Кто правит на волнах, тот правит миром. 2 страница

КОМФОРТ И ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ

Жизнь западного человека протекает между стремлением заработать (любым способом) как можно больше денег и стрем­лением потребить как можно больше материальных благ. Эти два фактора и формируют в основном его личность. Данная осо­бенность имеет свое отражение на концептуальном уровне. Аме­риканским социологом Лестером Уордом (1841 — 1913) была раз­работана доктрина мелиоризма, так называемая наука об улуч­шении и усовершенствовании социального строя. Размышляя в духе Бентама, Л. Уорд определил мелиоризм как улучшение социальных условий путем точного расчета, в котором человек не удовлетворяется смягчением существующих страданий, а стремится создать такую ситуацию, при которой страдание было бы вообще невозможным. Естественно, что отсутствие страда­ния в его представлении представляет собой полное удовлетворение возрастающих потребностей человека, т. е. неудержимое стремление к потреблению через обогащение. В том же направ­лении мыслил и один из основателей американской социоло­гии Уильям Грэхем Самнер (1840-1910). Повторяя своих идео­логических предшественников, британских мыслителей, он за­явил: «Собственность желаема; она выполняет позитивную роль в мире; то, что некоторые должны быть богатыми, наглядно де­монстрирует тот факт, что остальные могут стать богатыми; она есть то, что придает мужество в предпринимательской и индус­триальной активности. Борьба за собственность есть борьба за свободу» [13, с. 41]. Таким образом, американская социология «научно» подтвердила западное представление о человеке как существе, которому самой природой уготовано жить в ритме на­живы и потребления. Естественно, что все выходящее за рамки данной бинарности автоматически приобретет в сознании че­ловека вторичное и подчиненное значение. В связи с этой пси­хологической особенностью В. Зомбарт заметил: «Живой чело­век с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две аб­стракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпо­хи, — мерой всех вещей» [ 14, с. 131].

Перестав быть «мерой всех вещей», западный человек сам становится вещью, которая имеет определенную цену и ко­торую можно купить или продать. Он в полной мере осозна­ет себя как вещь. «Авторитарный, одержимый, накопительс­кий характер, развитие которого началось в XVI веке и кото­рый продолжал преобладать в структуре характера, по крайней мере средних классов общества, до конца XIX века, медленно уступил место рыночному характеру <...>, — писал Э. Фромм. — Я назвал это явление рыночным характером. По­тому что в этом случае человек ощущает себя как товар, свою стоимость, не как «потребительскую стоимость», а как «ме­новую стоимость». Живое существо становится товаром на «рынке личностей» [15, с. 152]. А так как конъюнктура рынка постоянно изменяется, то, чтобы ей соответствовать, прихо­дится постоянно изменяться и самому западному человеку. Она перестает быть чем-то определенным, приобретая превосходные свойства мимикрии. «Личности с рыночным характером... не имеют даже своего собственного «Я», на ко­торое они могли бы опереться, ибо их «Я» постоянно меняет­ся в соответствии с принципом — «Я такой, какой я вам ну­жен», — подчеркивал Э. Фромм. [15, с. 153].

В данном случае рыночная мотивация усиливается целена­правленной обработкой масс СМИ, направленной на примити­визацию духовной, интеллектуальной и психологической сфер жизнедеятельности западного человека. Гипертрофированное пропагандой сознательного индивидуализма, его шаблонное «я» постоянно изменяется, подстраиваясь под ситуацию, и в резуль­тате человек оказывается лишенным «самости» — того духовно­го стрежня, который определяет чувство личностной идентич­ности. «Кризис идентичности» — это кризис современного за­падного общества. Он вызван тем фактом, что его члены стали стандартными инструментами, чувство идентичности которых зиждется на участии в деятельности безликих корпорации или гигантских бюрократических организаций. А там, где нет аутен­тичной личности, не может быть и чувства идентичности.

Превращаясь в максимально эффективный «винтик» гло­бальной машины западной цивилизации, предназначенной до­бывать материальные блага, западный человек сознательно и бессознательно умерщвляет все те стороны своей жизни, кото­рые как-то могут препятствовать его системному функциони­рованию, ограничивая им сферу своих интересов и интеллект. Последний же был сведен к совокупности определенных при­вычек, которые оказывают содействие эффективному выпол­нению тех функций, которые обеспечивают возможность зара­батывать и потреблять, т. е. разум становится сугубо инструмен­тальным, не обремененным задачей понимания. Интеллект западного человека рассчитан на максимально оптимальное ре­шение практических задач, которые перед ним ставятся, но он не в состоянии проанализировать, нужна ли данная задача во­обще, тем более сформулировать ее самостоятельно. Таким об­разом, индивид превращается в беспрекословного исполните­ля, лишенного способности задавать «ненужные» вопросы даже самому себе. В результате социальные отношения в западном обществе в значительной степени стали походить на армейский порядок, прикрытый демагогией о торжестве «свободы лично­сти». Как писал С. Московичи: «От них ждут решения, но не вопроса, чему оно служит, полезно оно или вредно. В глазах всех эти вызывающие восхищение специалисты и знания представ­ляют верховенство средств над целями, тот факт, что можно ра­зумно рассуждать со всей объективностью о том, «как делать», вместо того, чтобы спорить и волноваться о том, «для чего де­лать» [1, с. 443].

Другой стороной инструментального интеллекта становит­ся сужение кругозора человека и отсутствие какого-либо инте­реса к миру как таковому. В информационном спектре инстру­ментального интеллекта оказывается лишь то, что связано со сферой зарабатывания денег и их траты. На концептуальном уровне эта психологическая особенность нашла свое отражение в так называемой философии прагматизма — инструментализ­ма. Основатель прагматизма Вильям Джеймс в своих роботах отразил картину разнообразного мира, в котором люди способ­ны познавать лишь частичные и ограниченные истины, — ис­тины, которые приносят им практическую пользу. Развивая идеи В. Джеймса, Ч. Пирс прежде всего, типично по-американски, отнесся к центральному вопросу любой философии ~ к про­блеме истины и ее критерия. В его философии истина оказа­лась за рамками гносеологии, трактуясь как единство мысли и действия. Пирс, как и любой прагматик, концентрировал вни­мание на тех практических возможностях, которые содержатся в предмете. Он подчеркивал, что конечное благо закладывается в процессе «роста разумности», который обеспечивает челове­ку успех в практической деятельности. Прагматизм, таким об­разом, концептуально свидетельствовал о том, что в рамках западной цивилизации господствующее положение занял чело­век-делатель, ориентированный на манипуляцию с окружаю­щей реальностью, человек, заинтересованный в расширении спектра возможных действий по достижении практических ре­зультатов.

Подтверждением этого стало развитие концепции инстру­ментализма Джона Дьюи, у которого «познание вообще», «тео­рия реальности вообще» были отвергнуты в пользу так называ­емого «эмансипированного эмпиризма», «практического позна­ния». Главной категорией инструментализма стало понятие «опыт». Причем «опыт» не вообще, а «опыт» в частности, не­посредственно связанный со «здравым смыслом янки». Его концепция имеет следующую характеристику: «Факел инструментальной философии Джона Дьюи есть не что иное, как здравый смысл янки, практический путь анализа повседневных ситуа­ций и проблем в терминах их разрешения. Джон Дьюи обвен­чал философию с практической жизнью и сделал народную тра­дицию янки характеристикой современной жизни, и благодаря ему эта традиция стала единственной величайшей силой, влияющей на сознание и характер XX столетия» [13, с. 95][70]. Его целеустремленная энергия была направлена не только на ака­демические круги. Бурную деятельность относительно распро­странения идей инструментализма он развил в сфере американ­ского образования. В связи с этим Д. Дьюи заметил: «Я хотел, во-первых, держать молодежь под влиянием системы образо­вания как можно дольше... во-вторых, целью должно быть раз­витие индустриального интеллекта...» [13, с. 101][71].

Усилия Д. Дьюи не были напрасными, и доктрина прагма­тизма стала методологической основой средней и профессио­нальной школ США. Более того, философия прагматизма очень быстро вышла за академические рамки, превратившись в фи­лософию американского народа. Таким образом, инструмен­тальное сознание западного человека, как средство для дости­жения материальных благ, оказалась закрепленным идеологи­чески[72].

Не меньшее значение здесь имеет и рационализм. Абсолю­тизация рациональности в современном западном обществе до­ведена до абсурда. Примером этого может быть упомянутый выше Уильям Грэхем Самнер, которой заявил, что совершен­ствование общества — это результат развития рациональности. И подобное утверждение не является случайным, так как со­вершенствование западного общества прямо зависит от разви­тия рациональности.

Западная цивилизация по своей сути рациональна, и вне ра­циональности она существовать не может. Именно поэтому и западная политика является одной из форм крайнего проявле­ния рационального, прагматического мышления западного че­ловека, что можно сравнить лишь с западной экономикой, в ко­торой тщательно просчитывается и продумывается каждая фун­кциональная составляющая, которая соединяет цель с ее реализацией. В западной политике, как и в западной экономи­ке, субъекты деятельности знают заранее, какой результат они получат в соответствии с затраченными силами и средствами. То есть как политика, так и экономика Запада являются сугубо планируемыми феноменами. Если в экономике случайность — это финансовое банкротство, то в политике случайность — это банкротство политическое.

В связи с этим необходимо отметить, что западные государ­ственные структуры (а также негосударственные организации, принимающие стратегические решения) обслуживает целая си­стема институтов, осуществляющих программные разработки не только в области политического (и экономического прогно­зирования), но и в области политического (экономического) мо­делирования. То есть процессы указанных сфер сознательно ка­нализируются в заданном направлении.

Однако, как было сказано выше, это централизованное уп­равление является скрытым и основывается на манипулятив­ных технологиях, которые создают иллюзию безграничной сво­боды как каждого отдельного человека, так и западного обще­ства в целом. Простой обыватель, оказавшийся замкнутым в определенных информационных рамках, воспринимает важные политические события как случайности, однако на самом деле они таковыми не являются. Как в свое время резонно заметил Т. Рузвельт: «В политике ничто не происходит случайно; если что-то произошло, можно ручаться, что все было так и сплани­ровано» [16].

ВЛАСТЬ И КАПИТАЛ

Однако, несмотря на стремление масс к наживе и потребле­нию, Запад представляет собой в плане материального достатка жесткую иерархическую структуру пирамидального типа с ог­ромным дисбалансом между имущими и неимущими. Неравен­ство людей, с этой точки зрения, в западных странах — колос­сальное. На вершине этой социальной пирамиды происходит накопление фантастических богатств, а в ее основании — процветает беспросветная нищета. Незначительная часть западно­го общества имеет доступ ко всем жизненным благам, ко всем достижениям цивилизации, о которых когда-то не могли меч­тать даже самые привилегированные классы, а значительная часть граждан лишена той крупицы благ, которую раньше име­ли даже бедняки.

Во всяком обществе, так или иначе, происходит деление на богатых и бедных. Но в различных обществах это принима­ет различные масштабы и формы. Вот некоторые данные от­носительно этого на Западе. В Великобритании в 1987 году 0,1% высшего социального слоя владел 7% богатств страны, 50% средних и низших слоев — лишь 4%, а 9 млн.граждан (т.е. 17% населения) в 1986 году жили в нищете [17]. В 1989 году треть жителей Лондона находилась за официально установлен­ной чертой бедности [18]. К 2000 году ситуация в Англии не улучшилась. 17% ее населения, или почти каждый пятый жи­тель, как и раньше, живет в нищете (их уровень жизни соот­ветствует уровню жизни населения бедных развивающихся стран). По критериям ООН, условия существования этой час­ти подданных Ее Величества определяются как «абсолютная бедность». В стране 4 млн.человек не могут питаться два раза в день (!). Ученые четырех британских университетов, которые провели это исследование, по их собственному признанию, были «шокированы» его результатами. Они отмечают, что доля бедных семей в структуре населения Великобритании возрос­ла почти вдвое в период с 1983 по 1999 год [19]. В 1997 году в одном из номеров лондонской газеты «Observer» сообщалось, что «до 2 миллионов британских детей страдает от плохого здо­ровья и задержки роста из-за недоедания» [20, с. 103]. Каждый третий ребенок страны растет в бедности, и из-за этого 1,5 млн.детей младше 16 лет вынуждены работать [21, с. 272]. При этом в Великобритании в 1985 году 5 % работающих получало 16 % общенациональной прибыли, а 50 % — всего 5 % [7, с. 164].

В 1963 году в США произвела сенсацию книга Майкла Харрингтона, в которой говорилось о десятках миллионов амери­канцев, находящихся за чертой бедности. Несмотря на все ме­роприятия правительства как-то улучшить ситуацию, в 1989 году в Соединенных Штатах жило в нищете 31,5 млн.человек, а в 1990-м — 33,6 млн, т. е. 13,5 % населения [22]. При этом, как свидетельствуют данные ЮНИСЕФ, в США наихудшие пока­затели среди индустриальных стран по таким параметрам, как смертность среди детей до пяти лет (они идут наравне с Кубой, страной третьего мира, вот уже сорок лет подвергающейся по­литическому давлению, скрытой агрессии в форме тайных под­рывных операций и экономической блокаде со стороны Вашингтона). Соединенные Штаты также удерживают рекорды по го­лоду, детской бедности и другим основным социальным пока­зателям [23], а 40 млн.американцев лишены доступа к медицин­скому обслуживанию [24, с. 237].

12 августа 2003 года «USA Today» сообщила своим читате­лям о том, что на данный момент в крупных городах США стре­мительно растет число бездомных. Американские рабочие и слу­жащие, которые живут от зарплаты до зарплаты, все чаще ока­зываются на улицах или в ночлежках. Бывшие соседи и коллеги живут у родственников, безработные менеджеры поселяются у своих пожилых родителей. Семьи, которые когда-то имели свои собственные дома, вынуждены спать на двухъярусной кровати в ночлежках. Некоторые бездомные ночуют под открытым не­бом в своих автомобилях до тех пор, пока не найдут работу. Ис­следования, проведенные в 18 крупных городах США, показа­ли, что с 2001 по 2002 год количество просьб о предоставлении коек в ночлежках страны выросло в среднем на 19 %. Это са­мый высокий уровень за последние 10 лет. По данным Мини­стерства труда США, в июле 2003 года в стране было зарегист­рировано 9 млн.безработных, из них около 3,5 млн.не имеют средств, чтобы оплатить аренду своего жилья, и вынуждены жить в ночлежках. В июле в США было почти 2 млн.трудоспособных граждан, которые безуспешно ищут работу в течение 27 недель. С 1999 по 2002 год в Нью-Йорке число бездомных семей увели­чилось на 40 %.

Вместе с тем в 1997 году половиной акционерного капитала Соединенных Штатов владел 1 % граждан США и почти 90 % его принадлежало 1/10 наиболее богатых семейств (концентра­ция еще выше для облигаций и трестов, сравнимых по другим активам) [20, с. 219].

Чтобы проследить динамику углубления материального не­равенства в этой стране, необходимо обратиться к официаль­ной статистике. Если разделить американское общество на пять экономических квинт (по 20 %), то низший класс, по факти­ческому положению вещей, вобрал в себя беднейшую пятую и часть четвертой экономической квинты; средний — верхнюю часть четвертой, полностью третью и вторую квинты, а также нижнюю половину первой; верхний — вместил в себя наиболее богатую половину первой квинты [24, с. 229].

Часть национальной прибыли нижней квинты в 1947 году составляла 4 %, а в середине 90-х — 4,2 %; в обоих случаях -10 %; третьей — 16 и 15,7 %; второй квинты — 22 и 23 %. Верх­няя квинта как в 1947 году, так и через пятьдесят лет получала

больше 47 %. Надо добавить, что совокупный доход верхних 10 % американцев на протяжении этих 50 лет вбирал в среднем 30 % национальной прибыли, а 10 % нижних — только 1 % [25, с. 318], [26 с. 323], [27 с. 467], [28].

Необходимо отметить, что во второй половине XX века верх­ний класс американского общества стал не просто намного бо­гаче среднего и нижнего, а приобрел свои особые социокуль­турные характеристики и живет в особой, изолированной от других классов реальности. Верхний класс, не превышающий 10 % населения, состоит из банкиров, бизнесменов, высокооп­лачиваемых менеджеров, верхнего слоя политиков и государ­ственных чиновников, преуспевающих юристов, врачей, уче­ных и артистов. Его представители живут в особняках, расположенных в экологически чистых районах. Они получают образование в элитных частных школах и в университетах «выс­шей лиги» (она включает около десяти частных университетов, плата за обучение в которых в конце XX века превысила 30 тыс. долл. в год). Они живут в окружении роскоши и комфорта, пользуются прислугой, проводят свободное время в закрытых клубах, а отпуск — на закрытых фешенебельных курортах и в отелях.

Верхний класс состоит из нескольких групп. Если исполь­зовать американскую терминологию, то в его низу находится слой так называемых «искателей» (включающий около 3 млн.американских семей), а на вершине — небольшие прослойки «собственников», «баронов» и «магнатов», которые владеют многомиллиардными состояниями и концентрируют в своих руках контроль над национальными богатствами. А самый выс­ший слой «магнатов» (около 1 тыс. человек) присутствует в меж­дународной финансово-экономической элите.

Средний класс включает в себя средние и нижние слои ме­неджеров и государственных чиновников, «белые воротнички» из научно-информационных отраслей, квалифицированных ра­бочих, научную, техническую и гуманитарную интеллигенцию и т.п. Они живут в прилегающих к городам районах, имеют в собственности двух- или одноэтажные семейные дома, неболь­шие земельные участки, по автомобилю средней стоимости на каждого взрослого члена семьи. Их дети учатся в частных уни­верситетах «второй» и «третьей» лиги. Средний класс также живет в собственном мире, изолированном от мира других клас­сов.

Нижний класс США также представляет собой особую, зам­кнутую экономическую общность, изоляция которой во второй половине XX века значительно усилилась. В нем преобладают чернокожие американцы, испаноязычные выходцы из Латинс­кой Америки, а также недавние эмигранты из азиатских и отча­сти восточноевропейских стран. Представители нижнего клас­са в основном заняты неквалифицированным трудом в сфере обслуживания, на строительстве, в грязных производствах. Большинство из них снимают дешевые и маленькие квартиры, пользуются общественным транспортом. Большая часть детей из нижнего класса не оканчивают средней школы. Живет ниж­ний класс в городской черте (за исключением центральной, де­ловой части) [24, с. 231-233].

Исходя из вышеизложенного, можно констатировать, что социальная структура современной западной цивилизации на­поминает пирамиду. На ее вершине расположен узкий слой мо­гущественной элиты, в руках которой находятся основные бо­гатства мира и абсолютная власть, а в ее основании — много­миллионные массы людей, в большинстве своем лишенные элементарных материальных благ.

Западная идеология и пропаганда создают для рядовых обывателей анестезирующую иллюзию «общества равных воз­можностей», в котором якобы каждый может подняться из низших социальных слоев в высшие. В связи с этим приво­дятся примеры людей, которые наживали за короткий срок огромные капиталы или добивались других успехов. Однако много западных специалистов (например, William Rubinstein. The Rich in Brittain. 1986.) утверждают, что вертикальная со­циальная динамика в Европе и США является незначитель­ной. По их мнению, там для подавляющего большинства людей главным условием приобретения высокого социального статуса является их происхождение, т. е. рождение в выс­шем социальном слое, а не какие-то личные качества. По­этому представление о Западе как метаобществе «равных воз­можностей» не соответствует действительности. Наоборот, оно является социальной организацией тотального неравен­ства. Причем это неравенство основано не на природном не­равенстве людей в плане их способностей и талантов, а на не­равенстве в обладании деньгами, а значит, материальными благами. Деньги, вознесенные на вершину абсолютной ценнос­ти, сделали равенство между гражданами невозможным в принципе. Поэтому естественно, что реальная власть в запад­ных странах оказалась в руках тех, кто владеет основными ка­питалами — узкого, изолированного круга избранных. В та­ких условиях демократическая система может существовать лишь номинально, как пропагандистская абстракция, скры­вающая реальное положение дел. Фактически на Западе по­литическая власть давно является производной от власти фи­нансовой. «За фасадом их (промышленных лидеров. — Авт.) слов, за их благочестивыми заявлениями о том, что было бы лучше для экономики, если бы правительство и политики не совались бы в бизнес, скрывается тесная связь между прави­тельством и бизнесом. Итальянские ведущие промышленни­ки не вовлечены открыто в политику, как это имеет место в отношении деловых кругов США. Они не занимают полити­ческих постов и постов в правительстве, не участвуют види­мым образом в канализации финансовой поддержки канди­датов и политических партий, как это имеет место в США (там это делается явно!). Они действуют другими методами: под­куп, печать, телевидение, запутанные директораты и финан­совые компании, манипулирование биржей, контроль ком­мерческих банков, которые мнимо принадлежат государству и обществу», — писал А. Зиновьев [7, с. 232].

Данные свидетельствуют, что американские финансовые магнаты постоянно наращивают уровень своего представитель­ства в верхнем эшелоне исполнительной власти и дипломати­ческой службе. Если в 1861-1877 годах их креатуры составляли 81 % государственных чиновников, то в 1878—1897 годах -86,8 %, а в 1898-1913 годах - 91,7 % [29, с. 374]. И данная тен­денция не ослабевает.

Кроме того, выдвиженцы (менеджеры и юристы) олигархи­ческих кланов абсолютно доминируют как в Республиканской, так и Демократической партии. Сами партии оказались в фи­нансовом и организационном плане зависимыми от большого капитала. К этому можно добавить, что при этом идеологичес­кие и политические расхождения между партиями максималь­но сузились.

В свое время бывший председатель правления «Mid-land Bank» (Англия) Реджинальд Макенна заявил следующее: «Я бо­юсь, что простым гражданам не понравится, если они узнают, что банки могут создавать и создают деньги... И те, кто управ­ляет кредитом страны, направляет политику правительств и держат в своих руках судьбу народа» [9, с. 140]. Как и в Великобри­тании, до эпохи доминирования США, так и в современных Соеди­ненных Штатах, президент, правительство и парламент не играют определяющей роли. Они, как и правительство любой дру­гой западной страны, лишь легитимные проводники интересов очень узкой, анонимной группы лиц, которая контролирует основные капиталы западного мира. Один из ведущих идеологов США С. Хантингтон в своей книге «Американская политика» заявил, что власть, для того чтобы быть эффективной, должна оставаться невидимой: «Архитекторы власти в США должны создать силу, которую можно будет ощутить, но не увидеть. Власть остается сильной, если она остается в потемках; при солнечном свете она начинает испаряться» [20, с. 208.].

Не зря в 1816 году Томас Джефферсон сказал: «Я считаю, что банковские учреждения более опасны для наших свобод, нежели постоянные армии. Они уже создали денежную аристократию, которая ни во что не ставит правительство» [9, с. 151]. Именно в связи с этим могущественный банкир Мейер Ротшильд произ­нес свою знаменитую фразу: «Дайте мне управлять деньгами стра­ны, и мне нет дела, кто создает ее законы» [30, с. 10].

ШТАТЫ ОТ ОКЕАНА ДО ОКЕАНА

После распада СССР мир оказался под мощным военно-по­литическим прессингом Соединенных Штатов Америки, пред­ставляющих собою наивысшую фазу развития западной талас­сократии. Особый статус США приобрели в связи с тем, что на данный момент ни одно теллурократическое государство не мо­жет бросить открытый вызов и оспорить в военно-политичес­кой и экономической борьбе американское могущество. Если до этого момента безудержное стремление морских торговых республик к завоеваниям наталкивалось на незыблемую мощь сухопутных империй, то сейчас Запад, в лице США, получил шанс утвердить свое абсолютное мировое господство.

Таким образом, Соединенные Штаты представляют собой военно-политический и экономический апофеоз западного экс­пансионизма. Об этом свидетельствует уже хотя бы то, что за два века после принятия американской конституции сухопут­ная территория США увеличилась более чем в четыре раза. Как заявил профессор А. Филд-младший, еще до завоевания неза­висимости у американцев было нечто большее, чем изначаль­ный инстинкт экспансии: у них было цельное видение мировой империи.

В 1783 году Дж. Вашингтон назвал новорожденную респуб­лику «поднимающейся империей». «Расширять сферу» призы­вал Мэдисон в 10-м номере «Федералиста»; в 14-м номере он говорил о «расширенной в своих пределах республике» как о «единой великой, уважаемой и процветаемой империи». Ка­кими бы разными не были взгляды Гамильтона и Джефферсона, Джона Куинси Адамса и Джексона по ряду важных про­блем, они соглашались в одном — в необходимости экспан­сии. Соединенные Штаты, «зародившиеся как империя, -писал Р.У. Вэн Элстайн, — по самой своей сути расширяюща­яся имперская держава» [31, с. 188]. Даже их возникновение стало следствием морской экспансии предшествующего запад­ного лидера — Великобритании, которая основала целый ряд своих баз, а потом и колоний на побережье Северной Амери­ки. Однако дух завоевания не позволял колонистам доволь­ствоваться лишь прибрежными территориями и толкал их в направлении огромного американского пространства. Его сти­хийное покорение и захват начались задолго до возникнове­ния США. Тысячи бывших европейцев на свой страх и риск устремились в глубину Американского континента, ведомые мечтой о фантастическом обогащении. Все, что появлялось на их пути, препятствуя воплощению этой мечты, было обречено на уничтожение. «Золотая лихорадка» американских поселен­цев в сочетании с полудикой вседозволенностью и презрени­ем к ближнему превратили их в агрессивную массу борющих­ся между собой авантюристов, захватывающих «свободные» земли аборигенов.

По отношению к индейцам наиболее ярко и выпукло про­явило себя такое качество западного человека, как расистский комплекс превосходства «белого господина» над «туземцами». Американцы относились к «нецивилизованным народам» точ­но так же, как голландцы и англичанине — они не воспринима­ли их как равных себе. Более того, они вообще не воспринимали их как людей. Подобное отношение находило свое подтвержде­ние на официальном уровне. В 1857 году чернокожий раб Дред Скотт, родившийся в Соединенных Штатах, апеллируя к аме­риканской конституции, потребовал в суде личной свободы. Верховный суд США отказал ему в его требовании на основа­нии того, что раб является не личностью, а только лишь вещью, кому-то принадлежащей собственностью [32, с. 183].

Считая индейцев и негров «говорящими животными», «бе­лые господа» относились к ним соответствующим образом. Так, например, по свидетельству многих исторических документов, захваченный в Африке «черный товар» транспортировался в Америку в таких условиях, что из 10 негров до конца плавания в живых оставался один. Только за 1661—1774 годы в США было завезено около миллиона рабов, и около 9 млн.из них при этом погибли по дороге [33, с. 8]. Прибыль американских работор­говцев от этой операции в ценах середины XVIII века составила не менее 2 млрд.долл. США — астрономическую по тем време­нам цифру.

Принято считать, что рабство было лишь в южных штатах, где правили «плохие» плантаторы, а «хорошие» северяне во главе с прогрессивными американскими президентами только и ду­мали, как бы освободить бедных рабов. В связи с этим имеет смысл процитировать слова Авраама Линкольна, по прозвищу «Честный Эйб», вошедшего в историю в качестве «великого ос­вободителя порабощенных негров»: «И я скажу, что я никогда не выступал и не буду выступать за социальное и политическое равенство двух рас — черной и белой, я никогда не поддержи­вал точку зрения, что негры должны получить право голоса, за­седать в жюри, занимать какую-нибудь должность или иметь возможность заключать браки с белыми... добавлю, что между белой и черной расой есть физическая разница... и как любой человек, я за то, чтобы белая раса занимала главенствующее по­ложение» [34].

Действительное положение дел того времени можно понять на примере Джеймса Медисона, четвертого президента Соеди­ненных Штатов и автора американской конституции. После Войны за независимость в своем письме он с радостью сообщал другу, что любой его раб дает прибыль 257 долл. в год, а тратит он на содержание каждого из них лишь 12-13 долл. Сомнитель­но, что такое искреннее удовлетворение доходами от эксплуа­тации рабов могло уживаться с моральным негодованием отно­сительно несправедливости рабства. У автора Декларации не­зависимости, Томаса Джефферсона, также были сотни черных невольников, которые обрабатывали четыре тысячи гектаров его земли. До отмены рабства ни один из американских президентов не брезговал получать прибыль от рабовладения. Как это ни уди­вительно, но «отцы» американского народа, претендовавшие на моральное превосходство и роль учителей «свободы и равенства» для всех народов мира, одновременно были рабовладельцами.

Дата добавления: 2017-01-14