Человек и власть 16 страница

Жалобы людей на незаконные методы ведения следствия продолжали поступать в Москву со всех концов страны. 24 янва­ря 1939 г. на имя главного военного прокурора Розовского была направлена жалоба осужденного И.М.Ли. В письме он сообщал, что родился в 1914 г. в семье бедного крестьянина села Хвиленка Спасского района Дальневосточного края. В 1929 г. окончил шко­лу, вступил в комсомол, работал в колхозе. Затем поехал на учебу в Орехово-Зуево Московской области, но в связи с переселением корейцев из Дальневосточного края в Казахстан вернулся к роди­телям. Работал счетоводом в колхозе станции Луговой, что на юге Казахстана. 26 мая 1938 г. был арестован сотрудниками местного районного отдела НКВД с предъявлением обвинения в шпиона­же по статье 58-6. Привезли в тюрьму Джамбула. Еды не давали, допрашивали три следователя непрерывно по 8 часов в сутки.

Когда терял сознание, поливали водой. Затем сажали на ящик так, чтобы ноги не доставали до пола. Заставляли сидеть и смотреть в одну точку. На 5-й день подследственный Ли написал, как «рабо­тал на японскую разведку». Когда он дал ложные показания, его стали кормить, вскоре Ли предстал перед судом и был осужден на 10 лет лишения свободы^[74].

Военный прокурор Розовский известил сотрудника канцелярии Калинина Савельева, что расследование по жалобе И.М.Ли еще не было окончено. Через 10 месяцев (22 октября 1939 г.) временно исполнявший обязанности главного прокурора Панфиленко ин­формировал Савельева, что дело Ли военной прокуратурой войск НКВД Казахского пограничного округа было направлено в НКВД Казахской ССР для пересмотра решения «тройки»^[75].

Вырваться из замкнутого круга лжи и насилия было невоз­можно без активной помощи родственников. Главную роль в освобождении арестованных мужчин сыграли их жены, но их усилия были напрасны. Так, в начале 1939 г. Александра Пинчук из деревни Барборово Сычковского сельсовета Бобруйского района Белорусской ССР в своем заявлении сообщала, что к ее мужу И.С.Пинчуку применялись незаконные методы следствия. Запросы из приемной Президиума Верховного совета СССР на­правлялись неоднократно, но ответ был получен более чем через год, 21 октября 1940 г. заместитель главного военного прокурора Афанасьев дал информацию о том, что в результате рассмотрения дела по обвинению Пинчука последний признал себя виновным в принадлежности к польским разведывательным органам и в пе­редаче им сведений шпионского характера. Поскольку оснований к пересмотру дела не было, Пинчук был расстрелян^[76]. Таким был официальный ответ Калинину.

Примерно в то же самое время Ю.Н.Жаховская настойчиво требовала разобраться в деле арестованного и умершего под следс­твием мужа. В своем заявлении в приемную Верховного совета СССР она утверждала, что ее муж К.И.Жаховский умер в тюрьме от пыток, применявшихся к нему следователями госбезопасности. Заведующий приемной Калинина три раза запрашивал прокурора СССР Вышинского и главного военного прокурора Розовского рассмотреть заявление жены умершего Жаховского.

Первый ответ был получен через год. 5 мая 1940 г. заместитель главного военного прокурора Афанасьев уведомлял заведующего

приемной председателя Президиума Верховного совета СССР Савельева, что он поручил провести проверку по заявлению жены Жаховского военному прокурору войск НКВД Белорусского ок­руга. Результаты проверки обещал сообщить дополнительно. Окончательный ответ был получен 15 сентября того же года от его помощника Лемешко. В нем сообщалось, что проверкой было установлено, что Жаховский арестован по подозрению во вре­дительстве и принадлежности к польской разведке. Показаний о вредительстве и шпионской работе он не дал. В связи с тем, что в ночь с 28 на 29 ноября 1936 г. Жаховский покончил жизнь само­убийством, дело было прекращено. Судя по всему, причиной смер­ти Жаховского стали примененные к нему методы физического воздействия'.

Некоторым женам арестованных, приговоренных к длитель­ным срокам лишения свободы, удавалось своими ходатайствами и жалобами добиваться проверки и пересмотра дел, а то и до­срочного освобождения. Например, А.В.Кучина, проживавшая в Череповце Вологодской области, своими настойчивыми обраще­ниями к властям выручила мужа: летом 1939 г. дело Т.Н.Кучина, осужденного решением тройки от 10 декабря 1937 г. на 10 лет ис­правительно-трудовых лагерей, было проверено; в ходе проверки было установлено, что дело было искусственно создано с приме­нением незаконных методов ведения следствия; постановлением начальника управления НКВД СССР по Вологодской области ре­шение тройки по делу Кучина было отменено, и он был освобож­ден из-под стражи.

Иногда женам, чтобы доказать невиновность своих мужей, при­ходилось самим проводить расследование их дел. 27 июля 1937 г. П.Ефимович, проживавший в селе Полтавка Александровского сельсовета Халиловского района Чкаловской (ныне Орен­бургской) области и работавший на строительстве помещений для скота в колхозе «Красное знамя», был арестован. По его воспоми­наниям, камеры тюрьмы в Орске были переполнены настолько, что ни лежать, ни сидеть было негде. Суда как такового не было, а просто объявляли постановление тройки — 10 лет исправительно-трудовых лагерей. 11 октября 1937 г. тройкой управления НКВД по Оренбургской области, якобы за участие в контрреволюци­онной организации, П.Ефимович был осужден на 10 лет ИТЛ. Наказание отбывал в Куйбышевской области. Его жена выяснила, что мужа приговорили к лишению свободы за вредительство на

строительстве в колхозе. Все построенное с его участием якобы разваливалось. Она поехала в колхоз, где раньше работал ее муж, и установила, что все постройки целы, в хорошем состоянии. Справки об этом она заверила у председателя колхоза и вместе со своей жалобой на необоснованный приговор мужа направила в приемную Калинина. На основании данной жалобы 24 июня 1939 г. прокурором Чкаловской области был внесен протест, и, по постановлению УНКВД по Чкаловской области от 14 декабря 1939 г., дело в отношении П. Ефимовича было прекращено^[77].

4. Дело наркома земледелия СССР Р.И.Эйхе

Как и многих партийных функционеров высшего ранга, тра­гическая участь постигла члена ЦК ВКП(б), кандидата в члены Политбюро (с февраля 1935 г.) Роберта Индриковича Эйхе. Он вступил в партию большевиков в 1905 г. За рубежом познако­мился с В.И.Лениным. В 1915 г. за пропагандистскую деятель­ность был арестован и осужден. До Февральской революции 1917 г. находился в ссылке в Сибири. Затем по заданию партии проводил подпольную работу в Риге. После оккупации немцами Латвии перебрался в Россию. Я.М.Свердлов помог ему найти ра­боту в Наркомате продовольствия. В качестве комиссара зани­мался заготовкой продовольствия для Красной Армии. В конце 1922 г. был назначен заместителем наркома но продовольствию РСФСР, а через год, после ликвидации данного комиссариата, был направлен в Сибирь. Работал заместителем председателя Сибревкома. Через 2 года был избран председателем крайис­полкома Западной Сибири. В 1929 г., при поддержке Сталина, был избран на должность секретаря Сибирского, а с 1930 г. Западносибирского краевого комитета партии. Возглавляя все руководство важного аграрно-промышленного региона стра­ны с центром в Новосибирске^[78], Эйхе являлся исполнителем директив партии и правительства во время насильственной коллективизации и ликвидации «кулачества». При нем край лидировал в организации государственных заготовок хлеба в колхозах и совхозах. По инициативе В.Молотова, побывавше­

го в Западной Сибири во время хлебозаготовок осенью 1934 г., Р.Эйхе получил в сентябре-октябре право давать санкцию на применение высшей меры наказания в отношении руководите­лей, не выполнявших план хлебопоставок государству или от­казывавшихся от дополнительной (сверхплановой) сдачи зер­на колхозами и совхозами. 2 ноября того же года Сталин своей телеграммой продлил ему право на расстрел до 15 ноября того же года^[79]. В следующем, 1935 г., во время кампании по хлебоза­готовкам по инициативе секретаря Западно-Сибирского край­кома партии Эйхе за саботаж хлебосдачи государству применя­лись репрессивные меры.

Как и многие партийные руководители, Эйхе, после февраль-ско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. развернул в Запад­но-Сибирском крае интенсивную деятельность по разоблачению «врагов народа» и «вредителей». В своем письме в ЦК от 20 июня он приводил данные о том, что за период 1 марта по 15 июня

1937 г. в краевой парторганизации было разоблачено и исключе-
но из партии 196 троцкистов и зиновьевцев, 26 правых контрре-
волюционеров^[80]. Он принимал решительные меры по подготовке
края к выборам в Верховный совет СССР и с этой целью реали-
зовал задачу, выдвинутую Сталиным, об окончательном освобож-
дении социалистического общества от антисоветских элемен-
тов — бывших кулаков и других, высланных в северный край как
недовольных коллективизацией и готовых к подрывной работе.
Эйхе дал санкцию на расстрел 5 тыс. человек по 1-й категории
социальной опасности и 12 тыс. человек — по 2-й категории от-
правил в ГУЛАГ^[81].

Сталин оценил усердие Эйхе. В ноябре 1937 г. его назначили наркомом земледелия СССР. Однако проработал он в этой долж­ности недолго, так как был арестован 30 апреля 1938 г. В тот же день был произведен обыск на работе, в квартире, на даче. Арестованный собственноручно заполнил анкету, в которой запи­сал год и место рождения, адрес, специальность (слесарь), место последней работы, партийность (исключен из ВКП(б) 30 апреля

1938 г., т.е. в тот же день), семейное положение: жена — Е.Е.Эйхе-
Рубцова, студентка Новосибирского мединститута; с ним прожива-
ли: его престарелая мать — Алиса Карловна Эйхе и теща — Марфа

Матвеевна Рубцова. Во время обыска отобрали: партбилет ВКП(б) № 0000016, членский билет ЦИК СССР № 28, депутатский билет № 183, а также орден Ленина с орденской книжкой и другие до­кументы. Из личных вещей — оружие: браунинг, пистолет «валь-тер», патроны к ним, 2 охотничьих ружья с патронами, полевой бинокль, 3 кинжала. Кроме одежды и белья, больше ничего не оказалось. Все поместилось в двух чемоданах. После обыска квар­тиру из семи комнат в доме Правительства по ул. Серафимовича опечатали. Никаких улик, подтверждавших шпионскую и вреди­тельскую деятельность Эйхе, не нашли. О жене и родственниках больше не было никаких упоминаний.

Можно предположить, что 30 апреля 1938 г. вечером был пер­вый допрос, на котором Эйхе «убедили» чистосердечно признать­ся в своих преступлениях, что для него именно так будет лучше. Если он все без утайки расскажет о своих сообщниках, то, возмож­но, ему сохранят жизнь. Вероятно, что тогда же под диктовку сле­дователей он написал свое заявление на имя Ежова:

Секретарю ЦК ВКП(б) и Народному Комиссару внутренних дел Союза ССР Н.И.Ежову

Арестованного Эйхе Р.И. Заявление

На 1-м же допросе я решил чистосердечно и полностью сознаться в своих тягчайших преступлениях против партии и Сов. власти.

Врагом Сов. власти я являюсь с 1930 г. в связи с ликвидацией кулачес­тва как класса. Будучи настроен против ликвидации кулачества как клас­са, я связался с антисоветской подпольной организацией правых в лице Сырцова СИ., бывшего в то время председателем СНК РСФСР, и с 1930 г. я возглавил в Сибири контрреволюционную правую организацию.

Руководящее участие в этой организации вместе со мной принимали: Грядинский — председатель крайисполкома Зап. Сибири; Фомин Ефим — за­ведующий облземотделом; Колотилов — заведующий Сельхозотделом край­кома ВКП(б); Воронин Д.И. — заместитель председателя крайисполкома; Каврайский — работал в Госиздате; Тракман — заведовал облздравотделом.

В 1932 г. наша контрреволюционная организация сблокировалась с троцкистской организацией в Западной Сибири в лице Богуславского, Шестова, Рухимовича, работавшего в Кузбассугле.

По линии центра... я был связной с Бухариным и Рыковым, от кото­рых получал указания по развертыванию антисоветской работы в крае. Мною и моими сообщниками была проведена большая вредительская

работа, как в области сельского хозяйства, так и в промышленности. В этой антисоветской работе активное участие принимали следующие лица: Барков — крайпрокурор; Эдельман — заместитель председателя крайплана; Горнштейн— потребкооперация; Важнов— наркомвнуторг; Зайцев И.Е. — зам. пред. крайисполкома; Гайлит— командующий войс­ками Западно-Сибирского военного округа...'

Таким образом, Р.Эйхе восполнял в своих показаниях то, чего от него требовали следователи, которых предварительно инс­труктировали. Он называл новые имена участников «антисовет­ского заговора», среди которых встречались имена уже расстре­лянных людей. На втором заявлении Эйхе на имя Ежова от 2 мая 1938 г. имелась приписка о том, что оно было передано комиссару госбезопасности 3 ранга Н.Г.Николаеву и майору госбезопасности З.М.Ушакову. Оно представляло собой откровенный самооговор. Эйхе писал, что будто бы в первом послании Ежову скрыл от него «самые существенные факты... антисоветской деятельности и на­иболее существенные заговорщические связи»^[82].

Эйхе стремился заинтересовать своих мучителей нераскры­тыми тайнами своей контрреволюционной деятельности. Он понимал, что после 1937 г. руководство НКВД СССР трудно было удивить информацией о каком-нибудь опасном государственном заговоре. Тем не менее ему «помогают» вспоминать, говорить и писать как можно больше показаний. Сталин и Ежов были увере­ны, что он важный источник информации, и давали следователям возможность «выжать» из него все, что необходимо для фабрика­ции новых «уголовных» дел.

¹ ЦА ФСБ. Дело Р-4516. Л. 41-42.

Сломленный человек старался изо всех оставшихся сил, до последней минуты надеясь на сохранение своей жизни и жизни своих близких. Он «вспомнил», что при нем в начале 1930-х гг. видный деятель партии С.В.Косиор в резкой форме говорил о тяжелом состоянии на Украине, осуждал политику ЦК ВКП(б), которая привела к голодомору. Косиор был против исключения Г.Е.Зиновьева из партии, так как считал, что последний был очень чуткий политик, умевший улавливать направление развития исто­рического хода событий, а ЦК партии лишь раскалывал партию. В заключение своего письменного показания Эйхе приводил сле­дующее выражение Косиора: «...Сталину говорить об этом беспо­лезно, что это все равно как горох об стенку...»^[83].

Не исключено, что Эйхе сами следователи подсказывали инте­ресующие их имена. С 7 по 12 мая 1938 г. он назвал среди участ­ников антисоветского центра: В.И.Межлаука, его брата И.И.Меж-лаука, Г.И.Петровского, латышского писателя Яна Райниса, его сестру Дору Стучку и других. Для большей достоверности не жа­лел и себя. Он писал, что систематически передавал германской разведке данные о Сибири и материалы о решениях СНК СССР. По заданию разведки организовывал в крае вредительскую и пов­станческую работу, способствовал вербовке шпионской агентуры. Возвратившегося из эмиграции и работавшего в Новосибирске бывшего командующего колчаковской армией генерала Болдырева Эйхе в своих показаниях назвал «крупным японским разведчи­ком».

Арестованный вновь и вновь повторял заученные «преступле­ния», но затем, как правило, следовал очередной дополнитель­ный вопрос. Например: «Вы все же скажите конкретнее, в чем именно заключалась Ваша связь с Заковским Л.М.?» (Заковский — видный руководитель ВЧК-ОГГГУ, полномочный представитель ОГПУ в Западной Сибири с 1926 г. по 1932 г.; с января 1938 г. за­меститель наркома внутренних дел СССР и начальник УНКВД по Московской области).

Ответ: «Заковский работал в Новосибирске, он знал о моей ан­тисоветской работе. Я давал ему указания о свертывании борьбы с контрреволюцией...»¹ Несомненно, это абсурд, но он предопреде­лил арест Л.Заковского, которого расстреляли в 1938 г., а от Эйхе требовали давать показания и на других.

Эйхе, по подсказке Ежова и его подчиненных продолжал «со­чинять» о том, как после прихода АТитлера к власти в Германии, он и немецкий консул в Новосибирске Гросскопф вредили совет­скому строю. Гросскопф даже говорил Эйхе, что Гитлер одобрял его подрывную деятельность в СССР.

Поскольку все эти измышления читали Сталин, Ежов, Вышин­ский и др., то следователи требовали от Эйхе «правдивых» показа­ний. Арестованному приходилось напрягать оставшиеся силы для сочинения «правдоподобных» преступлений. Приведем несколь­ко образцов лубянской фальши середины 1938 г.: «ЦК ВКП(б) и СНК придавали большое значение развитию золотой промыш­ленности и по этому вопросу были неоднократные решения... В Западной Сибири имеется много районов, богатых золотом, в которых имеются большие возможности развернуть золотодобы­

чу. Рудзутак Я.Э. (видный партийный и государственный деятель, член ЦК ВКП(б) с 1920 г. по 1937 г., расстрелян в 1938 г.) меня не­однократно предупреждал, что план золотодобычи надо срывать, так как для индустриализации нужна валюта...

На Томской железной дороге наша контрреволюционная органи­зация пыталась сорвать подъем работы транспорта, поэтому я дал ука­зание организовать террористический акт против Л.М.Кагановича....В 1937 г....я решил лично убить наркома внутренних дел СССР, сек­ретаря ЦК ВКП(б) Н.И.Ежова... В конце ноября 1937 г., когда я был у Ежова, у меня был с собой револьвер, из которого я намеревался стрелять в него. Но когда я ясно представил, что мне надо погибнуть, я струсил и ушел, не попытавшись совершить теракта против Ежова. Этому помешала также та сила воли и идейной убежденности, кото­рая проявлялась в каждом слове народного комиссара...»^[84] Должно быть,Ежов и добивался такого признания.

13 мая 1938 г. бывшему наркому земледелия СССР Эйхе были предъявлены следующие обвинения:

а) с 1918 г., когда Латвию захватили немецкие войска, он стал
германским агентом и проводил подпольную работу против совет-
ской власти;

б) после его эвакуации в Советскую России вошел в латышскую
националистическую и шпионскую организацию, цель которой
состояла в свержении советской власти;

в) в Сибири создал и возглавил антисоветский заговор, объеди-
нив в нем меньшевиков, эсеров, белогвардейцев, троцкистов, пра-
вых и националистов;

г) проводил в Сибири по заданию центра право-троцкистского
блока, германской и японской разведок вредительскую, повстан-
ческую и террористическую работу;

д) в связи с ликвидацией право-троцкистского центра вошел в
состав западного центра и продолжал борьбу с советской властью
до дня своего ареста.

Таких обвинений хватило бы на сотню отъявленных террорис­тов. Каждое из них влекло за собой смертную казнь. За обвине­нием следовало соответствующее постановление о привлечении гражданина Эйхе в качестве обвиняемого но статье 58, пунк­там 1а, 6, 7, 8 уголовного кодекса и заключение его под стражу. Подтверждением того, что данное постановление было объявле­но Эйхе, являлась его подпись-.

В конце июля — начале августа 1938 г. Эйхе дал письменные по­казания о своих частых встречах с бывшим заместителем предсе­дателя СНК и СТО СССР В.Я.Чубарем, который к тому времени уже находился под арестом на Лубянке, а расстрелян был 26 февра­ля 1939 г. В показаниях Эйхе он был назван сторонником правых, тормозящим проведение важных государственных мероприятий, критиковавшим линию ЦК ВКП(б) по вопросам хлебозаготовок во время коллективизации.

Из протокола допроса арестованного Эйхе от 11 августа 1938 г. видно, что предварительное следствие по его делу было законче­но. Следователь спросил, есть ли у него какие-либо заявления, до­полнения. Их — не было, Эйхе подтвердил все прежние показания об «изменнической, предательской и шпионской деятельности» против Советского государства и скрепил сказанное личной под­писью^[85].

Что с Эйхе было дальше? Достоверно известно, что Ежов по какой-то причине его не включил в расстрельные списки. Возможно, не успел, так как на посту наркома его сменил Берия, который обратился к делу Эйхе почти через год. 11 июля 1939 г. новый глава Лубянки утвердил постановление об избрании меры пресечения для Эйхе. В нем говорилось, что материалами следствия Р.Эйхе был «изобличен» в том, что на протяжении ряда лет вел активную антисоветскую деятельность, являясь руководителем право-троцкистской организации, существовав­шей в Западно-Сибирском крае. Следствием было «установле­но», что Эйхе по антисоветской работе имел связь с «врагами народа» Ежовым, Фриновским, Косиором и Рудзутаком, от ко­торых получал указания на проведение контрреволюционной работы в Западно-Сибирском крае, а также шпионажа в пользу Японии и Германии. В преступлениях он был изобличен соучас­тниками: М.П.Фриновским, Н.И.Пахомовым, Э.К.Прамнэком, Я.П.Гайлитом и своими личными показаниями. В шпионской де­ятельности его уличили показания охотника из Новосибирской области П.П.Лобачева и его брата, слесаря из Новосибирска Я.П.Лобачева.

По данному постановлению Эйхе привлекался в качестве об­виняемого по ст. 58, п.п. 1-а, 11 УК РСФСР. Меру пресечения оста­вили прежнюю — содержание под стражей. Подписали постанов­ление следователи Радченко и Пинзур. Кроме того, имеются под­писи о согласии с принятым решением прокурора НКВД СССР и

заместителя начальника следственной части, комиссара государс­твенной безопасности 3 ранга Б.З.Кобулова^[86].

Как видим, нарком внутренних дел СССР Берия обвинил Эйхе в связях со своими предшественниками, бывшими руководителями НКВД СССР Ежовым и Фриновским, которые в 1938 г. выбивали из подследственного Эйхе ложные показания на себя самого и дру­гих коллег по совместной работе, но до расстрела дело не дошло. Из опубликованных почти через 50 лет данных стало известно, что в октябре 1939 г. искалеченный и больной Эйхе написал два заявле­ния на имя Сталина, в которых клялся вождю в своей преданности партии и социализму, просил доследовать свое дело, так как враги затеяли против него подлую провокацию. 2 февраля 1940 г. дело Эйхе рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР. Он не признал себя виновным, но через два дня был расстрелян^[87].

Таким образом, на примере следственного дела Эйхе мы видим действие запущенной руками власти адской машины смерти, по­жиравшей как обвиняемых, так и обвинителей. Эйхе был аресто­ван Ежовым, который вместе с Фриновским руководил допросом и пытками. Следствие затянулось на год. Новый нарком Берия арестовал Ежова и Фриновского, обвинил их в сговоре с предате­лем и шпионом Эйхе и расстрелял обоих.

Вопрос о том, сколько людей — граждан СССР — пострадало от незаконных и необоснованных репрессий, остается открытым. Исчерпывающего ответа на него пока нет. Историки располагают теми данными, которые они взяли из рассекреченных архивных фондов в конце 80-х и в 90-е годы XX века.

Причина неясности в том, что власть как организатор массовых репрессий не была заинтересована в огласке списков арестованных, а тем более расстрелянных и замученных ими людей. Напротив, она стремилась всячески скрыть следы своих преступлений, о чем свидетельствуют многочисленные тайные захоронения жертв. Сегодня удалось найти лишь разрозненные данные, основанные на сводках и отчетах НКВД в правительственные инстанции.

После смерти Сталина родственники пострадавших от репрес­сий стали активнее, чаще и более настойчиво обращаться с требо­ваниями выясненить участь своих исчезнувших в 1930-е гг. родных

и близких. Ставший 1-м секретарем ЦК КПСС Н.С.Хрущев, в свя­зи с поступавшими в ЦК КПСС «сигналами от ряда лиц о незакон­ном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые годы», дал указание о необходимости пересмотра дел. Он запро­сил сведения о численности осужденных за контрреволюцион­ные преступления коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особыми совещаниями, Военной коллегией, судами и военными трибунала­ми. Оказалось, что с 1921 г. по 1953 г. было репрессировано 3 млн 777 тыс. 380 человек, из которых 642 тыс. 480 человек было расстре­ляно. В тот же период в лагерях и тюрьмах отбывали срок лишения свободы от 25 лет и ниже 2 млн 369 тыс. 220 человек, а ссылку и высылку прошли 765 тыс. 180 человек^[88]. Хрущев — невольный учас­тник репрессий — не мог допустить огласки цифр о численности репрессированных за годы советской власти. В подсчетах настора­живает абсолютная точность цифр в рамках 32-летней хронологии. До конца 80-х гг. XX века эти и другие подобного рода данные были строго засекречены, что вело к появлению иных расчетов и цифр, сделанных самими историками. Д.А.Волкогонов опубликовал ин­формацию о том, что с 1937 г. по 1938 г. репрессиям подверглись примерно 3,5-4 млн человек, из которых 600-650 тыс. были рас­стреляны^[89]. По его данным получается, что только в 1937-1938 гг. было арестовано и расстреляно людей больше, чем по подсчетам, представленным Н.Хрущеву за весь период с 1921 г. по 1954 г.

По архивным данным НКВД, в 1937-1938 гг. всего было аресто­вано около 2,5 млн человек, т.е. около 2,5% от общей численнос­ти взрослого населения СССР. Из них по политическим мотивам осуждено 1 млн 344 тыс. 923 человека, из которых 681 тыс. 692 че­ловека, т.е. 50,7%,были приговорены к расстрелу^[90].

³ Земское В.Н. Заключенные в 1930-е годы: социально-демографические проблемы // Отечественная история. 1997. № 4. С. 60.

В 1997 г. была опубликована другая цифра расстрелянных в 1937-1938 гг., она была выше на 6308 человек^[91]. Через 2 года были опубликованы сводные данные за 1932-1939 гг.: арестовано и при­говорено всего — 1 млн 575 тыс. 259 человек, в том числе расстре­ляно — 681 тыс. 692 человека^[92]. Сотрудники международного пра­

возащитного общества «Мемориал», фонда «Демократия» опуб­ликовали новые документы, проливающие дополнительный свет на эту человеческую трагедию, которая продолжает будоражить умы современников. В 2002 г. были опубликованы выступления ученых на презентации компакт-диска «Сталинские расстрель-ные списки», из которых стали известны подробности о том, как выносились заочные приговоры па сотни человек по спискам, подготовленным НКВД и не содержавшим никакой информации, кроме фамилии, имени, отчества и предложения о мере наказа­ния. Подписи Сталина сохранились на 357 расстрельных списках ответственных руководителей партии и государства, Молотова — на 372, Кагановича— 188, Ворошилова— 185, Жданова— 176. Не всем членам Политбюро доверялось подписывать приговоры, а только особо приближенным к Сталину.

Изучение расстрельных списков показало, что был один вне­судебный орган, действовавший под руководством И.В.Сталина. Лично им и его приближенными было осуждено примерно 40 тыс. человек, из которых 85% — приговорены к расстрелу. Через Ежова и Вышинского прошли списки примерно на 350 тыс. чело­век, из которых 73% были приговорены к смерти. За 1937-1938 гг. к тюрьме местные внесудебные тройки приговорили примерно около 1 млн человек, из которых 50% было расстреляно^[93]. Всего по нашим расчетам в 1936-1940 гг. было репрессировано около 3 млн человек, из них 1 млн человек были расстреляны, умерли от пыток и покончили собой.

Заключение

«Много в России троп,

что ни тропа -то гроб. Что ни верста -то крест».

С.А.Есенин

Разгром политической и культурной оппозиции в 1920-е гг. способствовал укреплению деспотического режима в СССР. Партийно-государственная власть относилась к человеку как к средству для достижения своих целей, поэтому поэт, хорошо знав­ший о жертвах Гражданской войны, предвидел новые миллион­ные людские потери в предстоящей войне с народом в 1930-е гг.

В результате ликвидации крестьянства как класса был унич­тожен главный источник пополнения рядов рабочего класса. Быстрая и насильственная пролетаризация деревни не дала жела­емых результатов. Перспектива создания мощного аграрно-про-мышленного комплекса в кратчайшие сроки утратила реальные очертания. Страна была поставлена под угрозу потери националь­ной независимости. Попытки решить конструктивные державные задачи силами заключенных и спецпереселенцев ГУЛАГа экономи­чески и социально-демографически себя не оправдали. Резервы дешевой рабочей силы быстро иссякли из-за нерационального ее использования. Принудительный труд никогда не был высоко­производительным, а техническое оснащение, инфраструктура, орудия труда и безопасность работ в советских лагерях оставляли желать лучшего.

Между тем без насилия сверху артельная система организации колхоза, предложенная правительством СССР, могла бы успешно работать и приносить пользу стране, если бы колхоз был приме­ром оптимального процесса производства для невошедших в кол­лективы крестьян. Колхоз мог бы стать образцом общественного труда, которому следовали бы неколлективизированные семей­ные хозяйства.

18 ноября 1932 г. крестьянин-середняк А.И.Дергалев, рабо­тавший в МТС Увельского района Уральской области, в письме Сталину предлагал через Уральскую районную и областную проку­

ратуры восстановить в правах и возвратить из ссылки неправиль­но раскулаченных и выселенных середняков. Он просил предо­ставить им право на организацию показательного социалистичес­кого хозяйства на их собственные средства. Свое предложение он мотивировал тем, что во время принудительной сплошной кол­лективизации и раскулачивания государство ударило по лучшим хозяйствам, по жившему своим трудом середняку, поэтому многие побросали свои хозяйства и ушли на производство. У остальных отпало желание биться за развитие хозяйства. Инициатива самих крестьян, как известно, не была поддержана высшей властью^[94].

Дата добавления: 2015-07-13