Человеческий цикл 12 страница

Исстари люди чувствовали и говорили, что законы справедливости, законы совершенного поведения суть законы богов, вечного потустороннего мира, законы, которые человек осознает и которым призван следовать. Век разума отверг это простое объяснение как суеверие или плод поэтической фантазии, которому противоречат природа и история мира. Но все же в этом древнем суеверии или поэтическом вымысле скрывается истина, которую упускает их рациональное отрицание, а рациональные утверждения — будь то кантовский категорический императив или еще что-либо — не восстанавливают во всей полноте. Даже если совесть человека является творением его эволюционирующей природы, если его представления об этическом законе подлежат изменениям и зависят от стадии его эволюции, все же в основе этих видоизменяющихся представлений есть нечто постоянное, что лежит в самой основе собственной природы человека и природы мира. И если Природа в человеке и в мире является у истоков своих инфраэтической, равно как и инфрарациональной, а на вершине своей — супраэтической, равно как и супрарациональной, все же в этом инфраэтичном содержится что-то, что на человеческом плане существования становится этическим, а супраэтическое само по себе является завершением этического и не может быть достигнуто ни одним человеком, который не прошел долгий путь этического становления. Внизу скрыта та тайна добра во всех вещах, к которой приближается человеческое существо и которую пытается частично выразить через этический инстинкт и этическую идею; наверху скрывается вечное Благо, превосходящее наши неполные и фрагментарные этические концепции.

Наши этические импульсы и движения зарождаются, как и любые другие, в инфрарациональном и берут начало в подсознательном. Они появляются как инстинкт справедливости, инстинкт подчинения непонятому закону, инстинкт самоотдачи в труде, инстинкт жертвенности и самопожертвования, инстинкт любви, добровольного подчинения и солидарности с ближними. Человек следует этому закону, не задумываясь поначалу над разными "почему" и "зачем"; он не спрашивает согласия разума на это. На первых порах человек полагает, что это закон, созданный силами, которые выше него и всего человечества, и вместе с древним поэтом говорит, что не знает, откуда пришли эти законы, но знает лишь, что они есть и пребудут вовеки и преступать безнаказанно их нельзя. То, чего ищут инстинкты и импульсы, разум силится довести до нашего понимания, чтобы воля смогла сознательно использовать этические импульсы, а инстинкты превратились в этические идеи. Разум исправляет примитивные и нередко ошибочные заблуждения этического инстинкта, разделяет и очищает запутанные связи идей и понятий, выявляет по мере возможностей отношения, существующие между зачастую несовместимыми нравственными идеалами человека, пытается выступать судьей между ними и удовлетворять их противоречивые притязания путем компромисса, создает систему и многогранный закон этической деятельности. Все это прекрасно, это необходимая стадия нашего развития; но в конечном счете этические идеи и сознательная этическая воля, которые разум пытался приучить к своей власти, освобождаются от его влияния и выходят за пределы сферы его деятельности. Всегда, даже в период полной власти и контроля разума, они имеют эту изначально присущую им тенденцию.

Ибо этическое существо, как и все части человеческой природы, находится в развитии и несет в себе стремление к абсолютному, божественному, которого с уверенностью достичь можно лишь в супрарациональном. Этическое существо стремится к абсолютной чистоте, абсолютной справедливости, абсолютной истине, абсолютной силе, абсолютной любви и самоотдаче и получает наибольшее удовлетворение, когда может достичь всего этого в абсолютной мере, без всяких ограничений, принуждения или компромиссов, божественным образом, во всей бесконечной полноте, в преобразовании этического существа по божественному подобию. Разум главным образом занимается тем, что лучше всего понимает, т. е. видимым процессом, структурой, внешним действием, его результатом и следствием, условиями, определяющими его характер, его причиной и мотивом; на основании всего этого он судит о нравственности поступка и нравственности совершившего поступок. Но развитое этическое существо инстинктивно сознает, что оно стремится к некой внутренней реальности, и внешнее действие есть только средство выражения этой внутренней абсолютной и вечной сущности, которая обнаруживается в нас в виде психической деятельности. Ценность наших действий заключается не столько в видимой их природе и внешнем результате, сколько в том, что они способствуют росту Божественного в нас. На основании внешнего трудно, и даже невозможно, судить об абсолютной справедливости, абсолютной правоте, абсолютной чистоте, любви или бескорыстности поступка или линии поведения; ибо действие всегда относительно, следствия его противоречивы и неопределенны, обстоятельства не однозначны. Но возможно настроить внутреннее существо на вечное и абсолютное благо, исполнить им наше чувство и волю, чтобы действовать, руководствуясь побуждениями, интуицией и вдохновением, порожденными благом. Именно к этому настойчиво стремится этическое существо и именно к этому неуклонно приближается высший этический человек в своих внутренних усилиях.

В действительности суть этики не в том, чтобы выяснять соотношение добра и зла в действиях человека или пытаться безупречно отвечать общественным нормам — все это лишь примитивные внешние проявления; этика есть попытка развиваться и восходить к божественной природе. В части чистоты этика есть страстное стремление к имманентной чистоте Божественного существования; в части истины и справедливости она есть стремление к сознательному единению с законом божественного знания и воли; в части сострадания и милосердия — это движение к бесконечности и универсальности божественной любви; в части силы и мужества — воспитание божественной силы и мощи. Вот глубинный смысл этики. Она получает высочайшее завершение, когда существо человека претерпевает такое изменение; и тогда не действия человека определяют качество его природы, но его природа придает ценность действиям; тогда он перестает быть вымученно добродетельным, искусственно нравственным, но становится естественно божественным. Так и человек активно реализует себя и получает свое высочайшее завершение не тогда, когда им движут инфрарациональные импульсы или рациональные интеллект и воля, но когда он вдохновляется и направляется божественными знанием и волей, ставшими сознательными силами его природы. А достичь этого можно (на начальных стадиях) постижением истины, которая передается человеку интуитивным умом, постепенно освобождающимся от посягательств эгоизма, своекорыстия, желания, страсти и всех видов своеволия, и (на завершающих стадиях) через супрарациональные свет и силу, которые уже не приходят извне, но постоянно присутствуют и владеют всем существом человека. Такой была высшая цель древних мудрецов, обладавших мудростью, которую рациональный человек и рациональное общество отвергли, поскольку она представляла собой истину, слишком высокую для понимания разума, и требовала усилий слишком смелых и огромных, слишком запредельных для обычной ограниченной человеческой воли.

Поэтому с культом Добра происходит то же самое, что и с культом Прекрасного и культом духовного. Даже на уровне первичных своих инстинктов этическое существо уже неосознанно стремится к божественному и абсолютному; оно стремится к абсолютному удовлетворению, оно находит свой высший свет и средства своего проявления в чем-то, превосходящем разум, оно обретает полноту своего осуществление только тогда, когда находит Бога, когда сотворяет в человеке некий образ божественной Реальности. Восходящее от своих инфрарациональных начал через промежуточную зависимость от разума к своему супрарациональному завершению, этическое существо человека (как эстетическое и религиозное) неизменно устремлено к Вечному.

Глава XVI. Супрарациональная цель жизни

Во всех этих высших сферах своей жизни человек, можно сказать, довольно неосознанно ищет Бога. Постижение Божественного и Вечного в себе и в мире и установление гармонии между собой и миром, приведение своего существа и своей жизни в согласие с Бесконечным предстает в высших частях человеческой природы как сокровенная цель и предназначение человека. Он пускается в путь, чтобы прийти к своему высочайшему, широчайшему и наисовершеннейшему "я" (self), и при первом же прикосновении к этому "я", заключенному в нем, обнаруживает, что оно едино с некой великой Душой и Сутью (Self) Истины, Добра и Красоты, заключенной в мире, которую мы называем именем Бога. Постичь Бога как духовное присутствие — цель религии; прийти к гармонии с Его вечной природой, явленной как справедливость, любовь, сила и чистота, — цель этики; получать наслаждение и формировать себя по законам гармонии Его вечной красоты и блаженства — цель и осуществление нашей эстетической потребности и природы; познать Его вечные принципы истины и жить в соответствии с ними — цель науки и философии, а равно и всей нашей настойчивой тяги к знанию.

Но все это, похоже, лежит за пределами нашего обычного и привычного существования; это уровень, до которого мы силимся развиться, но он как будто не имеет ничего общего с обычным характером, естественным поведением или внешними обcтоятельствами индивида и общества в их обычном самосознании и повседневной жизни. То жизнь практическая, а не идеалистическая; ее занимают не благо, красота, духовный опыт, высшая истина, но утилитарные интересы, физические нужды, желания, жизненные потребности. Это для нее реально, все прочее представляется слегка туманным; этому посвящает она свои обычные труды, всем же прочим занимается на досуге; это составляет самое вещество, из которого она создана, а все прочее служит для ее украшения и необязательного внешнего убранства. Всему этому прочему общество отводит определенное место в жизни, но не отдает душу. Оно принимает этику как сдерживающую силу, оказывающую влияние на жизнь общества, но не живет ради этического блага; подлинные его божества — витальная потребность, утилитарная польза и плотские желания. Если в своей жизни общество отчасти и руководствуется этическими законами, то только потому, что иначе витальная потребность, желание и утилитарные интересы, требующие собственного удовлетворения через эгоизмы многочисленных индивидов, стали бы сталкиваться между собой и разрушать свои собственные цели; оно не видит необходимости в том, чтобы сделать свою жизнь полностью этической. Еще меньше общество интересуется прекрасным; даже если оно и признает красоту вещей, служащих для украшения и развлечения, для увеселения и услады взора, слуха и ума, оно не испытывает настоятельной потребности сделать прекрасной всю свою жизнь. Религии общество отводит определенное место и право участия в жизни — по церковным праздникам, в церкви или храме, на закате дней, когда ввиду старости и близости смерти мысли человека неудержимо влекутся прочь от мира земного к потустороннему, в установленные дни недели или часы дня, когда оно находит уместным на мгновение отвлечься от мирских дел и подумать о Боге; но сделать всю жизнь религией, постоянной мыслью о Боге и поисками Бога — такая попытка по-настоящему не осуществлена даже в тех обществах, которые, подобно индийскому, провозглашают духовность своей целью и принципом существования. Философию общество принимает еще более отстраненно; и если в наше время оно и увлекается страстно наукой, то только потому, что последняя в значительной мере способствует удовлетворению его витальных желаний, потребностей и интересов; однако к поискам жизни, всецело подчиненной науке, оно обращается не больше, чем к поискам жизни всецело этической. Более серьезную попытку продвинуться в любом из этих направлений общество предоставляет совершить индивиду, немногим избранным личностям и индивидам определенного типа — святому, этическому человеку, художнику, мыслителю, религиозному человеку; оно отводит им место в жизни, выражает свое некоторое почтение, выделяет пространство для их деятельности, но само довольствуется тем, что в основном следует изначально присущему ему принципу витального удовлетворения, витальной потребности и пользы, витальной действенности.

Причина этого состоит в том, что здесь мы сталкиваемся с иной силой нашего существа, которая отличается от этической, эстетической, рациональной и религиозной — с силой, которая, даже если мы признаем ее низшей в сравнении с остальными, все равно настаивает на собственной своей реальности и имеет не только право на существование, но и право удовлетворять свои потребности и реализовываться. На самом деле это первичная сила, основа нашего существования на земле — именно она служит источником и основой для всех прочих сил нашего существа. Это — жизненная сила в нас, витальная, динамичная природа человека. Весь ее принцип и вся цель заключаются в том, чтобы быть, утверждать свое существование, расти, расширяться, обладать и наслаждаться; присущие ей признаки — это развитие существа, наслаждение и сила. Здесь сама жизнь есть Существо, которое трудится в Материи, чтобы выразить себя как сознательную силу; человеческая жизнь есть человек, который работает, стремясь запечатлеть себя в материальном мире со всей возможной мощью, напряженностью и размахом. В первую очередь он должен настойчиво стремиться к тому, чтобы жить и обеспечить для себя место в мире — для себя и рода человеческого; во-вторых, заняв свое место в мире, он должен овладевать, производить и наслаждаться все больше и больше; и, наконец, охватить своим влиянием всю земную жизнь и подчинить ее своей власти; в этом заключается и должна заключаться его главная практическая задача. Именно это пытались выразить дарвинисты в своей идее борьбы за существование. Но борьба ведется не просто за то, чтобы выжить и жить, но за то, чтобы расти в силе, наслаждаться и обладать; закон этой борьбы подразумевает и использует не только принцип и инстинкт эгоизма, но и сопутствующий принцип и инстинкт объединения. Человеческой жизнью движут два равно мощных импульса: один — индивидуалистического самоутверждения, другой — коллективного самоутверждения; их действие проявляется в виде борьбы, но также в виде взаимной помощи и объединенных усилий. Жизнь использует две различные, но в конце концов сливающиеся в одну формы деятельности, два мотива, которые кажутся противоположными, но на самом деле всегда сосуществуют, а именно соревновательное усилие и кооперативное усилие. Именно этот динамизм жизни предопределил всю структуру человеческого общества, а долговечность, энергия и развитие всех обществ зависят от продолжительности и мощи, с которой действует такой динамизм. Когда эта жизненная энергия в обществе иссякает и эти движущие силы утрачивают свою мощь, тогда все начинает ослабевать, закосневать и в конце концов двигаться к распаду.

Современная европейская идея общества основана на признании главной и господствующей роли этого витального динамизма в формировании и поддержании общества; ибо европеец — с тех пор, как германский ум и характер подчинил своему влиянию Западную Европу, — был в основе своей практическим, динамическим и деятельным человеком, витальным по самой сути своего мышления и своей природы. Все остальное было прекрасным цветком его жизни и культуры; это же было корнем и стволом его существования; и в настоящее время эта правда о характере европейца, всегда неявно присутствовавшая, стремительно и агрессивно всплыла на поверхность и восторжествовала над традициями христианского благочестия и западноевропейской культуры. И все значение великой экономической и политической цивилизации девятнадцатого века заключалось в том, что этот витальный человек, со всеми своими мотивами, громко заявил о себе и стал играть ведущую роль в обществе. Для практического человека жизнь в обществе состоит из трех видов деятельности: это семейная и социальная жизнь человека (социальная в смысле его обычных отношений с окружающими, в которых он выступает и как отдельный индивид, и как член одной семьи среди множества других семей); его экономическая деятельность как производителя, добытчика и потребителя материальных ценностей; и его политическая деятельность и политический статус. Для практического человека общество в сущности есть способ организации этих трех видов деятельности, и не более того. Образование и наука, культура, этика, эстетика, религия занимают отведенное им место как вспомогательные средства жизни, которые должны направлять, улучшать и украшать ее, утешать ее в трудах, тяготах и печалях, но они не являются частью самой ее субстанции, не числятся среди внутренне присущих ей целей. Единственной целью жизни является сама жизнь.

Древние придерживались другой, в действительности диаметрально противоположной точки зрения. Хотя они признавали огромную значимость основной деятельности (в Азии главным образом общественной, в Европе — политической), как должно признавать любое общество, поскольку именно в этом заключается залог жизни и процветания, все же они не считали ее основной в высшем смысле этого слова; эта деятельность была первым, но не главным делом человека. Древние видели в земной жизни возможность для развития рационального, этического, эстетического и духовного существа. Греки и римляне придавали особое значение только первым трем; Азия пошла дальше, поставила и эти три в подчиненное положение и рассматривала их как ступени на пути к духовному совершенству. Греки и римляне превыше всего гордились своим искусством, поэзией и философией и дорожили ими не меньше, а то и больше, чем своей политической свободой или величием. Азия тоже высоко ценила три эти силы и непомерно гордилась своей общественной организацией, но ценила много больше и превозносила и почитала гораздо ревностней своих святых, религиозных деятелей и мыслителей, своих героев духа. Современный мир более всего гордится своей экономической организацией, политической свободой, общественным устройством и прогрессом, налаженностью и комфортом своей социальной и семейной жизни, своей наукой — но наукой главным образом в применении к практической жизни, т.е. за созданные ею инструменты и приспособления: железные дороги, телеграфы, пароходы и прочие тысячу и одно новшество, бесчисленные изобретения и механизмы, которые помогают человеку овладевать физическим миром. В этом состоит вся разница между древним и современным взглядом на жизнь.

От этого зависит очень многое; ибо если практический и витальный взгляд на жизнь и общество является верным, если общество существует исключительно или главным образом ради материального обеспечения и благополучия, витального счастья, эффективной политической и экономической деятельности рода человеческого, тогда наша идея, что жизнь есть поиск Бога и высочайшего "я" и что общество также должно однажды взять это положение за свой принцип, оказывается несостоятельной. Современное общество — по крайней мере в своем сознательном стремлении к цели — довольно далеко от любой попытки прийти к мысли такого рода; сколь бы велики ни были его достижения, оно признает лишь два божества: жизнь и практический разум, организованный под именем науки. Поэтому к этой великой первичной силе — жизненной силе во всех ее проявлениях — мы должны отнестись с особым вниманием, чтобы понять, чтоv она представляет собой на самом деле и чтоv — в видимом своем проявлении. Витальная сила в видимом своем проявлении нам достаточно хорошо знакома; ибо она составляет саму плоть, ткань и форму современной повседневной жизни. Ее главные идеалы — физические блага и витальное благополучие индивида и общества, полное удовлетворение желаний для обеспечения телесного здоровья, долголетия, комфорта, роскоши, богатства, развлечения и отдыха, постоянное и неустанное использование умственных способностей и динамической жизненной силы в доходной работе и производстве и — как ярчайшие вспышки этой кипучей и всепоглощающей энергии — творческая деятельность и завоевания разного рода, войны, вторжения, колонизация, открытия, коммерческие победы, путешествия, рискованные предприятия, полное обладание земным миром и эксплуатация его богатств. Вся эта жизнь по-прежнему берет за основу своей организации старые формы существования — семью, общество, нацию — и приводится в движение двумя импульсами: индивидуалистическим и коллективным.

Первичный импульс жизни — индивидуалистический; он превращает семейную, социальную и национальную жизнь в средство наиболее полного удовлетворения витального индивида. В семье индивид ищет удовлетворения витального инстинкта обладания, а равно радости любви и дружбы и осуществления другого своего витального инстинкта — инстинкта размножения. Приобретения человека здесь заключаются в обладании женой, слугами, домом, богатством, поместьями, в воспроизведении своих внутренних и внешних качеств в потомстве, в продолжении своей деятельности в жизни детей и в передаче им своих приобретений и имущества; кроме того, он получает витальные и физические удовольствия и более возвышенное наслаждение теплыми чувствами и любовью, которым семейная жизнь открывает полный простор. В обществе человек получает возможность менее интимного, но более полного выражения себя и своих инстинктов. Оно предоставляет человеку более широкое поле для дружеских отношений, взаимного обмена, совместных усилий и производства, индивидуальной или коллективной реализации, удовлетворения эмоциональных потребностей, игры чувств и регулярного развлечения — тех преимуществ, которые привязывают его к социальному существованию. В нации и ее составных частях человек находит средства для не столь непосредственного, но все же более полного выражения чувства силы и власти. Если он обладает силой, он находит там славу, превосходство, лидерство или, на более низком уровне, осознание своей полезной деятельности в малом или крупном масштабе, на ограниченном или широком поле общественной жизни; если он не может достичь этого, то все равно может сознавать какой-то свой вклад в общее дело, гордиться своим истинным или воображаемым участием в грандиозной коллективной деятельности и мощном и великолепном витальном росте нации. Во всем этом в первую очередь работает индивидуалистический принцип витального инстинкта, в котором соревновательная сторона нашей природы взаимодействует с кооперативной, но преобладает над ней. При максимальном преобладании соревновательного импульса рождается идеал карьериста, для которого семья, общество и нация являются не столько полем реализации эмоций, сколько ступенями лестницы, по которой нужно карабкаться вверх, жертвами, предназначенными к закланию, чем-то, подлежащим завоеванию и покорению. В крайних случаях индивидуалистический мотив полностью обособляется от кооперативного, вырождается в примитивное антиобщественное чувство и ведет к появлению бродяги, искателя приключений, вечного скитальца, или чистого отшельника, который уходит от мира не по велению ума или духа, но потому, что общество, некогда бывшее для него средством самовыражения, превратилось в тюрьму и непосильное бремя, стало препятствовать его развитию и отказывает ему в жизненном пространстве и месте под солнцем. Но в наше время, когда вездесущие щупальца современного общества проникли повсюду, случаев ухода от мира становится все меньше; скоро на земле уже не останется убежищ для бродяги или отшельника — вероятно, даже в пустыне Сахаре или в далекой глуши Гималайских гор. И, возможно, даже право на внутреннее уединение будет отнято у нас коллективистским обществом, стремящимся превратить каждую индивидуальную "клетку" социального организма в максимально эффективную прагматическую, экономическую и динамическую единицу.

Ибо эта растущая коллективистская, или кооперативная, тенденция воплощает собой второй инстинкт витального, или практического, существа в человеке. Она обнаруживается сначала в идеале семейной жизни, согласно которому индивид ставит себя в подчиненное положение и находит витальное удовлетворение и практическое осуществление не в собственной своей, преобладающей над всем прочим, индивидуальности, но в жизни более широкого витального эго. Этот идеал играл важную роль в старых аристократических взглядах на жизнь; он присутствовал в древней индийской идее кула и куладхарма, а в Индии позднейших времен лежал у истоков общественной системы, основанной на большой объединенной семье и ставшей прочным экономическим базисом средневекового индуизма. Наиболее грубую Вайшья -форму он принял в идеале британского обывателя-семьянина, согласно которому предназначение отдельного человека, рожденного на земле, заключается в том, чтобы заниматься своим ремеслом или профессией, вступить в брак и произвести потомство, зарабатывать средства к существованию, выйти на средний уровень достатка, если не сколотить достаточный или избыточный капитал, наслаждаться какое-то время жизнью, а потом умереть, покончив таким образом со всеми делами, ради свершения которых он пришел в это тело и выполнял все свои основные обязанности в этой жизни — ибо все это, очевидно, и было той целью, для которой человек, со всеми своими божественными возможностями, появился на свет! Но какую бы форму ни принимал этот идеал, каким бы образом ни облагораживалась или ни смягчалась его грубая примитивность, какие бы этические или религиозные концепции ни накладывались на него, семья всегда останется по сути своей организмом практическим, витальным и экономическим. Это просто более широкое витальное эго, более сложный витальный организм, который поглощает индивида и подчиняет его более действенной соревновательной и кооперативной единице жизни. Семья, как и индивид, принимает и использует общество в качестве поля своей деятельности и средства своего продления, витального удовлетворения и благополучия, а также усиления и наслаждения. Но и эта единица жизни, это многосоставное эго, под воздействием присущего жизни кооперативного инстинкта может подчинить свой эгоизм требованиям общества и даже научиться при необходимости приносить себя в жертву на общественный алтарь. Ибо общество есть лишь еще более масштабное соревновательное и кооперативное эго, более сложный организм, который поглощает и индивида, и семью, и использует их для коллективного удовлетворения своих витальных потребностей, притязаний, интересов, для своего усиления, благополучия, наслаждения. Индивид и семья соглашаются на эту эксплуатацию по той же самой причине, которая побуждает индивида взваливать на себя ярмо семейной жизни: ибо они находят возможность своей реализации в этой более широкой витальной жизни и инстинктивно ощущают в ней собственную возросшую значимость, безопасность и удовлетворение. Общество — в еще большей степени, чем семья — является в сущности экономическим по своим целям и по самой своей природе. Этим объясняется преимущественно экономический и материалистический характер современных идей социализма: они представляют собой буйное рационалистическое цветение этого инстинкта коллективной жизни. Но поскольку общество представляет собой одну соревновательную единицу среди множества себе подобных и поскольку изначально его отношения с другими обществами всегда являются скрыто враждебными и даже в лучшем случае соревновательными, а не кооперативными, и должны строиться с учетом этого обстоятельства, социальная жизнь дополнительно приобретает неизбежно политический характер, который какое-то время даже преобладает над экономическим, в результате чего мы получаем нацию, или Государство. Если мы должным образом оценим эти основные особенности и мотивы коллективного существования, то найдем вполне естественным, что коллективная и кооперативная идея общества на пределе своего развития должна была вылиться в сильную, зачастую чудовищную гипертрофию виталистического, экономического и политического идеала жизни, общества и цивилизации.

Как же относятся к этому витальному инстинкту и его грандиозной современной деятельности высшие части человеческой природы, те более тонкие силы в человеке, которые более явно направлены на развитие его божественной природы? Очевидно, первым их побуждением должно быть обуздание этого инстинкта, подчинение его себе и стремление преобразовать всю эту грубую жизнь по своему образу и подобию; но когда они обнаруживают, что здесь действует отдельная сила, не уступающая в постоянстве и упорстве им самим, которая ищет удовлетворения per se и воспринимает их влияние до некоторой степени, но не в полной мере и на самом деле неохотно, частично, неудовлетворительно — что тогда? Мы часто видим, что этика и особенно религия, оказываясь в постоянном конфликте с витальными инстинктами, динамической жизненной силой в человеке, занимают почти полностью враждебную позицию по отношению к ним и стремятся опорочить их в теории и подавить на практике. Витальному инстинкту материального процветания и благополучия они противополагают идеал холодной и суровой нищеты; витальному инстинкту наслаждения — идеал не только самоотречения, но и абсолютного умерщвления плоти; витальному инстинкту здоровья и бодрости — аскетическое презрение, отвращение и пренебрежение к телу; витальному инстинкту постоянного действия и созидания — идеал покоя и бездействия, пассивности, созерцательности; витальному инстинкту силы, роста, власти, господства, завоевания — идеал смиренности, самоуничижения, покорности, кроткой безобидности, безропотности в страданиях; витальному инстинкту пола, от которого зависит продолжение человеческого рода, — идеал бесплодного целомудрия и безбрачия; социальному и семейному инстинкту — антисоциальный идеал аскета, монаха, отшельника, святого, ушедшего от мира. Начиная с дисциплины и подчинения они приходят к совершенному умерщвлению плоти, что, иными словами, означает полное истребление витальных инстинктов, и провозглашают саму жизнь иллюзией, от которой душа должна освободиться, или земной юдолью, царством плоти и сатаны — таким образом соглашаясь с утверждением непросвещенной и неразвитой жизни, что она не является, ей не суждено было быть и никогда не стать Царством Божиим, высшим воплощением Духа.

Дата добавления: 2015-07-13