Политика сотрудничества в XVIII веке

Для татарского народа первый этап реформ, приведших к созданию нации, начинается во второй половине XVIII века. Основной особенностью татар было то, что они отличались от соседних народов по религиозному признаку, а от других мусульманских народов – нахождением в составе немусульманского государства на протяжении более чем двух веков. Наиболее важной характеристикой начала периода является переход основного вектора деятельности татарского мусульманского этноса от сопротивления насильственной христианизации к достаточно автономному развитию в рамках Российского государства. После уничтожения Петром I татарских мурз как феодального служилого сословия единственной относительно привилегированной группой остаются дипломаты (политические агенты) и торговцы, используемые для отношений с мусульманским Востоком. Поэтому татары Сеитова посада (Каргалы) в 1745 г. первыми получают права корпорации, включая свободу вероисповедания и освобождение от рекрутской повинности при условии участия всех членов корпорации в торговле с мусульманским Востоком. Было дано разрешение на размещение там только двухсот семей. Каргала получает права посада, и там создается Ратуша. Р. Фахретдин отмечал, что впервые после падения Казанского ханства «…возрождалась официально признанная национально-религиозная жизнь татар»^[7].

На примере Каргалы впервые создается модель сотрудничества между татарским обществом и Российским государством. При этом татары обеспечивают экономические и политические интересы Российского государства в казахских степях и Средней Азии вплоть до Индии Великих Моголов, а Российское государство предоставляет им свободу вероисповедания и возможность для извлечения монопольных экономических прибылей на фиксированных рынках. Основным посредником государства выступает не класс феодалов, а буржуазия. Таким образом, само Российское государство во многом определило ведущую роль буржуазии в татарском обществе. В результате закладываются основы для будущего российско-татарского симбиоза эпохи Екатерины II.

Исламоведом Марком Батунским политика России по отношению к мусульманам описывается как «…комбинация безусловно-секулярного политического прагматизма с идеалом тотальной христианизации и русификации мусульманских поданных империи, – такова идущая еще с допетровских времен установка, с большими или меньшими вариациями воспринятая последующим XIX столетием»^[8].

После пика репрессий эпохи Луки Конашевича и разрушения более 80% мечетей в 1740-е гг. правительство отреагировало на восстание Батырши в 1756 г. первыми уступками мусульманам: разрешалось иметь мечети и школы в населенных пунктах, где христиане составляли менее 10%, и мусульманам на год обязались не ставить рекрут. По мнению М. Пинегина, именно в это время правительство окончательно убедилось в стойкости мусульман и бесполезности репрессий против религии Ислама. Ученый небезосновательно писал, что причиной этой стойкости была приспособленность сущности мусульманского учения для потребностей простого народа и выборность мулл в отличие от православного духовенства. Мулле принадлежало бесспорное духовное лидерство в общине как самому образованному человеку, учителю, судье и лекарю. Поэтому именно контроль над ранее свободным духовенством и должен был обеспечить контроль над духовной жизнью мусульманских общин и всего татарского народа^[9].

Екатерина II, взошедшая на престол в 1762 г., стремилась упрочить стабильность российского общества, сократить размах народных выступлений, поставить под контроль все группы, обладающие реальным влиянием. Ее реформы в 1764–1789 гг. были нацелены на подчинение татарского общества государству. Картину требований она получает во время пребывания в Казани в 1767 г., а также из наказов мусульман и выступлений их депутатов в Уложенной комиссии^[10]. Они основывались на признании гражданского и экономического равноправия мусульман и православных и обеспечении свободы вероисповедания. Позиция мусульман концентрировалась на следующих пунктах: «…дозволить свободную торговлю всем мусульманам, не препятствовать открытию их культа, постройке мечетей, открытию школ, устроить для мусульман специальные мусульманские суды по шариату, разрешить иметь собственную администрацию и пользоваться в делопроизводстве татарским языком»^[11].

До восстания Пугачева в 1773–1775 гг. Екатерина II уничтожает Контору новокрещенских дел (1764 г.), разрешает вновь строительство ограниченного числа мечетей (1767 г.), в том числе двух каменных мечетей в Казани. Восстание Пугачева встречается указом Святейшего Синода о свободе вероисповедания (1773 г.). Убедившись в лояльности татарской элиты, переведя противоречия между государством и мусульманами из религиозной в социальную сферу, Екатерина II переходит к прямым уступкам татарской элите. Купечество получает право торговли по всей империи (1776 г.) и орган самоуправления – Казанскую Татарскую Ратушу (1782 г.). Мурзы уравниваются в правах с русским дворянством (1784 г.). Духовенство получает признанный государством статус указных мулл и сословный орган – Духовное собрание (1788 г.). Таким образом, элита добивается функционирования сети религиозных и образовательных учреждений, права торговли, создания Духовного собрания – Махкама-и-Шаргыя (буквально Шариатского суда) с татароязычным делопроизводством. Однако уравнения в правах православных и мусульман не произошло. В юридическом отношении они продолжали представлять особую группу населения. Положение огромного большинства татарского общества, являвшегося государственными крестьянами и исполнявшего лашманскую повинность, принципиально не изменилось. Реформы Екатерины II не затрагивали кочевое и полукочевое население. Мусульманское население ранее относительно автономной Башкирии при Павле I в 1798 г. фактически также прикрепляется к своим землям в рамках кантонной системы Башкирско-мещеряцкого войска. При этом, разумеется, не были пересмотрены или отменены никакие конфискации земель или другого имущества.

Все эти привилегии охватывают три основные группы элиты, численно составлявшие лишь незначительную часть татарского общества. Под контролем этих групп фактически оказалось все мусульманское население округа Оренбургского духовного собрания. Функции духовенства в вопросах религии, образования и гражданского права охватывали все население. Территория Башкирского конного войска управлялась мусульманским старшинами – главами кантонов. Буржуазия фактически финансировала систему схоластического образования и всю инфраструктуру городской жизни. Должности старшин в аулах и глав татарских слобод в городах замещались мусульманами. Мусульмане получили возможность поездок за рубеж, правда, периодически ограничивавшуюся, и приписки к городским сословиям.

Реформы 1770–1790-х гг. закрепили подчиненность мусульманского населения непосредственно государству. Привилегии городского населения обуславливались его обязанностью вести торговлю на определенных государством рынках. Землевладельцы, чья территория была ограничена землями Башкирско-мещеряцкого войска, были обязаны нести воинскую службу в составе иррегулярных кавалерийских войск. Кадровый состав и численность духовенства, число мечетей определялись губернскими правлениями, и духовенство было ограничено в передвижении. Государственные крестьяне были ограничены обязанностью исполнения лашманской повинности и передвигались только внутри империи с согласия Адмиралтейской коллегии. Башкиры и мещеряки были обязаны нести воинскую службу и прикреплены к своим юртам. Таким образом, все мусульмане Волго-Уральского региона находились в непосредственном подчинении государственной администрации.

Татары не получили никакой формы территориальной автономии. Они почти не занимали должностей в аппарате губерний и уездов. За исключением кавалерийских офицеров и немногочисленных чиновников, татары не могли приобретать дворянство. Даже после создания сословия потомственных почетных граждан мусульманское духовенство не было выделено в особое сословие. Право на получение государственного высшего образования имели только пенсионеры башкирских кавалерийских частей, причем оно ограничивалось лишь медицинским факультетом Казанского университета. Существовали четкие ограничения для продвижения мусульман по службе в гражданском аппарате и в армии. Таким образом, мусульмане округа Оренбургского духовного собрания образовывали структуру nondominant nation, или не доминирующей, то есть подчиненной, нации в противовес dominant nation – доминирующей, управляющей нации. В мусульманском татарском варианте существовали аналогичные названия «миллет махкума» в противовес «миллет хакима». Ф. Жоржон указывает, что татары находились в двойственном положении в отношении системы «миллетов», так как в отличие от России в Турции они автоматически превращались в часть правящего «миллета»^[12].

Несомненно, что такого рода ограничения по религиозному признаку были тогда характерны для всех современных государств. В случае отсутствия территориальной автономии вся автономия строилась по религиозному признаку. Особенностью Российского государства был то, что мусульмане подчинялись не феодалам правящей нации, а непосредственно государству как собственнику городов и государственных крестьян. Следовательно, мы наблюдаем для большинства мусульманского населения, кроме Башкирии, такой дуализм, когда светская власть целиком находится в руках государства, а духовная – в руках назначенных государством чиновников из числа единоверцев. Данная схема отличается от классической концепции религиозной автономии.

В России признание определенной автономии татар обозначало не только стабилизацию ситуации во внутренних районах империи, но и обеспечивало возможности для экономического и политического проникновения в регионах казахских степей и Центральной Азии.

Благодаря политике Екатерины II, которая в исламизации кочевников видела единственный способ мирного продвижения России в регион Средней Азии, татарская буржуазия и духовенство имели в этом регионе беспрепятственные возможности для своей цивилизаторской деятельности. По оценкам самих татар, продвижением в казахские степи Россия была обязана именно им. Уфимская газета «Тормыш» 5 апреля 1915 г. так писала об этом: «Но орудием в завоевании Россией этих стран послужили не правители ея – русские, как это бывало в других европейских государствах, но наши предки... татары».

По утверждению Г. Г. Косача, татары «…становились полезны русским интересам... с точки зрения своих экономических навыков, хозяйственной инициативы и предприимчивости, контактов с иными мусульманскими народами... и в силу этого укрепления российских возможностей на Южном Урале, казахских степях и Средней Азии. Они включались в государственный контекст, сохраняя свою культуру, язык и веру. Иных путей реализации русской колониальной экспансии в это время просто не существовало или они могли быть слишком разорительными для России»^[13].

Таким образом, в конце XVIII века был достигнут исторический компромисс между татарской элитой и Hоссийским государством. Был признан официальный статус Ислама. Мусульмане Внутренней России и Сибири получили религиозную автономию, правда, в весьма усеченном виде. Главным достижением была структуризация всех мусульман России, кроме мусульман Крыма, в единую административную единицу – миллет. Практически все современные татары являются потомками мусульман, объединенных в данный миллет. Взамен татарская элита обеспечивала лояльность мусульман, а также выполняла функции торговых и политических агентов российского государства в казахских степях, Центральной Азии и в целом ряде других мусульманских государств.

Буржуазии удалось подчинить своему полному контролю лишь городские общины и часть Заказанья. Фактически все новые возникавшие общины представляли собой уменьшенную копию самоуправляющихся общин Казани и Каргалы и являлись их экономическими придатками. Буржуазия Казани и Каргалы сконцентрировали в своих руках контроль над экономической жизнью татар и оптовую торговлю со степями и Средней Азией. Монопольные прибыли буржуазии обеспечивали ей возможность занять главенствующее экономическое положение среди других групп элиты татарского мира, за исключением Уфимской губернии, где рыночная экономика тормозилась кантонной системой.

Татарские cлободы Казани и Каргала коренным образом отличались по своей структуре от других мусульманских городских центров. Главой типичной оттоманской городской организации был кади (в Бухаре городской автономии фактически тогда уже не было): «Кади был не только судьей, ответственным за исполнение законов Шариата... но он выполнял финансовые, административные и гражданские обязанности, которые в это время не различались». В оттоманских городах абсолютное большинство земель принадлежало различным вакфам. «Институты, ответственные за обеспечение гражданских служб такие, как медресе, публичные бани, караван-сараи, дар уш-шифа (госпитали), тимархане (психиатрические больницы), табхане (помещения для выздоравливающих) и другие, занимавшиеся обеспечением таких служб инфраструктуры, как водоснабжение и канализация, финансировались имаретами (тип организации) и другими религиозными учреждениями. В немусульманских районах такие службы обеспечивались собственными религиозными организациями»^[14].

Татарские слободы обладали только правом контроля над экономической жизнью, и их организация носила сугубо добровольный характер. Эта организация в отсутствие национальной бюрократии и при отсутствии имущественной базы духовенства фактически предоставлял буржуазии неоспоримое первенство в городских общинах. К тому же если буржуазии имела единый орган в слободах в лице ратуш, то духовенство образовывало фактически изолированные махалли, формально объединенные властью ахуна. Полномочия ахуна не имели никакого сходства с полномочиями кади. Пример ахуна Ш. Марджани показывает, что даже он не сумел добиться никаких значительных изменений на данном посту.

Казань и Каргала являлись основными метрополиями, на основе которых происходило создание торговых колоний – диаспор. Таким образом, например, возникла татарская община Малмыжа в 1840-е гг.^[15]

Баи, чья торговля была сконцентрирована на среднеазиатских рынках, стремились показать себя людьми, сохранившими образцы истинного правоверия в немусульманском окружении. Потребность проявления лояльности в условиях государств с различными господствующими религиями заставляла татар максимально опираться на неформальные каналы общения. В биографиях татарских купцов того периода подчеркивается, что они всячески пытались снискать расположение бухарских властей своей покорностью и правоверием. Так, купец Муса бин Габдельбакый из аула Береске торговал с Бухарой и был частым гостем эмира Хайдара, то есть одним из наиболее уважаемых купцов^[16].

В это время Ислам остается единственным консолидирующим институтом татарского общества. Получение основных доходов от торговли с Туркестаном требовало от татар следования канонам шариата. В Туркестане, особенно в Бухаре, татары подвергаются усиленной обработке официального духовенства и суфийских шейхов с целью подчинения духовной традиции Бухары. Поэтому первые медресе схоластического бухарского образца появляются на средства буржуазии в Казани, Заказанье (Кышкар, Мачкара, Ташкичу), Каргале, то есть в наиболее экономически развитых регионах^[17]. Городские общины ориентировали образование на сугубо практическую деятельность, к тому же представители из государств Средней Азии выполняли функции своеобразных контролеров за образом жизни городских торговых слоев. Не случайно ряд медресе Казани и особенно Каргалы позднее стали оплотами кадимизма. Напротив, наиболее известные своим свободомыслием и научной направленностью медресе размещались вне Казани и Каргалы, а в Курсе, Кышкаре, Мачкаре, Стерлибаше. Только создание «Марджании» в Казани в 1870-е гг., «Хусаинии» в Оренбурге и «Расулии» в Троицке в 1890-е гг. обозначало начало традиции преобладания теоретического уровня городских медресе над сельскими в Поволжье и на Южном Урале.

К началу XIX века, обеспечив строительство мечетей, содержание мектебе и медресе, обучение и подбор мулл и мударрисов, монополизировав торговлю, скупку и обработку сырья на территории Заказанья, буржуазия приобретает здесь контроль над рядом традиционных сельских общин, заменив здесь мурз и духовенство. Крупные медресе в торговых аулах становятся локальными центрами экономической жизни и образования, создавая многоуровневую территориальную структуру с центром в Казани. Так в Казани и Заказанье впервые возникают территориальные экономические, религиозные и образовательные структуры контролируемые не феодальной, а буржуазной элитой. Расширение сети мечетей, посылка мулл в степи и Сибирь, потребность торговли в образованных людях резко увеличили сферу приложения для шакирдов медресе, их социальную мобильность, что способствовало снижению их политической активности, примирению с действительностью. Возможность приписки к городским корпорациям, предоставленная общинам Казани и Каргалы, фактически обозначала избавление от лашманской повинности. Поэтому торговая деятельность мобилизовала наиболее активные личности.

Духовное собрание обладало лишь четырьмя богословами (муфтий и три казыя) и без учебного заведения и стандартной программы стало скорее официальным учреждением, где указы на духовное звание зачастую продавались в рамках российских традиций взяточничества. Ш. Марджани прямо называл отцом этой традиции муфтия М. Хусаина^[18]. Казый ОМДС Р. Фахретдин в 1905 г. на съезде «Голяма жэмгыяте» при ОМДС указывал: «А самые плохие, самые неспособные люди достигают больших высот, под сенью заступничества прекрасных любимчиков с жёлтыми зубами, красивыми лицами»^[19].

Причиной продажности духовенства выступала прежде всего его финансовая необеспеченность. Большая часть вакфов была конфискована еще сразу после уничтожения Казанского ханства, и окончательно этот процесс был завершен в период правления Анны Иоанновны. В этом заключалось коренное отличие имущественного положения мусульманского духовенства от православного духовенства, а также от духовенства в мусульманских государствах. По утверждению исламоведа О. Г. Большакова, «…превращение вакфов в основной источник существования культовых учреждений (примерно с XII в.) способствовало профессионализации и консолидации лиц, связанных с мусульманским культом, в особую социальную группу, которую условно можно назвать мусульманским духовенством. В XIX в. в Османской империи примерно 1/3 всех земель относилась к категории вакфов»^[20].

В сходном положении находилось мусульманское духовенство Бухары, где в 1870-е гг. вакфы составляли 24,6% орошаемых земель, причем эта доля не изменялась до 1920 г. Духовенству также «…принадлежала власть судебная (куззат) и надзирательская (ихтисаб), составление юридических заключений – фетв, выполнение функций муфтия (юрисконсульта), преподавание в медресе в должности мударриса (профессора)». В начале XX века в Бухаре было 360 мечетей, 140 медресе и школ, 360 мектебе при общем населении города в 60000 тысяч и при населении Бухарского ханства около двух миллионов человек^[21].

Государство и мусульманское духовенство образовывали нераздельное целое вплоть до падения Бухарского ханства в 1920 г. По словам Ф. Ходжаева, «…духовенство являлось также основным кадром, поставщиком чиновничества... Единение этих двух сил: феодалов и духовенства – образовывало нерушимую, казалось, силу бухарского правительства, сановную верхушку Бухары»^[22]. Причем, как главы турецких миллетов, муфтии и казыи Бухары могли подвергнуть тюремному заключению, штрафам, телесным наказаниям^[23].

Таким образом, имущественное положение татарского духовенства коренным образом отличалось от положения духовенства мусульманских государств, включая Бухару. Многие мечети в городах обладали вакфами де-факто, но реальный контроль за ними находился в руках буржуазии. Не обеспеченная финансово и не подкрепленная карательными мерами российская система действовала гораздо более мягко. По словам Марджани, приговор Курсави был вынесен только под угрозой репрессий в отношении суда со стороны бухарского эмира. Для татарских улемов пример Курсави всегда являлся уроком, показывающим преимущества российского религиозного устройства перед системой функционирования духовенства в мусульманских государствах^[24].

Расходы на содержание Оренбургского духовного собрания оставались крайне незначительными на протяжении всего периода до 1917 г. В 1913 г. по смете МВД на Оренбургское духовное собрание отпускалось только 12304 рубля. Для основных сотрудников сохранялись штаты 1836 г., по которым муфтий получал 1571 руб. 41 коп., три члена (казыя) по 214 руб. 45 коп. 56.

В 1788 г. мусульманское «духовенство» ставилось под контроль государства, полностью определявшего его кадровый состав. Если учесть, что в России уже существовала свобода вероисповедания для лиц, официально зарегистрированных как мусульмане, то этот указ устанавливал механизм надзора за духовными лицами, при этом основное место уделялось их лояльности Российскому государству («люди, в верности надежные...»). Наместник (генерал-губернатор) Симбирский и Уфимский губерний барон О. А. Игельстром разработал Положение об ОМДС в 1789 г., где жестко определялся механизм получения «духовного чина» имама и ахуна. После избрания сельским обществом нужно было получить документ, удостоверяющий лояльность и указывающий о проживании в данном селении и губернии от уездного земского исправника или кантонного начальника. Он сообщал наместническому (губернскому) правлению. С санкции последнего испытуемый мог держать экзамен в ОМДС опять-таки в присутствии губернских властей в лице двух верхней расправы (суда) заседателей. После экзамена его результаты утверждало наместническое правление. На уезд должно было приходиться не более двух ахунов. Причем под их наблюдением должны были находиться мечети, религиозные школы и их служители^[25]. К 1800 г. в ОМДС подверглись экзамену 1921 человек, что фактически обозначало контроль над абсолютным большинством приходов. Только за 1791 г. экзаменам подверглись 789 человек, включая 7 ахунов, 2 помощников ахунов, 51 мухтасиба, 527 мулл (имамов), 9 мударрисов, 339 азанчеев (муэдзинов), 10 фаррашей и 15 муджавиров^[26]. По рапорту сенаторов М. Г. Спиридова и И. В. Лопухина Сенату с отчетом об обследовании ими Оренбургской губернии, в числе сборов и доходов денежных по губернии состоят: «28) с производимых в магометанского закона в старшины, сотники, ахуны и другие звания»^[27].

Важнейшей функцией муфтия, с точки зрения мусульманского права, является издание фетв, разъясняющих любую проблему с позиции Шариата^[28]. Таким образом, Российское государство получило в свои руки контроль над обеими ключевыми сферами права для мусульман-татар. Вопросы светского права и так контролировались государством, а вопросы церковного права, догматики и семейного права перешли в руки назначаемого государством муфтия. ОМДС сохранило петровскую коллегиальную систему, которая в общегосударственных органах власти с 1802 г. была заменена системой министерской, где вся власть находится в руках одного руководителя. Однако, несмотря на периодически возникающие конфликты муфтия и казыев, это не противоречило государственным интересам, наоборот, создавая систему сдержек и противовесов внутри татарской мусульманской элиты. С точки зрения мусульманского права, система коллегиального совета заключена в коранической суре «аш-Шура» – Совет.

Дата добавления: 2015-08-31