Стихи на Рождество

Обман

Руина медузы

О плотности конструкций

И. А.

Памяти алексеева

«Что видно из окна»

Злая маска лица,

и на череп косынку надели,

простынею казённой

застелен медлительный взгляд,

за стеною окна

двор больничный, грибочки, качели,

и кончается жалость,

мечтается к маме – назад.

Лысый дядька, серьга. Дерматин на кушетке помятой. Телик, плеер, таблетки… Опять не дают умереть. Не читать, не стонать – обезьяной сидеть виновато, будто Брейгель дежурный назначил смертельную клеть.

Голубым и зелёным сползло

то, что жизнью казалось,

нос приплюснут к стеклу,

в промежутке зависший мертвец.

Ты пока не смердишь, человец,

подожди ещё малость,

в передозе трамала

настанет счастливый трындец.

* * *

как мышь в ночном горшке несётся время

года кругами в страхе нарезая

не будет продолженья в лад и рифму

зверёк издохнет завтра поутру

287

ГЛАВА Бог – это дверь. Человек – ключ. А вот войти должен кто-то

третий. № 59

* * *

подчиняя себя иной желтизне обычного звука: с проданными ступнями состязаться – как говорить с монахом (о фейсбуке насущном о славе обнесённого чашей джедая) только бы вышел снег поверх памятливой грязи кишащей филантропическим сленгом

* * *
никто не

чувствует себя простым числом

в шашечной партии проигранной

/cнегу?/

не так ли с масштабом: упираешься

в заговорённый пограничный столб

* * *

измерять презрение в за­шкаливающей табели о рангах: здравствуй солнце письмоводителя

гость ветра: впивайся в отсутствие

печаль неловкий птенец и перья чистит почтительно но сумбурно

* * *

вышел контрафагот и сообщил: отче отцепись мечи в июле не принимают

сквозь чемоданный дизель:

утекай

(и уменьшайся до кортиков)

288 глава пятьдесят девятая

* * *

учись рискованной плотности

гармонии меньших существ

чтоб растолочь наконец воду в ступе

то ли дело мясоедовская

можно вспомнить поцелуи в шею

и жирные вскрики соседей:

колышется речной фонарь

над запечатанной флягой

и прощание говорит на семи языках

некоторые понятны

иллюзии добывают шахтёры

и санитарки на конфетных плантациях:

с утра ты сидишь

на втором этаже дабл-декера

за статьёй о путешествии в немоту

вот и сложено домино в коробку абсурдной верности прощению подлежат следы на сырой извёстке

давай распадёмся на точку и запятую

но

и любви рад как северному

течению

у опор моста

соблюдаем окно с промежутками в дождь: узкими отверстиями в нарастании голоса

в природе не существует? прекрасно

а выносить надо

хлеб за скобки:

аккуратный множитель страсти

глава пятьдесят девятая 289

* * *

в животе круглая ямка

и в ней

два револьвера:

к нам приходили

а мы

не заметили

в ответ

отправим записку

в последнем вагоне:

всё понарошку

но

не забывайте

о почте

* * *
обретён
тон и запрет
и памятник
узкоколейной паузе:
не та гордость

а та уже

в схронах второго пилота

идём на балет или в соавторы?

липко?

но зацепил-то

целое небо

а крошку с пола

слабо за две ноты

* * *

если-троллейбус: вот ноты твои до и соль

а за окном война

так и становишься домом

терять сознание

как маковое зёрнышко

и целовать подкожную дугу

ключичных впадин [мономаха]

290 глава пятьдесят девятая

* * *

днём с огнём

и каменным островом

(тем что быстрее слова

и чуть медленней

голубиной почты)

а ещё

с пухлым томом

о половой жизни ветра

* * *

а хочешь ли точки расставить пишущей машинкой раннего месяца?

на языке барсучий жир переговоры возможны только с играющим тренером

* * *

фортепианная нотка машет ветвями: река не удалась

и на проспекте обрывки симфоний

так и оттопчешься:

не дирижёрской бородкой

а чередой восклицаний

* * *

утилизация варварских солнц по четвергам: тишина (наклонное пламя) выращена группой любовников и участников снега

ГЛАВА № 60

291

Если смерть – это самое худшее, что может случиться с нами, то, значит, после неё будет только лучше.

* * *

Вослед листве я потянусь, вослед тем птицам, что ложатся в дрейф на Запад, оставив штрих и в небе дымный свет, оставив крик и платья легкий запах,

оставив плоский край без ничего,

и тот отныне отражает немо,

как зеркало – держащие его

две кисти ангела, пятно дыханья, небо…

* * *

Почти отчизна. Нимфы говорок.

Дождь моросит, шепчась в сосновых ветках.

Пляж выдирает скатерть из-под ног,

и чаек узнаешь в его салфетках.

Здесь сизый дым над крышами и шпиль, две башенки над хрупким мезонином. И зеркала волна не тронет – штиль. Последний лист горит над магазином.

И если этот почерк приведёт тебя, мой ангел, следом за собою, то зрак, погаснув в полночи, найдёт не шелест крыл, но губ пятно слепое.

Плыви же здесь, среди слепых аллей, углов и лестниц, там, где свет рассеян, сверкнув слезой – дорожкой ноябрей и дрогнув веком – флейтою осенней.

* * *

Давний данник небес карусельных, Антигоны любовник случайный, побредёшь под московским свирельным небом синим, свирельным и чайным. Расшнуруй меня, ворог мой, время, с подбородка – кроссовку с Итаки, чтобы кровь, словно бренное бремя, красным маком отмёрзла во мраке. Заступи за последнюю тяжесть девяти синих сфер захребетных, шагом тем, что и мощен, и кряжист,

292 глава шестидесятая

словно Моцарт в могиле для бедных. Заступи, расступись, потому что небом был тебе мир и что небом был ты миру, тавром и подушкой и воскресшему черепу – хлебом.

То, что отчаянье даёт любви,

назад та возвращает слабой складкой

портьеры, юбки, и лепные львы

сграбастать норовят её с оглядкой.

Ночь. Особняк. Свеча. Ни Боже мой

здесь не найдёшь ни зеркала, ни двери.

Слепой Эрот, качая головой,

запрятался в коричневой портьере.

И сильно лупит ночью в волнолом

упрямая волна, фонарь прибрежный,

качнувшись в ветре, дребезжит стеклом,

куда ни бабочка, ни профиль нежный

не залетят, но, вспомнив их, приник

к волне, как к зеркалу, светящийся двойник.

В такую ночь, упавши на кровать,

ты спишь на ней, не оставляя пятен.

И бабочку ресницами поймать,

в твой сон влетевшую, тебе мешает катер,

чей борт елозит о ночной причал

и отдаётся в памяти, как эхо,

похожее на лишнюю печаль

при виде свежевыпавшего снега.

И ты встаёшь, и, распахнув окно,

глядишь на пляж и на фонарь у пирса.

Бренчит стекло. Белеет полотно.

Фонарь горит, как ангел, что явился

на крик о помощи, его повесил, но

взглянув в лицо, убавил свет и скрылся.

Фонарь дрожит в воде, звезду волхвов

рассыпав на неверные осколки.

Спит город, и с угасших потолков

слетает пыль и покрывает ёлки.

И если сам ещё ты не угас,

то в эту ночь ты призываешь пудру

на крылья, чтоб зажёгся синий глаз

и, мельтеша, взлетел навстречу утру.

И там, под серым куполом небес,

глава шестидесятая 293

опередив упорного Колумба, пусть он теряет зрение и вес, как эта выцветающая клумба, и трогает воздушный материк из волн волос и складок золотых..

Дыханье, бабочка, Психея, Рождество. И снег летит в лицо, как облак платья, и не осталось больше ничего – и пустоту уже не взять в объятья. И лишь квадрига чёрная коней влечёт за край пространства Аполлона и мириады бабочек-свечей ссыпаются, не выдержав наклона. Квадрига ли, громада парусов, дыханье на окне – не всё ли это равно, когда не слышно голосов ни белого, ни остального света. Фонарь горит. И не летит на зов ни бабочка, ни с ангелом карета.

Один не спит ослепший особняк.

Но пуст приют российской Терпсихоры:

сезон закрыт, скрипичный ключ иссяк.

Забытый инструмент венчает хоры.

И только вдоль по улице сквозняк,

завязывая складки и узоры,

фонарь вращая, входит в коридоры

и там стоит, как чёрный луч в конях.

Всё, что пропало, оставляет след

и воскресает либо в форме краски

по контуру пропажи, либо свет

сгущая, образует контур маски.

Есть Ангел Пустоты. И смерти нет.

Но это всё не подлежит огласке.

Персей с небес наводит звонкий щит, увенчанный расплывшейся медузой, и взгляд её на улицы летит, и сам себе становится обузой. К уставшему от неба и земли, внимающему тщетно пылу сердца он долетает из такой дали, что принимает вид единоверца. И Троицы золотоносный смерч, вращая Землю, Гончих Псов, Венеру, не в силах прикоснуться к форме свеч

294 глава шестидесятая

и только в тех глазах находит веру,

с которых больше нечего совлечь,

и, щёлкнув, снег летит, как платье с плеч.

Поднимем капюшон в честь Рождества, изобразив подобье францисканца. Желтеет в парке жухлая листва, плечо вдаётся в полое пространство, как в Лету платья материк, едва оттрепетавшего вдоль музыки и танца. И зеркало, вбирая кружева, их топит, задыхаясь в пятнах глянца. Но огненной пыльцой горят глаза на спинах, что намного прозорливей, чем локти, плечи, бабочка лица. Жизнь начинается щелчком надкрылий. Щелчком зонта. Подсовывая блеф, о том любой глаголет барельеф.

В такую ночь сильнее пахнет лавр,

и сырость гулко шаркает в канавах,

и флейтою серебряный кентавр

запутался в серебряных агавах,

на остриях которых – тридцать три

(покуда снег не выпал) белоснежных

квадриллиона ангелов – замри! –

удержатся, изобразив подсвечник,

чей тонкий огонёк вздымает ночь,

все семь поющих сфер, гнездо с голубкой,

как тяжкой барки дно – мизинец хрупкий.

И хоть его, сломавшись, никнет ось,

мигнув, он прожигает мрак насквозь.

Ему навстречу тянется звезда.

К сырой стене бредут волхвы, верблюды,

покачиваясь, словно край холста

во время шторма на стене каюты.

Звезда горит. И ничего, что тут

её не видно, всё же отраженье

ты ощущаешь среди слабых пут

ресниц, в которых сильный гул и жженье.

Рвёт глотку в «Риголетто» старый шут,

и зонт спасается под колоннадой.

Осколок света несколько минут

удерживает свойство быть лампадой.

Вселенная – теплей, чем край руки.

И к Деве входят в полночь пастухи.

ГЛАВА № 61

295

После того, как всё случилось, люди сочинили время, чтобы думать, что ничего еще не случилось.

* * *

О водах, а о чём ещё: вдали что выбрала душа, не отрицая себя в разделении тьмы и света, пришедшего в сердце.

Граница дня и ночи отплыла от пристани значения отдельных яснеющих слов: позади туман многолюдный и время.

Что выбрала душа, переходя и выбирая прошлые подобья? Среди всех вопросов про нас – не сыщешь понятных и важных.

А важно то, что глубиной волны легло под новоявленный кораблик: обнимемся, душу простим за сходство с людьми и туманом.

* * *

Сквозь гору, где прокопанный проход два склона единит – восточный с тёплым: выскажем, что вспомнится о древней немирной печали.

На этом склоне войско, а на том светлеет примирение, как утро; звон летящий, сабельный на стенах пещерных допишет:

Выкатывайся, яблоко, во тьму, творя туннель, соединивший душу с быстрым созреванием, запрятанным в листьях, как память.

Последует ли за тобой рассвет

и где ты остановишься: в твердейшем

слове? Лишь движением

таким – назовём перемены.

296 глава шестьдесят первая

* * *

Входит взгляд, благословен блужданьем в холоде: река его усвоит, покрепчает вслед пенью, на душу ответить пытаясь.

Травы как система вен – витиеваты, а пока разглядываем мышцы на просвет: сила взрастёт, наблюденьем питаясь.

Травы, вмёрзшие в речной февральский лёд, зачем идти на поводу у схожести, явив образ прозрачной нетающей плоти?

В жилах стынет темнотой желанье перемен: в горсти крошатся льды, дарившие мотив, к ночи которым навек изойдёте.

* * *

Посмотрит чайка в небо, вниз: море где и люди? Лужи так мелководностью кишат, что не жалко слёз пролитых.

Не голос чувства волокнист, влагу запустивший глубже, а длящийся, как сырость, шаг: угодить во взгляд крылатых.

О жизни, запасённой впрок, скажем что морской замене тоски – на свет, представший дном: волокно отливно-немо.

Не размотается клубок глаза птичьего, хоть зренье вытягивается день за днём, нитевидно, словно время.

* * *

Выстрел зацепит листву, выше только чувства долетали: думать себя наяву иначе не желали –

глава шестьдесят первая 297

Тяжко сомненье: а вдруг ранен этим «наше и не наше» облачный отсвет, где юг лежит длиной угасшей.

Стала ограда – расстрел (начатый разграниченьем воли), некто нарушить посмел, а небо оживили?

Прутья темны, как пути, пройденные пулями сквозь воздух к небу, что дышит среди мгновений огнехвостых.

* * *

С тяготением земным

боролся свет исхода:

словно воздушный поток – в высоту

людей вбирает ли свобода…

Кто развёл огонь, ронял с огромной фразы – перья, ветер толкая и чувствуя: верх одержит знание о мере.

Мошкара плотнеет вкруг костра – и в небе хмуром нити молчанья вплетает в себя, казаться хочет абажуром.

Одевать ярчайший свет – задумка мелкокрылых, вызнавших комнату взмахом извне, где страх не долететь – укрыл их.

* * *

Бесполезно скоростью телесной касаться того, что едва пылать готово над отвесной листвой, а чем была листва?

Протяженность шороха съедали шаги, как съедает огонь бумагу с фразами печали, душе темневшими вдогон.

298 глава шестьдесят первая

Всё шагами приближали, кроме (здесь – свет, не указан предмет). Зола засела в долгом громе небесном, а какого нет?

Несгораемое расстоянье до неба, кто хвалит своим отсутствием… В таком изъяне словесный незаметен дым.

* * *

Снасти, скрипящие словом

на лучах: вот свобода

видеть, кто взошёл на светлый борт,

удел другой не ищем.

Встретит пришедших на взморье неостывшая яхта – и от неподвижности своей отщипнута, как мякиш.

Гостем твоим ли, погода, оказаться сомненью – хлеб да соль едва ли поднесёшь, всё – плаваньем заменишь.

Ветер, недолгим собой опреснённый, как время, видит: свет садится на слезу – доплыть до рта солёным.

* * *

Почва знает, кто здесь ближний,

а какая страна далека:

но замутнён просвет безлюдьем ранним

и собой замутнён.

Кто пугливым иноземцем отступал, все слова разроняв приливу под ноги, листве под крылья, промолчав на своём?

Стайка веточного треска разбегалась от поздних шагов, чешуйки затихания роняя, как монеты на дно.

глава шестьдесят первая 299

Чей там герб вчеканен – скажет, приглядевшись, земля тишины – и в человека, словно в линзу, вправит свой теплеющий взгляд.

* * *

По центру помысла – говорят,

а с краю облаком перегрет

на воду глянувший разворот

небесный, бросивший в кислород:

«Лучей расслабленый перебег на тела прилёг тряпицей: тишиной пред словами поробев (как иначе длиться?)».

Одни надеялись: сволокла заря низинные зеркала – не отличается, кто одет, от плеска-возгласа перегрет

Заплывов узкие лоскуты – озеро слегка прикроют; нагота отражённой высоты, остаёшься с краю.

300

ГЛАВА № 62

Поэт от прозаика отличается тем, что первый читает прозу как поэзию, а второй умудряется читать стихи как прозу. Первый верит в свои вымыслы, а второй хочет, чтобы в них поверили другие.

* * *

всюду природа даже в палатах где утки плывут вдоль кафельных берегов все паруса белы на седой воде капли на той воде не дают кругов

ветер шумит в берёзах как в волосах свет перепутался с ветками за окном весь Петербург в лесах и за ним леса тянутся болью в корне волосяном

мне говорят домой на руках нести солнце мое укрытое в голубом тем кто вернулся воду нести в горсти тем кто остался биться о воду лбом

что у природы выторговать взамен право на стыд прикрытый её рукой хлопковой кистью парусом и заметь всем в одиночку плыть но одной рекой

млечны пути под пасмурным потолком катит сестрица грохающий лоток мамка меняет воду на молоко чтобы у смерти был для неё глоток

* * *

фотография в темноте родилась и умрёт. внутри у альбомов сплошная тень свет желтит. не смотри смотри

как из тех насекомьих ног вырастают глаза и лоб многомерное домино этажей пролетов углов

оглянешься и ты уже стекловатой до крови сыт за кордонами гаражей проступает на небе сыпь

301

и у девочек морщится на коленях блестящий стрейч мошки мечутся у крыльца белый шум созревает в речь

* * *

покуда май к июню не привёл давай на майках вырежем цветы над нами василиск расцвёл на фоне васильковой пустоты

и притворимся будто мы цветы зажмуренные в утренней траве природой обречённые цвести на горе непокрытой голове

лучатся в нас змеиные хвосты мы сочетались узами корней рты пальцы грудь и наши животы в земле сплелись и приютились в ней

из нас в июне вырастет цветок из животов и пальцев и груди он будет извинением за то что сына не смогу тебе родить

* * *

маменька нас атакуют боты проповедники и глисты люди идут с работы сбрасывают хвосты

в соседней высотке с балкона вытряхивают ковёр я завернулся в него как в кокон будто я бабочка а не вор

одно отрастил крыло вместо

второго плавник

мам я лечу

как учила ещё до детства

головою вниз

прими меня будь нежная как сатин будто не много нас только я один

302 глава шестьдесят вторая

чем я останусь

титром из новостей

рефлексами на воде

словом о том

как я ловил бабочек в темноте

неуклюжим ртом

* * *

в тех краях где травы заходят в дом где земля прорастает в сердце вспоминает Сильвия об отце пахнет прибой его потом

говорю себе

я Сильвии сильней

чьи это рыбы в небе

пенные всплески на синем

перепутали низ и верх

комары и кошмары

на моей иве

расплакались лопнувшие шары

а кто мой отец и не помню

в доме электрическая плита

выхожу на балкон ню

как богема или элита

засмотрелись рабочие сняли калоши

раскинули сети

разбросали ковши

и белые конфетти

лето не кончится если

затаить дыхание на зиму

Сильвия

рыбы в ковше понесли

они задыхаются

мне снится вода

потерявшая дно

в ней видно

твою сторону небосвода

* * *

что люди не вмещают корабли поскольку в них избыточны металлы основа понимания людей однажды океаны разгребли

глава шестьдесят вторая 303

на дне нашли ракушки и кораллы и корабли вместившие людей рассказывали много лет спустя как были кораблей хребты тверды считали рыбы что они летят предчувствуя собратьев невесомых а люди состояли из воды как минимум на восемьдесят сотых

я знала человека он вмещал две трети мирового океана (что беспредельно даже на словах) но будучи внимательным к вещам выплёвывал буйки меридианы и корабли запутав их в словах

что люди не вмещают корабли

* * *

как не браться за нож извиняй-ка если все в календарном порядке помидоры венчают природу

говорят у соседей няняйка разложилась на полотой грядке разрослась по всему огороду

красно-розовая сердцевина воплотилась в плоды сердцевидные семенами рассыпались клетки

и лежала б няняйка цивильно но соседские крепкие вилы поддевали её ежелетно

медным вечером голые дети пробирались в соседские гущи распевались на пальцах вибрато

возбуждённые привкусом смерти проникались по самые губы а потом проникали обратно

прикрываясь рубашкой помятой я была первородное быдло помидор умыкнувшая ева

304 глава шестьдесят вторая

разрезала плодовую мякоть и живая поэзия быта растекалася соком по древу

* * *

слепая тьма моргает фонарями

сирены отзываются на гром

однако дождь предчувствуешь ноздрями

чуть ранее чем ухом и нутром

вдыхая пыль в прохладном коридоре

хранит в недолгой памяти софа

мой отпечаток

здесь должно быть море (поскольку соль пристроилась у фа) за полосой деревьев за парковкой – гремящее морское существо (идёт мужик шуршащий упаковкой не слишком нарушая колдовство поскольку звук вначале упакован в слова

хотя не ведает о том) вернёмся к морю

в ритмы городского пейзажа плохо впишется потоп однако происходит

с шумом волны опустошают спальный наш район и снится человеку будто в лоно он к матери волною возвращён всё остальное (в общем) беспредметно фонарь исчерпан – время отрицать во-первых море дальше архимеда закончив отрицанием отца что двусторонне

время как ни странно идёт по эту сторону

по ту идёт собака нюхает пространство поскольку отрицает пустоту

ГЛАВА № 63

305

Насколько точно утверждение, что Добро, исходящее от зло­го человека – самая изощренная форма Зла?

Дата добавления: 2017-01-13