Введение. Идеал нового правового государства 11 страница

Его надежда на возможность привлечь на свою сторону правителей как бы подкрепляется тем обстоятельством, что многие государи и министры второй половины XVIII в. разделяют воззрения философов и, в частности, все преклоняются пред Вольтером, заводят с ним переписку, выражают сочувствие его учению. Конечно, Вольтер хотел сочетать абсолютизм со свободой мысли и слова. Поэтому-то он и стоял за "просвещенный" абсолютизм. Просвещение было, в конце концов, первым и последним словом его политической философии и вместе с тем основой для его веры: "Придет день, когда все будет хорошо".

Такова была вера Вольтера. Но еще решительнее, еще тверже выразил эту веру Кондорсе. Он оставил нам наиболее последовательное выражение философии, для которой просвещение и прогресс были синонимы. Основное положение Кондорсе состоит в том, что способность человека к совершенствованию безгранична и что главной силой этого совершенствования является просвещение, накопление знаний. От начала человеческой истории в бесконечную даль будущего тянется непрерывная нить прогрессивного развития. Каждое поколение перерабатывает знание и опыт, которые достаются ему от поколения предшествующего, и передает затем этот увеличенный запас знаний поколению будущему. Так, из рода в род передается все нарастающая сумма знаний, а вместе с накоплением знаний растет и моральная сила людей, в которую претворяется сила разума. Кондорсе насчитывает десять эпох прогрессивного восхождения людей к лучшему будущему. Каждая эпоха, согласно его общему положению, отмечена каким-либо крупным успехом разума.

Последняя эпоха начинается с Французской революции и ознаменована торжеством философии и просвещения. Кондорсе с необыкновенной последовательностью проводит мысль, что все заблуждения в политике, в морали, в жизни проистекают от заблуждений ума. Успехи человеческого ума являются главным и единственным условием прогресса. Это было цельное и систематическое выражение начал просветительной философии.

Но вера в просвещение, как основательна она ни была, не давала никаких определенных указаний для изменения существующего строя. А между тем люди более практического склада ждали именно таких указаний. Ответить на эту потребность призваны были Монтескье *(29) и Руссо *(30) Этим прежде всего, объясняется громадный успех, который они имели. Когда Монтескье выступил со своей теорией разделения властей, заявляя, что он открыл тайну политической свободы, его учение было принято с необыкновенным одушевлением. Теперь стали думать, что знают не только, что следует изменить, но и как должно осуществить это изменение. Стали думать, что теория разделения властей представляет некоторого рода философский камень, при помощи которого можно дурное государственное устройство превратить в хорошее.

Насколько сильно было впечатление от теории разделения властей, ясно, между прочим, и из того, что французское общество этой эпохи не заметило в книге ничего другого и - что особенно любопытно - не заметило ее главной мысли. Монтескье никогда не выдавал разделение властей за тот чудодейственный принцип, за который его приняли. Он полагал основу всех законов в нравах народных и в той совокупности условий - естественных, политических и бытовых, которые определяют их характер, определяют то, что он называл "духом законов". Эта историческая точка зрения Монтескье не была усвоена его современниками; ее оценили позднее, в XIX в. Но для того, чтобы иметь ясное представление об этом писателе, надо, прежде всего, ознакомиться именно с этим основным его мировоззрением.

В этом отношении любопытно отметить, что еще в более раннем своем произведении - "О причинах величия и упадка римлян", появившемся в 1734 г., Монтескье, в отличие от многих своих современников, стал на более правильную историческую точку зрения. В сущности, это сочинение можно рассматривать как первую попытку объяснить развитие римской истории при помощи более глубоких научных представлений о значении народного характера, внешних условий и политических учреждений. Мы находим в этой книге замечательное место, в котором Монтескье высказывает идею о значении общих причин, скрывающихся в глубине истории, для хода исторических событий. Обсуждая замечание Плутарха, что римляне обязаны своими успехами счастью, Монтескье говорит: "Не счастье управляет миром. Существуют общие причины, нравственные и физические, которые действуют в каждом государстве, то, поддерживая его, то разрушая. Все события истории находятся в зависимости от этих причин, и если какое частное событие приводит государство к гибели, то это значит, что за ним, за этим частным поводом, скрывалась более общая причина, вследствие которой государство должно было погибнуть". Монтескье формулирует затем свой взгляд в общем положении, которое является удачным и верным выражением исторического взгляда: "Основной ход истории влечет за собой все частные случаи". Здесь с ясностью высказывается мысль о том, что все частные события повинуются некоторому общему закону, управляющему ходом событий.

Монтескье повторяет эту точку зрения и в "Духе законов" - в специальном приложении к развитию учреждений и права. В 1-й книге, "Esprit des lois", говоря о различных и многообразных условиях, под влиянием которых складываются учреждения, он замечает: "Вообще законы должна настолько соответствовать характеру народа, для которого они созданы, что следует считать величайшей случайностью, если законы одной нации могут оказаться пригодными для другой". В противоположность общему убеждению своего века, считавшему возможным установить одинаковое идеальное право для всех стран, Монтескье требует, чтобы в каждом государстве законы сообразовались с сущностью и принципом данной формы правления, с физическими условиями страны, с бытовыми особенностями жизни народов. Совокупность отношений, в которых находятся законы ко всем этим условиям, и составляют то, что называется "духом законов".

Соответственно с этим определением, вся книга Монтескье представляет собой не что иное, как историко-политический трактат, который рассматривает связь учреждений с теми разнообразными условиями, от которых они зависят. Рассуждения о политической свободе составляют только часть этого обширного и сложного трактата. В XVIII в. обратили внимание по преимуществу на эту часть сочинения: каждый век берет из великих произведений то, что ему нужно для его потребности, что соответствует его собственному духу. В эпоху Монтескье общество было настроено совершенно не исторически. Все его ученые рассуждения о значении почвы, климата и других естественных условий, о различии форм правления в зависимости от различных исторических обстоятельств, или вовсе не читались, или прочитывались бегло, не делая ни малейшего впечатления на читателей. Бесполезно было говорить об истории обществу, которое видело в ней только груду старых развалин, загромождавших путь к дальнейшему развитию. В разгаре мечтаний о будущем и стремлении вперед - что значили напоминания о прошлом, с которым, по словам историков, следовало сообразоваться? Лишь в Германии еще в конце XVIII в., и эта заслуга Монтескье была оценена. Имя его постоянно упоминается здесь в спорах исторического и философского направления. В XIX в. о нем с признательностью говорит Савиньи; Гегель и Эдуард Ганс хвалят его за исторический смысл, и, наконец, более близкий к нам писатель, Рудольф Иеринг в своей общеизвестной брошюре "Борьба за право" заявляет, что он лишь развивает мысли, которые впервые были высказаны Монтескье. Иеринг имеет при этом в виду взгляды французского писателя на значение внешних условий для развития права. Не может быть сомнения, что в развитии исторического созерцания Монтескье имел не менее крупное значение, чем в утверждении на континенте идеи политической свободы.

Мы теперь хорошо знаем, что главная цель Монтескье была не политическая, а историческая - дать изображение различных форм, соответствующих различию исторических условий. Однако, несмотря на объективность автора, на его историческое изложение, мы без труда можем отгадать его симпатии. Он говорит обо всех формах правления и каждую из них находит пригодной для своего времени; но очевидно, что родной и привычной для него формой является монархия, ограниченная представительными учреждениями. И в XVIII в. обломки старых представительных учреждений удержались еще во Франции под именем принципиальных парламентов. Монтескье был президентом одного из таких парламентов, он вырос на традициях старого представительного аристократического строя. Отсюда его идеал: монархия, умеряемая представительными собраниями и духом корпорации. Он разумеет под монархией такое правление, где правит один, но на основании точных законов, и где между народом и монархом стоят посредствующие инстанции: "Уничтожьте в монархии прерогативы сеньоров, духовенства, городов, и у нас скоро будет или демократия, или деспотия". "Где нет дворянства, - говорит он в другом месте, - там нет монарха, а есть только деспот".

Это был тот самый голос свободного члена представительных аристократических учреждений, который не замирал во Франции начиная с XVI в. и по XVIII в., как ни усиливалась монархия. Но эти чисто местные французские традиции свободного режима Монтескье восполняет картины английской конституции, причем подыскивает для свободного строя более глубокую основу - разделение властей. Эта часть его сочинения и стала особенно известной.

Эта знаменитая XI книга его "Духа законов". Приступая к разъяснению своей теории, Монтескье избирает в качестве примера английскую конституцию, которая, покоясь на принципе разделения властей, обеспечивает политическую свободу. Но предварительно он считает нужным выяснить, что следует понимать под политической свободой. По мнению Монтескье, политическая свобода состоит не в том, чтобы делать все, что хотим, а в том, чтобы делать все, что позволяют законы. Для того чтобы возможна была подобная свобода, необходимо такое государственное устройство, при котором никто не был бы вынужден делать того, к чему не обязывают его законы, и никто не встречал бы препятствия делать то, что законы ему разрешают. Это достигается проведением в жизнь начала законности, в господстве которого состоит сущность свободного режима. Теория разделения властей имеет в виду разъяснить те условия, при которых могут быть осуществлены на практике начала свободы и законности.

В государстве можно разделить три власти - законодательную, исполнительную и судебную. Для того чтобы свобода была утверждена в народе, власти эти должны быть разделены. Когда в одном и том же лице или в одном и том же учреждении власть законодательная соединяется с исполнительной - нет свободы, ибо законодатели будут издавать тиранические законы, чтобы исполнять их тиранически. Не может быть также свободы и тогда, когда власть судебная не отделена от законодательной и исполнительной. Судебная власть, соединяясь с законодательной, становится произвольной, ибо в этом случае сам судья издает законы и приводит их в силу, т.е. делает что хочет. Если она соединяется с исполнительной, судья может стать притеснителем. Всего хуже, если три власти соединены в одном и том же лице или учреждении.

Высказав общий принцип разделения властей, Монтескье разъясняет затем, как каждая отдельная власть должна быть организована в целях успешного действия.

Во-первых, судебная власть должна принадлежать не какому-либо постоянному учреждению, а лицам, избираемым из среды народа на определенное время.

Законодательная власть в свободном государстве может принадлежать только народу, ибо каждый человек, считающийся свободным, сам должен управлять собой. Но так как в больших государствах это невозможно, а в малых сопряжено с большими неудобствами, то приходится прибегать к избранию представителей. Задача представительного собрания должна сводиться к тому, чтобы издавать законы и наблюдать за правильным их исполнением. В вопросе об организации законодательного собрания Монтескье, как поклонник английских порядков, высказывается за систему двух палат, из которых верхняя должна быть аристократической, составленной из наследственных пэров. Однако в отношении к избирательной системе он стоит за всеобщую подачу голосов: право голоса при выборе представителей должно принадлежать всем гражданам, за исключением тех, которые находятся в столь приниженном положении, что не могут иметь самостоятельной воли.

Что касается, наконец, власти исполнительной, то она должна находиться в руках монарха. Исполнение требует почти всегда действия быстрого, поэтому гораздо легче, если оно предоставлено одному, а не многим. С другой стороны, оно должно быть поручено лицу, независимому от законодательного собрания, во избежание совпадения двух властей, которое может угрожать гражданской свободе. Точно так же и министры, как органы исполнительной власти, по той же причине не должны избираться из состава законодательных палат. Но как же должны относиться друг к другу разделенные власти? Монтескье часто упрекали в том, что он недостаточно разъясняет возможность их совместного действия. Посмотрим, что говорит он по этому поводу.

Законодательный корпус не может быть постоянно в сборе. Это и бесполезно для дела, и неудобно для самих представителей. Кроме того, это затруднительно и для исполнительной власти, которая в этом случае более думала бы об охране своих прав на исполнение, чем о самом исполнении. Нельзя, однако, допустить и того, чтобы законодательный корпус долго оставался в бездействии, ибо это дало бы в руки исполнительному органу абсолютную власть и вызвало бы его самого к законодательству. Необходимо, чтобы представители собирались в известные сроки. Право определять эти сроки и созывать в определенное время представителей лучше всего предоставить исполнительной власти, которая, по ходу дел, может судить, когда именно требуется законодательная деятельность. Необходимо также, чтобы исполнительная власть могла останавливать решения законодательного корпуса и распускать его, ибо иначе он мог бы забрать в свои руки всю власть и сделаться деспотичным. Напротив, законодательной власти нельзя предоставить права останавливать исполнительную, ибо таким образом могли бы задержаться дела; однако она должна наблюдать за правильным исполнением законов и, в случае замеченных уклонений, привлекать к ответственности министров, через которых действует монарх. Сам монарх должен оставаться безответственным: иначе он стал бы в зависимость от законодательного собрания, которое в таком случае получило бы незаконный перевес над исполнительной властью. Но, привлекая министров к ответственности, народные представители не могут судить их сами, так как они являются при этом заинтересованной стороной. Лучше всего предоставить в этом случае суд аристократической палате, которая занимает срединное положение между королем и министрами, с одной стороны, и народными представителями - с другой.

Так изображает Монтескье нормальное соотношение властей в государстве. Законодательное собрание, составленное из двух палат, из которых каждая сдерживает друг друга: самостоятельная исполнительная власть, которая сдерживает законодательную и сама контролируется ею; наконец, суд, независимый от законодательства и правительства, таково устройство власти в свободном государстве. Задерживая друг друга, замечает Монтескье, три власти, по-видимому, должны были прийти в бездействие, но так как силой вещей они должны двигаться, то они и будут двигаться согласно.

Такова сущность знаменитой теории Монтескье. Не прошло и десяти лет после появления "Духа законов", как теория эта получила громкую известность. Делольм, в специальном сочинении об английской конституции, принял ее в качестве основы для своего изложения. Его примеру последовал и знаменитый комментатор английских основных законов, юрист Блэкстон. Благодаря этим двум писателям, теория Монтескье приобрела и в кругу специалистов значение непререкаемой аксиомы. Вскоре она была приложена и на практике. Когда позднейшие французские деятели, отвергнув основы старого порядка, пришли к необходимости нового законодательного творчества, они открыли в книге Монтескье готовый фундамент для своих построений. Английский режим явился для них идеалом, а теория Монтескье лучшим истолкованием этого идеала. В учредительном собрании 1789 г. большинство членов стоит за английские порядки. Расходясь между собой и с Монтескье в частностях, все они были согласны в преклонении перед английской конституцией и в признании разделения властей за существеннейшую черту ее. Последователи Монтескье шли даже далее своего учителя в том отношении, что требовали еще более строгого разделения законодательной власти и исполнительной. Так, например, Мабли думал, что одно право короля созывать и распускать парламент делает немыслимым равновесие властей. Национальное собрание поступило по совету Мабли и провело принцип разделения властей в той строгой форме, в которой он требовал. Оно признало за палатами право расходиться и собираться независимо от воли короля и постановлять действительные законы помимо его согласия. Так именно была построена конституция 1791 г. и затем позднейшая, так называемая Консульская конституция VIII года республики. Но в обоих случаях опыт показал всю непрактичность полного обособления властей. Каждый раз между законодательной и исполнительной властями, лишенными возможности воздействия друг на друга, устанавливались враждебные отношения, которые в первом случае окончились уничтожением королевской власти, а во втором, в эпоху консульства, победой исполнительной власти над законодательным корпусом, что привело к установлению наполеоновского режима.

После первых увлечений теорией Монтескье наступило время критического отношения к ней. Попытки исправления ее в позднейшей литературе мы отметим на своем месте, а пока скажем, что более детальное изучение английского строя не вполне подтвердило выводы Монтескье, а отчасти обнаружило в них и крупные ошибки. Такого обособления властей, какое рисовал в своем "Дух законов" Монтескье, списывая их как будто бы с английского оригинала, на самом деле в Англии не было. Монтескье просмотрел тот факт, что английские министры избираются из среды парламентского большинства и что, только опираясь на поддержку этого большинства, они могут играть активную роль, не подвергаясь опасности постоянных препятствий со стороны парламента. Вместе с тем такой порядок вещей облегчает и законодательному собранию бдительный надзор над исполнительной властью: являясь постоянно в его среде, министры постоянно на виду у народных представителей и всегда могут подвергнуться запросу относительно своих действий. Именно эта зависимость министров от парламентского большинства обеспечивает в Англии правильное течение политической жизни соответственно общественному мнению страны и указаниям ее представителей. Этот порядок окончательно утверждается в Англии только в XIX в., но зарождение его относится еще к XVII столетию, а в то время, когда случилось посетить Англию Монтескье, он, во всяком случае, был явлением, характерным для английского устройства, если и не столь заметным, как в наше время. Только односторонним увлечением принятой теорией можно объяснить, почему Монтескье, забывая об английской действительности, требует, чтобы министры не выбирались из парламентской среды, между тем как в этом именно и состоит сущность английского устройства.

Но каковы бы ни были недостатки учения Монтескье, он, во всяком случае, верно понял великое значение разделения властей как необходимого условия для водворения в государстве начала законности. Позднейшие исследователи подчеркнули необходимость единения отдельных отраслей власти в целях успешного и согласного их действия; но они не могли устранить того принципа, который защищает Монтескье. С этих пор обсуждение его уже не сходило со страниц политических трактатов.

Завершителем той критической работы, которая была выполнена просветительной философией, следует признать Руссо. В своей критике общественных основ он идет далее Вольтера и Монтескье. Его произведения представляют горячий протест против всяких учреждений, против всей культуры. Это объясняется тем основным мотивом, который определяет всю его литературную деятельность: человек по природе есть доброе и хорошее существо; учреждения делают его злым и дурным. Отсюда страстная проповедь Руссо против всяких учреждений; отсюда защита естественности и естественных прав личности. Мы находим этот мотив уже в первой диссертации Руссо, посвященной вопросу о влиянии наук и искусств на нравы. Диссертация эта была написана в 1750 г. и сразу прославила своего автора. Сущность ее сводится к следующему.

В те отдаленные времена, когда искусственные условия жизни не переделали еще нравов людей, они были грубы, но естественны. Культура и просвещение уничтожили эту первоначальную простоту и вместо нее привили людям искусственность и лицемерие; повсюду они приводят к испорченности нравов и к падению народа. На первобытной ступени развития народы являются обыкновенно образцами простоты, невинности и добродетели. Как только они выходят из этого состояния, они склоняются к падению и покоряются другими. Что касается специально наук и искусства, то они представляют собой вредную и ненужную роскошь; они родились в праздности и, со своей стороны, питают ее; они не могут сделать людей ни нравственнее, ни лучше и должны быть отвергнуты. Идеальным представляется Руссо то первобытное неведение, которое обеспечивает человеку полное спокойствие духа и в котором человек следует исключительно стремлениям своего сердца.

Мы передаем здесь лишь общие положения Руссо, которые в его диссертации были облечены в форму горячего протеста, вытекающего из самого искреннего негодования по поводу темных сторон культуры. Едва ли надо опровергать эти выводы, односторонность которых очевидна. Коренная ошибка Руссо состояла в том, что первобытное состояние он представлял себе в столь же прикрашенном свете, в сколь мрачном смотрел на культурное. Он забывал, что культура приносит с собой не одни бедствия, но и средства к их исправлению. Наконец, лучшим возражением против Руссо мог бы послужить самый факт его проповеди, которая и своим появлением и своим успехом была обязана культуре. Но за всеми парадоксами и преувеличениями, которых была исполнена диссертация Руссо, в ней был один мотив, который был подсказан ему живой потребностью времени и который являлся единственным дополнением к мотивам, одушевлявшим Вольтера и Монтескье. Эти писатели боролись против угнетений, вытекавших из суеверия и бесправия. Они хотели свободы мысли и жизни. Руссо идет далее; кроме свободы он требует участия к массе народной, к ее нуждам и бедствиям. Руссо - народный трибун, который присоединяет свой голос к заявлениям писателей, вышедших из высших слоев общества.

Четыре года спустя после издания своего первого произведения, т. е. в 1754 г., Руссо продолжил развитие тех же мыслей в другой диссертации, посвященной вопросу о причинах неравенства между людьми. И здесь он изображал, в качестве идеального, первобытное естественное состояние, от которого люди отклонились только благодаря несчастным случайностям. В естественном состоянии все люди равны; никто никому не подчинен и никто не властвует над другими, потому что никто не нуждается в других. Неравенства между людьми зарождаются вместе с возникновением общежития, а общежитие является тогда, когда одинокий труд становится недостаточным и оказывается необходимым содействие нескольких. Дальнейшие бедствия начинаются при переходе к земледелию и утверждении собственности. Здесь зарождается различие богатых и бедных, распри и раздоры которых ведут к установлению государства. Руссо изображает возникновение государства как осуществление хитрого плана, придуманного богатыми. План этот заключался в том, чтобы обратить на защиту собственности силу тех самых людей, которые против нее восстали. Для этого надо было убедить всех в невзгодах, проистекающих от общих раздоров, и склонить общество к признанию верховной власти. Установление государства все более увеличивает общественное неравенство, ибо к прежнему различию богатых и бедных здесь присоединяется еще различие властвующих и подчиненных, господ и рабов.

Заметим эти любопытные подробности во взглядах Руссо: во-первых, он полагает, что общественное устройство является осуществлением ловкого плана богатых; это - не естественный продукт истории, а результат случайной комбинации, счастливо приведенный к концу заинтересованными лицами. Во-вторых, он думает, что естественное состояние было состоянием полной разрозненности, противоположной общению. Что касается происхождения неравенства, то мысль Руссо заключается не в отрицании естественных различий между людьми, а в отвержении тех общественных условий, которые закрепляют эти различия. Он нигде не говорит, что все люди родятся равными, и вполне допускает естественное различие способностей и сил, ведущее к разделению общества на богатых и бедных, сильных и слабых. Он верно понял, что полное устранение последствий естественных неравенств возможно только вне общества, и притом в таком состоянии разрозненной жизни людей, где способности их не различаются, потому что они вовсе не развиваются. В общежитии всегда будет сказываться в той или иной форме различие естественных способностей; чтобы уничтожить это, надо уничтожить само общежитие и возвратиться к первобытной разрозненности.

И в этой второй диссертации Руссо повторил ошибку, которую он делал в первой. Первобытное состояние, которое он здесь рисовал и которое казалось ему идеальным состоянием общего равенства, было чистым продуктом его воображения. Руссо сам пояснил нам однажды, как создавал он эти картины идеального быта: "Раздраженный окружающей несправедливостью и беспорядками, я мало-помалу отделился от человеческого общества, я создал себе другое общество в своем воображении и радовался ему, тем более что я мог наслаждаться им без труда, и всегда был уверен, что найду его таким, каким оно мне нужно".

Но как бы то ни было, обе диссертации Руссо имели огромный успех среди французского общества. Призыв к естественности и простоте, с таким красноречием высказанный в них, нашел для себя общее сочувствие. Еще более действовал на всех другой мотив, проводившийся в диссертациях Руссо: это - проповедь равенства. Как недавно еще отметил Ковалевский в сочинении своем "О происхождении современной демократии", стремление к равенству составляет оригинальнейшую черту французской революции. Другая сторона политической жизни, как личная свобода, свобода слова и печати, веротерпимость, и ранее, еще в XVII в., объявлялись основами разумно устроенной гражданственности. Английские "Декларация" и "Билль о правах" 1648 и 1689 гг. представляют уже собой систематическое выражение начал гражданской свободы. Французское революционное движение главным образом направляется недовольством общественными различиями и страстью к равенству. В этом отношении вторая диссертация Руссо служила верным отражением стремлений эпохи.

По-видимому, в том же 1754 г., когда появилось сочинение "О происхождении неравенства", Руссо задумал и свой трактат "Об общественном договоре". Первоначальный трактат этого произведения, который лишь в 1884 г. сделался общим достоянием после того, как перешел из частных рук в собственность Женевской библиотеки и вскоре затем был напечатан, носит явные следы раннего происхождения. В окончательной редакции, в которой трактат появился в 1762 г., многое было выброшено, изменено и вставлено, но общий план произведения остался нетронутым. Таким образом, первоначальный замысел его относится еще к половине пятидесятых годов. Этот замысел важен для нас потому, что дает возможность установить более правильный взгляд на отношение трактата "Об общественном договоре" к предшествующим произведениям писателя. Иногда высказывалось мнение, что в позднейшем своем сочинении Руссо отступил от первоначальных взглядов и отказался от преклонения пред естественным состоянием, которое прославлял ранее. Теперь, когда стал известен и первоначальный текст "Общественного договора", и время его составления, позднейшие взгляды Руссо представляются нам в ином свете. Написанные почти одновременно диссертация "О происхождении неравенства" и трактат "Об общественном договоре" не находятся в противоречии друг с другом, а скорее взаимно друг друга дополняют. Дело в том, что Руссо, восхваляя первобытное состояние, не мог не видеть, что возврат к нему невозможен: человек не в силах освободиться от культуры, которая стала его второй природой. Как возвратиться к состоянию первоначальной разрозненности и естественной свободы, если человек стал существом общежительным, неспособным жить без других? Все эти соображения заставили Руссо, не отказываясь от преклонения перед первоначальным состоянием, искать выход от бедствий культуры в ней самой, в тех средствах, которые она предлагает. В сущности, это был единственный правильный шаг, который в данном случае мог быть сделан. Таким-то образом Руссо пришел к размышлению об идеальном общественном устройстве. Если между людьми и не может быть более естественного общения, если они и становятся несчастными и злыми, превращаясь в существа общежительные, не следует, однако, думать, что для людей нет более ни добродетели, ни счастья. Надо постараться извлечь из самого бедствия лекарство, которое должно исцелить; надо поправить, если возможно, обычные недостатки общения при помощи новой организации, более совершенной.

Таковы мотивы нового сочинения, которые мы находим ясно выраженными в одном месте первоначального текста "Общественного договора". Это крайне интересное место было выброшено при позднейшей переработке трактата. Обращаясь к редакции первоначальной, мы ясно видим логический переход от прежних воззрений писателя к последующим. Он хотел найти такую форму общественного устройства, которая, не разрывая уз общения, обеспечивала бы для каждого его собственную свободу и первобытные права. "Человек рождается свободным, а везде он в цепях" - такова знаменитая фраза, с которой Руссо начинает свой трактат. Посмотрим, что же предлагает он сделать, чтобы освободить человечество от этих цепей.

Дата добавления: 2014-01-03