Киселев Я. С. Речь в защиту Бердникова

Товарищи судьи!

Я должен покаяться - слишком много мы, стороны, вно­сили горячности в допрос подсудимого и потерпевшей. Вре­менами в судебном заседании бушевали страсти. Барометр показывал бурю.

Но в этом повинны не столько мы, сколько само дело. По нему невозможно вынести приговор, который в какой-то степени удовлетворял бы обе стороны, нельзя прийти к выводу: в чем-то право обвинение, а кое в чем права защи­та. Нет, одно из двух: или подсудимый - человек без совес­ти и чести, он цинично преследовал потерпевшую, а те­перь так же цинично клевещет на ее, или потерпевшая, ко­торая отнюдь не потерпевшая, цинично обманывала честного и прямодушного человека, а когда обман должен был раскрыться, она, чтобы помешать этому, возводит лож­ное обвинение. Или - или! Третьего не дано.

Приступая к судебному следствию, каждая из сторон не только считала свою точку зрения единственно возможной, но любую иную рассматривала едва ли не как посягательство на истину. Но вот закончено судебное следствие. Все доказа­тельства рассмотрены, исследованы, проверены. Не осталось ничего невыясненного или сомнительного. Все стало на свои места. А позиции сторон? Кое-что изменилось, но в главном они остались прежними. Спор продолжается. Но теперь уже нет места для страстей. В действие должен вступить точный, беспристрастный, выверенный анализ.

Наше дело должно было пройти сложный и трудный путь. Да и как могло быть иначе? Следствие еще не было закончено, не были получены последние объяснения обви­няемого, шел еще допрос свидетелей и никто, разумеется, не знал, что они покажут, а обвинение против Сергея Тимофе­евича Бердникова было уже признано установленным и до­казанным. Признано путем, для которого в законе нет осно­вания, путем несправедливым, вызывающим острое чувство протеста. За неделю до окончания следствия появился в га­зете тот самый фельетон «Чубаровец в конторке мастера», который приобщен к делу. В фельетоне как о чем-то совер­шенно достоверном доводится до общего сведения о пре­ступлении Бердникова: 54-летний селадон понуждал к со­жительству молодую, светящуюся нежным розовым светом невинности Наталию Туркину, попавшую на свою беду в за­висимость от Бердникова.

Выступление печати! Оно, естественно, воспринимает­ся как выражение общественного мнения. С вниманием и ува­жением мы относимся к нему. Тысячами читателей фельетон был воспринят как полное и верное отражение действитель­ности. Вина Бердникова считалась доказанной еще до того, как дело пришло в суд.

Да, суд независим. Фельетон не может предрешить при­говор. Все это самоочевидно. Но ведь не существует такого барьера, да и не нужен он, который отгораживал бы суд от общественного мнения, выраженного в печати. Не обинуясь, можно сказать, что появление фельетона потребовало от суда дополнительных усилий для того, чтобы подойти к делу не­предвзято, чтобы освободиться от воздействия навязываемой точки зрения. Не сомневаюсь, суд с этим справился и спра­вится. Но это не значит, что работа суда не была затруднена. В гораздо большей степени фельетон затруднил работу следо­вателя. Следователь поторопился, надеюсь, теперь это уже очевидно, передавая материалы фельетонисту. Фельетонист поторопился с опубликованием своего опуса. И вот началось то, что психологи называют индукцией: сначала следователь вдохновил фельетониста, а затем фельетонист стал вдохнов­лять следователя. В самом деле, допустим, что после по­явления фельетона Бердников представил следствию убеди­тельные доказательства своей невиновности. В какое поло­жение поставил себя следователь? Что ему делать? Прекратить дело? Казалось бы, единственное, что нужно сделать! А как быть с фельетоном? Материал-то давал он, следователь. Зна­чит, нужно признать, что ввел в заблуждение общественное мнение, зря очернил честного человека. Нужно! Но... сколько «но» расставил на своем пути следователь. Впрочем, от этих «но» можно и избавиться. Для этого надобно только одно: ве­рить! Верить, несмотря ни на что, верить вопреки всему, ве­рить, пренебрегая доказательствами, что Бердников виноват. Ведь если с ходу отвергнуть все доводы Бердникова, как бы они ни были убедительны, то тогда окажется, что фельетон, хотя и ставит в трудное положение, но только Бердникова, а не следователя.

Я не случайно начал с покаяния в горячности. Если стра­сти и разгорались, то не в малой степени повинен в этом зло­получный фельетон. Фельетон приобщен следователем к делу. Зачем? Как доказательство? Фельетон им служить не может. Приобщен как мнение сведущего лица? И это невозможно, если следовать закону. Для чего же приобщен фельетон? Не­ужели для эдакого деликатного предупреждения судьям: «Вы, конечно, свободны вынести любой приговор, но учтите, об­щественное мнение уже выражено»? Нет, не могу я допустить, что обвинительная власть пыталась таким путем воздейство­вать на суд. Так для чего же приобщен фельетон? Неизвестно. Хорошо было бы, объясни нам это прокурор в реплике. Спра­ведливости ради нужно отметить, что в обвинительной речи ни слова не было о фельетоне. Светлый облик Наталии Фе­доровны Туркиной, так любовно выписанный фельетонистом, настолько потускнел, что о фельетоне было неловко и вспо­минать. Хотя облик Туркиной и претерпел изменения, все же ее показания по-прежнему, по мнению прокурора, остаются основой обвинения.

Что же, попытаемся проверить эти показания.

Суд их помнит, и если я позволю что-то повторить, то только потому, что теперь, когда все материалы дела провере­ны, легко обнаружить в показаниях Туркиной то, что раньше ускользало от внимания.

Наталия Федоровна Туркина, только что предупрежден­ная об ответственности за дачу ложных показаний, начала с заявления: «Я буду показывать только правду». Никто еще в этом не усомнился, а Туркина торопится рассеять сомнения. Но не будем к этому придираться, отнесем это за счет того, что, как только речь заходит об ее правдивости, Наталия Фе­доровна становится особо чувствительной и щепитильной.

Но вот уже следующая фраза, дополнившая декларацию о правдивости, заслуживает особого внимания. Туркина возве­стила: «Я не питаю никакого зла к Бердникову». Это звучит как едва прикрытая просьба о доверии - не питает зла, зна­чит, не станет возводить ложное обвинение. И я, как защит­ник Бердникова, готов повторить вслед за Туркиной - верно, не питает она зла к подсудимому.

Стоит призадуматься, как могло случиться, что жертва не питает зла к обидчику? Бердников, если верить Туркиной, посягал на ее женскую честь, преследовал ее, ставил в невы­носимое положение, позорил ее и клеветал на нее, словом, причинил ей из самых гнусных побуждений столько зла. Как же могло все это не возмутить ее? Вчуже пылаешь гневом про­тив Бердникова, когда слышишь, как он издевался над безза­щитной Туркиной. Как же ей, униженной и оскорбленной, не питать зла к нему?

Нет, если правда то, что Туркина показывала о Бердникове, то она говорит неправду, заявляя, что не питает к нему зла. Или, если говорит правду, что не имеет против него зла, то неправда все то, что она наговорила на Бердникова.

Не будем излишне строги к Туркиной. Может быть, пер­вые неудачные фразы в ее показаниях объясняются волнени­ем, таким понятным. Проверим, какова суть ее показаний.

Наталия Федоровна, сообщив суду, что она правдива и очищена от злых чувств, перешла к изложению фактов. Она показала, что была принята на завод по рекомендации и на­стоянию Бердникова. Эти показания ее верны. Она показы­вала, что Бердников, мастер, начальник смены, сам обучал ее токарному делу. И эти показания ее верны. Она показала, что бывали случаи, когда Бердников, хотя небольшую, но часть работы за нее делал, чтобы она выполнила норму. И эти показа­ния ее верны.

Итак, ее показания о том, что Бердников внимательно и заботливо относился к ней несколько первых месяцев ее ра­боты на заводе, полностью соответствуют действительности.

Туркина старательно работала, и это подтверждается. Следовательно, не было никаких деловых причин к тому, что­бы мастер изменил к худшему отношение к добросовестной работнице. А отношения изменились. И очень резко. Бердников не то, что стал безразличен к той, к кому он был так забот­лив, он стал враждебен, открыто, не скрываясь, враждебен. Туркина показывала: Бердников придирчиво выискивал брак в ее работе. И это подтвердилось. Туркина показывала:

Бердников выживал ее с завода. И это подтвердилось. Начальник цеха, свидетель Свиридов, припомнил: когда он пытался образумить Бердникова и убедить его быть справед­ливым к Туркиной, Бердников раскрыл свой замысел: «Гнать ее нужно с завода, гнать!»

Но почему «нужно гнать», не сказал.

Сами эти факты, о которых говорит Туркина, достаточ­но впечатляющи. И легко может показаться, что то объясне­ние, которое она дает этим фактам, похоже на правду. Ната­лия Федоровна, видя заботу и внимание мастера, была убеж­дена, что он все это делает, так сказать, по зову совести. Но как она ошиблась! Оказывается, Бердников расставлял сил­ки, он надеялся склонить ее к сожительству. Действовал он осторожно, ничем не возбуждая ее подозрений. По простоте душевной она поделилась с Бердниковым своей радостью: муж, который свыше года был в отсутствии, приехал к ней. И тут-то Бердников, сообразив, что рушится все то, что он так коварно и так тщательно готовил, потребовал грубо и цинично: «Сожительствуй со мной!» Потребовал угрожая и запугивая. И только тогда открылись глаза у Наталии Федо­ровны. Это было для нее катастрофой. Так гибнет вера в че­ловека. А когда возмущенная до глубины души Наталия Фе­доровна отвергла циничное предложение Бердникова, он стал выживать ее с завода.

И чтобы подтвердить и эту часть своих показаний, На­талия Федоровна еще на следствии предъявила записку Бер­дникова. Ярость лишила его осторожности, он, разоблачая себя, написал: «В последний раз говорю, не хочешь добром, заставлю».

Все в показаниях Туркиной как будто убеждает, все как будто свидетельствует о вине Бердникова. И все же... В суде нет ничего опаснее полуправды. Ложь полная и законченная, ее нетрудно обнаружить. Полуправда неизмеримо труднее разоблачается. В полуправду вкраплены фактик, другой, а то и третий, каждый из них чем-то подтвержден, - вот и возни­кает нечто вроде психологической экстраполяции. Часть фак­тов верна, значит, и другая верна. А это вовсе не так.

Судебное следствие, проведенное так, что в значительной мере была выполнена работа, которую надлежало проделать следователю, дает нам право утверждать: показания Туркиной есть та полуправда, что на самом деле является только оболоч­кой для лжи. Для оценки показаний Туркиной самым важным, как это нередко бывает, оказывается не то, что в них есть, а то, чего в них нет, то, о чем предпочла умолчать Туркина.

В апреле этого года вернулся к Туркиной ее законный суп­руг, Александр Туркин. До его приезда чистая и наивная На­талия Федоровна и не подозревала о злом умысле Бердникова. Запомним это. А запомнив, постараемся разобраться, по­чему Туркина рассказ о своих отношениях с Бердниковым начинает с октября прошлого года, то есть с того времени, когда она пришла на завод. Почему начинает с октября? Разве за­долго до начала ее работы на заводе не возникли, развились и окрепли ее отношения с Бердниковым? Об этих своих отно­шениях не только в трех своих показаниях на следствии, но и здесь, в суде, Туркина не промолвила ни слова до тех пор, пока в результате допроса у нее не была отнята возможность их отрицать. Что же было в этих отношениях такого, что побуж­дало Наталию Федоровну так старательно скрывать их?

Спрашивая так, не ставлю ли я, по известному присло­вью, телегу впереди коня? Не доказав еще, что были какие-то особые отношения, связывающие Бердникова и Туркину, я позволяю себе утверждать, что она их скрывает. Есть ли к тому доказательства?

Можно ли считать таким доказательством показания Бер­дникова? Он утверждал и утверждает, что Туркина с ним со­жительствовала задолго до ее поступления на завод, когда не могло быть и речи о какой бы то ни было служебной зависи­мости. Но Бердников - подсудимый и, конечно, понимает, что для его оправдания необходимо вызвать недоверие к показа­ниям Туркиной.

Есть еще одно обстоятельство, которое, на первый взгляд, ослабляет доказательственное значение показаний Бердникова. На вопрос следователя Бердников показал, что никаких доказательств, подтверждающих его заявление о близости с Туркиной, он представить не может.

Следователь счел его заявление клеветой, вызванной стремлением снять с себя ответственность.

Следователя можно было бы понять, если бы он, прежде чем решить вопрос, кому верить, Бердникову или Туркиной, сделал бы все необходимое, чтобы разобраться в подлинном облике их обоих. Но даже намека на такую попытку в деле не найдешь. Поэтому и пришлось нам в суде так много занимать­ся тем, что надлежало сделать на предварительном следствии.

Клевещет ли Бердников? Чтобы обоснованно ответить на это, нужно присмотреться, и внимательно, к Наталии Федо­ровне Туркиной.

По показаниям Туркиной, она немногим более года назад приехала из Пскова к своей матери. Что делала, где и как тру­дилась Наталия Федоровна в Пскове? На следствии она об этом умолчала. Но в суде Туркина все же была спрошена, на какие средства она жила в Пскове? Товарищи судьи, вы по­мните ее ответ: «Жила на средства мужа». Отвечая, Наталия Федоровна не знала или не помнила, что по запросу суда по­лучена копия приговора, которым осужден ее муж. Не буду упрекать ее за то, что она говорила неправду о муже. Свиде­тельница Варкушева показала, что Туркина ей жаловалась: муж ее, электромонтер, погиб на трудовом посту, в аварии. Так Туркина рассказывала пригорюнясь и свидетелю Прохорову. Наталию Федоровну можно по-человечески понять: не очень приятно разглашать, что муж отбывает наказание. Но есть одно обстоятельство, характеризующее Туркину значительно ост­рее, чем ложь о муже. Когда Туркину спросили, зачем она жи­вого мужа записывала в покойники, она без тени смущения, мгновенно найдясь, парировала обвинение во лжи: «Что из того, что он жив? Для меня он был мертв». Стыдно лгать, но проявлять такую «находчивость», когда уличена во лжи, по­жалуй, еще стыднее!

Итак, выяснилось, в Пскове супруги Туркины жили на средства главы семьи - Александра Туркина. Из приговора видно, что Туркин в течение полутора лет совершил 14 краж. Совершал он их аккуратно, осмотрительно, долго не попада­ясь, и совершал их вроде как по расписанию, примерно по одной краже в месяц. И любящие супруги, Наталия и Алек­сандр Туркины, жили на уворованное. Все это и называла Наталия Федоровна «жить на средства мужа». Жила, расходо­вала украденные деньги так, чтобы их хватило до следующей кражи, и ничего - не возражала.

Позволю себе выразить уверенность, что если бы следо­ватель знал то, что узнано на суде, то Наталии Федоровне не было бы оказано столь широкое доверие, и при решении воп­роса, кто из двоих говорит правду, она или Сергей Тимофее­вич Бердников, вопрос не был бы столь категорически решен в пользу Туркиной.

Но, может быть, в Пскове Наталия Федоровна была под тлетворным влиянием своего супруга, а приехав в Ленинг­рад, она сбросила груз прошлого и обновилась душой? Про­верим, что же она делала в Ленинграде.

Следователю она сообщила, не вдаваясь в излишние под­робности: сначала работала на конфетной фабрике, а затем пе­решла работать на завод, где трудился Бердников. Никакой про­веркой показаний Туркиной следователь и не стал занимать­ся: разве можно оскорблять ее недоверием?! А судом была запрошена справка с конфетной фабрики, и выяснилось: сно­ва сказала неправду Наталия Федоровна. Между ее работой на фабрике и поступлением на завод был перерыв в восемь месяцев, и эти восемь месяцев нигде не работала. На какие же средства жила она?

Теперь мы это уже знаем. Наталия Федоровна рассказала, что на кондитерской фабрике ее зарплата была невелика. Это Туркину не устраивало. Мать Наталии Федоровны, вспомнив, что знала жену Бердникова, умершую несколько лет назад, и надоумила дочь: Бердников живет один в двухкомнатной квар­тире, порядка ему, разумеется, в ней не навести, пусть Ната­лия сходит к нему, предложит убирать квартиру. Хоть неболь­шой, все же приработок. Как сказала старушка-мать, так и сделала послушная дочка. Бердников сначала отказался от ее ус­луг, но затем согласился. Так стала Наталия Федоровна уби­рать квартиру одинокого Бердникова. Ничего больше! Только убирать. Работодатель и работница- все отношения. «И пусть будет стыдно тому, кто плохо думает», как говорят французы. И так убирала все те восемь месяцев, которые не работала, и платы за уборку квартиры хватало на жизнь Наталии Федо­ровне. Честным трудом зарабатывала на жизнь. Похвально. Почему же стала это скрывать?

Да, Бердников ответил на следствии, что он не может представить доказательств близости, возникшей между ним и Туркиной, но едва ли нужно было следователю удовольство­ваться этим ответом. Сергей Тимофеевич Бердников - пожи­лой человек, совершенно не искушенный в вопросах права, потрясенный позорным обвинением, на него возведенным, растерянный и вместе с тем полный понятной ярости, разве мог он без посторонней помощи разобраться в том, что мо­жет или не может служить доказательством? Ведь он и слы­хом не слыхивал, что существуют прямые и косвенные дока­зательства и что значение последних может быть не меньше, чем прямых.

Разве мог он знать, какие обстоятельства могут стать кос­венными доказательствами? Разве не было обязанностью сле­дователя, стремящегося к отысканию правды, помочь Бердникову в спокойной и неторопливой, не омраченной недо­верчивостью беседе, именно беседе, а не допросе, выяснить, нет ли чего-либо такого, что Бердникову и не кажется доказа­тельством, а в самом деле доказывает правдивость заявления Бердникова о его отношениях с Туркиной? Выполни правиль­но свой долг следователь, и доказательства выявились бы, как выявились они в суде!

Выявились с такой убедительностью, что прокурор в обвинительной речи признал: да, в этой части Наталия Федо­ровна солгать изволила, она действительно была в интим­ных отношениях с Бердниковым задолго до ее поступления на завод. Прокурор признал доказанным, что Туркина остави­ла работу на конфетной фабрике, предпочитая жить, ничего не делая, за счет Бердникова. Не признать интимных связей между Бердниковым и Туркиной, сколько бы она это ни отри­цала, было невозможно после показаний свидетельницы Ека­терининской, допрошенной впервые только в суде. Свидетель­ница владеет домом в Ольгино, это у нее в доме в августе прошлого года снимали на месяц комнату Бердников и Туркина. Жили они в одной комнате, рекомендовались как муж и жена, вели общее хозяйство.

Ложь Туркиной, отрицавшей близкие отношения с Берд­никовым, была разоблачена.

Эти близкие отношения прокурор считал аморальными и в них в первую очередь винил Бердникова. Эти отношения действительно аморальны, но по чьей вине, к кому следует обратить упрек?

Да, верно, между Бердниковым и Туркиной большая раз­ница в возрасте: 54 года и 31. И нет в Бердникове ничего тако­го, что могло бы привлечь к нему молодую и миловидную женщину. Угрюм и мрачноват Сергей Тимофеевич. Да и как ему быть другим? Безрадостными были последние, перед встречей с Туркиной, годы его жизни. Еще семь лет тому на­зад все хорошо было у Бердникова. С женой жил душа в душу. Двумя своими сыновьями гордился. И внезапно, когда ничего не предвещало грозы, врачи обнаружили у жены Сергея Тимо­феевича неизлечимую и быстро развивающуюся опухоль в мозгу. Операция и смерть на операционном столе. Вскоре старший сын ушел в армию и остался на сверхсрочной. А млад­ший сын женился и перешел в семью жены. И стал дом Берд­никова домом Бердникова, опустевшим, затихшим и беспри­ютным. Остался Бердников один, и это в 47 лет. Сил еще мно­го, а они только тяготят. Одни люди борются с горем, не дают ему взять верх над собой. А другие без борьбы смиряются с ним. И горе хозяином расселяется в доме. И жизнь становится хмурой и тягостной. И чем дальше, тем все более хмурой и тягостной. Бердников, человек по натуре сильный, оказался немощным перед горем.

Вы слышали отзывы свидетелей Варкушевой, Сергеенко, Прохорова. Если где и жил Бердников, то только на работе. Но и там замечали, что он становится все более угрюмым, ушедшим в себя. Ровен, справедлив, но людей вроде как сторо­нился: не то не хотел их омрачать своим горем, не то опасал­ся, как бы не начали они проявлять к нему жалость.

Трудно так жить из года в год. Но ничего не делал Сергей Тимофеевич, чтобы изменить свою жизнь. Тащились медлен­но и безрадостно дни. И привык к этому, но и тяготился. Та­ким застала его Туркина.

В первых же своих показаниях она, верная своей манере оспаривать обвинение, которое еще никто не выдвигал, стала заверять: «Завлекать Бердникова - не завлекала».

Так ли это? Вспомним еще раз выдумку Наталии Федо­ровны о смерти своего мужа. Не спорю, не так уж проница­тельна и тонка Туркина, чтобы разобраться сразу же в душев­ном состоянии Бердникова, но в житейской хватке и смекалке супруге Александра Туркина не откажешь. Она сообразила, что если чем и можно пронять Бердникова, то только одним: со­чувствием к горю. Горю, схожему с тем, что выпало на его долю. Бердников всенепременно посочувствует, так сказать, «сестре по несчастью». И, не затрудняя себя разными мораль­ными запретами, «открылась» Бердникову: горе у нее горькое, молодого мужа схоронила, вдовствует, бедняжка!

«Завлекать - не завлекала», избави боже, но выдумать, что она вдова и во вдовстве своем в утешении нуждается, -выдумала!

Но разве это единственная, говоря мягко, выдумка Ната­лии Федоровны, сочиненная для того, чтобы растрогать Бер­дникова? А насквозь лживый рассказ о том, что ее мать боль­на, за ней нужен уход, и мечется бедная Наталия Федоровна: на фабрику пойдет - мать нельзя одну оставить, дома оста­нется - кормить мать не на что будет. А в судебном следствии установлено: мать здорова и непрерывно работала на «Крас­ном треугольнике».

Неплохо придумала Наталия Федоровна! И не только по­тому, что выдумка открывала для нее кошелек Бердникова. Неплохо придумала и потому, что женским чутьем своим уга­дала: крепче всего привяжет к себе Бердникова, если он по­чувствует себя нужным ей. Закостеневшему в своем одиночестве Сергею Тимофеевичу было так внове и вместе с тем так радостно чувствовать себя кому-то нужным, сознавать, что может кого-то радовать, облегчать жизнь. Быть нужным Туркиной стало для Бердникова потребностью, которая росла с каждым днем. Он-то считал, что необходим ей, а на самом деле мало-помалу Туркина делалась необходимой ему, как бы снова обретшему жизнь.

Говоря так, не забываю ли я, что Бердников почти вдвое старше Туркиной, что за его плечами большая жизнь? Неуже­ли можно допустить, что Туркина водила его вокруг пальца, а он так ничего и не замечал?

Ошибочно было бы думать, что существует прямая про­порция между возрастом и умением разбираться в людях, меж­ду возрастом и способностью распознать ложь и лицемерие, во что бы они ни рядились. Бердникова жизнь не баловала, но от встреч с дурными людьми долго оберегала. Он остался прямодушным и бесхитростным. А такие всегда доверчивы. Боюсь, что это прозвучит сентиментально, но ничего не по­делаешь, такова правда: в пожилом, много пережившем Бердникове осталось немало наивного. Достаточно, чтобы под­даться обману.

Вот как случилось, что он поверил Туркиной. И больно, и горько, и унизительно было Бердникову здесь в суде расска­зывать, в какое нелепое и смешное положение попал он: на пороге старости он, как мальчишка, поверил в то, во что нельзя было поверить. Туркина, лукавя и хитря, плела небылицы, и он сочувствовал ей и от всего сердца стремился помочь. Она «поверяла» ему, как тяжело она переносит смерть мужа, и он верил ей. Она «поверяла» ему, что ей в ее состоянии больше всего нужна верная и надежная мужская рука, которая защи­тила бы от бед и напастей, и Бердников верил ей. Туркина стыдливо «призналась», что она стосковалась по покою, по уверенности в завтрашнем дне, по всему тому, что ей может дать только он один, Бердников, ее единственный друг и покровитель. Бердников и в это поверил.

Так постепенно вкралась Наталия Федоровна в доверие, а затем и в сердце Бердникова. И когда они стали близки, то для Туркиной это была, как бы помягче сказать, деловая сдел­ка, а для Бердникова вновь обретенная семейная жизнь.

Нет, не было оснований у прокурора упрекать Бердни­кова в аморальности. Сергей Тимофеевич не «брал на содер­жание» Туркину. Сергей Тимофеевич не из тех людей, кото­рые легко привязываются. Он из тех, кто, почувствовав при­вязанность и тепло к человеку, распахнет сердце настежь. Иначе не умеет.

В какой-то мере это признается и в обвинительной речи. Но делается из этого неожиданный вывод: Бердников дей­ствительно испытывал привязанность к Туркиной. А когда она после приезда мужа прервала отношения с Бердниковым, то он, не желая с этим смириться, стал понуждать ее к сожитель­ству, используя служебную от него зависимость.

Как видите, обвинение значительно изменилось. Но и в изменившемся виде оно образует тот же состав преступления.

Но, проверяя обоснованность этого обвинения, мы не можем не признать, что значительно изменилось и наше отношение к источникам доказательств. Если раньше пока­зания Туркиной воспринимались обвинением как незыб­лемый оплот истины, как трубный глас правды, то сейчас основывать свои выводы на них было бы по меньшей мере неосторожно.

Мы можем и вправе, в полном соответствии с требова­ниями закона, придать доказательственное значение объясне­ниям Бердникова. И не в том только дело, что все то, что он показывал, нашло, как мы убедились, объективное подтверж­дение. Важно, крайне важно для Сергея Тимофеевича, чтобы он почувствовал, что ему верят, вопреки показаниям Турки­ной, верят, отвергая ее показания, верят ему, не доверяя ей. Такое доверие значит сейчас для Бердникова больше, чем даже вопрос о том, как решится его судьба. Зло, которое причинила ему Туркина, вовсе не исчерпывается тем, что она возвела на него ложное обвинение. Нет, самое большое зло, самую боль­шую обиду принесла ему Туркина до того, как возникло дело, когда о возведении обвинения она еще и не помышляла. И об этом зле, которое причинила Туркина, причинила расчетливо, сознавая размер зла и нисколько этим не смущаясь, я не имею права не сказать.

С октября прошлого года по апрель нынешнего были свет­лыми месяцы в жизни Бердникова: Наталия Туркина уступи­ла настояниям Бердникова и стала работать. Он не понимал, как может молодая, крепкая женщина нигде не работать. Это было для Сергея Тимофеевича тем более неприятно, что Турки­на, уже уверенная в своей власти над Бердниковым, переста­ла лгать о болезни матери. Туркина пошла навстречу желани­ям Бердникова и начала работать на заводе, значит, они будут почти неразлучны.

Туркина оказалась способной к работе и действительно, к чести Наталии Федоровны нужно сказать, увлеклась ею. Не нарадоваться Бердникову на Туркину. Все чаще заходит речь о том, что им нужно съехаться, и Туркина никак не воз­ражает, только то по одной, то по другой причине отклады­вает переезд. Словом, все безоблачно. 14-го апреля приез­жает Александр Туркин. Приезд его был неожиданностью. Я не имею никаких оснований брать под сомнение привязан­ность Туркиной к своему мужу, как нет у меня оснований отвергать его любовь к своей жене. Ведь явно неверно пред­ставлять себе, что если Туркин совершал кражи, то он не­способен на подлинное человеческое чувство. И естествен­но, что, любя свою жену, он не потерпел бы, чтобы она дли­ла связь с Бердниковым. Это было ясно и Туркиной. И она заметалась. Порвать нужно и сейчас же! Но как это сделать, никак не подготовив Бердникова? Трудное положение: нельзя правду открыть, но и скрывать ее невозможно. Очевидно, в самооправдание она и солгала мужу, что Бердников понуж­дал ее к сожительству. Солгала, убежденная, что дальше мужа это не пойдет. И, ломая голову, как уладить то, что она своей ложью так усложнила, Туркина решила несколько дней не ходить на работу, авось, что-нибудь за эти дни и придумает­ся. Это было худшим из решений. Бердников, ничего не зная, обеспокоенный ее отсутствием и тем, что никаких вестей о себе не подает, пришел к Туркиной.

Мы видели поведение Туркина на суде, как часто прихо­дилось призывать его к порядку. Можно без труда понять, как вел он себя дома, чувствуя себя оскорбленным в лучших чув­ствах и видя перед собой оскорбителя.

Даже Туркина вынуждена была признать: «Сергей Тимо­феевич ничего мужу не отвечал, стоял и молчал, будто его мешком по голове стукнули». Нет, для Бердникова это было куда чудовищнее и страшнее. Внезапно, когда он менее всего этого ожидал, раскрылось: Туркина лгала, лгала все время, лгала про все. Лгала про мужа, лгала, что хочет связать свою жизнь с Бердниковым, лгала про свои чувства. Но не только бесстыд­но его обманывала. Она отдала его добрые чувства, его при­вязанность к ней, его доверчивость на посмеяние, на поруга­ние. Было от чего Бердникову прийти в отчаяние, и, словно для того, чтобы уже полностью залить душу Бердникова горе­чью, Туркина согласилась, только подумать, согласилась ис­полнить то, что говорил Александр Туркин: «Гони его, гони, чтобы я слышал», - требовал Туркин. И Туркина это сделала!

Рассказывать об этом и то очень тягостно. Что же должен был перечувствовать Сергей Тимофеевич! Какая боль, мука и стыд жгли его! И ни с кого не спросишь. Только с себя. И горь­кой, все обостряющейся мукой стали для него каждодневные встречи на заводе с Туркиной.

Уйти самому с завода? На нем он проработал всю жизнь. Работа - единственное, что у него осталось. Уйти с завода - на это у него не хватит сил. И он потребовал, да, потребовал, чтобы Туркина ушла с завода. И когда она не захотела уйти (не могу разобраться, почему Туркина держалась за работу на за­воде, но держалась), Бердников стал, нарушая в какой-то мере служебные права, выживать ее с завода. Тут есть нарушение служебных обязанностей, и если у кого хватит сердца поста­вить ему это в вину, пусть поставит.

Но прокурор видит в резком изменении отношения Берд­никова к Туркиной, видит в снижении ее заработка и ухудше­нии условий ее труда только одно: понуждение к сожительству.

Да, все было: и снижение заработка, и ухудшение усло­вий работы. Но ведь это не все, что можно выдвинуть против Бердникова. Прокурору следовало бы сказать и о том, что бес­спорно установлено: Бердников выживал Туркину с завода, делал все, что мог и на что не имел права, чтобы она ушла с работы. Почему об этом умолчал прокурор? Ведь это долж­но было вызвать наибольший гнев обвинителя: старательную работницу выживают с завода! Громите! Клеймите! Обрушь­те обвинение со всей силой! А обвинитель молчит. Впро­чем, молчание это не столь уж загадочно. Чем отчетливее выявляется стремление Бердникова к тому, чтобы Туркина ушла с завода, тем меньше остается оснований обвинять его в понуждении к сожительству, используя ее служебную за­висимость. Ведь с уходом Туркиной с завода исчезает ее слу­жебная зависимость, Бердников теряет единственный спо­соб воздействия на нее.

Признав, что Бердников выживает Туркину с завода - а не признать это невозможно, прокурор понимает, что это оз­начает признать установленным, что Бердников сознательно лишал себя средств понуждения.

А теперь становится понятным и смысл той записки, кото­рую пыталась выдать Туркина за способ понуждения.

Туркина оставалась на заводе, оставалась, зная, какую муку причиняет Бердникову. Боясь за себя, боясь, что, встретившись с Туркиной с глазу на глаз, он не совладает с собой, Бердников и написал: «В последний раз говорю, не хочешь добром, зас­тавлю». Он не дописал: «уходи с завода». Из записки, в самом деле, не видно, что он требует ее ухода с завода. Он-то счи­тал, что дьявольски хитро и осторожно написал свою запис­ку, а она едва не превратилась в опасную улику. Думается, те­перь можно сказать: обвинение против Сергея Тимофеевича Бердникова не выдержало судебной проверки.

Но остается ответить еще на последний вопрос: что же толкнуло Наталию Федоровну Туркину на возведение ложно­го обвинения?

Не хочу быть несправедливым к Туркиной. Думается: за­являя начальнику цеха о притеснениях, которым ее подвер­гал Бердников, о его домогательствах близости с ней, она и не предполагала, что это ее заявление поведет к возбужде­нию уголовного дела против Бердникова. Верю, что Турки­на не хотела зла Бердникову. Могло быть и так: Туркина опа­салась, что Бердников, возмущенный тем, что она сотворила, с кем-нибудь поделится, и пойдет о ней худая слава, а вот если она заявит о том, что Бердников склоняет ее к сожи­тельству, а она не соглашается, то веры Бердникову не будет. У Туркиной могли быть разные мотивы: она, возможно, зая­вила и для того, чтобы начальник цеха помешал Бердникову притеснять ее.

Неожиданно для Туркиной начальник цеха дал официаль­ное движение ее заявлению, и она попала в плен собствен­ной лжи. Когда ее вызвали на первый допрос, Туркина оказа­лась перед выбором: или признать, что она оклеветала Бердникова, не понуждал он ее к сожительству, и тогда ей, Туркиной, надлежит нести ответ за возведение ложного об­винения, или же подтвердить обвинение. Недолго колебалась Туркина. Так и возникло обвинение против Бердникова.

Верю, что Наталия Федоровна в глубине души хочет, что­бы вы ей не поверили, хотя прокурор ей и поверил, но, оче­видно, с какими-то оговорками, если просил об условном на­казании для Бердникова.

Но разве наказание страшит Бердникова!

Самым страшным и самым тяжким было бы для него, если бы вы поверили Туркиной. Лгать и оставаться неразоб­лаченной, обмануть доверие и быть признанной правдивой, надругаться над человеком и добиться, чтобы его признали виновным, что может быть страшнее!

Туркина сделала все, что могла, чтобы убить в Бердникове веру в правду, в справедливость, в чистоту и ясность чувств и отношений. Нужно исправить то зло, что причи­нила Туркина. А это можно сделать только оправдательным приговором. Приговор вернет веру Бердникова в то, что ложь рано или поздно, но обязательно разоблачается, а хитрость посрамляется¹.

¹ Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия (риторика для юрис­тов): Учеб. пособие -М.: Юристъ, 1999.- 384с.

№ 6

Дата добавления: 2017-02-01