Традиция составляет не менее важную, чем новация, часть современности, Поэтому при анализе биографии человека неизбежно выделяется асинхронность его культурных слоев. Значит, и в синхронном срезе личности отложится время, и только с помощью исторической психологии можно будет осуществить ее анализ.

Если асинхронность личностных слоев характерна даже для великих людей, то особенно ясно выступает она у более ординарных современников. Здесь приходится коснуться одного из самых деликатных вопросов национальной истории, Когда слово «современники» относят ко всем людям, жившим в одно и то же время, то иногда возникает путаница в истолковании их взаимодействия; есть опасность сглаживания именно исторических различий в культуре сосуществующих групп. Каждая современность – это пересечение многих шкал, пределы которых задают архаичность и новация. И если сравнить Россию и Англию ХIХ века, то мы обнаружим, что «разброс» культурных типов на этих шкалах был разным.

Большинство русских крестьян в дореформенную эпоху жило по стандартам допетровских времен (тип жилья, производственный цикл, одежда, обряды, ценности), тогда как за полтора века империи культура дворянства претерпела резкие изменения. Разрыв культур был столь велик, что потребовались мифы, его преодолевающие: славянофильства, почвенничества, толстовства, официальной народности и радикального народничества. В историко же психологическом аспекте можно говорить о том, что профиль личности русских людей XIX века состоит из слоев, образованых ценностными ориентациями разных эпох цивилизации. Впрочем, эта ситуация сохранилась и в XX веке. «Прогрессивная» нравственность большевиков при ближайшем рассмотрении оказалась разительно схожей цезаристской этикой Древнего Рима, а потому является репродукцией морали двухтысячелетней давности. Социальные, экономические и юридические установки русских крестьян начала ХХ века в лучшем случае были позднефеодальными (т.е. соответствовали английской «норме» ХVII века). Отрицание советским генеральным прокурором Вышинским презумпции невиновности и объявление им личного признания вины царицей доказательств превращали этого жителя ХХ века в современника создателей «Молота ведьм», инквизиторов ХV века. Здесь историческая психология прямо смыкается с политикой, ибо сегодняшние процессы не являются беспричинной новацией, не имеющей никого отношения к прошлому.

Большое внимание уделено конфликту, потому что в нем происходит взаимное высвечивание конкурирующих подструктур в единой структуре. В столкновении и взаимодействии они объединяются в метасистемы. Поэтому личность в истории можно рассматривать и как динамическую систему различных напряжений (внутриличностные конфликты), и как структурную единицу в поле социальных оппозиций (социокультурные конфликты). Наиболее ярко эти конфликты разработаны в художественной литературе и теоретически осмыслены в искусствознании и теории текста, поэтому специальное внимание уделено организации текста и природе художественного конфликта.

Фрейд открыл язык бессознательного, на котором основаны не только сновидения, вымыслы, смысловые ассоциации, но и предположительно вся символическая культура. Поэто­му психоанализ претендует на роль универсальной поэти­ки цивилизации. Тем не менее современная психоистория предпочитает брать учение Фрейда более ограниченно, как теорию человека в обществе.

Отдавая должное культурологическим опытам Фрей­да, современные психоисторики склонны отмечать в них погрешности против фактов и отсутствие документаль­ной базы. В то же время навыки психоаналитика, улавли­вающего глубинные мотивы человеческого поведения, признаются ценными и соответствующими характеру ра­боты историка.

Большинство психологов XIX – начала xx века были врачами и профессиональное приложение своих знаний осуществляли в психиатрии. Пожалуй, самыми будоражащими публику были первые исторические портреты, созданные врачами (особенно психиатрами). В конце XIX века научная психология еще только начинала оформляться, а эмпирический опыт психиатрии был достаточно солидным. Поэтому в «странностях» великих мира сего врачи могли разглядеть симптомы известных им заболеваний и при анализе биографического материала поставить ориентировочный диагноз. В то время популярны были романтические оксюмороны: гений зла, безумство таланта, проницательность душевнобольного. Психиатры же среди своих пациентов в основном видели тех, у кого болезнь вызывала деградацию личности, подавляла индивидуальность, сужала круг интересов, делала поведение серым, невыразительным. Гаршин, Ван Гог или Врубель были исключениями, а не правилом. Поэтому психологические биографии, созданные врачами, показывали драму заболевания и красоту здоровья.

В России особенно прославился В. Ф. Чиж – психиатр, учившийся у Вундта, Бернгейма и Шарко, основатель первого в стране кабинета для экспериментальных исследований. Он опубликовал работы, посвященные русским писателям (Достоевскому, Тургеневу, Гоголю): книги «Пушкин как идеал душевного здоровья» (Юрьев, 1899), «Тургенев как психопатолог» М., 1899), «Достоевский как криминолог» (СПб., 1901), «Болезнь Гоголя» (М., 1904); а также и русским политическим деятелям (Павлу I, Аракчееву и архимандриту Фотию). Эти три очерка объединены в книге: Чиж В.Ф. Психология злодея, властелина, фанатика. М., 2001. В начале XX века в печати с психобиогрфическими исследованиями стал выступать основатель первого русского журнала по психиатрии профессор П.И. Ковалевский (с 1901 по 1909 год он опубликовал очерки об Иване Грозном, Петре Великом, Петре III, Павле I, Суворове, Магомете, Орлеанской деве, Наполеоне и др. - Названные работы вошли в книгу: Ковалевский П.И. Психиатрические эскизы в 2-х томах. М., 1995). В настоящее время медиками на русском языке опубликован ряд исследований личности знаменитых людей (Ноймайр А. Художники в зеркале медицины (Леонардо да Винчи, Гойя, Ван Гог). 1997; Грин В. Безумные короли,, 1997; Лесны И. О недугах сильных мира сего. 1998).. Авторы с разной психологической достоверностью создают исторические портреты, но привлеченный богатый фактический материал представляет большую ценность. Собственно теоретической из них можно назвать только книгу Личко, в которой проводится типологическое изучение акцентуированной личности (Личко А.И. История глазами психиатра. Иван Грозный, Сталин, Гитлер, Гоголь и другие. 1996). Собранием психолого-теоретических эскизов исторических личностей можно назвать главу «Гениальные» в книге немецкого психиатра Э. Кречмера «Строение тела и характер» (1924).

На основе психиатрической практики строились и теория защитных механизмов З. Фрейда, и теории психологов, вышедших из школы психоанализа, – К. Юнга, А. Адлера, Э. Фромма

Большую популярность завоевала теория пассионарности Л.Н. Гумилева. Она посвящена появлению и развитию этносов, в основе которой лежит идея о влиянии на жизнь больших групп людей, обладающих сверхактивностью – пассионариев, пявление которых связано с мутациями, вызванными природными факторами (особенно космическими циклами):

«В истории этносов (народов), как и в истории видов, мы сталкиваемся с тем, что время от времени на определенных участках Земли идет абсолютная ломка, когда старые этносы исчезают и появляются новые…Но откуда же и почему возникают эти новые общности, вдруг начинающие отделять себя от соседей: «Э нет, знаем мы вас: вы — немцы, а мы — французы!»

В прошлом веке, в эпоху бурного развития теории эволюции, как до, так и после Дарвина, считалось, что отдельные расы и этносы образуются вследствие борьбы за существование. Сегодня эта теория мало кого устраивает, так как множество фактов говорит в пользу иной концепции — теории мутагенеза. В соответствии с ней каждый новый вид возникает как следствие мутации — внезапного изменения генофонда живых существ, наступающего под действием внешних условий в определенном месте и в определенное время. Конечно, наличие мутаций не отменяет внутривидового процесса эволюции: если появившиеся признаки повышают жизнеспособность вида, они воспроизводятся и закрепляются в потомстве на достаточно долгое время. Если это не так — носители их вымирают через несколько поколений.

Следовательно, начало этногенеза мы также можем гипотетически связать с механизмом мутации, в результате которой возникает этнический «толчок», ведущий затем к образованию новых этносов. Процесс этногенеза связан с вполне определенным генетическим признаком. Здесь мы вводим в употребление новый параметр этнической истории — пассионарность. Пассионарность — это признак, возникающий вследствие мутации (пассионарного толчка) и образующий внутри популяции некоторое количество людей, обладающих повышенной тягой к действию. Мы назовем таких людей пассионариями.

Пассионарии стремятся изменить окружающее и способны на это. Это они организуют далекие походы, из которых возвращаются немногие. Это они борются за покорение народов, окружающих их собственный этнос, или, наоборот, сражаются против захватчиков. Для такой деятельности требуется повышенная способность к напряжениям, а любые усилия живого организма связаны с затратами некоего вида энергии…Механизм связи между пассионарностью и поведением прост. Обычно у людей, как у живых организмов, энергии столько, сколько необходимо для поддержания жизни. Если же организм человека способен «вобрать» энергии из окружающей среды больше, чем необходимо, то человек формирует отношения с другими людьми и связи, которые позволяют применить эту энергию в любом из выбранных направлений….

Этнос, возникнув, проходит ряд закономерных фаз развития, Первая фаза — фаза пассионарного подъема этноса, вызванная пассионарным толчком…Продолжительность жизни этноса, как правило, одинакова и составляет от момента толчка до полного разрушения около 1500 лет, за исключением тех случаев, когда агрессия иноплеменников нарушает нормальный ход этногенеза…

Наибольший подъем пассионарности — акматическая фаза этногенеза — вызывает стремление людей не создавать целостности, а, напротив, «быть самими собой»: не подчиняться общим установлениям, считаться лишь с собственной природой…Постепенно …заряд этноса сокращается…Этнос начинает жить «по инерции» благодаря приобретенным ценностям. Эту фазу мы назовем инерционной. Вновь идет взаимное подчинение людей друг другу, происходит образование больших государств, создание и накопление материальных благ. Обычно в истории эта фаза сопровождается таким внутренним соперничеством и резней, что ход этногенеза на время тормозится.

Постепенно пассионарность иссякает. Когда энергии в системе становится мало, ведущее положение в обществе занимают субпассионарии — люди с пониженной пассионарностью. Они стремятся уничтожить не только беспокойных пассионариев, но и трудолюбивых гармоничных людей. Наступает фаза обскурации, при которой процессы распада в этносоциальной системе становятся необратимыми. Везде господствуют люди вялые и эгоистичные, руководствующиеся потребительской психологией. А после того как субпассионарии проедят и пропьют все ценное, сохранившееся от героических времен, наступает последняя фаза этногенеза — мемориальная, когда этнос сохраняет лишь память о своей исторической традиции. Затем исчезает и память: приходит время равновесия с природой (гомеостаза), когда люди живут в гармонии с родным ландшафтом и предпочитают великим замыслам обывательский покой. Пассионарности людей в этой фазе хватает лишь на то, чтобы поддерживать налаженное предками хозяйство.

Новый цикл развития может быть вызван лишь очередным пассионарным толчком, при котором возникает новая пассионарная популяция. Но она отнюдь не реконструирует старый этнос, а создает новый, давая начало очередному витку этногенеза — процесса, благодаря которому Человечество не исчезает с лица Земли».

Психобиография складывается в США в 1960-х гг. под сильным влиянием двух факторов: французского историка Ф. Арьеса, написавшего книгу о ребенке в феодальной Европе, и американского психолога Э. Эриксона, со­здавшего психологические биографии Лютера, Гитлера, Ганди, Фрейда.

Свою теорию жизненного цикла Э.Эриксонназвал эпигенетической (от греч. epi – после, поверх; genesis – происхождение, возникнлвение). Эриксон учился у дочери основателя психоанализа Анны Фрейд, поэтому всегда внутренне ориентировался на психоаналитическую традицию с ее гуманитарным и общефилософским подходом к человеку. Сама попытка рассмотреть жизнь личности целиком (от рождения до смерти) как психологическую драму отражает масштабность замысла Эриксона. Но Фрейд"выводил" жизненный сценарий человека из того, как у того складывалось детство. Эриксон же утверждал, что проблемы развития личности "распреде­ляются" на протяжении всего жизненного пути.

Если Фрейд рассматривал стадии психосексуального развития личности (т.е. до периода полового созревания), то Эриксон предал идее стадиальности универсальный характер. По какому же принципу было осуществлено выделение этапов жизненного пути? Эриксон выдвинул постулат, что каждый возрастной этап имеет свою точку напряжения – кризис, порожденный конфликтом развития “Я” личности. Человек сталкивается с проблемой соответствия внутренних и внешних условий существования. Когда у человека вызревают те или иные качества личности, он встречается с новыми задачами, которые ставит жизнь перед ним как человеком определенного возраста.

"Каждая последующая стадия... есть потенциальный кризис вследствие радикального изменения перспективы. Слово "кризис"...употребляется в контексте представлений о развитии для того, чтобы выделить не угрозу катастрофы, а момент изменения, критический период повышенной уязвимости и возросших потенций и, вследствие этого, онтогенетический (т.е. индивидуально-личност­ный. – М.И.) источник возможного формирования хорошей или плохой приспособляемости"[30].

Суть замысла Эриксонасостояла в том, чтобы показать, что на каждом возрастном этапе происходит либо благоприятное преодоление кризиса, либо неблагоприятное. В первом случае личность крепнет и овладевает средствами для решения новых жизненных задач. Во втором случае личность оказывается в следующей стадии, будучи отягощена неизжитыми проблемами прошлого.

Естественно, чем менее успешно пройдены предшествующие этапы, тем меньше шансов удачно справиться с предстоящим кризисом. Возрастает конфликтность личности, в переживание и изживание груза прошлого вовлекаются окружающие. Несчастный человек менее всего склонен оставить в покое более счастливых своих собратьев. Жизнь, таким образом, выступает как путь, при прохождении которого у счастливой личности с каждым успешным разрешением кризиса вырастает новая пара крылышек, а у несчастной – из-за неудач к ноге приковывается цепь с очередным ядром. Многих ждет стезя каторжника, редких избранных – полет ангела, а большинство оказывается и окрыленным, и прикованным. Правда, Эриксон оптимистичен. Он верит, что можно изжить проблемы прошлых этапов, но нужно помнить: своевременное успешное преодоление возрастного кризиса всегда желательнее и ценнее. Опасно перекладывать на будущее то, что должно делать в настоящем.

Жизненный путь Эриксон разделил на восемь стадий, дав качественное описание каждой. Указаны два возможных выхода из каждого возрастного кризиса и названа сильная сторона личности, которая укрепляется в случае успешного разрешения возрастной проблемы.

Стадии психосоциального развития (по Э. Эриксону)

Стадия	Возраст	Психосоциальный кризис	Сильная сторона
	0-1 год	доверие – недоверие	надежда
	1-3 года	автономия – стыд, сомнение	сила воли
	3-6 лет	инициативность – чувство вины	целенаправленность
	6-12 лет	трудолюбие – чувство неполноценности	компетентность
	12-19 лет	эго-идентичность – ролевое смешение	верность
	20-25 лет	интимность – изоляция	любовь
	26-64 года	продуктивность – застой	забота
	65-смерть	эго-интеграция – отчаяние	мудрость

Система Эриксонаоказалась богатой и многоаспектной. Неслучайно он использовал большинство методов анализа внутриличностного конфликта, которыми располагала культура психологического исследования. Это и защитные механизмы, и чувство неполноценности, и нетождественность "Я". Ценность теории Эриксона выражается и в том, что концептуальная схема в своих частях соприкасается с современными Эриксону научными построениями других школ психологии. Особенно велика близость идей Эриксона идеям так называемой гуманистической психологии.

Эриксон считается создателем первой образцовой пси­хоаналитической биографии — книги «Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование» (1958). То, что в 1909 г. Фрейд написал о Леонардо да Винчи, страдает погрешностями против фактов. Эриксон повто­ряет слова С. Кьеркегора: «Лютер... это пациент исклю­чительной важности для христианства». В силу необы­чайности случая и потому, что пациент не мог подверг­нуться прямому освидетельствованию, биографический очерк, замысленный как глава книги о кризисах пере­ходного возраста, стал книгой.

Как и его соотечественники-коллеги, немецкие эмиг­ранты в США Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, автор «Молодого Лютера...» соединял психоанализ, текущую политику и экскурсы в европейскую историю. Однако Эрик­сон избежал прямой идеологической ангажированности и остался специалистом по юношеским неврозам, выказы­вающим интерес и знание истории необычные для прак­тикующего американского психотерапевта. Он прямо вклю­чал случаи Лютера, Гитлера, Сталина, Ганди, Фрейда, Шоу, как и обитателей индейской резервации, в свое до­сье психоаналитика ради создания универсальной схемы жизненного пути личности. Американская же молодежь поры студенческих волнений и сексуальной революции давала основания рассматривать свои возрастные затруд­нения как двигатель новейшей истории страны.

«Человеческую природу, — пишет Эриксон, — лучше всего изучать в состоянии конфликта, а человеческие кон­фликты становятся предметом пристального внимания за­интересованных исследователей преимущественно при особых обстоятельствах. Одним из них является клиничес­кая ситуация, в которой в интересах оказания помощи нельзя не превратить страдания в историю клинического случая; другим подобным обстоятельством является исто­рическая ситуация, в которой неординарная личность бла­годаря своим эгоцентрическим манерам и возникновению у людей харизматической потребности превращается в ав­тобиографию или биографию» [Эриксон, 1996а, с. 37].

Книга о Лютере является расследованием того, как одаренный, но основательно озабоченный молодой чело­век XVI в. превратил свой комплекс в факт европейской цивилизации. Внимание уделяется как собственно комп­лексу, так и его преобразованию в культурный факт на особом историческом фоне. Фон этот — имперская Герма­ния с деревенской неподвижностью, городским меркан­тилизмом, деспотической властью отцов и религиозно-идеологической догмой — известен Эриксону не понас­лышке (на страницах книги о Лютере появляется и другой германский молодой человек, навязавший миру свои ком­плексы — Адольф Шилькгрубер).

Лютеровская идентичность формируется в отталкива­нии от католической идеологии. Всякая доминирующая идеология стремится абсорбировать силу молодого эго. Она воспроизводит старые формы идентичности и препятствует новым. «В этом смысле данная книга посвящена идентич­ности и идеологии», — заключает Эриксон [там же, с. 48].

Лютер — особый случай. Из-за чрезвычайной одарен­ности, тяжести переживания детских конфликтов он раз за разом отказывается от институциональных идентичнос-тей (бюргерской, студенческой, монашеской, профессор­ской). Он облекает свои конфликты в религиозную иден­тичность, стремится общаться с Богом без посредников. Знаменитый тезис об оправдании только верой становит­ся знаменем борьбы протестантов против церковной иерар­хии, закрывавшей для верующего прямое общение с Бо­гом. Лютер возглавил и выиграл борьбу за переформули­ровку веры и реформирование церкви.

Эриксон так формулирует итоговый вывод своей кни­ги: «Я показал, как Лютер, некогда очень напуганный ребенок, открыл для себя через изучение Христовых стра­стей главный смысл Рождества Христова; и я также от­метил, каким образом фрейдистский метод интроспек­ции поставил внутренний человеческий конфликт под потенциально более надежный, показав зависимость че­ловека — и в любви, и в гневе — от его детства. Таким образом, и Лютер, и Фрейд пришли к пониманию, что в центре — ребенок. Оба они совершенствовали интрос­пективную технику, позволяющую отдельному челове­ку постигать свою индивидуальную потенциальность» [там же, с. 452—453]. Вера, которую пытался восстано­вить немецкий реформатор, была по психологической сути доверием раннего детства. Не сформировавшееся в свое время, оно и было задачей для Лютера, увы, ни­когда не достигнутой.

Дата добавления: 2014-01-03