От издательства 13 страница

Особенное внимание следует обратить на то, что "переполнение информацией" связано с _глазами_. 90% поступающего сенсорного сигнала проходит у человека через визуальный канал. Но и это еще не все. Любое действие тоналя по обработке сигнала (смыслообразование, референция) также автоматически связано с движением глаз - об этом хорошо знают специалисты по нейролингвистическому программированию. Глазами мы "думаем", "вспоминаем", "воображаем", "оцениваем", "ищем выход", "принимаем волевое решение". Дезавтоматизация движения глазных орбит "расстраивает" тональ во всех основных пунктах его хорошо скоординированной деятельности. Вот почему дон Хуан не слишком настаивает на "созерцании точки" или на беспорядочном блуждании взора по белой стене, как это практиковалось в буддистских монастырях. "Маг" требует совмещения двух практических приемов: восприятия большой и неосмысливаемой перцептивной массы и сокращения до возможного минимума автоматических движений глаз. Эти два условия, соблюдаемые одновременно, при должной настойчивости помогают остановить _внутренний диалог_.

"В начале нашего знакомства дон Хуан предлагал мне... подолгу ходить с расфокусированными глазами, пользуясь только боковым зрением. Он утверждал, что если удерживать расфокусированные глаза на точке чуть выше горизонта, то получаешь почти полный 180-градусный обзор. Он настаивал, что это упражнение является единственным способом остановки внутреннего диалога. <...> Тогда же я понял, что остановка внутреннего диалога - это не просто удерживание слов, произносимых самому себе. Весь процесс моего мышления остановился, и я ощутил себя как бы парящим." (IV, 19)

_Аудиальный_ сигнал, как обычно замечают, по сравнению с _визуальным_ менее "информативен", т.е. гораздо меньше склонен складываться в сложные и однозначно узнаваемые перцептивные образы и не так активно участвует в тональном "описании мира". (Мы, конечно, рассматриваем только первую сигнальную систему.) Восприятие звука, не подкрепленное визуальным компонентом, всегда неполно, всегда оставляет "пробел" в значении или ситуации, позволяя применить к нему сразу несколько интерпретационных схем. И этому факту в системе дона Хуана уделяется должное внимание:

"Как я могу перестать говорить сам с собой?

- Прежде всего, ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки с глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы судить о мире. Мы говорим с другими и с собой ставным образом о том, что видим. Воин сознает это и прислушивается к звукам мира." (II, 394)

Пожалуй, самая труднопостигаемая штука в деле остановки внутреннего диалога - это использование _воли_. Об этой загадочной и одновременно очень простой вещи, которую дон Хуан называет то _волей_, то _намерением_, то _командой Орла_, нам придется говорить особо. Сейчас же мы укажем только на одно: _любое действие существа_ ("мага" или профана) _есть прямая манифестация воли_, т.е. непосредственного передвижения энергетических полей, связанных в единой структуре с энергетикой мироздания. Все указанные выше приемы - только "уловки", особенные "делания", открытые древними исследователями и служащие для пробуждения _воли_ - для научения перестраивать свое энергетическое поле определенным способом. Если эта задача выполнена, вспомогательные техники можно оставить - они более не нужны.

В конце обучения дон Хуан прямо разъяснил суть дела: "Внутренний диалог останавливается за счет того же, за счет чего начинается: за счет действия _воли_. Ведь начать внутренний разговор с самими собой мы вынуждены под давлением тех, кто нас учит. Когда они учат нас, они задействуют свою _волю_. И мы задействуем свою в процессе обучения. Просто ни они, ни мы не отдаем себе в этом отчета. Обучаясь говорить с самими собой, мы обучаемся управлять _волей_. Это наша _воля_ - разговаривать с самими собой. И, чтобы прекратить внутренние разговоры, нам следует воспользоваться тем же самым способом: приложить к этому _волю_, выработать соответствующее _намерение_." (VII, 374)

И здесь мы подходим к сущности и цели всего этого нелегкого предприятия.

Дело в том, что _внимание_, которым маг выбирает комплексы восприятий из хаотического океана нагуаля, благодаря которому получает способность оперировать ими, - по сути своей схоже с вниманием ординарным. Оно тоже в какой-то мере _вычленяет_, _организует_, _изолирует_ и _вытесняет_ (иначе маг в таком режиме восприятия оказался бы обычным идиотом), но по отношению к "описанию мира" такое внимание удалено, пользуется этим "описанием" принципиально иным способом - оно просто не может работать как обычно, т.к. захватывает в область резонанса неизмеримо большую часть энергетического спектра Реальности, чем внимание ординарное. По тем же причинам оно оказывается гораздо мощнее в своих движениях - в фиксации, фокусировке, перемещении.

Ординарное внимание тоналя дон Хуан называет _первым_, а энергетически расширенное внимание мага - _вторым_. И остановка внутреннего диалога - главный ключ ко _второму вниманию_. Собственно говоря, здесь и начинается _настоящая_ магия. "Дон Хуан говорил, что как только мы остановим внутренний диалог, мы остановим и мир. Это было _операционное описание непостижимого процесса фокусировки нашего второго внимания_. Он говорил, что некоторая часть нас вселю пребывает под замком, так как мы боимся себя." (V, 584) (_Курсив_ мой - А. К.)

Этот "страх себя" сродни ностальгии. Ибо однажды увидевший мир глазами "второго внимания" в особом смысле перестает быть человеком - все дорогое ему, все "человеческое" вдруг перестает _быть_.

Какой неожиданный поворот от человека (маленького, эгоистичного, ограниченного и смертного) к великолепной Реальности - как к "славе Господней"! И все-таки мы уже были там - в этом космическом чреве, в истоке всех вещей. Были и подсознательно тоскуем о возвращении. Ностальгия "здесь" и ностальгия "там". Обоюдоострый меч, всю безжалостность которого иногда чувствуют философы. Как бы между прочим написал об этом М. Мамардашвили:

"Вспомним чувство невыразимости, связанное с упоминаемым словосочетанием "неизвестная родина". Если сблизить чувство "неизвестной родины" с ощущением непонятной обреченности всего высокого и доблестного, то мы ощутим у себя какую-то ностальгическую отстраненность от того, где мы живем, с кем мы связаны, от нашей страны, от нашей родины, от нашей географии, от наших нравов и обычаев. За этой ностальгической отстраненностью стоит ощущение и отблеск неизвестный, непонятный, но отблеск чего-то другого."

Эта же неотступная ностальгия зовет нас в путь, не обещая избавления от тоски, - она зовет, потому что нельзя же вечно оставаться слепыми.

Реальность стоит у порога и требует своего. "Ни из какой совокупности опыта, - пишет философ, - нельзя вывести различие между реальностью и представлением о ней. Всякая реальность нам дана представлениями о ней. И сама мысль о том, что есть реальность, и представление о ней и что одно отлично от другого, ниоткуда нами не может быть получена. Но она откуда-то приходит, и платоновское "вспомнить" - один из путей, по которому она к нам приходит..." (М. Мамардашвили. "Что значит мыслить и что значит мыслить не мысля...")

Быть может, всем нам предстоит _вспомнить_, откуда мы родом, и вся наша ностальгия - только грусть о былом, о давнем, о безвозвратно утраченном детстве.

2. Растения силы

К полному разочарованию сторонников психоделического "просветления", Карлос Кастанеда уделяет внимание галлюциногенам лишь в первых двух книгах

- "Уроки дона Хуана" и "Отдельная реальность". Поэтому можно сказать, что с точки зрения обывателя эти сочинения Кастанеды наиболее "мистичны".

Всем, разумеется, известно, что наркотические или психотропные вещества издавна употреблялись магами, оккультистами и медиумами. Прежде всего, надо разобраться, какой тип "одурманивания" психики продуктивен для магии, а какой - просто доставляет экзотические переживания и своеобразное удовольствие.

Можно принять за аксиому тот факт, что _любое отравление_ мозга, сопровождаемое нарушением процесса его биоэнергетического метаболизма, с неизбежностью вызывает изменение режима восприятия. Выше мы указывали, что даже обычное голодание, переутомление, бессонница, монотонные и бессмысленные действия способны нарушать работу перцептуального механизма. В этом нет ничего нового: и древние шаманы постились, отказывались спать, плясали до полного изнеможения, и нынешние сектанты таскают вериги, кружатся на одном месте, истязают плоть. Одни и те же внешние приемы последовательно применяются из века в век.

Но употребление ядов - особая статья. Шаманы Севера, скажем, предпочитают настой из свежих мухоморов - микоатропин, содержащийся в грибах, вызывает иногда сильные галлюцинации. Ведьмы всех времен и народов "обожали" дурман, белену - по тем же причинам. Азиатские мистики (из тех, кто не просто "ловит кайф") традиционно употребляют анашу, иногда - опиум.

Конечно, не все из перечисленных растений содержат наркотические вещества. Строго говоря, к наркотикам медицина должна относить только вещества, вызывающие у потребителя пристрастие, а вслед за ним - _биохимическую зависимость_. Мухоморы, дурман, белена, пресловутая цикута это все, скорее, объекты вожделения для токсикоманов, которым по той же причине подходит и клей, и бензин, и ацетон.

Мистики же всегда использовали свои зелья для особых, эзотерических действий - вызывания духов, осуществления магических влияний, прорицаний и т.п. Скучающая молодежь не любит антропологических исследований, иначе узнала бы много интересного о "кайфе предков" Вот, скажем, Э. Б. Тайлор в книге "Первобытная культура" сообщает, что в Америке индейцы для магических целей часто пользовались самым обычным табаком. Антиникотиновая кампания в те времена не произвела бы на них должного впечатления.

Однако, все по порядку:

"Колумб наблюдал существовавшую на Вест-Индском архипелаге религиозную церемонию, заключавшуюся в том, что на голову идола ставилось блюдо с порошком когобы, который вдыхался через посредство двух стеблей тростника, вставлявшихся в ноздри. Далее, Пане описывает, как тамошний жрец, призванный к больному, вступает в общение с духами, нанюхавшись когобы до того, "что, опьянев, не знает, что делает, и говорит страшную нелепицу, считающуюся разговором с "цеми", которые, по утверждению жреца, и являются виновниками болезни." На Амазонке племя омагва до новейшего времени употребляло наркотические растения, которыми вызывают опьянение, длящееся целые сутки и сопровождающееся необыкновенными видениями. Из одного такого растения они получают порошок "курупа", который нюхают, как табак, посредством тростинки в форме буквы Y. Сходство названий и обычаев ясно указывает на связь между омагва и антильскими островитянами. Калифорнийские индейцы дают детям наркотическое питье, чтобы получить на основании их видений сведения о неприятеле. Мундуруку в Северной Бразилии, желая обнаружить убийцу, дают такое питье духовидцам, чтобы преступник явился им во сне.

Индейцы дариен кормили детей семенами Datum Sanguinea, чтобы вызвать у них пророческий бред, в котором они видели скрытые сокровища. В Перу жрецы, разговаривавшие с "гуака", или фетишами, имели обыкновение приводить себя в экстатическое состояние наркотическим напитком "тонка" из того же растения, вследствие чего последнее называлось "гуакакача", фетишем-травой. Мексиканские жрецы, по-видимому, также употребляли мазь или напиток из семян "ололиуки", вызывавших бред и видения. Табак употребляли с той же целью в обеих Америках. Вообще следует заметить, что первобытные народы курят табак ради полного опьянения, и с этой целью глотают дым. Колдуны бразильских племен приводили себя в экстаз во время конвульсионных оргий курением табака и видели при этом духов. Поэтому неудивительно, что табак стал называться у них "священной травой". На этом же основании североамериканские индейцы считали табачную наркотизацию сверхъестественным экстазом, а грезы в этом состоянии - наитием. Такие воззрения делают понятной следующую замечательную церемонию делаваров. Во время празднества в честь бога огня и двенадцати прислуживающих ему "маниту" внутри жертвенного дома сооружался шалаш сделанный из двенадцати палок, связанных у верхушки и покрытых одеялами. Высотой он был приблизительно в рост человека. По окончания праздника шалаш этот нагревался докрасна раскаленными камнями, и в него помещалось двенадцать человек. Один из стариков бросал на камни табак, и, когда страдальцы доходили до крайних пределов удушья от табачного дыма и жара, их вытаскивали обыкновенно в бессознательном состоянии."

А теперь из Америки вернемся в Евразию:

"Не останавливаясь на древнеарийском обоготворении наркотического налитка, послужившего оригиналом божественной сомы индусов и божественной хаомы персов, а также на пьяных оргиях поклонников Диониса в древней Греции, мы обнаруживаем в древнем мире точное подражание низшей культуре в употреблении вызывающих экстаз лекарственных средств. Таковы настои, описываемые Плинием как напитки, вызывающие бред и видения, лекарства, упоминаемые Гезихием, при помощи которых вызывалась Геката, средневековые мази ведьм, дававшие пациенту способность видеть призраков или переносившие его на шабаш и помогавшие ему оборачиваться зверем. Употребление подобных средств сохранилось до сих пор у персидских дервишей. Эти мистики - не только потребители опиума, подобно множеству своих соотечественников, но они курят еще гашиш, и это средство доводит их до состояния экзальтации, сопровождающегося очень живыми и яркими галлюцинациями. Человеку в подобном состоянии, говорит д-р Полак, маленький камешек на дороге кажется огромной глыбой, через которую едва можно перебраться, водосточная канава - такой широкой рекой, что он требует лодку для перевоза. Человеческий голос звучит в его ушах, как гром, он воображает, что у него есть крылья, которые поднимают его от земли. На эти экстатические эффекты, в которых чудеса становятся обычным делом, в Персии смотрят как на высшие религиозные проявления, и лица, подверженные им, равно как и их поведение, считаются святыми и находят последователей." (Э. Б. Тайлор. Первобытная культура, сс. 487-488.)

Как видите, в наркотических экстазах, доставляющих наслаждение, много бреда и нелепостей. С другой стороны, причудливые церемонии духовидцев, использующих психотропные вещества, вызывают удовольствие весьма сомнительное. Это теперь, в кругах гедонистической молодежи Запада, появилось модное выражение _nice trip_ - т.е. "приятное путешествие, совершенное под воздействием ЛСД". А если не "приятное", то кому и зачем оно нужно?

Правда, есть особая категория химических агентов, которые, вторгаясь в нашу психику, совершают совершенно необычную работу. Об их природе и о механизме их действия написано много. Ученые классификаторы объединили эту совокупность веществ в т.н. "группу больших психоделиков". Обычно сюда относят диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД-25), мескалин (содержащийся в кактусе Lophophora Williamsi) и псилоцибин - яд, выделяемый из некоторых видов грибов.

Прежде всего, "большие психоделики" не особенно радуют нас наркотической эйфорией. Они мало способны вызывать пристрастие и зависимость, но зато превосходят все остальные алкалоиды в области изменения способов человеческого восприятия. Даже то незначительное удовольствие, которое они могут вызвать, связано не с биохимической стимуляцией "центра наслаждения" (как это свойственно опиатам или продуктам конопли), а скорее с расслаблением перцептуального аппарата, что, в свою очередь, может привести к временному "снятию" экзистенциального конфликта. (Кстати, далеко не всегда. Дж. Лилли, исследовавший ЛСД-25, рассказывает по этому поводу поучительную историю. Приняв препарат под тяжелым впечатлением от семейной ссоры, он не только не расслабился, как это произошло бы с любителем морфия, но и впал в состояние "глубочайшей депрессии", чуть не повлекшей за собой бессознательный суицид. - Подробнее см.: Лилли Дж. Центр циклона. Гл. 1-2.) Пример Лилли как раз иллюстрирует уже общепризнанное положение, что "большие психоделики" не служат для удовольствий - они только что-то "делают" с нашим _вниманием_: это и производит неизгладимое впечатление, наполняя тривиальный до этого опыт яркими и (что особенно важно!) экзистенциально значимыми для личности галлюцинациями.

Мы полагаем, что и здесь имеет место процесс, в чем-то схожий с восточными психотехниками типа "свидетель". Ввиду того, что наркотическое опьянение "большими психоделиками" выражено совсем незначительно, _способность к концентрации внимания_ и свободному манипулированию им _мало страдает_ от получаемой интоксикации. Контроль над осознанием перцепции позволяет проделывать некоторые последовательности интеллектуальных действий, почти не совершая ошибок. Кроме того, есть еще важное отличие - внимание может быть свободно направлено _вовне_, а не только вглубь себя, как это бывает у ортодоксальных медитаторов.

Впрочем, главный грех измененного состояния сознания, вызванного как психоделиками, так и интроспективным созерцанием, неустраним: _внимание_ опять-таки теряет ориентиры и не способно отличать _эндогенные_ образы (воспоминания, фантазии, ожидания) от _экзогенных_ (сенсорных сигналов, продуцируемых внешней Реальностью). Однако в случае с психоделическим "бредом" у внимания есть выбор; более того, благодаря некоторому сохранению контроля, у него есть шанс все же отличить мечту от Реальности пусть не всегда, не целиком и не достаточно ясно, но и об этом забывать не стоит.

Олдос Хаксли, проанализировав свои переживания после опыта с мескалином (алкалоид кактуса Lophophora Williamsi - великого "учителя Мескалито", как выражался дон Хуан), записал следующие наблюдения, которые, как мы увидим позже, окажутся нам полезными:

"1) Способность к воспоминанию и "последовательному мышлению" уменьшается или совсем исчезает. (Прослушав записи моих разговоров, происходивших под воздействием мескалина, я не обнаружил, что был тогда глупее, чем в своем обычном состоянии.)

2) Зрительные впечатления в значительной степени усиливаются, глазу открывается та чистота восприятия, которая имела место в детстве, когда чувство не было еще автоматически подчинено идее. Интерес к пространственным отношениям снижается, а интерес ко времени падает почти до нуля.

3) Несмотря на то, что интеллекту вреда не наносится, а восприятие становится намного совершеннее, воля претерпевает глубокие изменения в худшую сторону. Принявшие мескалин не видят смысла в каких-либо действиях и находят причины, в обычном состоянии побуждающие их к действиям и страданиям, глубоко неинтересными. Они не могут волноваться из-за этих причин, так как находятся более занимательные вещи, о которых стоит подумать.

4) Эти более занимательные вещи могут переживаться как существующие "вовне" (это было со мной) или "внутри", или в обоих мирах - внешнем и внутреннем, одновременно либо последовательно. То, что эти вещи действительно более занимательны, всем принимавшим мескалин кажется очевидным, если у них здоровая печень и спокойный ум."

Легко заметить, как "ключевые стереотипы" тоналя, его _основные идеи_ дезактуализируются. Тональ "слабеет" прямо на стазах: снижается способность к "внутреннему диалогу" (1); идеи _непрерывности_, _ожидаемости_ и _стабильности_ теряют свою жесткость и легко "соглашаются" с альтернативными идеями (что мы увидим из описания некоторых опытов Хаксли, приводимых ниже); мотивация действия, порождаемая фиксированным "образом себя" сводится к нулю (3); а пространственно-временная координация, отвечающая за синхронность и полноту описания мира, теряет смысл (2). Кроме того, мы сталкиваемся здесь с тем же явлением - "переполнением информацией" тоналя, - как и в техниках по остановке внутреннего диалога, предлагаемых доном Хуаном. Обо всех вышеперечисленных эффектах можно прочитать и у других ученых, исследующих "измененные состояния сознания". (См. например: Altered States of Consciousness. Ed. by Charles T. Tart. New York. 1972.)

Олдос Хаксли свидетельствует об обогащении своего восприятия так: "Исследователь обратил мое внимание на мебель. Маленький столик для пишущей машинки стоял в центре комнаты. За ним, если смотреть от меня, находился плетеный стул, а еще дальше - конторка. Эти три предмета образовали замысловатую структуру из горизонталей, вертикалей и диагоналей

- структуру тем более интересную, что ее невозможно было понять с точки зрения пространственных отношений. Я не смотрел на свою мебель как прагматик, которому нужно сидеть на стульях или писать за столом, но и не как кинооператор или фиксирующий научный прибор. Я смотрел, как чистый эстет, которого интересует только форма и расположение форм внутри поля зрения или на холсте картины. <...> Вот, например, ножки этого стула - как чудесна их округлость, а их полированная гладкость просто сверхъестественна! Я провел несколько минут (или несколько веков?), и при этом не только созерцал эти бамбуковые ножки, но и реально был ими, или, точнее, находился в них." (Huxley A. The doors of perception.) Гипнотическую, завораживающую глубину обнаружили самые тривиальные вещи: книги, стоящие на полках, собственные брюки, закат солнца над равнинами Калифорнии...

Опыт Карлоса Кастанеды, безусловно, гораздо драматичнее, и, несомненно, дон Хуан приложил к этому руку. Он стремился предъявить ученику более широкий участок спектра Реальности, распахнуть перед ним такие бездны, чтобы его тональ никогда уже не вернулся к своей самоуверенности и самодовольству. В абсолютном одиночестве Мескалито продемонстрировал на кактусовом поле весь груз обусловленности и бессмысленности человеческого тоналя) сквозь обломки которого льется бесценный свет Реальности:

"От каждого пейотного кактуса на поле исходил голубоватый мерцающий свет. Один кактус светился особенно ярко. Я сел перед ним и начал петь ему свои песни. Тут из растения вышел Мескалито - та же фигура в виде человека, которую я видел раньше. Он взглянул на меня. С большим чувством (совершенно необычным для человека моего темперамента) я пел ему свои песни. К ним примешивалась уже знакомая мне музыка - звуки флейт или ветра. Как и два года назад, он беззвучно спросил: "Чего ты хочешь?" Я заговорил очень громко. Я сказал - я знаю, что в моей жизни и в моих поступках чего-то не хватает, но не могу обнаружить, чего же именно. Я смиренно просил его сказать мне, что у меня неладно, и еще сказать свое имя, чтобы я мог позвать его, когда буду в нем нуждаться. Он взглянул на меня. Его рот вы тянулся, как тромбон, до самого моего уха. И он сказал мне свое имя.

Внезапно я увидел отца. Он стоял посреди пейотного поля, но поле исчезло, и вся сцена переместилась в старый дом, где прошло мое детство. Я стоял с отцом у смоковницы. Я обнял его и стал торопливо говорить ему все, чего никогда не мог ему сказать. Каждая мысль была законченной и исчерпывающей. Было так, словно у нас в самом деле нет времени и нужно сказать все сразу. Я говорил что-то совершенно потрясающее, говорил о чувствах, которые к нему испытывал, - что-то такое, о чем при обычных обстоятельствах никогда не посмел заикнуться.

Отец не отвечал. Он просто слушал, а потом исчез. И я снова был один, я плакал от печали и раскаяния.

Я пошел через пейотное поле, выкликая имя, которому меня научил Мескалито. Что-то появилось из странного, похожего на звездный, света на кактусе. Это был длинный светящийся предмет - что-то вроде палки из света, величиной с человека. На мгновение он осветил все поле ярким светом, желтоватым или янтарным; затем озарил все небо, отчего получилось необычайное, чудесное зрелище. Я подумал, что если буду смотреть, то ослепну. Я зажмурился и спрятал лицо в ладонях.

Я безошибочно знал, что Мескалито велит мне съесть еще один бутон. Но как же это сделать, подумал я, у меня ведь нет ножа, чтобы его срезать. "Съешь прямо с земли", - сказал он мне тем же необычным образом. Я лег на живот и стал жевать верхушку растения. Оно согрело и ободрило меня. Все мое тело, каждая его клетка согрелась и выпрямилась. Все ожило. Все состояло из сложных и тонких деталей, и в то же время все было таким простым. Я был повсюду: я мог видеть все, что вверху, и все, что внизу, и все вокруг одновременно.

Это непередаваемое чувство я испытывал как раз столько времени, чтобы успеть его осознать. Затем его вытеснил гнетущий страх, который пусть не мгновенно, но все же достаточно быстро и неумолимо овладел мною. Сначала в мой чудесный мир безмолвия ворвались острые звуки, но я не обратил на это внимание. Затем звуки стали громче и назойливей, как будто надвигались на меня. И постепенно исчезло недавнее чувство, когда я плавал в мире целостном, безразличном и прекрасном. Звуки выросли в гигантские шаги. Что-то громадное дышало и двигалось вокруг меня. Я понял, что оно за мной охотится. Я побежал и спрятался под валуном, пытаясь оттуда определить, что же меня преследует. На мгновение я выглянул из своего убежищу, и тут преследователь, кто бы он ни был, на меня бросился. Он был похож на морскую водоросль. Водоросль бросилась на меня. Я думал, что буду раздавлен ее весом, но оказался в какой-то выбоине или впадине. Я видел, что водоросль покрыла не всю поверхность земли вокруг камня. Под валуном остался клочок свободного пространства. Я старался вжаться под камень. Я видел капающие с водоросли огромные капли слизи. Я "знал", что это секреторная жидкость - пищеварительная кислота, чтобы меня растворить. Капля упала мне на руку; я пытался стереть кислоту землей и смачивал ожог слюной, продолжая закапываться. В какое-то мгновение я почти растаял.

Меня вытаскивали на свет. Я решил, что уже растворен водорослью. Я смутно заметил свет, который становился все ярче. Свет шел из-под земли, пока наконец не прорвался в то, в чем я узнал встающее из-за гор солнце." (I, 132-134)

Каждое "психоделическое" переживание Кастанеды заново "оживляется" доном Хуаном - он стремится закрепить в сознании ученика свободу восприятия. Неважно, что из пережитого им действительно имеет смысл, а что отражает груз накопившихся проблем и предвзятостей. Смысл рассказов и воспоминаний в другом - _мир можно воспринимать иначе, мир не связан нашим перцептивным шаблоном, он свободен и беспределен до всем_.

Тот же урок заключался и в созерцании Реальности "глазами вороны" (I, 152-153), и в жутковатой аудиенции у мифического "стража другого мира", и тогда, когда Карлос неоднократно погружался в "зеленый туман" у оросительной канавы. Если вы ищете здесь скрытую информацию, обучение "тайному знанию", то вряд ли найдете: все это - способы "расшатать" тональ, "усмирить" его и в случав надобности заставить его покорно отойти в сторону.

И нельзя не отметить - такие уроки пошли Кастанеде на пользу.

"Помогли ли мне растения силы? - спросил я.

- Конечно, - сказал он. - Они раскрыли тебя, остановив твой взгляд на мир. В этом растения силы оказывают такое же воздействие на _тональ_, как и правильный способ ходьбы. И то, и другое переполняет его информацией, и сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения силы превосходно подходят для этой цели, но их применение оплачивается слишком дорого. Они наносят слишком большой вред телу. Это их недостаток, особенно дурмана." (IV, 247) (В работе с Кастанедой дон Хуан употреблял разновидность _Datura innoxia_ - индейский дурман. Из наиболее активных алкалоидов выделен _скополамин_.)

В мире растений силы легко заплутать, и дон Хуан часто предупреждает об этом. Древние мага нередко оказывались жертвами определенных пристрастии, вызываемых понравившимся растением. Их специфическая энергия давала им возможность многократно повторять один и тот же перцептивный опыт, служащий предметом мифа и поклонения (о биохимической зависимости мы здесь не говорим). В первых книгах Кастанеда не раз упоминает о том, что дон Хуан называл растения силы _союзниками_, что поневоле вызывало в сознании ученика антропоморфный образ. _Союзник_, будучи энергетической формой из пространства, недоступного обычному восприятию, никак не связан с растением или психотропным веществом. Однако они, бывает, сопровождают друг друга. "Растения силы подводят ученика непосредственно к _нагуалю_, а союзник является одним из его аспектов..." (IV, 247) В разделе "Реальность нагуаля" мы будем особо рассматривать _союзников_ как источник специальной энергии, сообщающей магу способность действовать в силовом поле Реальности. Растения силы - не единственный путь приближения к ним, но соблазнительный из-за своей доступности, легкости, так как требует сравнительно невысокого уровня самодисциплины. И все же путь растений вряд ли стоит рекомендовать: беспризорный тональ, получив доступ к новым полям перцепции, ничтоже сумняшеся превращает их в настоящий сумасшедший дом. Разнообразные "видения" Кастанеды тому яркий пример. То, что его тональ уцелел, - заслуга изумительного мастера. "После целой жизни борьбы я знаю, что действительно важным является не просто научиться новому описанию, но прибыть к целостности самого себя. Следует прибыть к _нагуалю_, не покалечив тоналя и, превыше всего, не покалечив своего тела. Ты принимал эти растения, следуя точным этапам, через которые прошел я сам. Единственным отличием было то, что я остановился, когда решил, что ты накопил достаточно взглядов на нагуаль. Именно по этой причине я никогда не хотел обсуждать с тобой твои встречи с растениями силы и не позволял тебе иметь навязчивую идею относительно них. Не было смысла строить схемы того, о чем нельзя говорить. Эnо были настоящие экскурсии в _нагуаль_, в неизвестное." (IV, 248-249)

Дата добавления: 2015-08-31