Б.А.Рыбаков. Рождение Руси 1 страница

Катексис

Власть

Труд

Половое разделение труда в простейшей форме означает распределение определенных видов работ среди конкретных категорий людей. Оно является социальной структурой в той мере, в какой это распределение служит ограничением дальнейшей практики. Это происходит несколькими взаимосвязанными способами. Во-первых, предыдущее разделение труда становится социальным правилом, при котором работа закрепляется за определенными категориями людей. Работник, поступающий на работу в фирму, получает работу Х, если это женщина, и работу Y, если мужчина. Наличие таких правил можно обнаружить почти в каждом исследовании, посвященном гендерным аспектам оплачиваемого труда. В них было показано, что этот феномен – отнюдь не только пережиток, существующий в низкотехнологичных производствах. Превосходное этнографическое исследование британского завода по сборке двигателей, выполненное Рут Кавендиш, «Женщины на конвейере», показало практически абсолютное разделение между типами работа, которые выполняют женщины и мужчины. «Было очевидно, – замечает автор, – что единственная квалификация, которая нужна для получения лучшей работы, заключается в том, чтобы быть мужчиной»[7][7]. Моторы более не являются передним краем прогрессивных технологий, но уж компьютеры точно сюда относятся. Гейм и Прингл в книге «Гендер на работе» («Gender at Work»)показали, что рост компьютеризации не привел к уменьшению сегрегации рынка труда. Женщины нанимаются в качестве операторов, мужчины – преимущественно в качестве программистов, торговых представителей, системных аналитиков и менеджеров.

Действующее правило сегрегации ложится в основу новых форм ограничения практик, таких, как дифференциация при подготовке специалистов. Когда женщины и мужчины получают разную подготовку, дискриминация при найме становится с точки зрения работодателя рациональной. Как показала Кэрол О’Доннелл в «Основании для сделки» («The Basis of the Bargain»), половые различия в профессиональной подготовке являются весьма общей характеристикой взаимодействия образовательной системы и рынков труда. С помощью таких механизмов разделение труда согласно полу становится сугубо техническим и сопротивляется прямым антидискриминационным стратегиям. Поскольку мужчины обычно лучше, чем женщины, подготовлены и обучены, выбор «лучшего претендента» естественно падает на мужчину. Почти абсолютное преобладание мужчин в ведущих университетах является ярким примером такой косвенной дискриминации.

Профессиональная подготовка служит одним из механизмов, с помощью которых разделение труда по полу превращается в мощную систему социальных ограничений. Насколько она мощна, становится понятно, как только предпринимается сознательная попытка ее изменить. Здесь уместно вспомнить опыт осуществления антидискриминационных программ, программ, построенных по принципу обеспечения преимуществ меньшинствам (affirmative action programs), и того, насколько медленно удавалось достичь прогресса в этой области. Менее известны, но не менее важны начавшие накапливаться данные о попытках изменить систему разделения труда в сфере неоплачиваемой деятельности, в частности, домашней работы и ухода за детьми. Это стало, как отметила Линн Сигал, важным фокусом индивидуальных политических стратегий, которые выросли в недрах движения новых левых в Британии в 1970-х годах[8][8]. Пол Амато, размышляя по поводу двух лет ведения домашнего хозяйства в Мельбурне, отмечает, что его поведение не находило никакого понимания среди мужчин, с которыми ему приходилось общаться. Ему говорили, что мужчины должны работать (то есть домашняя работа, по общему мнению, не работа) и не должны экономически зависеть от женщин. Одно из решений этой дилеммы состояло в том, чтобы считать его успешным эксплуататором своей жены. Очевидно, что принятое разделение труда по полу имеет сильную поддержку в культуре. Недавнее исследование, проведенное в Южной Англии Р. Палом, показало, что безработные мужчины не начинают больше заниматься домашним хозяйством; а австралийское исследование «инверсии домашних ролей», проведенное Гремом Расселлом, показало, что практика совместной заботы супругов о детях остается крайне нерегулярной.

Однако сам факт, что существуют попытки пересмотреть эти практики наряду с созданием нового разделения труда по полу в таких областях производства, как информационные технологии, указывает на то, что данная структура является не только структурным ограничением, но и объектом воздействия со стороны практики. Исследования, в которых документируется разделение труда на рабочих местах, содержат свидетельства и о социальной деятельности, направленной на поддержание этой системы. На заводе, описанном Рут Кавендиш, все управление осуществлялось мужчинами, такая же ситуация была в профсоюзе, и не случайно, что обе эти иерархии сопротивлялись попыткам женщин-работниц (состоявшим, в частности, в проведении неофициальной забастовки) изменить эту систему. Другое британское исследование, проведенное Дэвидом Коллинсоном и Дэвидом Найтсом, наглядно показало, как поддерживается половое разделение труда среди «белых воротничков», на этот раз – в страховой компании. Женщин, которые хотели продвинуться по службе, чтобы делать что-то большее, чем рутинная возня с бумагами, менеджеры-мужчины отговаривали делать это, аргументируя тем, что мужчины сами должны решать те проблемы, которые они создают. В результате сложилась целая миниидеология, согласно которой женщины психологически не приспособлены к страховой работе; а истинные предубеждения менеджеров против женщин обосновывались с помощью апелляции к предубеждениям против женщин, которые якобы есть у их клиентов.

Тем не менее, гендерные режимы двух этих организаций значительно различались, и механизмы, с помощью которых поддерживалось разделение труда по полу, могли быть совершенно разными. Работа Майкла Корда «Мужской шовинизм» («Male Chauvinism») – одно из первых описаний американской гендерной политики на рабочем месте – представляет угнетение женщин преимущественно как следствие индивидуальной дискриминации, исходящей со стороны руководства. Подобное объяснение не применимо к ситуации коллективной дискриминации, например, в случае завода, описанного Кавендиш. Но в мире нью-йоркских офисов корпораций, о котором писал Корда, где найм, увольнение, определение зарплаты и продвижение по службе очень индивидуализировано, исключение женщин, вероятно, действительно осуществляется из-за индивидуального сексизма менеджеров корпораций.

За пределами конкретного рабочего места имеет место более широкий социальный процесс, определяющий половое разделение труда для целых категорий рабочих. Маргарет Пауэр говорит о «создании женской занятости» как об историческом процессе, в ходе которого формируются новые категории работы и работников. Очевидно, что существующее разделение труда не воспроизводится механически. Сейчас в нашем распоряжении имеются исследования отдельных видов деятельности, которые это документируют. Одним из лучших является case study Евы Гамарников, которое демонстрирует, как современный тип занятости медсестер был создан в результате деятельности таких «основоположников» этой профессии, как Флоренс Найтингейл. Это была своего рода сделка: признавалось, что контроль за медицинской практикой остается за мужчинами (то есть врачами), но при этом открывалась возможность карьеры среднего медперсонала для женщин среднего класса.

Как показывает данное исследование, конструирование разделения труда по полу связано не только с распределением работы между людьми разного пола. Оно включает в себя и организацию данной работы как таковой. Дискуссии по поводу «правильной технологии» – механизмов или техники, которые менее вредны для окружающей среды, или более дешевы, или специально приспособлены к потребностям «третьего мира» – сделали очевидным тот факт, что не существует единственного способа организации труда. Есть даже альтернативные способы производства ядерной бомбы. Социотехническая система, такая, как общественное производство или домашняя работа, может быть организована по-разному. Поэтому конкретные техническая организация труда и практики, осуществляемые в данный момент, всегда говорят об определенном социальном выборе. Трудовой процесс всегда основан на технологии, созданной в расчете на определенные социальные условия, – в том числе и разделение труда по полу. Например, станки на хлопковых фабриках в северо-восточной Англии и южной Шотландии на заре индустриальной революции были сконструированы так, чтобы на них могли работать женщины и дети. Как заметила Т.К. Смоут, на новые фабрики предпочитали нанимать женщин и детей, потому что считалось, что они будут лучше соблюдать беспрецедентно жесткие требования трудовой дисциплины. Перед владельцами фабрик встала интересная проблема: что делать с их мужьями для того, чтобы привлечь столь удобную рабочую силу.

Более сложный пример представляет собой технология домашней работы. Такие механизмы, как пылесосы или стиральные машины, в равной степени приспособлены для использования и мужчинами, и женщинами. Однако самые популярные модели рассчитаны только на одно домохозяйство и предполагают, что в каждом из них – только один работник. Такая конструкция основана на принятом разделении труда по полу, а не на каких-то альтернативных моделях распределения обязанностей. В рекламе домашней техники фигурируют образы улыбающихся женщин (но не мужчин), использующих данное устройство. Вполне возможно создать оборудование для выполнения той же самой работы при других социальных условиях. Например, общественные прачечные, принадлежавшие британским муниципалитетам в 1930–1940-х годах, создавали возможность механизации стирки, став альтернативой домашней. Они прекратили свое существование из-за послевоенной приватизации. Потребительский бум, разразившийся в 1950-х, среди прочего привел к утверждению полового разделения домашнего труда новыми средствами.

Эти соображения предполагают, что сама по себе идея разделения труда является слишком узкой. Мы имеем дело не просто с распределением работы, но с природой и способом организации самой работы. Невозможно также отделить распределение труда и его организацию от распределения результатов работы, то есть услуг и доходов. Обратимся еще раз к описанной Кавендиш фабрике. Упорное стремление мужчин сохранить разделение труда по полу становится более понятным, если принять во внимание, что мужская работа гораздо лучше оплачивается. Некоторые мужчины на фабрике за более легкую работу получали вдвое большую заработную плату, чем женщины. Женщины получали «зарплату замужних женщин», вне зависимости от того, были они замужем или нет. И это, конечно, не единичный случай. В Австралии – стране, где теоретически существует «равная оплата» для мужчин и женщин уже в течение пятнадцати лет, – реальный средний доход женщин до сих пор не достигает и половины среднего дохода мужчин.

Таким образом, разделение труда по полу не может больше рассматриваться как изолированная структура. Его следует воспринимать как часть более широкой модели – гендерно структурированной системы производства, потребления и распределения.

Анализ гендерного структурирования производства, а не просто полового разделения труда, позволяет более ясно увидеть способы дифференциации рабочей силы, которые связаны с гендерной политикой, но действуют в рамкахшироких категорий пола. Некоторые из них связаны с коммерциализацией секса – в проституции или индустрии развлечений. Однако обсуждаемое поле дифференциации гораздо шире. К нему же относятся, например, такие примеры конструирования профессии, как администратор в гостинице, стюардесса или секретарь, которые представляют собой сочетание определенных технических навыков с конкретным типом женственности. Некоторые виды деятельности, особенно моделирование одежды и театр, ассоциируются с гомосексуальной маскулинностью. А управление бизнесом связано с формами маскулинности, организованными на основе личного доминирования: «жесткий» стиль здесь вызывает восхищение, а такие фразы, как «агрессивный маркетинг», на управленческом жаргоне имеют позитивную окраску.

Это расширение понятия, однако, расходится с понятием «способ производства» или его ближайшим эквивалентом – «социальное разделение труда», применяемыми в марксистской теории. Существует значительное число работ, в которых предпринимается попытка связать положение женщины с этими концептами. Это была самая важная теория, объясняющая гендерные отношения с помощью внешних факторов. Бесплодность этого теоретического предприятия была обусловлена в основном тем, что этому подходу недоставало смелости. Почти все его сторонники полностью принимали традиционное для марксизма определение «капиталистического способа производства» как системы производства, в основе которой лежат классовые отношения. Даже попытка определить «домашний способ производства», связанный с домашним хозяйством, не поколебала основ классового анализа капитализма.

Сейчас уже понятно, что гендерное разделение не является идеологическим дополнением к классово-структурированному способу производства. Оно глубоко укоренено в самом производстве. Оно не сводится к домашней работе или даже к разделению между бесплатной домашней работой и оплачиваемой работой на производстве. Оно является одной из главных характеристик организации производства. Это не пережиток докапиталистических способов производства. Как показывают примеры компьютерной индустрии и транснациональных корпораций, оно активно воспроизводится в наиболее передовых секторах мировой капиталистической экономики.

Эти аргументы уверенно приводят нас к заключению, сделанному Гейм и Прингл. Способы гендерного разделения являются фундаментальной и сущностной характеристикой капиталистической системы, такой же фундаментальной, как и способы классового разделения. Социалистическая теория не может далее игнорировать того обстоятельства, что капитализм управляется мужчинами, и в значительной степени – для их собственной пользы.

Это одно из оснований для серьезного пересмотра социалистического анализа капитализма. Ведь феминистская аргументация имеет интересную параллель с концепциями радикальных движений «третьего мира», в которых капитализм понимается в основном как система глобального неравенства и империализма. Будучи на единой платформе с ними, феминизм предлагает новое видение капитализма, который рассматривается скорее как система концентрации и регуляции прибыли, извлекаемой с помощью ряда качественно отличающихся друг от друга механизмов эксплуатации, а не как гомогенная по своей сути структура, определяемая понятием «способ производства». Если это в общих чертах верно, мы не нуждаемся более в постулировании каких-то боковых линий развития, подобных той, которую вывел в своей работе «Капитализм, семья и личная жизнь» («Capitalism, the Family and Personal Life»)Эли Зарецки. Он предположил, что капитализм ассимилировал существовавшую до него систему патриархатной организации гендера или домашней жизни и использовал ее для собственного воспроизводства. Связь здесь более прямая. Капитализм отчасти сформировался благодаря возможностям применения власти и извлечения прибыли, созданным гендерными отношениями. И это верно по сей день.

Если принять это понимание гендерных отношений в производстве и потреблении, каковы тогда главные принципы их организации? С какого рода системой мы имеем дело? С этого момента мои рассуждения принимают более спекулятивный и нестрогий характер. Я предлагаю скорее организующую гипотезу, чем окончательное заключение. Она основана, тем не менее, на тех исследованиях домашнего и производственного труда, о которых уже говорилось выше, так же, как и на некотором практическом опыте участия в реформах. Особенно важны здесь пять пунктов:

1. Масштаб и настойчивое утверждение демаркаций между женской и мужской работой, невзирая на их техническую иррациональность и невозможность сделать их абсолютными.

2. Связь этих многочисленных демаркаций с проблемами прибыли и/или контроля над трудом на рабочем месте.

3. Способ их функционирования, исключающий практически для всех женщин возможность такой аккумуляции своего богатства, чтобы оно могло стать капиталом, или возможность карьеры, которая привела бы к контролю над капиталом значительного размера.

4. Важность практик, поддерживающих мужскую солидарность – часто поверх линий классового разделения – в деле поддержания этих демаркаций.

5. Согласованность системы разделения труда и различий в доходе, благодаря которой забота о детях возлагается на женщин, особенно молодых.

Многое из этого можно объяснить исходя из двух главных принципов. Один из них можно назвать гендерной логикой аккумуляции. Благодаря общей гендерной организации труда экономическая выгода концентрируется на одной стороне, а экономические потери – на другой, причем в таких масштабах, которые позволяют этой системе аккумуляции воспроизводиться. Кристин Дельфи обнаружила этот механизм в своем исследовании французских семей, но свела данную проблему к ситуации домохозяйства и отношениям в браке, не обратив внимания на гораздо больший масштаб такой аккумуляции на производстве. Выгоды и затраты не распределяются между полами как группами по принципу «все или ничего». Торговцы печатной продукцией, которых изучала Синтия Кокбёрн, получают небольшую выгоду; медиа-магнаты, которые нанимают их, получают больше. Не все женщины оказываются главными неудачниками – это факт стратегической важности для феминизма. Но все же выгоды, возможности и затраты оказываются достаточно большими, чтобы за них стоило бороться, что и поддерживает в активном состоянии практику демаркаций и исключения, осуществляемую многими группами мужчин.

Есть два внутренних барьера на пути расширения масштабов гендерной аккумуляции. Один из них заключается в том, что отмеченное нами разделение труда является далеко не абсолютным. Существует очень мало женщин-моряков и мужчин-секретарей, но довольно много людей обоего пола работает клерками, лавочниками, торговыми представителями, программистами и учителями. Большинство видов сельскохозяйственного труда выполняются людьми разного пола совместно. Второй заключается в том, что брак – это союз двоих людей. Возможности извлекать материальную выгоду из труда только одного человека всегда ограничены. Поэтому и масштаб экономического неравенства, основанного на распределении обязанностей в браке, весьма сильно ограничен по сравнению с экономическим неравенством, которое складывается благодаря аккумуляции на производстве. В этом отношении нуклеарная форма семьи может считаться важным ограничением полового неравенства. Происходящая коммерциализация домашней работы, например, развитие сетей быстрого питания, скорее всего увеличит экономическое неравенство полов.

Второй принцип можно назвать, хотя, возможно, и не совсем удачно, политической экономией маскулинности. Большое число важных практик связано с определениями маскулинности и ее мобилизацией как экономического ресурса. Энн Кёртхойз утверждает, что базисом разделения труда по полу является уход за детьми и что эта проблема является структурным базисом феминизма. Это, конечно, преувеличение, но важность этой проблемы неоспорима. Кёртхойз делает весьма точное замечание о том, что уход за детьми – проблема, которая затрагивает не столько женщин, сколько мужчин: «представление о том, что забота о маленьких детях – неподобающее для мужчин занятие, укоренено необычайно глубоко»[9][9]. Поскольку мужчины имеют больше возможностей для контроля над разделением труда, чем женщины, их коллективный выбор не заботиться о детях, как утверждает Маргарет Полатник, отражает доминирующее определение мужских интересов и фактически помогает им сохранять властные позиции. Способность управляющих в ситуации многих производственных конфликтов мобилизовать работников-мужчин и их профсоюзы в скрытые объединения, направленные против работников-женщин, подтверждает силу этих интересов. Как связаны между собой конкретные способы определения маскулинности, будет показано ниже. Пока же я ограничусь замечанием о том, что гегемонная модель маскулинности, организуя мужскую солидарность, становится как экономической, так и культурной силой.

Эта сила не обходится без сопротивления. Разделение труда по полу само по себе создает базис для женской солидарности. Широко распространенное в общественном производстве отчуждение женщин от карьерных возможностей дает им опыт совместной работы и мало структурных оснований для конкуренции друг с другом. Практика ежедневных перемещений работников из пригорода в город делает женщин в дневное время основным населением спальных пригородов; и социологическое изучение новых пригородов, как, например, работа Лин Ричардс, показывает, насколько важны для них отношения друг с другом, насколько они их ищут и тщательно поддерживают. Принимая участие в дискуссии по поводу экономического спада в Британии, Беатрис Кэмбелл заметила, что разделение труда в сфере ухода за детьми означает, что молодые одинокие матери, находящиеся на социальном пособии, попадают в сообщество женщин разных поколений. Поскольку никто из них не тянет одеяла на себя, они обретают потенциал для самоопределения и сопротивления.

Конкретные случаи социального взаимодействия, включающие властные отношения, достаточно легко доступны для наблюдения. М-р Барретт, отец семейства викторианской эпохи, запрещает своей дочери выходить замуж; парламент возводит гомосексуальный контакт в ранг преступления; менеджер банка отказывает в займе незамужней женщине; группа молодых парней насилует знакомую девушку. Достаточно трудно рассмотреть за индивидуальными актами применения силы или угнетения структуру власти, совокупность социальных отношений, достаточно распространенных и устойчивых. В то же время действия, подобные перечисленным выше, невозможно понять без такой структуры. Изнасилование, например, обычно представляемое в СМИ как индивидуальное отклонение, является формой межличностного насилия, глубоко связанной с неравным распределением власти и идеологией мужского превосходства. Это далеко не отклонение от существующего социального порядка, а в значительной степени – средство его укрепления.

Эта связь насилия с идеологией указывает на многоликий характер социальной власти. Один из ее необходимых компонентов – сила. Не случайно средства организованного насилия – оружие и знание военной техники – почти полностью находятся в руках мужчин. Но «голая сила» встречается редко. Гораздо чаще насилие является частью комплекса, включающего в себя также институты и способы их организации. Власть может выражаться в соотношении возможностей или неравенстве ресурсов на рабочем месте, в домохозяйстве или более крупном институте. Вообще говоря, корпорациями, правительственными департаментами и университетами управляют мужчины, которые организуют дела так, что женщинам исключительно трудно достичь высоких должностей. Организационный контроль не более обнажен, чем обычно обнажена любая сила. И то и другое скрыто и зависит от соответствующих идеологий. Возможность навязывать определение ситуации, задавать условия, в которых будут интерпретироваться события и обсуждаться проблемы, формулироваться идеи и определяться мораль, короче говоря, возможность утверждать гегемонию – также существенная часть социальной власти. Значительная часть критики, исходящей из феминистских работ и освободительного движения геев, посвящена борьбе за культурную власть: например, борьбе против культурного определения женщин как слабых или гомосексуалов – как душевнобольных[10][10].

То, что эти властные отношения функционируют как социальная структура, как модель регуляции социальной практики, в каком-то смысле даже слишком очевидно. Структурное ограничение практик касается даже вопросов элементарного выживания. Хелен Веар в работе «Женщины, демография и развитие» («Women, Demography and Development»)отмечает, что в богатых странах, где доступ к основным продуктам питания не является проблемой, женщины живут дольше мужчин; в беднейших же странах женщины умирают раньше мужчин. Таким образом, оказывается, что в тех случаях, когда на карту поставлена сама жизнь, против женщин применяются такие формы дискриминации, как ограничение доступа к еде и медицинскому обслуживанию. Различия в детской смертности, включая инфантицид девочек, – другой пример того же ряда.

Менее очевидно, но так же важно, что такая практика ограничивает и поведение тех, кто обладает властью. Мужчины занимают властную позицию в гендерных отношениях, но в такой специфической форме, что она накладывает ограничения на них самих. Например, при патриархатном порядке большое значение придается моногамному браку, который создает серьезное напряжение между мужчинами в случае адюльтера: структура, определяющая женщин как вид имущества, обязывает их мстить за хищение. Поддержка гегемонного определения маскулинности часто является вопросом огромной важности, и гомосексуалы часто вызывают враждебное отношение именно потому, что подрывают это определение.

Так же, как и в случае труда, структура власти является не только условием, но и объектом воздействия практики. Многие подходы, описывающие патриархат, представляют его как простую, упорядоченную структуру вроде пригородного военного мемориала. Однако за его фасадом можно найти массу беспорядков и аномалий. Навязывание порядка требует мобилизации ресурсов и затраты энергии. То, что Донзело называет «семейной политикой», как раз является частью такой деятельности. Исследования государства всеобщего благосостояния, подобные исследованию австралийской системы налогообложения и выплаты пособий, проведенному Шейлой Шейвер, показывают, что аппарат социальной политики предполагает зависимость женщин от мужчин и даже усиливает ее.

Навязывание порядка в культуре или посредством культуры является существенной частью этого проекта. Отмечают, например, тот энтузиазм, с которым члены католической иерархии – все они мужчины – настаивают на идеалах чистоты, кротости и послушания женщин. Эффективность этой политики была продемонстрирована в Ирландии, где церкви удалось выиграть референдум о разрешении/запрещении разводов. В остальных частях капиталистического мира священники уже не играют такой роли, как идеологи в области сексуальности, и особенно журналисты. Хотя «приличные» газеты, вроде британской «Guardian», занимают либеральную позицию в гендерной политике, большинство журналистов массовых изданий остаются неизменными сексистами и гомофобами. Те люди, которые на практике реализуют эту культурную и материальную «политику», не обязательно получают от нее наибольшую личную выгоду. Скорее, они участвуют в коллективном проекте, поддерживающем власть мужчин и подчинение женщин.

Если определять власть как легитимное проявление силы, то можно сказать, что центральную ось силовой структуры гендера составляет генеральная связь власти с маскулинностью. Но это положение осложняется и становится противоречивым из-за наличия второй оси: лишения некоторых групп мужчин власти. Если же охарактеризовать это осложнение на более общем уровне, то можно констатировать, что имеет место выстраивание иерархий власти и централизация внутри основных гендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерным покровом на все участки социальной жизни. При одних обстоятельствах властью обладают женщины, при других – власть мужчин рассеивается, ослабляется или оспаривается. В исследованиях американских феминисток, таких, как Кэрролл Смит-Розенберг, прослеживается история институтов и практик, контролировавшихся женщинами, – в том числе история системы образования для девочек, дружеских социальных сетей и нерыночного производства[11][11]. Можно применить и обратную логику, тогда мы сможем идентифицировать комплекс институтов и сетей, где сила мужчин и власть маскулинности относительно сконцентрированы. Это будет «ядром» властной структуры гендера по сравнению с более рассеянными или оспариваемыми паттернами власти на периферии.

В развитых капиталистических странах явно прослеживаются четыре компоненты этого ядра: (а) иерархии и в целом кадры институциализированного насилия – военные и военизированные силы, полиция, система исполнения наказаний; (б) иерархии и в целом кадры тяжелой промышленности (например, сталелитейные и нефтяные компании) и иерархии высокотехнологичных производств (компьютерное, аэрокосмическое); (в) органы планирования и контроля в центральных государственных структурах и (г) рабочая среда, где особую роль играет физическая выносливость и связь мужчин с техникой.

Связи между (а), (б) и (в) хорошо известны. Президент Эйзенхауэр, не замеченный в феминистских взглядах, предупреждал о власти «военно-промышленного комплекса» в Соединенных Штатах. Очень близкая ситуация наблюдалась в Советском Союзе. В обеих странах, если воспользоваться словами Джоэля Мозеса о второй из них, «женщины практически полностью отчуждены от основных центров, определяющих политику»[12][12]. Эти части комплекса увязываются вместе с помощью идеологии – объединяющей маскулинность, власть и технологическое насилие, – которая лишь недавно попала в фокус внимания исследователей. Но именно связь этих трех элементов с компонентом (г) имеет решающее значение для гендерной политики в целом. Она обеспечивает массовую базу для милитаристских взглядов и практик, которые в ее отсутствие могли бы вызвать отвращение населения, грозящее дестабилизацией управляющего аппарата, опирающегося на подобную связь компонентов власти. Вероятно, наиболее яркая особенность этой связи заключается в том, какую роль в ней играют различные механизмы, особенно в рамках автомобильной промышленности. Постепенное вытеснение других транспортных альтернатив этой крайне небезопасной и экологически разрушительной технологии является иллюстрацией и одновременно средством достижения тайного союза между государством, корпоративной элитой и гегемонной маскулинностью рабочего класса.

Дата добавления: 2017-01-14