В то время как население США составляет всего лишь 6,3% от 16 страница

«Тесты по языку основаны на проверке словарного запаса: считается, что образованность есть знание кучи красивых слов. По математике — много типовых задач, похожих на твои голо­воломки, но попроще и одинаковые. То есть надо быстро вы­полнять некий набор заученных мозговых движений. Есть даже такое занятие — подготовка к тестам. Любимая задачка — про­должи последовательность: надо угадать закон (иногда доволь­но сложный) и продолжить ряд.

А еще содержание обучения очень мало зависит от возраста учеников — от класса к классу меняется лишь количество за­дач, которые нужно решить за отведенное время. В спецклассе, где учится Максим, они изучают в начале 5 класса программу 6-го и 7-го. А в конце 5 класса, как сказала нам учительница мате­матики на родительском собрании, они будут решать задачи на уровне девятого класса. Из этого следует одно: объем новых зна­ний, который дается с 5-го по 9-й классы, очень невелик. (Я не могу представить себе советский спецкласс, где решают задачи девятого класса в пятом.) В этом еще одна беда американской школы — жевание мочала годами» [86].

О том, что представляет собой метод образования в амери­канских школах, также можно понять из интервью российс­кого академика Владимира Игоревича Арнольда «Парламент­ской газете». Размышляя о западной системе образования, он вспомнил курьезный случай, который произошел с министром национального образования Франции. Когда тот спросил французского школьника, сколько будет два плюс три, то по­лучил весьма оригинальный ответ: «Два плюс три будет столько же, сколько три плюс два, потому что сложение коммутатив­но...»

В. Арнольд: У него был компьютер, и преподаватель в шко­ле научил им пользоваться, но суммировать «два плюс три» в уме парень не мог. Министр был потрясен и предложил убрать из всех школ преподавателей, которые учат детей компьютеру, а не математике.

Журналист: И в чем вы видите основную причину случившего­ся?

В. Арнольд: Я могу продемонстрировать это еще одним при­мером. Несколько лет назад в Америке шли так называемые «Ка­лифорнийские войны». Штат Калифорния вдруг заявил, что школьники не так подготовлены, чтобы учиться в университе­те. Ребятишки, приезжающие в Америку, к примеру, из Китая, оказывается, подготовлены гораздо лучше, чем американские. Причем не только в математике, но и физике, химии, в других науках. Американцы превосходят своих зарубежных коллег во всевозможных сопутствующих предметах — в тех, которые я на­зываю «кулинария» и «вязание», а в «настоящих науках» сильно отстают. Таким образом, при поступлении в университет аме­риканцы не выдерживают конкуренции с китайцами, корейца­ми, японцами.

Журналист: Понятно, что такое наблюдение вызвало шок в американском обществе, так как в нем не принято отводить со­отечественникам «вторые места»?!

В. Арнольд: Американцы тут же создали комиссию, которая определила круг проблем, вопросов и задач, который должен старшеклассник знать и уметь решать при поступлении в уни­верситет. Комитет по математике возглавил Нобелевский лау­реат Гленн Сиборг. Он составил требования к ученику, оканчи­вающему школу. Главное из них — умение 111 разделить на три!».

Журналист: Вы шутите?

В. Арнольд: Отнюдь! К 17 годам школьник должен эту ариф­метическую операцию делать без компьютера. Оказывается, сей­час они этого не умеют... Восемьдесят процентов современных учителей математики в Америке понятия не имеют о дробях. Они не могут сложить половину с третью. Среди учеников этот кон­тингент составляет 95 процентов!

Журналист: Звучит анекдотично!

В.Арнольд:...Теперь о физике. Я сам читал требования к «их» федеральной программе. Там, в частности, говорится о том, что школьник должен знать о двух фазовых состояниях воды, кото­рая в холодильнике превращается из одного в другое. Гленн Сиборг потребовал, чтобы было введено в программу три фазо­вых состояния — еще и водяной пар. Однако Конгресс и сена­торы запротестовали, прошли бурные дебаты, и штат Калифор­ния был осужден и осмеян за то, что посмел усомниться в каче­стве образования американцев. Один из сенаторов, например, сказал, что он набрал 41,3 процента голосов избирателей, и это свидетельствует о доверии к нему народа, а потому он всегда боролся в образовании только за то, что он понимает. Если же нет, то и учить такому не следует... Аналогичными были и дру­гие выступления. Два года продолжалась битва. И все-таки победил штат Калифорния, так как очень дотошный адвокат на­шел в истории США прецедент, при котором закон штата ста­новился в случае конфликта выше федерального. Таким образом, образование в США временно все-таки победило...

Журналист: А вы не преувеличиваете? Значит, теперь там научатся делить 111 на тройку?

В.Арнольд: Ирония ваша понятна, но я попытался докопать­ся до корней проблемы. И докопался до... Томаса Джефферсона.

Журналист: Третьего президента США?

В. Арнольд: Его — голубчика! Отец-основатель Америки, творец конституции, идеолог независимости и так далее. В сво­их письмах из Вирджинии у него есть такой пассаж: «Я точно знаю, что ни один негр никогда не сможет понять Евклида и разобраться в его геометрии». Поэтому нынешние американцы вынуждены отвергать Евклида, математику и геометрию. И все это заменяется знанием того, на какую кнопку надо нажимать... Размышления, мыслительный процесс заменяется механичес­ким действием, и это выдается за борьбу с расизмом! [87]

В своей образованности Европа ничуть не уступает США. В Германии функционально неграмотное население составляет 14%, в Великобритании — 22%. Во Франции, которая считает­ся образцом высокой культуры, их — 36%. В связи с этим в сен­тябре 1997 года очередной номер солидного французского еже­недельника «Пуэн» вышел с кроваво-красным анонсом на черной обложке: «40% школьников не умеют читать — немыс­лимо!»

А вот что по поводу европейской системы образования пи­шет российский эмигрант, преподающий сейчас в Сорбонне: «В Швейцарии треть взрослого населения не в состоянии про­честь инструкцию к лекарству и разобрать то, что написано в избирательном бюллетене, что, однако, не мешает жителям этой маленькой, но гордой страны активно участвовать во всенарод­ных референдумах — ключевом инструменте их «прямой» демократии. Немногим лучше дело обстоит в Бельгии. В Испа­нии система образования разваливается прямо на глазах. Пре­подаватели испанских университетов жалуются, что уровень подготовки многих студентов настолько низкий, что на первом курсе их вновь приходится учить простейшим правилам право­писания и арифметики[214]. О невежестве европейцев, которым пока еще далеко до зияющих высот клинического скудоумия обитателей Нового Света, можно тоже слагать легенды. Одна моя знакомая европейка, представительница так называемого среднего класса, убеждена в том, что солнце восходит на юге, а заходит на севере. Учительница франкоязычной средней шко­лы, в которой учится сын одного моего коллеги, не знает, кто такой Александр Дюма и кто такие «три мушкетера». Упомина­ние о таких странах, как Украина или Азербайджан, ввергает европейца в состояние глубокого культурологического шока» [88].

Подобное невежество не случайно. Вся система западного образования основана на том принципе, что человеку необходимы лишь только те знания, которые могут пригодиться в прак­тической жизни, то, что позволит ему без лишних проблем ра­ботать и потреблять. Человек должен быть функционален, и не более того. Запад никогда не ставил перед собой цель воспита­ния непрерывно самосовершенствующейся, гармонично разви­той духовно, интеллектуально и физически личности, облада­ющей целостным представлением о мире и стремящейся к твор­ческой самореализации. Запад стремился репродуцировать человека-функцию — надежный, управляемый микроэлемент социально-экономической метасистемы. Примитивный инди­вид — основа стабильности и прогресса по-западному. Он хорошо выполняет свою профессиональную и социальную роль, он чет­ко знает «что есть добро и зло» и живет точно по изначально установленным правилам, т. е. он «правильный» во всех смыслах этого слова. Но вместе с тем он не имеет внутреннего содержа­ния (что собственно и позволяет ему достигать «правильности»). По сути, современный западный обыватель — это лишь ухоженная, с любовью взлелеянная психосоматическая оболочка, внутри которой экзистенциональная пустота. Обладающий примитивным разумом и набором базовых жизненных правил, за­меняющих ему духовность, человек утратил свою непосред­ственную индивидуальность, а потому и качества даже относи­тельно свободного и независимого существа. В таком состоянии он абсолютно зависим, представляя собой идеальный объект для манипуляций. Вместе с угасанием поля традиционной культу­ры, на Западе исчезло и духовное напряжение, а вместе с ним воля индивида к ежесекундному отстаиванию себя как уникаль­ного, самобытного духовно-психологического явления. Стано­вясь примитивным, он способен защищать себя лишь как ин­дивидуалистически настроенную биологическую особь.

Таким образом, можно констатировать, что, целенаправлен­но создавая условия для интеллектуальной деградации человека и максимального сужения его кругозора, которые приводят к выхо­лащиванию его духовности, правящие круги Запада получают прак­тически неограниченную возможность для манипуляции массовым сознанием. Взрослый человек, обладающий разумом, знаниями и уровнем духовного развития четырнадцатилетнего подростка, является прекрасным материалом для создания репрессивной си­стемы манипулятивного тоталитаризма.

В ее основу легла фрейдистская методика, позволяющая осу­ществлять контроль над людьми путем формирования мотива­ции человека, от которой, в свою очередь, зависят его мысли, чув­ства, желания и действия. Навязав западному мегаобществу, при помощи массовой пропаганды, мнение, что счастье человека заключается в наслаждении, а свобода в возможности его бес­препятственно получать, правящие круги Запада жестко при­вязали обывателя к трем основным категориям влечения: ком­форту (удовлетворению потребностей, при постоянном расши­рении их разнообразия), наслаждению (во всех возможных его формах) и наживе (как главному условию, обеспечивающему достижение комфорта и наслаждения). При таком методе кон­троля открытое, масштабное, физическое принуждение стано­вится ненужным. Если люди психологически привязаны к комфор­ту и наслаждению, то их можно принудить делать все что угод­но, регулируя их доступ к деньгам как главному условию счастья. В такой ситуации несвобода отождествляется не с самой сис­темой духовно-психологического подавления, а с «ближним», другим человеком, который также с маниакальным упорством стремится к деньгам, чтобы обеспечить себе комфорт и наслаждение. Так со­здаются психологические предпосылки «борьбы всех против всех», используя которую правящим кругам Запада удается держать под контролем основную массу населения «золотого миллиарда».

Предчувствие надвигающегося манипулятивного тоталита­ризма было присуще многим представителям западной интел­лигенции. Самым гениальным пророчеством в этом плане ста­ла антиутопия Джорджа Оруэлла —«1984», написанная им в 1948 году. Мрачный мир Океании, в котором царит тотальное духов­но-психологическое подавление личности, к началу XXI века стал абсолютной реальностью Запада — «СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ». Транснациональная олигархия взяла на вооружение логику правителей вымышленной Океании, осознав в полной мере, что «тому, кто правит и намерен править даль­ше, необходимо умение искажать чувство реальности».

«Разве я не объяснил вам, чем мы отличаемся от прежних карателей? Мы не довольствуемся негативным послушанием и даже самой униженной покорностью, — излагал философию гос­подства современных правителей мира, устами одного из своих героев, Оруэлл. — Когда вы окончательно нам сдадитесь, вы сда­дитесь по собственной воле. Мы уничтожаем еретика не потому, что он нам сопротивляется; покуда он сопротивляется, мы его не уничтожим. Мы обратим его, мы захватим его душу до самого дна, мы его переделаем. Мы выжжем в нем все зло и все иллю­зии; он примет нашу сторону — не формально, а искренне, умом и сердцем. Он станет одним из нас, и только тогда мы его убьем. Мы не потерпим, чтобы где-то в мире существовало заблужде­ние, пусть тайное, пусть бессильное. Мы не допустим отклоне­ния даже в миг смерти. В прежние дни еретик всходил на костер все еще еретиком, провозглашая свою ересь, восторгаясь ею. Даже жертва русских чисток, идя по коридору и ожидая пули, могла хранить под крышкой черепа бунтарскую мысль. Мы же, прежде чем вышибить мозги, делаем их безукоризненными. Заповедь старых деспотий начиналась словами: «Не смей». Заповедь тоталитарных: «Ты должен». Наша заповедь: «Ты есть».

Современная западная пропаганда, круглые сутки «дисцип­линируя сознание» масс, целенаправленно создает «нового че­ловека», чья ничтожность делает его недостойным даже физи­ческого насилия со стороны власти. Пройдя подобную инфор­мационно-психологическую обработку, люди оказываются интеллектуально и духовно «вычищенными», а потому готовы­ми для наполнения тем содержанием, которое обеспечивает стабильное функционирование Системы. Размышляя о них, Ору­элл писал, что, даже «предоставленные самим себе, они из по­коления в поколение, из века в век будут все так же работать, плодиться и умирать, не только не покушаясь на бунт, но даже не представляя себе, что жизнь может быть другой».

ПОСТМОДЕРН, ИЛИ ЭПОХА ТОТАЛЬНОГО ТИТТИТЕЙМЕНТА

За последние несколько столетий западное мегаобщество прошло ряд фаз радикальной трансформации. Наиболее оче­видным их проявлением стало последовательное изменение со­циально-политической и экономической организации Запада. Одновременно с этим шло постепенное развертывание в духов­но-психологической реальности всего спектра присущей запад­ному человеку ментал ьности. Не вызывает сомнения то, что эти два процесса взаимосвязаны. Фактически все материально-тех­нические достижения западной цивилизации являются своеоб­разной манифестацией «души» Запада, которая использует их для упорядочивания объективной реальности в соответствии со своей сущностью, приспосабливает ее под свои потребности.

Необходимо отметить, что Запад на протяжении всего сво­его существования пребывал в трех духовно-психологических состояниях. Используя устоявшуюся терминологию, можно ска­зать, что возник он в рамках Традиции, процесс его активного становления протекал в виде Модерна, а пик его зрелости и за­вершающий этап упадка проявили себя в форме Постмодерна. Рассмотрим их детально.

Традиционное общество предельно однозначно. Оно полно­стью лишено неопределенности, утверждая четко обозначенные смыслы и ценности. В связи с этим человек традиционного об­щества ограничен, как внутренне, так и внешне, целой системой запретов и правил, принимаемых им без всяких условий, как дан­ность. Именно поэтому, в определенном смысле, традиционное общество — это общество «несвободы». Человек традиционного общества если не понимает, то ощущает, что «свобода» — это лишь свобода выбора, после которого она превращается в «несвобо­ду», так как сделанный Выбор не позволяет больше выбирать. Выбор (как внутреннее решение «стать таким, каков ты есть») предполагает лишь Долг (как Путь к себе), а он и является един­ственно возможной для человека Традиции «свободой».

Традиционное общество, проявляя коллективную Волю, на­правленную к конкретной Цели, создает Смысл Мира и тем са­мым полностью отрицает онтологическую неопределенность и вытекающую из нее абстрактную идею «абсолютной свободы», позиционируемую Традицией как абсолютное Зло.

Но «несвобода» Традиции[215] представляет собой выработан­ный в процессе коллективного творческого акта Стиль, прояв­ляющий себя в интеллектуальной, духовной и материальной сферах жизни определенного народа. Возводя на пути распрос­транения человеческой энергии барьеры, Традиция определен­ным образом очищает и направляет эту энергию, придавая ей уникальную и неповторимую форму. Любое творческое прояв­ление в культурной сфере — это своеобразное преодоление им­перативного пространства Традиции, естественным образом развивающее культуру, это результат «несвободы» и плата за нее. Именно в этом преодолении и происходит процесс творческой самореализации народа. Если бы не было «несвободы» жестких рамок запретов и ограничений, создаваемых Традицией, был бы невозможен процесс непрерывного духовного воссоздания нации, как была бы невозможна сама культура во всех ее проявлениях.

На индивидуальном уровне Традиция — это то, чем живет каждое мгновение своего существования человек, то, как он ду­мает, чувствует и действует, то, к чему он стремится, что счи­тает ценным и ради чего он готов умереть. Традиция — это сама жизнь человека, возникающая при его взаимодействии с людьми и миром, его окружающим.

На социальном уровне Традиция естественным образом сни­мает антагонизм между отдельной личностью и обществом в целом. Она трансформирует индивидуализм в индивидуаль­ность, представляющую собой манифестацию коллективной Судьбы на уровне отдельного человека. Благодаря Традиции ин­дивид становится в процессе самореализации локальным про­явлением соборной или, иначе говоря, синтетической личнос­ти всего народа, при котором исчезает противопоставление меж­ду «Я» и «Мы» и возникает гармония сосуществования несхожих между собой индивидуальностей. Здесь«Мы» не подавляет «Я», а «Я» не разрушает «Мы». Традиция — это действительный кол­лективизм, при котором воля отдельных индивидов сливается в акте их совместной, многогранной самореализации, проявляющей себя как внутри общества, так и в рамках мировой истории. Тра­диция — это высшая форма коллективизма, рождающая множе­ство человеческих индивидуальностей как через осознанную, так и бессознательную солидарность. Иначе говоря, Традиция создает целостный мир, лишенный непреодолимых противоречий.

Кроме того, Традиция — это некий духовно-материальный стержень разнообразных императивов, делающий жизнь опре­деленного народа целенаправленной, а потому и осмысленной. Именно Традиция наделяет его неповторимой индивидуально­стью, уникальностью, особым Стилем, «характером» всех про­явлений жизнедеятельности, при котором неизменяемое духов­но-психологическое ядро народа находит свое воплощение в не­стандартном многообразии его существования. Говоря словами Освальда Шпенглера, Традиция, как «характер», как «судьба» конкретного народа, представляет собой форму «подвижной эк­зистенции, в которой при максимально возможной изменчи­вости в частном достигается наивысшее постоянство в принци­пиальном...» [32, с. 498]. Таким образом, Традицию можно рас­сматривать как духовную сферу бытия определенного народа, коллективную экзистенцию солидарных индивидуальностей, которая разворачивается во времени и пространстве, находя свое проявление в предметном, материальном мире.

Одновременно с этим Традиция несет в себе защитную функ­цию нации на духовно-психологическом уровне. Она блокирует деструктивное воздействие извне и в определенной мере подав­ляет те внутренние элементы традиционного общества, которые, развившись до гипертрофированных масштабов, способны его разрушить. Прежде всего Традиционализм противостоит всему тому, что несет в себе зародыш Универсализма. На данный мо­мент наиболее агрессивным проявлением Универсализма на ду­ховно-психологическом уровне является безудержное стремле­ние к наживе, отражением которого в сфере ценностей стали деньги. Традиционализм (влюбой его форме) стремится максималь­но подавить страсть к наживе и развенчать представление о день­гах как сверхценности. Не зря движущей силой западных рево­люций (являющихся по своей сути антитрадиционалистскими) — голландской, английской, французской, американской — был так называемый класс буржуазии, чья жизнь посвящена наживе. Без него воплощение европейской «свободы» было бы невозможно. Именно буржуа через своих идеологов почувствовали невероят­но мощную по своей разрушительной силе идею абстрактной «сво­боды», за которой была скрыта конкретная неограниченная свобо­да обогащения. Но, разрушая социально-политическую ор­ганизацию традиционного общества, сторонники «свободы» запустили механизм его полной аннигиляции. В первую очередь это коснулось культуры как таковой.

Духовно-психологическая особость каждого народа, кото­рая может существовать лишь в рамках традиционной культу­ры, с трудом сочетается с посттрадиционной культурой Модерна и практически полностью противоречит Постмодерну, суще­ствующему лишь при условии этнокультурной недифференци­рованноети, к которой стремится глобализация. Таким образом, традиционная культура — это мощный духовно-психологический барьер на пути формирования глобального общества.

Именно поэтому для влиятельных мондиалистских кругов Запада, являющихся носителями идеологии глобализации, тра­диционная культура как западных, так и незападных народов является объектом разрушения. Без ликвидации культурного разнообразия народов, населяющих Землю, невозможно пре­образовать человечество в некий гомогенно-унифицированный феномен. Поэтому для транснациональной олигархии, стремя­щейся объединить народы мира под своей властью, уничтоже­ние традиционной культуры является не менее важной задачей, чем уничтожение традиционных социально-политических и экономических систем.

Без своей культуры любой народ не способен иметь особых духовно-психологических свойств и качеств, которые делают его коллективной индивидуальностью («синтетической лич­ностью» по Достоевскому). Без своей, принадлежащей лишь ему культуры всякий народ теряет «Душу», как особую Идею собственного существования. Утратив ее, он превращается в массу, толпу, стадо, становится некой однородной антропологической субстанцией, получающей унизительную кличку «электорат».

Народ, который стал массой, лишен индивидуальной Судьбы, как некой внутренне присущей ему направленности, ведущей его во времени и пространстве от прошлого к будущему. Он теряет спо­собность формулировать смысл собственного бытия. Вместе с «Душой» и «Судьбой» народ теряет волю и силу к самоутвержде­нию среди других народов, становясь пассивным объектом ма­нипуляций, теряя интерес как к миру, так и к самому себе. Но именно это состояние, развернутое в мировом масштабе, и необ­ходимо тем, кто хочет построить глобальную систему управле­ния.

Отсюда и предельно отрицательное отношение к традици­онной культуре, которое методично и целенаправленно внедря­ется всезнание народов, омассовляющихся через систему транс­национальных СМИ, как одного из главных инструментов гло­бализации. В их интерпретации традиционная культура мягко, но навязчиво отождествляется с «религиозным экстремизмом», «мракобесием», «культурной отсталостью», «ксенофобией», «на­циональной нетерпимостью», отсутствием «свободы» и т.п. Под назойливый шум идеологических абстракций об «общечелове­ческих ценностях» в сознание людей внедряется мысль о том, что их национальная (традиционная) культура — это духовно-психологический источник несвободы и перманентного насилия над личностью.

Именно поэтому на Западе общество модерн, пришедшее (в течение XVIII-XIX вв.) на смену традиционному, — это бег­ство от «несвободы» Традиции. Модерн является функциональ­ным, рациональным, построенным на сугубо прагматических принципах, механизмом обеспечения «свободы». Он «осво­бождает» человека от «иррациональных предрассудков» Тра­диции.

Модерн — это антитрадиция, «негатив» Традиции. На на­чальной своей фазе развития он пытается радикально и рево­люционно модернизировать Традицию, отвергая практически все то, что она культивирует, механически репродуцируя ее ду­ховно-психологических и культурных антиподов. Модерн су­ществует лишь как противопоставление традиционной культу­ре, а потому, по своей сути, он бесплоден. Вобрав в себя живую энергию Традиции, Модерн использует ее для имитации, под­делки. В рамках завершающей фазы своего развития он уже ма­нипулирует созданными традиционной культурой артефактами, собирая и консервируя их в виде музейных или выставочных экспонатов, предназначенных не для жизни, а для «культурно­го» потребления. В такой ситуации культура «живет» лишь в среде крайне узкого слоя рафинированной интеллигенции, ко­торая ее «изучает». Накапливая знания о «наследии предков», она воспринимает как действительную ценность: богов, в кото­рые ее народ уже не верит, литературу, которую он не читает, песни, которые он не поет, музыку, которую он не слушает, обы­чаи, которых он не придерживается, героев, которыми он не восхищается и т.д. При этом интеллигенция навязчиво призы­вает к «возражению национальной Традиции», не понимая, что законодательными актами, школьными программами и музей­ными выставками этого добиться невозможно, как невозмож­но вернуть жизнь в полуразложившееся тело.

Нередко главным признаком Модерна является смещение элементов культуры в политическую сферу, когда ее «развити­ем» и «сохранением» начинают заниматься государственные чи­новники или партийные бонзы. Появление в структуре аппарата власти чего-то вроде «министерства культуры», является ос­новным признаком того, что культура погибла.

Главной особенностью развитого Модерна является то, что он пытается выдать духовные и материальные руины, оставшие­ся от погибшей Традиции за саму Традицию. В Модерне нет Сти­ля, а есть лишь стилизация, в нем нет жизни, а присутствует лишь ее имитация. Вся энергия Модерна уходит на то, чтобы из обломков разрушенной Традиции сделать декорации, на фоне ко­торых можно было бы «играть» в Традицию. Модерн — это само­обман и ложь, которую принимают в качестве правды, дабы скрыть от себя смерть Традиции.

Но Модерн — это лишь локальная катастрофа Традиции в отдельно взятом обществе. Он не является самодовлеющим, так как привязан к определенной национальной Традиции. Имен­но поэтому Модерн, условно говоря, имеет индивидуальность, так как отвергает не Традицию вообще, а Традицию определен­ного, конкретного народа, создавая, как было сказано, «нега­тив», отражающий ее особенности со знаком минус. Поэтому для глобализации, отрицающей Традицию как таковую, Модерн сыграл лишь роль подготовительного этапа ее разрушения, обес­печивающий переход к внетрадиционному состоянию челове­чества — Постмодерну.

Постмодерн — это тотальный Универсализм в духовно-пси­хологической сфере. Универсализм — это пустота, прежде всего проявляющаяся в отсутствии выходящего за рамки физиологичес­ких потребностей Смысла (т.к. смысл порождает ценности, а ценности, в свою очередь, — императивы, отрицающие идею «аб­солютной свободы»). Постмодерн — это хаос (отсутствие вся­кой структуры, дисгармония, инерция, распад), в котором все относительно, неопределенно, лишено целостности, упорядочен­ности и устойчивости.

Человек Постмодерна — экзистенциональная пустышка. Он существует вне всякого Смысла, в условиях тотальной дисгармо­нии. Человек Постмодерна — это изолированная монада «Я», бес­цельно блуждающая среди флуктуирующей массы таких же пус­тых (нейтральных) «Я», неспособных обрести свой индивидуаль­ный Смысл, а значит, и структурироваться в «Мы». Человек Постмодерна — это законченный нарцисс, знающий лишь пусто­ту все обессмыслющего одиночества.

Постмодерн — это распад общества и слияние локальных катастроф отдельных традиционных культур в единую глобаль­ную катастрофу. Постмодерн — это отрицание уже не просто определенной национальной культуры, а культуры как таковой.

Он отвергает культуру на основании универсальных принципов. Постмодерн — это состояние полного отсутствия культуры в гло­бальном масштабе, которое подается как культура «свободного человека», лишенная всяких условностей. Постмодерн — это единственно возможная форма объективации абстрактной идеи «абсолютной свободы» человека, это отсутствие любых норм и правил, это полный отказ от любого стиля, который замещает­ся вульгарной, дисгармоничной эклектикой. Именно Постмо­дерн является адекватным отражением глобализации на духов­но-психологическом уровне.

Впервые, концептуально и в универсальной форме, о постыд­ности, вредности и ненужности культуры заявил основополож­ник психоанализа Зигмунд Фрейд, посвятив этому отдельную работу под названием «Недовольство культурой». В своем «не­довольстве культурой» создатель пансексуализма, сегментируя и интерпретируя идеи Достоевского и Ницше, наглядно про­демонстрировал духовно-психологические особенности инди­вида, оказавшегося между культурными мирами; индивида, привязанного не к определенной Традиции и культурным им­перативам, а лишь к собственным психосоматическим потреб­ностям и влечениям.

Тем самым он наглядно продемонстрировал, что Постмо­дерн как духовно-психологическая среда, находящаяся вне ра­мок культуры, возникает благодаря существованию конкретной категории людей, имеющих определенные духовно-психологи­ческие особенности. Мир без Традиции и культуры — это есте­ственная потребность маргиналов-космополитов. Объектива­ция Постмодерна в реальности — это победа их мировосприятия и мироотношения.

Фрейд своим творчеством ярко и глубоко раскрывает пси­хологию таких людей, неутомимо действующих в поисках ком­форта и наслаждения. Претендуя на универсальность, фрейдизм как идеология представляет собой совокупность чувственно-эмоциональных переживаний, трансформированных в смысло­вую, концептуальную форму. Не возникает сомнения, что Фрейд выводит свою теорию из природы людей определенного психо­типа, к которому принадлежал и он сам, подавая ее при этом как универсальную. Он вербализируетто, что люди, подобные ему, до этого момента лишь чувствовали и переживали.

Дата добавления: 2017-01-14