Ортодоксальные основы 1 страница

Коммунистическая философия права

Путь по всеобщему счастью и его "философия". — Высшее право — революционное право, служащее коммунизму. — Рево­люционное право в действии. — "Отмирающее право". — Совет­ские гражданские законы. — Императивы коммунистической философии права.

Путь ко всеобщему счастью и его "философия". Ха­рактерная черта человеческой культуры — противоречи­вость ее развития, когда прогресс культуры сопровождается явлениями регресса — то затухающими, уходящими в про­шлое, то вспыхивающими, расцветающими в новом обманчивом иллюзорном обличье.

Если стержнем правового прогресса в условиях перехо­да человечества от традиционных к либеральным цивилиза­циям и демократического переустройства общества стала философия гуманистического права (правозаконности), то наиболее значительным противостоящим ей явлением пра­вового регресса стала коммунистическая марксистская философия права.

Что ни говори, человеческая история изобилует страш­ными, чудовищными эпизодами и целыми полосами истори­ческого развития, когда отбрасывалось и попиралось право, дотла изничтожались ростки и завоевания правового про­гресса. Строй азиатской деспотии. Беспощадные тираниче­ские режимы в античности и средневековье. Обращенные в рабство народы. Кровавые религиозные войны и крестовые походы. Искоренение народов целых континентов. И все это, как и многое другое, такое же страшное и чудовищное, во многих случаях происходило в тех же странах, где чуть ли не те же завоеватели и работорговцы провозглашали лозун­ги о свободе, праве, справедливости.

Конечно, по большей части коварную и в чем-то неодо­лимую, бесовскую роль играли здесь две необходимые лю­дям и вместе с тем демонические силы — власть и собственность. Но затем силой, противостоящей праву, в ряде сфер бытия стала также и духовная культура, "философия" — теории, которые нередко, увы, опирались, так же как и гуманистическая философия, на некоторые представ­ления христианства (средневековый агрессивный католицизм) или на представления о свободе, равенстве, справедливости (анархизм, революционное народничество).

Но ни одна "философия", ни одна теория не соверши­ли того, что сделал ортодоксальный марксизм, — не пре­кратились в гигантскую всесокрушающую силу и не обернулись бесчеловечной тиранией, а в итоге — небывалыми разрушениями общества и человека¹. Почему это произошло?

Марксизм во второй половине XIX — начале XX века ворвался в жизнь людей (и в, казалось, неостановимые процессы утверждения и развития идей свободы и гуманистического права) ослепительными идеалами всеобщего счастья, подлинного равенства, идеями социальной справедливости, и стремлением ликвидировать невзгоды, порожденные капи­тализмом, системой неконтролируемой свободы, эксплуата­ции, угнетения людей труда. И в этой связи цель развития общества виделась не в реализации узкой, по представлениям марксистов, классово-буржуазной задачи (дать свободу человеку, сделать реальностью в жизни людей демократию и право, построенные на личностных свободах), а в том, что­бы ликвидировать социальные антагонизмы вообще, освободить человечество от угнетения и эксплуатации, утвердить всеобщее равенство и социальную справедливость, осчастливить всех людей, предоставить им жизнь "по потребностям", словом, построить совершенное и разумное общество — коммунизм.

А теперь — решающий пункт в зачаровывающей и од­новременно трагической, страшной судьбе марксизма.

¹ Близким (и по ряду позиций, концептуальных и прикладных, откровенно человеконенавистническим) характером отличались как религиозно-доктринерские агрессивные и колониальные правовые воззрения, так и нацистские, фашистские изуверские правовые представления, построенные на расистских теориях. Но ни то, ни другое, при всей их реак­ционности и отвратительности, не имели внешне благородного, чарующего и одновременно — всеохватного содержания, не были целеустремленны — как ортодоксальная коммунистическая доктрина — На коренную, "до основания" и как можно более быструю переделку "во имя всеобщего сча­стья" всего общества, самих основ и стимулов жизнедеятельности, самого человека; со всеми вытекающими отсюда тотально разрушительными для, общества, его институтов и человека последствиями.

Обвораживающая сила марксизма, его обаяние, влияние, породившие во всем мире поистине эйфорию, состояли в том, что такого рода коммунистические идеалы рассмат­ривались не в виде мечты, не в виде возможной перспекти­вы, рассчитанной на отдаленное будущее, а в качестве практической задачи — скорого и решительного установ­ления того строя жизни (по крайне мере в виде "социализ­ма" — первой, как считалось, фазы коммунизма), который должен восторжествовать в ближайшее время, буквально сейчас, при жизни нынешнего поколения, и уже сегодня сделать всех людей счастливыми, и притом — победить везде, сделать людей счастливыми во всем мире.

Высшее право — революционное право, служащее коммунизму. Если социализм и коммунизм, согласно мар­ксизму, являются не возможной исторической перспекти­вой, не отдаленной мечтой, а социальным проектом, практической задачей сегодняшнего дня, то спрашивается: каковы пути и средства решения такого рода задачи?

Быть может, это использование все более утверждаю­щихся к концу XIX — началу XX века демократических правовых институтов, избирательного права, парламента­ризма, демократических законов? На подобный путь и со­риентировалось немалое число последователей Маркса, объединившихся в социал-демократические партии.

Вместе с тем другая часть марксистов, сторонников ор­тодоксального марксизма, объявив указанный путь "оппор­тунистическим" и "ревизионистским", стала настойчиво отстаивать путь пролетарской социалистической револю­ции — путь насильственного ниспровержения старого, осно­ванного на угнетении, строя и решительных революционных мер по созданию нового социалистического (коммунистиче­ского) строя.

Наиболее последовательными сторонниками революци­онного пути кардинальной переделки мира стали Ленин, Троц­кий, их сподвижники из крайне радикального воинственного крыла российской социал-демократической партии, образо­вавшие особое течение в марксизме, названное большевиз­мом.

Есть ли достаточные основания для пролетарской, со­циалистической революции?

С позиций ортодоксального марксизма — да, есть. И имен­но Маркс выдвинул систему взглядов, претендующих на вы­сокую научность, в соответствии с которой человеческое общество, начав свой путь с "первобытного коммунизма", за­тем погрязло в бедах при господстве частной собственности, порядков угнетения и эксплуатации человека человеком, неуправляемой стихии товарно-рыночной экономики, а теперь стоит перед необходимостью устранить сами условия, порождающие эти беды, и создать действительный коммунизм — совершенное и разумное общество.

И вот — главный, ключевой вопрос, относящийся к марксизму: если эта формулировка верна, то, спрашивается, не здесь ли, не в указанных ли исторических и социальных предпосылках, кроются основания для революционного перехода существующего к совершенному строю? И не эти ли исторические и социальные предпосылки выдвинули на авансцену исторического развития определенный слой людей — класс (пролетариат), который самой историей уполномочен на то, чтобы революционным путем коренным образом изменить мир — кардинально преобразовать, во многом "до основа­ния" разрушить существующее частнособственническое общество и создать новое, совершенное и разумное общество, построенное на общественной собственности, разумном управлении всеми процессами и общественном труде?

И именно потому, что Маркс, его сподвижники и продолжатели (главным образом большевики) по сути дела возвестили о том, что пролетариат — класс, лишенный средств производства, вместе со своими союзниками имеет "мандат" на глубокие революционные преобразования действи­тельности, именно по этой причине марксизм, в особенности радикальное большевистское направление, и оказал столь сильное влияние на весь мир. Наверное, самое сильное — прошу прощения за кощунственное (по сути) сопоставление — после Христа. Маркс, его учение в нынешнем мире, где свобода, провозглашенная буржуазными революциями, как будто бы принесла новые беды большинству людей, представились в коммунистической пропаганде и в вообра­жении обездоленных людей как мессия, откровение, быст­рый путь к избавлению от эксплуатации и угнетения, надежда на светлое будущее людей труда.

Но что же представляет собой вот это самое "основание, предопределенное историей", "мандат" пролетариата, ("людей труда на революционное изменение мира, на социальную революцию?

Здесь-то и хотелось бы обратить внимание на то, что: марксистские взгляды, многократно и скрупулезно проанализированные с различных науковедческих позиций (эко­номических, политических, моральных, психологических и др.), по-настоящему не становились предметом научного освещения и оценки со стороны права.

Между тем, когда Маркс возвестил о том, что задача философов не объяснять действительность, а изменять ее, он тем самым уже сообщил философскому обоснованию действительности смысл достаточного основания — такого, когда философские, научные выводы "дают право" на практические действования. И с этих позиций "основание, предопределен­ное историей", "мандат на революционное преобразование" — все то, что в соответствии с марксистско-большевистскими взглядами лежит в основе кардинальных революционных пре­образований, не может быть определено иначе, как право. Право в широком значении, выражающее обоснованность, оправданность соответствующих действий, нали­чия для них достаточного основания.

Марксизм, таким образом, может быть охарактеризо­ван как философское и политическое учение, обосновываю­щее революционное право пролетариата на коренное преобразование мира (что прямо или косвенно утвержда­лось всеми сторонниками революционного марксизма). Бо­лее того, если попытаться вычленить в ортодоксальных марксистских взглядах главное, определяющее звено, то оно по всем данным заключено именно здесь, в обосновании ре­волюционного права пролетариата.

Сейчас на Западе получил распространение чисто ака­демический подход к творчеству Маркса. Так, Ю. Хабермас считает, что "идея свободного общества была понята ими (Марксом и его сторонниками. — С.А.) неверно" и основной порок Маркса в том, что, по его мнению, "правильно устро­енный процесс производства сам собой породит соответствующие ему жизненные формы"¹. Маркс и со стороны основательных ученых удостаивается подчас весьма высо­ких оценок. Как полагает П. Рикёр, Маркс является круп­нейшим ниспровергателем ложного сознания. "Благодаря Марксу, Ницше и Фрейду, — пишет автор, — мы стали сомневаться"; "родство между этими тремя критиками "лож­ного" сознания поразительно"². По мнению B.C. Барулина, творческие свершения Маркса имеют характер социально-философского прорыва, находящегося в одной плоскости с творческими свершениями Гегеля, Конта и Спенсера³.

¹ Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. С 43, 44.

² Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 230.

³ См.: Барулин B.C. Социальная философия. Ч. 1. М., 1993. С. 26.

Да, Маркс — создатель высокозначимых научных по­ложений по экономической теории, по философии, особенно по проблемам отчуждения (и здесь оправданны известные позитивные оценки).

Но ведь главное (самое главное!) во взглядах Маркса и его наиболее непоколебимо последовательных (ортодоксальных) сторонников и продолжателей совсем другое. Ныне как-то забывается, что, по Ленину — наиболее верному последователю Маркса, основателю большевизма, главное

в марксизме — идея диктатуры пролетариата, то есть власти, по ленинским же словам, не ограниченной законом. Власть же, не ограниченная законом (диктатура пролетариата), — это и есть право во имя коммунизма идти на любые шаги, на любые акции для торжества светлых идей, всеобщего счастья.

Именно отсюда происходят и все другие слагаемые ортодоксального марксизма, с наибольшей точностью выраженные в идеологии большевизма, ленинизма, — право вооруженный захват власти, право на прямое революционное насилие во всех его многообразных формах, право на беспощадные репрессии в отношении врагов революции, классово чуждых слоев населения, право на изъятие имущества у нетрудящихся слоев населения, право на красный террор, право на революционные войны, на инициирование и поддержку "мирового пожара", экспорта революции, всемогущество коммунистического интернационала. И именно так, в таком духе, без колебаний поступали Ленин, его спод­вижники; так поступали и все верные, ортодоксальные по­следователи Маркса и Ленина — Сталин, Мао Цзэдун, Пол Пот, многие нынешние революционно-террористические группы, с полным основанием именующие себя "марксист­скими".

И нужно заметить: именно для того, чтобы оттенить революционную сущность партий, призванных вершить ве­ликое мессианское дело марксизма-ленинизма, стать выразителями исторического предназначения и великого революционного права пролетариата, подчеркнуть их приверженность идее диктатуры пролетариата, в 1918 году марксистские партии, придерживающиеся радикального рево­люционного большевизма, были переименованы из "социал-демократических" в "коммунистические". Именно по этой причине, а не по какой-то другой — запомним этот факт возможно, неожиданный для многих нынешних сторонников коммунистической партии).

В последующем многие коммунистические партии, особенно западноевропейские, а затем коммунистическая партия нашей страны трансформировали формулировки своих программ — скажем, поменяли формулу "диктатура про­летариата" на "общенародное государство", сделали акцент на приоритете парламентских методов и даже на уважении к праву и закону. Но, насколько известно, никто из них, не порвав с марксизмом, не отказался от коммунизма как прак­тической задачи и, главное, от "своего права" в конечном итоге переделать жизнь общества во имя коммунизма, интересов людей труда.

И в этой связи, думается, уместно вот какое замечание, относящееся к сегодняшнему дню. В настоящее время приверженцы коммунистической партии заявляют о себе как о сторонниках такого политического движения, которое наиболее последовательно выступает "за закон", "за Кон­ституцию", "за законность" и т. д., а некоторые из них даже утверждают, что коммунизм в их понимании — воплоще­ние не утопически-библейских идеалов, а собственно отече­ственных национальных и даже "патриотических" идей.

Но как быть в таком случае с тем, что провозглашен­ная, как и ранее, в качестве высшего идеала партии "ком­мунистическая перспектива" предполагает коренную рево­люционную переделку действительности, и при этом, как говорил Ленин, плох тот революционер, который останавливается перед незыблемостью закона? И вообще — какова в этом случае судьба высшего права — революционного права, служащего делу коммунизма? Если же коммунисты теперь отказываются от того и другого (вместе с диктату­рой пролетариата), то тогда встает другой вопрос: могут ли они в этом случае в принципе считаться и именовать себя "коммунистами", коль скоро коммунистическое движение для того и обособилось, присвоив себе такое имя, чтобы свя­зать свое дело с коренной революционной переделкой мира?

Итак, если рассматривается вопрос о коммунистиче­ской, марксистской философии права в ее исходном (орто­доксальном) значении, то речь должна идти в данном случае о революционном праве, служащем делу коммунизма, — о праве марксистской революционной диктатуры, не ограни­ченной законом.

При этом следует еще раз напомнить о том, что здесь, разумеется, термин "право" берется не в его строго юриди­ческом значении, даже не просто в значении права власти, а в широком смысле, то есть в смысле обоснованности, оп­равданности тех или иных явлений, наличия у них доста­точного основания.

По привычной, распространенной иерархии правовых явлений такое революционное право ближе всего к понятию правосознания — к субъективным представлениям лю­дей, их групп о реальном, желаемом и допустимом праве.

Но фактически оно означает нечто значительно большее, чем просто "сознание", что-то вроде революционного естественного права, так как, по представлениям его носителей, оно, такое высшее революционное право, служащее делу комму­низма, дозволяет то, что не допускает ни одна из систем позитивного права и никакое сознание, содержащее определение "право" в строго юридическом его значении, — прямое, неконтролируемое, беспредельное и массовое насилие, открыва­ет безбрежный неограниченный простор для любых, каких угодно акций. Пожалуй, только смысл "революционного пра­восознания", использованного в ходе большевистской револю­ции и ленинско-сталинской диктатуры, соответствует содержанию рассматриваемой марксистской категории.

Именно потому большевики, марксисты-ленинцы считали себя вправе поступать сообразно своим идеологическим представлениям и делать со всем обществом, его институтами, с отдельными людьми что угодно — захватывать путем заговора и вооруженного насилия власть, идти реализацию утопии, на фантастический эксперимент в отношении всего народа, ликвидировать естественные ме­ханизмы и стимулы жизнедеятельности — частную собственность, рынок, предпринимательство, заменяя все это искусственно-принудительными фантомами, развязывать войну, применять массовые вооруженные насильственные акции, террор, чинить расправу над классово чуждыми эле­ментами и единомышленниками-отступниками. Вот что го­ворил известный деятель Октябрьской революции, член ВЧК М.Лацис: "Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняе­мый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, ка­кого он происхождения, воспитания, образования или про­фессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора"¹.

¹ Цит. по: Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918—1923. М, 1390. С. 44.

А в этой связи — еще одна особенность высшего рево­люционного права коммунизма в том виде, в каком оно в 1917 году стало реализовываться в России. Это — прида­ние идеологии (марксизму, партийным программам) непосредственного юридического значения и действия. Ведь со­гласно Декрету о суде № 1, все законоположения и юрисдикционные решения должны были соответствовать не только декретам советской власти, но в первую очередь про­грамме (программе-минимум) коммунистической партии.

Отсюда — господство неограниченной партократической диктатуры (власти, не ограниченной законом, открыто в то время названной "диктатурой пролетариата"), когда руководящие органы партии становились правящими, об­ладающими высшей супервластью в государстве. Причем — такой могущественной бесконтрольной супервластъю, которая находится "над" законом, действует вне какого-либо юридического регулирования и в то же время откры­вает беспрепятственную возможность непосредственного, прямого (именно - непосредственного, пря­мого, минуя официальные советские инстанции) коман­дования машиной государственного насилия, репрессивным аппаратом — вооруженными силами, всеми карательными учреждениями (ВЧК, прокуратурой, учреждениями внут­ренних дел), всеми административно-управленческими уч­реждениями и институтами.

Советы — представительные органы — в таких усло­виях играли в основном декоративную роль, их декларируе­мое "всевластие" прикрывало и в какой-то мере легализовывало всемогущество партократического аппарата, всей партгосноменклатуры.

Итак, хотя марксисты, теоретики и революционеры-практики, почти не употребляли здесь слово "право" (впро­чем, и оно порой прорывалось то там, то здесь, вспомним; "владеть землей имеем право, а паразиты — никогда"), имен­но оно, право, в указанном ранее широком значении име­лось в виду при обосновании пролетарской революции и диктатуры пролетариата, и именно по отношению к нему, к праву, понимаемому в широком смысле, строились основ­ные философские и политические рассуждения Маркса, его сподвижников и ортодоксальных последователей. Так что Маркс и его последователи вопреки общепринятым пред­ставлениям вполне могут быть названы создателями особой философии права, противостоящей философии, рожденной эпохой Просвещения и французской революцией, — коммунистической философии права.

Революционное право в действии. Надо отдать долж­ное ленинцам-большевикам: захватив в России в октябре 1917 года власть путем заговора и вооруженного восстания, они с предельной пунктуальностью реализовали марксист­ские представления о революционном праве.

Право советской России 1917 — конца 1920-х годов, которое именовалось "революционным", в то время оцени­валось в чем-то открыто и честно. Оно характеризовалось как "революционное правосознание", а порой — совсем уже открыто и честно — как "революционная целесообразность"¹.

В таком "праве" мало чего было от права в строго юридическом его значении, а больше — от непосредственного неконтролируемого революционного действования, прямого насилия. Советская власть признавала обязательными только свои, советской власти, юридические установления, да и те могли не соблюдаться по мотивам революционной целесообразности, чрезвычайных обстоятельств, исключительных случаев², то есть не соблюдаться по усмотрению самой власти, партийных и советских чиновников.

Здесь опять-таки все строго согласуется с философией марксизма, большевизма. Поскольку коммунизм, по представлениям ортодоксальных марксистов, — величайшая цель всех возможных человеческих устремлений и задач, то во имя достижения такой величайшей цели все средства хороши и допустимы. Тем более что они, эти "все средства", могут быть и в пропагандистском ракурсе преподаны прос­то как ответ на такие же действия эксплуататоров и угнетателей: насильственный захват власти — всего лишь ответ на господство угнетателей-эксплуататоров; национализация собственности — ответ на грабеж эксплуатируемых; революционная война — на грабительские войны господствую­щего меньшинства и т. п. Главное же — великая цель, да еще в ужасающих условиях эксплуататорского общества, попускает и оправдывает насилие (которое, по словам Маркса, является всего лишь "повивальной бабкой исто­рии"). Насилие, следовательно, выступает в виде необходимого и оправданного элемента идеологии и практики коммунизма, составной части коммунистической философии права.

¹ В самый канун октябрьского переворота идеолог революционного права советского образца П.И.Стучка писал: "... мы вслед за Марксом заявляем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву революции" (Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964. С. 227).

² Там же. С. 350. В другом месте автор замечает: "С первых же дней революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходилось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех революционеров, которые привыкли говорить о строгой законности в самый разгар революции" (с. 232).

Насилие подкралось к реальной жизни и вошло в ком­мунизм еще с одной стороны. Реальная жизнь показала, что коммунистические ослепительно-чарующие проекты все-таки (несмотря на попытки возвысить марксизм над утопи­ческими воззрениями социалистов и коммунистов прежнего времени) тоже всего лишь мечта, утопия. Они никак не согласуются с естественными основами и стимулами жизне­деятельности людей, имеющими биологические предпосылки и выраженными в соответствии с "замыслом природы" в свободе поведения, конкуренции, соревновании, которые только и способны раскрыть человеческие задатки, "оку­нуть людей", по словам Канта, "в трудности и работу" и создать мощную энергию развития сообщества людей.

И потому пришлось и тут во имя великой цели, во имя демонстрации хотя бы каких-то успехов коммунизма, а по сути дела — для преодоления нарастающего сопротивле­ния коммунистическим акциям, во имя всего этого пришлось опять-таки прибегать к массовому насилию, причем к наси­лию самому мощному — государственному, выраженному в организации и деятельности концентрационных лагерей, вооруженном подавлении восстаний, государственных по­винностях, расправах над непокорными, разнообразных формах принуждения к труду.

Плюс к этому — прокатившаяся кровавыми волнами в 1918—1921 годы по всей территории былой российской им­перии самая чудовищная из войн — братоубийственная Гражданская война, превратившая вооруженные распра­вы, смерть и кровь чуть ли не в обыденное житейское и даже романтическое дело.

Не изменила хода событий и введенная в начале 1920-х годов нэп — новая экономическая политика, которая пред­ставляла собой на деле не некий гуманный "ленинский план строительства социализма", будто бы "строя цивилизован­ных кооператоров", а всего лишь тактический маневр — временное и частичное отступление после, в общем-то, не­удачной массированной красногвардейской коммунистиче­ской атаки и последовавшей затем тотальной разрухи экономики страны. Отступление, которое с самого начала предполагалось вскоре остановить и которое действительно уже в конце 1920-х годов по наказу Ленина было останов­лено сталинским режимом.

Все это — если суммировать существо событий с ок­тября 1917 до 1921 года — означало не только слом, разрыв закономерно-естественного развития в сторону свободы и поворот назад, пусть и к модернизированному строю тира­нической власти и фанатичной идеологии, но и формирова­ние при господстве такого строя искусственного общества, основанного на фанатизме, насилии и фальсификациях.

"Отмирающее" право. Каково же отношение ортодок­сального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении — к законам, суду и т.д.? После Октября 1917 года в официальной науке, пропаганде, гос­подствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что: да, декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, пока нужны революционному пролетариату, но нужны — временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают.

Вот несколько высказываний правоведов того времени.

В 1918 году А.Г.Гойхбарг, отмечая ущербность и обреченность индивидуалистического буржуазного права, писал: "Окончательный, смертельный удар наносит ему власть но­вого класса — пролетариата. Во время пролетарской рево­люции это право находится в агонии и заменяется социальным правом переходного периода..." ¹. Спустя десятилетие дру­гой советский правовед, Ю.Гейман, как бы продолжил эту мысль: "Хозяйственное законодательство военного коммунизма, — писал он, — представляет сложный замкнутый круг |внеправовых по своей природе норм и норм публично-правовых, крайне ограниченных в своем объеме", и, указывая на характер планово-договорных отношений, отмечал: "... они просто указывают путь, по которому пойдет хозяйственное право пролетарского государства к неправу, к административно-техническому регулированию, к своей противоположности"². Такого же взгляда придерживался в то время и другой автор (вскоре, впрочем, пересмотревший эти взгляды и став­ки основателем ряда конструктивных теорий). Указывая на то, что в условиях "укрепления и роста социалистических (элементов в хозяйстве "правовая форма сворачивается, от­мирает", он утверждал: "настоящее регулирование социали­стического хозяйства начинается там, где закон превращается в техническое правило, сливается с процессом непосредст­венного управления производством"³.

¹ Гойхбарг А.Г. Пролетарская революция и гражданское право // Пролетарская революция и право, 1918. № 1. С. 17,

² Гейман Ю. Хозяйственное право к 12-летию Октября // Е.С. Ю.1929.

№ 44. С. 1030, 1032.

³ Братусь С.Н. К проблеме хозяйственно-административного права // Советское государство и революция права. 1930. № 11—12. С. 149, 167.

Трактовка права как права отмирающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побеждает социализм, была господствующей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того време­ни. Более того, под такое понимание права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных среди них стала "меновая" концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании "Общая теория права и марксизм" обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношений, и поэтому устранение при социализме товарно-рыночного хозяйства означает также и "отмирание" права¹.

Взгляд на право в революционно-российских условиях (резко контрастирующий с линией на возвышение права, характерной для буржуазных революций, для дооктябрьской российской истории) едва ли имел безобидный характер не­коего экзотического изыска, простого интеллектуального за­блуждения, как это пытаются представить некоторые западные авторы. К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благост­ном "полном коммунизме" в облике библейского рая, но и жестко-суровой наукообразной констатацией действитель­ных советских реалий — приниженного, убогого фактиче­ского положения правовых форм в условиях господства всемогущей партократической власти.

Дата добавления: 2017-01-14