Личность философа

По общему мнению, философы – люди крайне странные. Как правило, их не считают сумасшедшими в прямом смысле слова, но относятся к ним как к людям, которые не далеко отстоят от сумасшествия или, хотя бы, крайнего чудачества. Подобное мнение во многом справедливо. Странности личности философа проистекают из специфики его профессии. И, естественно, что эту профессию избирают люди необычные.

Но не всякий философ является необычным человеком. Следует различать философов и философов.

В наш век модно быть оригинальным и уникальным. Сомнения в уникальности человека, утверждения о его типичности воспринимаются этим человеком почти как оскорбление. Боязнь оказаться или показаться посредственностью – вернейший, но не единственный признак таковой. Но, к сожалению (я же убежден - к счастью), большинство людей типичны. Уникальность и оригинальность - слишком тяжелое бремя, чтобы его нести. К счастью, большинство тех, кто претендует на оригинальность, таковыми не являются, и потому не ведают, сколь тяжел этот груз.

Истинно оригинальный человек испытывает на себе мощнейшее давление окружающих, которые отторгают чуждое и необычное и в различных формах порицают его. Проблемы начинаются, как правило, уже в детстве, когда учителя всячески репрессируют нестандартное мнение и нестандартное поведение. Любое суждение, выпадающее из учебного канона, воспринимается большинством учителей, как восстание против абсолютов культуры и как покушение на их статус священнослужителей при идолах (фетишах) культурных ценностей. Заметьте, при этом учителя искренне и непрестанно декларируют ценность и необходимость личностного, уникального поведения. В этом отношении, они полностью воспроизводят двойной стандарт нашей культуры. Общество в лице этой культуры призывает быть индивидуальным, уникальным, принципиальным, творческим и т.д., но, при этом, в своей реальной, повседневной практике подавляет все, что хоть как-нибудь возвышается над конформистским поведением.

Именно поэтому большинство людей типичны и являют конформистское поведение. И это очень хорошо, поскольку общество, как социальный порядок, должно быть стабильным. Эта стабильность и зиждется на типичном, массовом, консервативном человеке. Образно говоря, эти люди подобны чугунным чушкам, составляющим балласт корабля. Сами по себе эти «чушки» бессмысленны, а, иной раз, и вредны – именно они и есть масса «агрессивно-послушного большинства», топчущего все оригинальное и живое – но без них корабль общества перевернулся бы и погиб.

Просто удивительно, с каким спокойствием и пренебрежением современники зачастую относятся к выдающимся умам. Например, иной раз я спрашиваю своих студентов – знают ли они, кто такой Иоганн Адольф Шейбе. И хотя мои студенты – будущие профессиональные музыканты, они не могут дать ответ. «Печально, печально! – горько сетую я, - а между тем Иоганн Адольф Шейбе еще при жизни Иоганна Себастьяна Баха убедительно доказал, что тот лишен ряда способностей, позволяющих стать гениальным композитором». В частности Шейбе пишет: «Хотя господин придворный композитор – исключительный мастер игры на клавире и органе, в деле сочинения музыкальных пьес у него есть немалые изъяны. Сей великий муж не тщился толком разобраться в науках, потребных всякому ученому композитору. Как может быть совершенно безупречным в своих музыкальных работах тот, кто мудростию людской не приобрел способность исследовать и познавать силы природы и разума?» (32,с.66)

Потомки же, признав величие гения и «канонизировав» его, используют эти «мощи» для удушения современных им творцов. Именно это и произошло с И. С. Бахом. Сегодня он – любимая точка отсчета всякого консерватора и ретрограда в музыке. Одна моя знакомая непрестанно напоминала, что Баха следует слушать коленопреклоненным. А между тем, при жизни Баха его музыка зачастую воспринималась современниками как несерьезная: «В часовне одного благородного господина собралось много высокопоставленных министров и благородных дам, которые с большим воодушевлением пели по молитвеннику первый псалом «Страстей». Но когда началась эта театральная музыка, все были повергнуты в величайшее изумление, переглянулись и сказали: «Что это может быть?» Одна пожилая благородная вдова сказала так: «Боже упаси нас, дети мои! Мы как будто пришли в комическую оперу!»». (32,с. 33)

В наше время занятия философией являются такой же профессией, как и все остальные. Философские факультеты оканчивает достаточно много людей. Большинство из них – «философы по диплому». Философами в подлинном смысле слова они не являются, чтобы они сами на этот счет не думали. По моему наблюдению, на весь философский факультет приходится, в лучшем случае, лишь пара настоящих философов. Но это не значит, что эти философы первого, второго, или даже третьего эшелона. Поистине великие философские умы – явление достаточно редкое.

Один из признаков настоящего философа – жизнь в философии. Такой человек поглощен философией. Он часто и с удовольствием философствует, и это философствование составляет сердцевину его личности. Но этот признак не является стопроцентным показателем. Многие философы всю жизнь кормятся чужими философиями, не создавая своей собственной. Естественно, эти люди являются философами лишь частично.

Другой, более важный признак, - создание собственной философии. Эта философия необязательно должна быть сверхуникальной, но она должна быть оригинальной. Оригинальность философии выражается в ее способности выйти за пределы культурного горизонта большинства. Такой выход является главной функцией философии.^[8] Философия как бы прокладывает новые пути и открывает иные культурные горизонты. Общество необязательно затем двинется в этом направлении. Множество философов предлагает множество путей и направлений, но общество избирает лишь один путь. Остальные оказываются запасными и могут быть востребованы после. Либо же они никогда не будут востребованы обществом. Большинство философов, которых мы признаем великими стали таковыми только потому, что общество признало их «навигацию» приемлемой и ценной. Таким образом, их величие зависит, в том числе, и от случая, ибо социальная эволюция зависит от очень многих факторов, в том числе и случайных.

Поскольку философ открывает новые культурные горизонты, постольку он оказывается для большинства членов общества весьма раздражающим и пугающим персонажем. Его обвиняют в безнравственности, злонамеренности, неприличности, в безумии. Большинство людей игнорирует философа, и оно с большим удовольствием линчевало бы его. В наибольшей степени это справедливо по отношению к тем философам, которые не только стремятся создать оригинальную философию, но и пытаются реализовать ее принципы в собственной жизни.

Это еще один признак, хотя и не универсальный, настоящего философа. Не все настоящие философы реализуют свою философию в собственной жизни. Но если они делают это, то они достойны всяческих похвал. Философы часто ошибаются и выдумывают всякий вздор. Это издержки профессии. Ценность философии проверяется, в том числе, и жизнью философа согласно проповедуемым им принципам. Если философ не проверил свои принципы на собственной жизни, то он не имеет право предлагать их другим людям. Поступая так, он расписывается в собственной безответственности и порождает подозрение, что он лишь экспериментатор, для которого другие люди просто подопытные мыши.

Но реализуя принципы своей философии в собственной жизни, философ неизбежно являет нестандартное поведение. Если его философия революционна, то тогда она воспринимается окружающими в штыки. Большинство способно принять лишь малую толику новизны. Подозреваю, что те философы, которых считают великими, в действительности являются таковыми лишь отчасти. То обстоятельство, что общество рано или поздно приняло их философию, указывает на то, что революционность этой философии была достаточно умеренной. Подлинно революционные умы оказываются невостребованными и гибнут в безвестности – в поисках новых культурных пространств они слишком далеко удаляются от магистрального пути.

Когда я говорю подобные вещи на лекции, то слушатели мои пребывают в приятном успокоении, ибо мой рассказ о «революционерах духа» полностью укладывается в вышеописанную культурную программу воспевания «подвига первопроходцев». Слушая мои рассуждения, студенты в этот момент находятся в контакте с теоретической частью своей личности, то есть с программами, заложенными в них в школе, при чтении книг и другим образом, и не находятся в контакте с той частью личности, которая объединяет их с «агрессивно-послушным» большинством. Но, поскольку я являюсь настоящим философом, я испытываю необходимость в периодическом подрыве интеллектуального спокойствия большинства. И не буду скрывать, что получаю изрядное удовольствие, когда подобная диверсия удается. Видя, что слушатели довольно кивают головой, слушая мои рассуждения о «революционерах духа», я привожу очень умеренный, очень локальный пример.

Что значит «освоение новых горизонтов»? Это означает возмутительные и опасные суждения, идущие вразрез с общим мнением. Я являюсь убежденным феминистом. Иными словами, я считаю, что женщина является таким же человеческим существом, как и мужчина. Это означает, что у меня нет двойных стандартов в отношении с мужчинами и женщинами.

Это заявление воспринимается моими слушателями, особенно женщинами, также весьма положительно, поскольку оно согласуется с одной из господствующих культурных программ. Но в тот момент, когда я говорю, что, как феминист, я не позволяю женщине бить меня и в случае получения от женщины пощечины отвечаю ей тем же, буря возмущения проносится над аудиторией. Опять же, особенно негодуют женщины. Они восклицают: «Женщин бить нельзя!»

Я говорю, что как феминист, как человек, воспринимающий женщину в качестве равноправного мне человеческого существа, я не могу позволить ей безнаказанно бить меня. Я воспринимаю пощечину от женщины как оскорбление. Так же как и от мужчины. Кошку я не воспринимаю в качестве равноправного себе существа и потому, не бью ее, когда она царапается. Если я не отвечу женщине на ее пощечину, это будет означать для меня, что женщина подобна кошке.

В ответ мне говорят, что женщина слабее меня и потому ее необходимо простить. «Но позвольте, - отвечаю я – если меня бьет мужчина, в два раза слабее меня, то это не означает, что я не должен защищаться. Если он знает, что слабее меня, то зачем переходит на язык силы?! Если же он перешел на этот язык, то должен понимать, что получит соответствующий ответ. То же и с женщинами. Если они слабее мужчин, то зачем переходят на тот язык, которым владеют хуже мужчин. Физическое насилие оскорбительно - я не лакей, чтобы меня бить. На физическое оскорбление я отвечаю соответствующим образом. Правда, - оговариваюсь я – как философ, я понимаю, что имею дело с детьми – большинство людей для меня по своему экзистенциальному разумению подобны детям. Как дети они часто не ведают, что творят. У них в голове сущая каша из различных идей, культурных программ и установок. Именно поэтому я делаю скидку на неразумие окружающих и, в том числе, женщин и великодушно прощаю первую пощечину, давая с соответствующе объяснение, почему в дальнейшем так делать нельзя».

Современная культура эволюционирует очень быстро. В силу этих обстоятельств в голове современного человека соседствуют культурные программы различных исторических эпох. Эти программы создают сущий хаос в голове современного человека. Часто он оказывается подобен компьютеру, в который «забили» дюжину конфликтующих программ. Современный человек непрестанно «зависает» так же, как зависает подобный компьютер. Представьте, насколько нелепо выглядела бы судебная система, если бы она состояла из программ различных эпох. Сначала следователи в фартуках пытают подозреваемого в подвале, но при пытке присутствует адвокат подозреваемого с тем, чтобы проследить соблюдение прав клиента. Затем следует судебный процесс с соблюдением всех современных юридических норм, после чего осужденного вытаскивают на площадь и под улюлюканье цивилизованной толпы молотом дробят его руки и ноги, оскопляют и отсекают ему голову. Чудовищная эклектика!

Именно такая эклектика царит в голове современного человека в его восприятии отношений мужчин и женщин. Здесь одновременно правят бал программы, восходящие к архаическим эпохам, к эпохе Нового Времени и Современности. Женщины равны мужчинам (современная культурная программа феминизма), но отвечать на их насилие нельзя и при катастрофе их спасают в первую очередь (программа Галантного века), и мужчина обязан содержать женщину и быть главой семьи (архаическая программа).

Как философ-рационалист, я стремлюсь упорядочить любую интеллектуальную систему. В философии я устраняю противоречия и иллюзии, стремясь обрести истину. В жизни я устраняю противоречия и иллюзии повседневного сознания с тем, чтобы обрести гармонию и счастье. Являясь убежденным феминистом, я отбрасываю противоречащие феминизму программы других культурных эпох. Естественно, делаю я это осторожно, с оглядкой на бессмысленное окружающее большинство, ибо помню, что эти «дети» агрессивны и только того и ждут, чтобы ближний «подставился» и дал основания для расправы над ним.

Этот пример очень локален, поскольку он демонстрирует действие философии по отношению к очень частному элементу человеческой жизни. Но уже этот пример способен вызвать негодование окружающих и поссорить их с философом. Что же говорить, если дело дойдет до более фундаментальных и всеобщих положений? Строгий суд общества ожидает в этом случае философа.

Но что стоит этот суд? Представьте, что современный человек каким-то образом попадает в Средневековье. Очень скоро он обратит на себя внимание церкви, и будет сожжен как еретик, колдун или как сам демон. Если этим человеком будет женщина, то расправа случиться еще быстрее. Судьи, палачи и толпа будут преисполнены чувством глубокого удовлетворения – они уничтожили Зло. Но что стоит их суд?

Так и с настоящим философом. Удаляясь от современников, он провоцирует их осуждение. Но они не могут судить его, ибо нелепо, когда обезьяны судят человека.

Однако, спешу отметить, что ваш покорный слуга не удалился настолько далеко в сторону истины, чтобы воспринимать современников как обезьян. Но некоторые философы уверяют, что они достигли этих высот.

Эти проблемы контакта с окружающими и обществом в целом возникают не у всех философов, но лишь у философов софистическо-сократического типа. Эти философы ориентируются на рациональное мышление, на сомнение, как отправной пункт рационального мышления, на доказательство, как средство обоснования философских и культурных положений. Философы этого типа никогда не знают, как выглядит истина, которую они ищут, ибо они ищут ее искренне.

Но эти проблемы не возникают у философов иного типа. Это философы консервативного склада, представленного такими именами как Платон или Фома Аквинский. Поскольку я являюсь философом софистическо-сократического типа (а к нему относится и большинство просветителей XVIII века), постольку философы платоновского типа являются моими антагонистами. И меня одолевает сильнейший соблазн объявить их лжефилософами. Впрочем, мои противники так и поступают по отношению ко мне и моим собратьям. Но я преодолеваю этот соблазн, и ради истины констатирую: философы платоновского типа - тоже философы. Но это философы особого рода. Их цель обосновать «истины» и ценности, исповедуемые большинством^[9]. Они – консерваторы и стремятся превратить прошлое в непреходящее настоящее и будущее. Они моралистичны, строги и изначально готовы допустить насилие по отношению ко всем инакомыслящим как к опасным еретикам, желающим развратить и погубить человеческий род. Их поиски всегда мнимы, поскольку они изначально знают то, что они якобы должны найти посредством философского исследования. Они изначально знают, как выглядит истина и лишь в целях пропаганды и убеждения демонстрируют ее поиски. По своей сути эти люди мало чем отличаются от жрецов и священников абсолютного культа Блага.

Но философы платоновского типа часто оказываются людьми талантливыми и их мнимые поиски все же обогащают философскую мысль. Именно поэтому было бы несправедливо отлучить их от философии. Это просто еще один тип философов.

Вообще-то видов философов много. Есть философы-ученые, есть философы-поэты, есть философы-учителя человечества, есть философы-пророки и т.д. Я не буду рассматривать каждый вид отдельно. Вы сами сможете познакомиться с ними в процессе изучения истории философии.

Добавлю лишь одно. Общее мнение, что философы – люди странные, по большому счету верно. По своей природе человек не склонен к систематическому мышлению. Мышление подавляющего большинства людей замыкается на повседневных вещах и выражается в нехитром перебирании и использовании сотни другой устоявшихся алгоритмов поведения и обработки информации. Исторически сложилось так, что социальная эволюция порождает все более сложные культурные формы. Эти формы обслуживаются соответствующими специалистами, которые вынуждены развивать не свойственные по природе человеку навыки и качества. Философия – это одна из наивысших культурных форм. Естественно, что ее служители – философы – являют крайности своей специализации. Раб, который всю жизнь в полутемном подвале вращает колесо ручной мельницы, с неизбежностью явит уродство – подслеповатые глаза и чрезмерно развитые руки. Человек, посвятивший свою жизнь систематической интеллектуальной деятельности, с неизбежностью являет «уродство» личности. Причем, в случае с рабом мы видим результат внешнего принуждения – сам раб вряд ли хотел бы жить такой жизнью. Философскую же деятельность избирают добровольно. Одно это уже свидетельствует об изначальной экзистенциальной специфике человека, ставшего философом. Философией может увлечься лишь невротик, и невроз его лишь усилится в результате этой деятельности^[10].

Но, правда, я полагаю, что философия может быть и средством, хотя бы частичного преодоления невроза. Если философ профессионально занимается человеком и идеями, то почему бы ему «профессионально» не разработать систему идей, способствующих его собственному экзистенциальному здоровью? Это вряд ли по силам философам платоновского типа – их философия есть торжественное исповедание их невроза, призванное рационализировать этот невроз и возвести его в степень абсолютного «здоровья», обязательного для всех. Но это по силам философам софистическо-сократовского толка. Они свободны, а, значит, открыты и для здоровья.

Я убежден, что в последние сто лет совершается великая революция. Впервые за всю историю человечества у некоторых людей (их пока лишь единицы) появилась возможность овладеть собственной личностью, собственным бессознательным, собственным мировоззрением, и стать в подлинном смысле слова сознательным, разумным, осмысленным существом. Речь идет пока лишь о возможности, но не о воплощенной реальности. В свое время прогресс естественных наук и техники позволил человеку вырваться из-под гнета природы. Ныне же прогресс социальных наук и психотерапевтических техник открывает перспективу освобождения человека из-под власти социальных программ и программ личного бессознательного. До сих пор человек был лишь «бессмысленным» существом, с маниакальностью марионетки исполняющим команды социума, записанные в его мозгу. Ныне же у него появляется возможность действительно стать «человеком разумным». Но, впрочем, эта тема не предмет для данного текста.

Дата добавления: 2017-01-13