Картина третья

Комната, в которой поселился Александр Адуев. Александр у стола пишет письмо. В передней Е в с е й чистит сапоги.

Е В С Е Й. Что это за житье здесь... У Петра Иваныча кухня-то, слышь, раз в месяц топится, люди-то у чужих обедают... Эко, господи!.. Ну, народец! Нечего сказать... А еще петербургские называются... У нас и собака каждая из своей плошки лакает...

Звонок. Дверь открывается. Входит Петр Иванович, проходит в комнату к Александру. Александр проворно прикрыл что-то рукой.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Спрячь, спрячь свои секреты, я отвернусь. Ну, спрятал?.. Зашел посмотреть, как ты устроился. Здравствуй.

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Доволен?

АЛЕКСАНДР: Очень.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (засмеялся. Осмотрел комнату). Я начинал хуже. (Сел в кресло.) Теперь скажи, зачем ты приехал сюда?

АЛЕКСАНДР: Я приехал жить...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Если ты разумеешь под этим есть, пить и спать, так не стоило труда... Тебе так не удастся ни есть, ни поспать здесь, как у себя в деревне.

АЛЕКСАНДР: Я подразумевал другое, дядюшка.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Наймешь бельэтаж на Невском, заведешь карету, откроешь у себя дни?

АЛЕКСАНДР: По словам вашим, дядюшка, выходит, что я как будто сам не знаю, зачем приехал.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Почти так.

АЛЕКСАНДР: Я отвечу: меня влекло неодолимое стремление, жажда благородной деятельности. Во мне кипело желание уяснить и осуществить... те надежды...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не пишешь ли ты стихов?

АЛЕКСАНДР: И прозой, дядюшка... Можно вам показать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет-нет, после когда-нибудь. Я так только спросил.

АЛЕКСАНДР: А что?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ты так говоришь...

АЛЕКСАНДР: Разве нехорошо?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, может быть, хорошо, да дико... Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу понять, что приехал сюда делать карьеру и фортуну.

АЛЕКСАНДР: Если вам угодно понимать так...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мысль хорошая, только напрасно ты приезжал...

АЛЕКСАНДР: Отчего же? Надеюсь, вы не по собственному опыту говорите это?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Дельно замечено... Точно, я хорошо обставлен и дела мои недурны. Но сколько я посмотрю, ты и я — большая разница.

АЛЕКСАНДР: Я никак не смею сравнивать себя с вами.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не в том дело. Ты, может быть, вдесятеро лучше и умнее меня, только, я вижу, изнежен. Где тебе все выдержать, что я выдержал.

АЛЕКСАНДР: Может быть, я в состоянии что-нибудь сделать, если вы не оставите меня вашими советами и опытностью?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Советовать боюсь. А мнение свое сказать, изволь, не отказываюсь. Ты слушай или не слушай, как хочешь.

АЛЕКСАНДР: Я постараюсь, дядюшка, приноровиться к современному понятию. Уже сегодня, глядя на эти огромные здания и корабли, я подумал об успехах современного человечества, я понял волнения этой разумно деятельной толпы... Я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: «Разумно деятельная толпа»! Право, лучше бы ты остался дома! А известно ли тебе, что таких, как ты, молодцов в столицу едет не десятки, не сотни, а тысячи. И у всех жажда благородной деятельности, карьеры и фортуны... А где они потом?

АЛЕКСАНДР: Я надеюсь, во мне хватит мужества и сил...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая). Ну, хорошо, ты приехал, не ворочаться же назад. Попробуем, может быть, удастся что-нибудь из тебя сделать... Что это у тебя выпало? Что такое?

АЛЕКСАНДР (поднимая маленький сверточек, который обронил со стола). Это... ничего...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Кажется, волосы? Подлинно, ничего... Уж я видел одно, так покажи то, что спрятал в руке.

Александр разжал кулак и показал на ладони кольцо.

Что это, откуда?

АЛЕКСАНДР: Это, дядюшка, вещественные знаки невещественных отношений.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что-что? Дай-ка сюда эти знаки.

АЛЕКСАНДР: От Софьи, дядюшка, при прощании на память.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: И это ты вез за тысячу пятьсот верст! Лучше привез бы мешок сушеной малины... (Взял волосы и кольцо, взвесил на ладони, завернул в бумажку и выбросил в окно.)

АЛЕКСАНДР (с криком). Дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что?

АЛЕКСАНДР: Как назвать ваш поступок?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Бросанием из окна в канал невещественных знаков и всякой дряни и пустяков.

АЛЕКСАНДР: Это — пустяки?!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А ты думал — что? Половина твоего сердца? Тихо, тихо! Я пришел к нему за делом, а он вон чем занимается — сидит и думает над дрянью.

АЛЕКСАНДР: Разве это мешает делу, дядющка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Очень. Время идет, а у тебя Софья да знаки на уме. Теперь тебе Софью и знаки надо забыть.

АЛЕКСАНДР (твердо). Я никогда не забуду ее, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Конечно. Не брось я твои залоги, так, пожалуй, ты помнил бы ее лишний месяц.

АЛЕКСАНДР: Вы никогда никого не любили?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаков терпеть не мог.

АЛЕКСАНДР: А по-моему, святое волнение любви...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаю я эту святую любовь... В твои лета только увидят локон, башмачок, подвязку, дотронутся до руки, — так и побежит по всему телу святая, возвышенная любовь. А дай-ка волю, так и того... Твоя любовь, к сожалению, впереди, от этого никуда не уйдешь. А дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься... Я почти нашел тебе место...

АЛЕКСАНДР: Нашли! Дядюшка, я очень вам признателен! (Поцеловал дядю в щеку.)

ПЕТР ИВАНОВИЧ (вытирая щеку платком). Нашел-таки случай... как это я не остерегся. Ну, так слушай же. Скажи, что ты знаешь, к чему чувствуешь себя способным?

АЛЕКСАНДР: Я знаю богословие, гражданское, уголовное, естественное и народное право, дипломацию, политическую экономику, философию, эстетику, археологию...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Постой, постой... А умеешь ли ты порядочно писать по-русски?

АЛЕКСАНДР: Какой вопрос! (Выходит в переднюю, ищет какие-то бумаги в бауле.)

ПЕТР ИВАНОВИЧ (закуривает сигару листком бумаги. Берет письмо, которое писал Александр, пробегает глазами, читает). «Дядюшка у меня, кажется, добрый человек, очень умен, только весьма прозаический, вечно в делах, в расчетах... Сердцу его чужды все порывы любви, дружбы, все стремления к прекрасному. Я иногда вижу в нем как бы пушкинского демона. Не верит он любви и прочему, говорит, что счастья нет, что его никто не обещал, а что есть просто жизнь, разделяющаяся поровну на добро и зло, на удовольствие, удачу, здоровье, покой, потом на неудовольствие, неудачу, беспокойство, болезни и прочее. Сильных впечатлений не знает и, кажется, не любит изящного. Я думаю, он не читал даже Пушкина...»

АЛЕКСАНДР (возвращается, вносит рукописи. В ужасе). Что вы читаете, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да вот тут лежало письмо к какому-то Поспелову — другу твоему, вероятно... Извини, мне хотелось взглянуть, как ты пишешь.

АЛЕКСАНДР: И вы прочитали его?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, почти. А что?

АЛЕКСАНДР: Что же вы теперь думаете обо мне?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Думаю, что ты порядочно пишешь, правильно, гладко.

АЛЕКСАНДР: Боже мой! (Закрыл лицо руками.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да что ты, что с тобой?

АЛЕКСАНДР: И вы говорите это покойно, вы не сердитесь, не ненавидите меня?!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет. Из чего мне бесноваться?..

АЛЕКСАНДР: Не сердитесь? Докажите, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Чем прикажешь?

АЛЕКСАНДР: Обнимите меня.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Извини, не могу.

АЛЕКСАНДР: Почему же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Потому, что в этом поступке разума, то есть мысла, нет. Вот если бы ты был женщина, так другое дело, там это делается без смысла, по другому побуждению.

АЛЕКСАНДР: И вы не назовете меня чудовищем?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: У тебя кто напишет вздор, тот и чудовище?

АЛЕКСАНДР: Но читать про себя такие горькие истины...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты воображаешь, что написал истину?

АЛЕКСАНДР: Конечно, я ошибся, я переправлю.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Хочешь, я тебе продиктую истину?

АЛЕКСАНДР: Конечно.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Садись и пиши.

Александр сел за стол, взял перо, бумагу.

«Любезный друг!». Написал? «Дядя мой не глуп, не зол, мне желает добра...»

АЛЕКСАНДР (вскакивая). Дядюшка, я умею ценить...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (диктуя)....«хотя и не вешается мне на шею. Он говорит, что меня не любит, и весьма основательно — в две недели нельзя полюбить. И я еще не люблю его, хотя уверяю в противном...»

АЛЕКСАНДР: Это не так, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не ври, не ври! «Но мы начинаем привыкать друг к другу». Написал?

АЛЕКСАНДР: Написал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, что у тебя тут еще? «Прозаический дух... демон». Пиши: «Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все. Он думает и чувствует по-земному, полагая, что если мы живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призваны. Он уверяет, что я тебя забуду, а ты меня. Это мне, да и тебе, вероятно, кажется дико, но он советует привыкнуть к этой мысли, отчего мы оба не будем в дураках. Дядя любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе. Он не всегда думает о службе да о заводе и знает наизусть не одного Пушкина».

АЛЕКСАНДР: Вы, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пиши... «Он читает на двух языках все, что выходит замечательного по всем отраслям человеческих знаний. Любит искусство, часто бывает в театре. Но не суетится, не мечется, не охает, не ахает, думая, что это ребячество, что надо воздерживать себя, не навязывать никому свои впечатления, потому что до них никому нет надобности. Он также не говорит диким языком, что советует и мне, а я тебе. Пиши ко мне пореже и не теряй попусту времени». Друг твой такой-то. Ну, месяц и число.

АЛЕКСАНДР: Как можно послать такое письмо: пиши пореже.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я только говорю свое мнение, ты сам просил, а принуждать не стану, — не нянька.

Александр ищет другое письмо.

Ты чего-то ищешь?

АЛЕКСАНДР: Я ищу другое письмо — к Софье.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Где же оно? Я, право, не бросал его за окно.

АЛЕКСАНДР: Дядюшка! Ведь вы им закурили сигару!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Неужели? Да как это я... и не заметил.. Смотри, пожалуйста, сжег такую драгоценность. Ну, так... Ты по-русски писать можешь. Завтра поедем в департамент... А что это за кипу ты вытащил? (Показывает на бумаги, которые Александр принес из сеней.)

АЛЕКСАНДР: А это мои диссертации. Я желал бы показать их своему начальнику. Особенно тут есть один проект, который я обработал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А-а... один из тех проектов, которые тысячу лет как уже исполнены или которых нельзя и не нужно исполнять.

АЛЕКСАНДР: Как же узнать начальнику о моих способностях?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мигом узнает. Он мастер узнавать. Да ты какое же место хотел занять?

АЛЕКСАНДР: Я не знаю, дядюшка, какое бы...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Есть места министров, товарищей их, директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников особых поручений, мало ли...

АЛЕКСАНДР: Вот на первое время место столоначальника хорошо...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Конечно, конечно... Потом через три месяца в директоры, а там через год и в министры. Так, что ли?

АЛЕКСАНДР: Начальник отделения, вероятно, сказал вам, какая есть вакансия...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да мы лучше положимся на него, а то он, пожалуй, обидится да пугнет порядком. Он крутенек... Что это еще у тебя?

АЛЕКСАНДР: Вы просили показать стихи.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Просил? Что-то не припомню.

АЛЕКСАНДР: Я думаю, что служба — это одно, а душа жаждет...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: То есть, ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь. Так, что ли, в переводе?.. Очень похвально. Чем же? Литературой?

АЛЕКСАНДР: Да, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Уверен ли ты, что у тебя есть талант?

АЛЕКСАНДР: Я надеюсь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Без этого ведь ты будешь чернорабочим в искусстве, что ж хорошего... Талант — это другое дело. Можно много хорошего сделать. И притом это капитал. Стоит твоих ста душ.

АЛЕКСАНДР: Вы и это измеряете деньгами?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А чем же прикажешь? Чем больше тебя читают, тем больше платят денег... Покажи-ка, что там у тебя?

...В эфире звезды притаясь, Дрожат в изменчивом сияньи, И, будто дружно согласясь, Хранят суровое молчанье...

(Дочитывает про себя. Зевнул.) Ни худо, ни хорошо.

АЛЕКСАНДР: Вот перевод из Шиллера.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Довольно... А ты знаешь и языки?

АЛЕКСАНДР: Я знаю по-французски, по-немецки, немного по-английски.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Поздравляю тебя! Давно бы ты сказал, скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие.

АЛЕКСАНДР: Это будет замечательно! У меня так много желанья сказать...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слушай, подари-ка мне свои проекты и сочинения.

АЛЕКСАНДР: Подарить? Извольте, дядюшка. Я вам сделаю оглавление всех статей в хронологическом порядке.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, не нужно. Спасибо за подарок... Евсей!

Входит Евсей.

Отнеси эти бумаги моему слуге Василию.

АЛЕКСАНДР: Зачем же Василию? Я сам могу отнести к вам в кабинет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Он просил у меня бумаги обклеить что-то.

АЛЕКСАНДР: Оклеить?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ведь ты подарил. А что тебе за дело, какое употребление я сделаю из твоего подарка.

АЛЕКСАНДР (в отчаянии прижимая бумаги к груди). Но это мои труды, мои мечты, мои...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (силой вырывает у него бумаги). Александр, послушай меня. Не будешь краснеть потом и скажешь мне спасибо. (Отнял рукописи.) На, снеси, Евсей...

Евсей уходит.

Ну вот, теперь у тебя в комнате чисто и хорошо, пустяков нет. От тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным... Поедем на завод — прогуляться, рассеяться и посмотреть, как работают. Начинай жить по-новому, Александр, начинай! Петербург город красивый, но строгий. Пощады от него не жди.

Александр стоит, закрыв лицо руками.

Ну, ты идешь со мной?

АЛЕКСАНДР (тихо). Иду, дядюшка...

Дата добавления: 2015-08-31