Добрые поминщики и благодарные мертвецы

Проще всего сослаться

на присущий миру феномен расстояния,

превращающего человека в похищенного собой,

на краю которого он может наконец распорядиться

собственной жизнью

и умереть.

Расстояние,

числящее его шаги, по прошествии лет

оказывается подобием выбора обходного пути,

которое в действительности является его сокращением –

в силу совершенно ненужных, так сказать,

для внутренней экономии драмы

второстепенных событий, сцен и поступков.

Тратить на их пересказ остаток дней

было бы не по-здешнему

словоохотливым предприятием.

Так

я пришел сюда, чтобы запомнить умытый медвянотекучим потоком ветра вид нового неба.

В лёгком весеннем плащике и в белых кроссовках, с влажной укладкой волос, напомаженных благоухающим гелем, я выглядел как турист-сумасброд, собравшийся за город на уик-энд, – будто у меня на всё про всё было три дня, а не целая вечность, чтобы спровадить зиму.

Холодная погода

с восьмислойными облаками

и сырым аквилоном, пронизывающим до кости,

против всех ожиданий не унималась

несколько суток кряду без перерыва

и, под стать ещё одному бесконечному февралю,

обещала сделать мёртвое время года

самым продолжительным на моём веку.

Позволить ему обессмертить своё никакое имя –

означало бы дать так вот себя убить:

306 глава шестьдесят третья

посреди глинобитных сумерек,

в пустом неотапливаемом доме

с полуобвалившимися стенами,

казавшемся мне теперь

не прибежищем от жестокостей климата,

а зыбко-диффузной субстанцией

из воспоминаний и ощущений зябкости.

Я вообразил,

как буду трястись в лихорадке, теряя счёт дням.

…И как, предоставленный себе самому,

наедине со своей клятой свободой,

не замечая того,

как перо превращается в ледяную сосульку,

я буду вертеть в голове «вчерашнюю» фразу –

что-нибудь в духе того, что «время не на нашей стороне…»,

или ещё какую-нибудь из Плиниевых кривд.

…Как в итоге я окончательно

перестану думать о будущем,

препоручив его вселенской механике

(«Весна всё равно придёт»),

покамест головёшка от костра, над которым я,

что ни утро, буду свивать, что ни вечер –

распутывать языки пламени,

покамест головёшка от костра

не зазеленеет.

Ровно настолько

(как отюрбаненный турок – из луковицы тюльпана),

ровно настолько запаздывала весна.

Уж не знаю что –

бог зимы, потёмки, двуцветный зверь, –

а живописные красоты холодного времени года,

и вправду, покоятся на той полной и цельной зримости,

которая подлежит воссозданию и которая высвобождает

содержащиеся в ней призраки –

вроде клочка лазури

или пушистого лекарственного одуванчика.

И как то, чего нельзя увидеть

или чего нельзя коснуться –

но только сердцем,

холодное время года

походит на ряд степеней прозрения.

Но не поэтому

оно называлось праздником привидений,

сезоном мертвецов.

глава шестьдесят третья 307

Ясно было одно:

условия грубой, убогой жизни,

в которых здешний человек выживает зимой,

достигают черты, когда выжить можно,

не иначе как похоронив мертвеца

и приобретя себе в нём помощника:

и без того-то редкое, население этих мест,

по великому счету, и состояло

из добрых поминщиков

и благодарных мертвецов.

Боясь показаться смешным в их глазах

и во избежание кривотолков,

их общества я вначале

недвусмысленным образом сторонился,

но мало-помалу и день ото дня

проникся к нему таким уважением и таким вниманием,

что особой разницы между первыми и вторыми

уже не видел.

«Да и оплакивать в себе мертвеца, –

резонерствовал я, сидя потом один, – не значит ли это

быть его добрым поминщиком?»

– Мы были тем,

что ты есть, ты будешь тем, что мы есть, –

повторяли они каждый раз при встрече,

вероятно, принимая меня

за новоприбывшего.

Доказательство того,

что мой приход был возвращением,

не замедлило вскоре представиться.

Кутающийся

в немыслимые отрепья – одеяния

то ли последних рождественских ряженых, то ли мёртвых,

будто усохший от безмерного количества пролитых слёз,

с глазами, не выражающими ничего

из-за постоянно расширенных

мраком и судорогой зрачков,

с поиндевелыми слипшимися волосами и лицом,

покрытым историческими наслоениями грязи,

вымазанным золой

(чем не картина

первобытного траура, – примирялся я, –

для туземной зимы, этой причудливой смеси

нашего века с каменным?),

я действительно стал походить

на них.

308 глава шестьдесят третья

Но дело даже не во внешней похожести. И даже не в том, что их участь уже не казалась мне горше моей.

С некоторого момента

я вполне уже мог сойти

за некоего «своего» – химерического субъекта,

отмеченного знаками отличия тех мест, откуда он родом –

в том исключительном, не чрезмерно будет сказать –

неизбежном – смысле, в каком становятся,

просто-напросто, как они:

потому что они были,

как те – настоящие – поэты,

которые говорят нам не извне, а изнутри нас

нашими же устами.

Дата добавления: 2017-01-13