Забудь настоящее

Жизнь прошла

Ый.

Вспоминая свою собаку

Лежу, вспоминая свою собаку. День сер, непруха – одна в одно. Гудят в подъезде сливные баки, нервяк, он с ними действует заодно.

Лежу, вспоминаю… Из крана течёт вода. В неё не зайти дважды, но я захожу трижды. Сначала – с сантехником, который пьян, как война, потом – один, и последний – мысленно, как подвижник.

Лежу, вспоминая свою собаку. Она – раздвижной мост или подъёмный якорь. Если глаза закроешь, увидишь на свет круги: они – собаки снаружи, а коты – изнутри.

Если похмелье – саван, то тело неодинаково своё и соседей, которые гавнюки…. Коль лифты умирают, иди по лестнице Якова, с неё Чарльз Дарвин списал свои дневники.

Лежу, вспоминая свою собаку.

Я научился ходить в районе пяти лет.

А потом научился лежать, как надводный бакен,

посылая сигналы в орбиты чужих планет.

Праздничная Олирна, Дигм с чужого плеча, мрачное царство Клингзора, прочие дерибасы... Я выбираю нынче лампочку Ильича, сделанную в Америке представителем жёлтой расы.

Найди надлежащую смерть, об этом знают иогины, они умирают, как дети, и это их хэппи-энд. А другие гмыркают, мыкают, срывают резьбу и спины, рожаешь непротивленца, а вырастает мент.

Лежу, вспоминая собаку-дауна…. Какая она? Забыл. Но, должно быть, имела хвост. Она не являясь флорой, скорее, являлась фауной. мне без неё хреново, как будто в Великий пост.

Есть растение – лох серебристый, оно похоже на алгебру. Конопля как тригонометрия, от неё в голове – пожары.

20 глава вторая

А всемирная паутина – это большая фабрика, но я на ней не работник, а всего лишь – бомжара...

Я не имею претензий к миру за то, что он – узкий круг, только чёрный квадрат в него втиснется наверняка. Венера она минёр, потому без обеих рук, а не забыла, как думали, прыгая с турника.

Лежу, вспоминая собаку породы «тяни-толкай». Когда она вскачь летела, были меж ног пробелы… И вдруг прихожу к ответу, что не было никогда у меня никакой собаки…. Такая вот, брат, проблема.

Идёт Человек-пломбир, тающий на ходу, Раньше – борец за мир, теперь – борец за войну.

Две вафли с обеих сторон, в сердце – девятый вал. Он всегда стоял за народ, который его сглодал.

Его поджарили на костре, а он всего лишь пломбир. Лучше бы – под расстрел, лучше бы – в снег, в Сибирь.

А здесь брыкнули его в Ялту и на курорт…. Снегу придать объём можно лишь через лёд.

Лёд похож на кирпич, если он крем-брюле... Выше колен – Париж, в брюках искрит реле.

Кореш, пломбир, умнец, бравый наездник, тать, вера твоя в трындец гонит планету вспять.

В водке, когда зажжёшь, виден горящий куст. Чем ты врага проймёшь, если внутри ты пуст?..

глава вторая 21

В этой борьбе сумо лет через сто вперед вычислят, что с умом было в тот странный год.

В старости делаешься суетливым, боишься быть сукою или гением, выглядеть сонным или пытливым, менять окраску и оперение.

В старости делаешься незнакомым тому, кто пользуется дензнаками. Пьёшь чай и дружишь с вором в законе, когда по телеку он калякает.

В старости ходишь в стеклянной каске адресной помощи и одёже с прожитой жизни… Железной маске всегда не хватает слоновьей кожи –

той же, что в юности, но иначе: смерть – биссектриса или константа. К тебе подкатился веселый мячик. Ты бьёшь… а это была граната.

Беззубый Вася, счастливый зять своей могилы… ну что ты воешь? И ты не можешь никак понять, что Бог, он, в общем, тебе не кореш.

Ты рос изгоем, но был везде, читал, работал, блудил с астралом, как церковь, сделанную без гвоздей, подбивают гвоздями, чтоб не упала.

Рубежи империи защищает крапива.

Ей по фигу радиация, а напалм кончается раньше,

чем в стебле расточится вероломная сила,

и, когда она наступает, у врага отлетают башни.

Говорят, что нужно развивать ПВО, это вряд ли. Косцы спиваются, и коса, продырявленная, как грабли, сдаётся на милость непокорным листам. Милосердия нету, есть лишь природный устав.

22 глава вторая

Где у тебя ожог, подневольное тело солдата,, на коже или в душе, с изнанки или с фасада? Ты наступаешь, чудак, под давлением директивы, берёшь укрепление с тыла, а там – океан крапивы.

Океан сладострастия, холодного, как огонь. И здесь бесполезен ремень, а каска косит под щербатый ноль. Это последнее, что сочинил Господь, уходя на дембель: корневища травы и танки, полированные, как мебель

Пехотою правит бессилье, а не чистенький особист. «Поздняк метаться в могиле!..» – передал молодой радист. Выдали ордер, секиры… Пришли в Гефсиманский сад, а Бог стоит посреди крапивы, и шли, матерясь, назад.

Война, слава Богу, вы слышали? Простая война….. Наконец-то! Это то, что заведует смыслами, а не только поёт по-немецки. Она полезна народу, который не спит с бедой. Не воскресаемый кислородом, его воспитывают войной.

Преображение наступает не сразу.

Сначала – крапива, как ток, заполняющая лабазы.

Потом – на холме с крестом обжигающие зенитки,

и десантник зазря болтается, как паук, на суровой нитке.

Пацан, он всегда фельдмаршал, а сын алкаша – вдвойне,

и, чтоб полюбить простоквашу, ему нужно выёрзывать на войне,

не заметив, когда настанет упразднение всех границ

не фельдмаршалом, а бурьяном, который сожрёт гранит.

…Десант воздушную хореографию сменял на подножный корм. Я не могу сменить географию или же на колёса поставить дом и укатить в просторы холодной, как кровь, травы... Если в неё наступить минеру, что останется, кроме вдовы?..

Дата добавления: 2017-01-13