Сквозные» темы мемуаров О. Стриженова: тема истоков личности, национальной и профессиональной самоидентификации, тема романтической любви

2.1. Еще о поэтике заглавий: «Исповедь» ”не до дна”

Как уже говорилось в первой главе, заглавие каждого текста непосредственно выделяет его смысловую доминанту. Обратимся снова к семантике названия мемуаров О. Стриженова и постараемся выявить смысловую связь с содержанием текстом книги. Кроме того, что заглавие каждого текста является его основой, оно всегда жанрово ориентировано. Наиболее стандартизированный характер носят такие регулярно повторяющиеся названия, как «Записки», «Воспоминания», «Моя жизнь», «О том, что помню», в основе которых лежит, прежде всего, изложение собственной жизни в «авторской субъективности». В мемуарах 19-20 вв. выделяется семантическая группа заглавий, непосредственно определяющих авторские интенции и выражающие его оценки, например, такие как «Самопознание» Н. Бердяева, «Последний поклон» В. Астафьева, «Оглянись» Л. Сергеева. К числу таких заглавий можно отнести и мемуары О. Стриженова «Исповедь», которые композиционно можно поделить на два слова – имя и фамилия автора (Олег Стриженов) и, непосредственно, слово «исповедь».

Как уже было отмечено в первой главе нашего исследования, слово «исповедь», ассоциирующееся у читателей прежде всего с религиозно-культовой сферой («покаяние», «признание в грехах», «искреннее раскаяние»), в романтической русской поэме выступает как способ изображения раскрытия внутреннего мира героя. Но надо заметить, что прием изображения внутреннего мира героя в форме исповеди сохраняется и в более поздней литературе 19 в. Вспомним хотя бы главы романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»: «Исповедь горячего сердца. В стихах», «Исповедь горячего сердца. В анекдотах», «Исповедь горячего сердца. «Вверх пятами».

Подтверждением того, что слово «исповедь», выступающее в качестве заглавия мемуаров О. Стриженова, тяготеет к литературной традиции, может быть включение «Исповеди» О. Стриженова в контекст книг с аналогичным названием, в частности, в ряд литературных мемуаров личностей, обладающих мировой известностью, таких как Ж.-Ж. Руссо «Исповедь» и трилогия Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» (глава «Исповедь»). Следует упомянуть рассуждения уже известного нами автора - С. Кржижановского, который говорит о том, что «обжившись среди заглавий, имя как бы получает от них озаглавливающую силу и особый предикативный смысл: Руссо, Толстому, в отличие от сочинителей череды книг, названия которых, часто очень длинные, тоже начинались со слова «Исповедь», излишне прибавлять к нему что-либо, кроме имени» [27, с. 98].

Не претендуя на равновеликость с Ж.-Ж. Руссо, Л.Н. Толстым, О. Стриженов, тем не менее, указывает на первостепенную значимость личностного (а не профессионального) статуса автора – его книга не названа «Исповедь актера». В то же время следует предположить, что, с одной стороны, в сознании автора его профессиональная (актерская) деятельность составляет значительную часть его личностной индивидуальности. Может быть, поэтому О. Стриженов тщательно отбирает из своего «послужного списка» - перечня ролей - именно те, в которых профессиональное (в чем-то внешнее) максимально совпадает с личностным (внутренним). Это касается таких ролей, как Говоруха-Отрок («Сорок первый»), Афанасий Никитин («Хождение за три моря»), Лаевский («Дуэль»), Сергей Уточкин («В мертвой петле») и др.

С другой стороны, приходится признать, что включение «Исповеди» О. Стриженова в столь репрезентативный ряд вскрывает эпатажный смысл заглавия. Ж.-Ж. Руссо, Л.Н. Толстой... О. Стриженов – личности несопоставимые по масштабу и значимости в истории культуры, несмотря на профессионализм, талант и искренность автора-актера, благодаря популярности своей профессии в 20 в., ставшего, может быть, более известным, чем авторы исповедей 18 и 19 в.

Как утверждает С. Кржижановский, имя автора, соединяясь в сознании читателей с заглавием, приобретает озаглавливающую силу и особый предикативный смысл. На обложке книги ярко напечатаны имя, фамилия автора-актера и название:

ОЛЕГ СТРИЖЕНОВ.

ИСПОВЕДЬ

Еще заметнее предикативный смысл проявляется в словосочетании: «Исповедь» Олега Стриженова – так обычно звучит название книги в речи:

- Что вы читаете?

- «Исповедь» Олега Стриженова…

Или:

- Что нового появилось за последнее время в библиотеке?

- Предлагаю почитать «Исповедь» Олега Стриженова…

Фамилия автора широко известна многим читателям. Это фамилия одного из самых популярных артистов кино советской эпохи, над ее семантикой, по всей видимости, читатель не будет задумываться, а воспримет ее как некий привычный для слуха и нейтральный по смыслу фонетический комплекс.

Более интересно рассмотреть имя автора-актера, графически и семантически сближенное с названием «исповедь» на обложке книги. Во-первых, имя «Олег» в переводе со скандинавского означает «священный». Во-вторых, известно, что в советском кино существовал еще один актер с этой же фамилией – Глеб Стриженов, старший брат О. Стриженова, в мемуарах автор вспоминает и самого старшего брата – Бориса.

Борис и Глеб – исконно русские имена, известные как имена русских святых. «Господь прославил их тела нетлением и чудесами. Стали они святыми благоверными князьями, молитвенниками за русскую землю» [24, с. 53]. Такой выбор имен сыновей: Олег («священный»), Борис и Глеб (святые) – характеризует фамильные ценности, семейные традиции, ориентированные на национальную историю и культуру. Отец братьев Стриженовых, Александр Николаевич, до революции закончил петербургскую Николаевскую кавалерийскую школу, затем стал “красным командиром” в звании комбрига. Автор мемуаров сообщает о том, что несмотря на высокий воинский пост, отец «не пострадал во время “чисток”. Наверное, оттого, что, как и все в нашей семье, оставался беспартийным» [51, с. 10]. Выбор имен сыновей, таким образом, явно указывает, по крайней мере, на стремление в новых, советских, условиях жизни сохранить верность историческому прошлому, противопоставить советскому новоязу и советским «святцам» с их Кимами (Коммунистический Интернационал молодежи), Виленами (Владимир Ильич Ленин), Вилорами (В.И. Ленин – организатор революции) исконно русские имена.

Имена братьев О. Стриженова отразились на их дальнейшей судьбе. Стоит отметить, что старший из братьев, Борис, погиб на фронте, а Глеб Стриженов пережил немало испытаний: уехав на фронт, куда-то в район Херсона, он попал в госпиталь после контузии, затем демобилизовался. Кинематографическая судьба его была далеко не так успешна, как у его брата Олега, он раньше младшего ушел из жизни. Поэтому судьбы старших братьев автора мемуаров отчасти «оправдывают» их имена. Трагический «отблеск» имен и их биографии в мемуарах О. Стриженова в какой-то мере соотносится с романтическими принципами, лежащими в основе его жизнеописания, о чем говорилось в первой главе работы.

Имя «Олег» может также ассоциироваться со стихотворением А.С. Пушкина «Песнь о Вещем Олеге», название которого закрепило ИМЯ князя из династии Рюриковичей в сознании русских людей, сделало его, если можно так выразиться, «популярным» среди носителейрусского языка.

В названии книги мемуаров О. Стриженова «Исповедь» заключен, таким образом, двойной смысл: с одной стороны, снижение, травестирование сакрального смысла исповеди («я не собираюсь исповедоваться ни перед священником, ни перед читателем»), с другой – косвенное присутствие в нем сакрального (освященного религиозной традицией) начала, скрытого в именах автора и его братьев.

Всякий рассказ «о самом себе», помимо фактов, объективно содержит установку на раскрытие внутреннего, не явного для других смысла поступков или выбора того или иного пути, поэтому, по мнению О. Стриженова, рассказ «о самом себе» соприкасается с «исповедью», а не наоборот, но все-таки не является ею в полной мере. Скорее всего, задача автора, весьма трудная, состоит в том, чтобы, рассказывая о себе, не перейти границы, за которой начинается сокровенная, скрытая жизнь души. Другими словами, О. Стриженов как актер находится на грани между исполняемой ролью (ролью автора мемуаров) и собственным, внутренним «я», которую не желает перейти. Актер, тем более киноактер, - существо публичное, ему сложно оставаться одновременно известным миллионам зрителей и сохранять душевную автономию, заповедность внутренней жизни. Его собственное «я» и профессия актера настолько тесно смыкаются, что провести границу между жизнью личности и исполняемой ролью практически невозможно. Поэтому откровенность проявляется скорее в рассказе о профессии, нежели о событиях личной жизни.

Обратимся кпроблеме соотношения «профессионального» и «личностного» «я» в мемуарах О. Стриженова, которое он отчетливо осознает и пытается по-своему решить в своей книге. Так, в одной из глав(Овод»), он размышляет о печальном событии – смерти актрисы И. Извицкой – и последовавшей за ним волне слухов, домыслов, предположений о причинах ее внезапной кончины («Выстраивались различные версии, одна из них: покончила собой по причине алкоголизма»). Для О. Стриженова это трагическое событие становится поводом разграничить профессию и личность ее носителя: «Почему-то интересовались не душой актрисы, которую она раскрывала в своих ролях, а изнанкой жизни. Но ведь актер – это загадка, это праздник, а если ты копаешься в мелочах семейной жизни, значит, тебя больше интересует не киноэкран, а замочная скважина квартиры чужого человека» [51, с. 88].

Следовательно, по мнению О. Стриженова, публике должна принадлежать лишь одна, профессиональная, сторона жизни актера. Однако он понимает, что отделить две ипостаси, соединенные в одном человеке, практически невозможно: «Может, когда пишешь о прожитом, отчасти лукавишь – стараешься не задеть, не обидеть, не коснуться чего-то больного для других людей. А вся жизнь – сплошное противоречие» [51, с. 89].

Итак, актер – это «праздник», покоящийся на «загадке» его личности, и ответ на эту «загадку» надо искать не в мелочах семейного быта (изнанке жизни), то есть в сфере скрытого, утаенного от публики существования, а в творческом состоянии его души, реализованном в ролях, сыгранных актером для публики. Это «раздвоение» личности на творческую и бытовую составляющие содержит в своей основе романтическое представление о природе актерской личности и позволяет вновь соотнести мемуарный текст О. Стриженова с русской литературой эпохи романтизма, со стихотворением А.С. Пушкина «Поэт» (1827), в котором поэт присутствует в двух своих ипостасях – как представитель «суетного света», и тогда его

…Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он…

и как творящая личность. Творческое состояние души поэта у Пушкина сакрализуется («К священной жертве Аполлон», «Но лишь божественный глагол /До слуха чуткого коснется») [44, с. 405].

Совпадая в главном с пушкинской трактовкой – различение творческой и бытовой сторон личности поэта – О. Стриженов закономерно опускает не свойственный 20 в., веку публичности, образ одинокого, «дикого и сурового» поэта, чуждающегося «людской молвы», бегущего «На берега пустынных волн, / В широкошумные дубровы» [44, с. 405].

Уметь сохранять тайну частной жизни, не размениваться на мелочи, не переходить границы личного и профессионального - особенно характерно для актеров старшего поколения, к которым относится О. Стриженов. В главе «МХАТ СССР им. Горького» О. Стриженов пишет об этом: «Сценическая правда и правда жизни – едины и не имеют ничего общего с «жизненной правдюлькой», когда на сцену выносят бытовой сор, шелуху жизни» [51, с. 174]. О сценической правде рассуждает и правде жизни рассуждает и В.И. Пудовкин: «В кино «художественная правда» в игре актера по своей природе и по форме необычно близка к правде «реальной жизни» [51, с. 33], где правда «реальной жизни» выступает как внутренняя жизнь актера, но не ее бытовая сфера.

Таким образом, выбранное автором заглавие мемуаров - «Исповедь» - заключает в себе, в частности, романтический смысл. «Исповедь» О. Стриженова – исповедь актера, с ее сценической правдой и правдой жизни, - а не человека, каков он есть на самом деле в обычной жизни с ее «реальной» правдой. Не желая описывать «реальную жизнь» или, иначе, мелочи своей частной жизни, О. Стриженов размышляет по преимуществу о кино, о своих ролях. Из частной жизни он отбирает, с одной стороны, отдельные фрагменты своей родословной, содержащие романтический, возвышенный смысл, а с другой - лишь один «сюжет» - историю любви к Лионеле Пырьевой, ни разу не упомянув при этом в тексте мемуаров о других событиях его личной жизни (первой жене, детях).

На вопрос одного из журналистов по поводу того, что О. Стриженов назвал свою книгу «Исповедь», но не рассказал о некоторых важных фактах своей биографии: ни слова о первой жене, о детях («Какая же это исповедь?»), О. Стриженов отвечает, что «исповедь не бывает до дна. Я не люблю публикаций, где начинают рассказывать, кто с кем спал, сколько, у кого было мужей или жен. Я с женой Л. Пырьевой, моей Ли, уже почти четверть века не расстаюсь с ней ни на день. Я написал об этом в книге, и слов о моей любви там достаточно» [21, с. 5].

О. Стриженов повторяет, что «исповедь не бывает до дна», наверное, самая откровенная исповедь может быть только перед Богом и перед самим собой. Таким образом, мемуары О. Стриженова организованы – сюжетно и композиционно (в смысле отбора фактов биографии) - вокруг понятия «исповедь». Автор-актер в то же время размышляет о границах исповедальности: «Что есть исповедь? Каковы границы исповедальности и как они реализуются в книге?» - и склоняется к романтическому пониманию исповеди как откровенного разговора об «одной, но пламенной страсти» к профессии, об одной, прошедшей через всю жизнь любви, как это будет показано далее. Выбор названиясвидетельствует о концептуальном замысле,который реализуется в совокупности отдельных фрагментов, глав-эпизодов, в свою очередь, имеющих заглавия и расположенных в особом порядке, о чем пойдет речь в следующем параграфе.

Дата добавления: 2015-07-13